Время пролетело незаметно, как один непрерывный рабочий день; со сменой времен года менялись задачи, но никогда не случалось так, чтобы не приходилось делать что-то важное и неотложное; вечно ненасытная жизнь диктовала свои требования, нуждалась в вечно новом содержании, которое давал человек своей беспрестанной работой и бурным устремлением навстречу завтрашнему дню. Пурвайская волость со своими несколькими тысячами жителей походила на маленький мирок, в жизни которого повторялось почти все то, что в больших масштабах происходило в огромном Советском государстве: отмирало и гибло старое, рождалось новое, и вместе с народом рос, изменялся каждый отдельный человек.
Год не такой большой промежуток времени, но когда Анна оглядывалась на пройденный путь, ее поражали объем и разнообразие проделанного и начатого. Теперь из общей массы населения выделилась небольшая горсточка врагов, которые еще жили воспоминаниями о вчерашних привилегиях, мечтали о возвращении былого благополучия и всячески старались мешать победному шествию новой жизни. Но большинство народа с самого начала восприняло Советскую власть как свою родную власть, и никакие нашептывания, никакие слухи и запугивания не могли поколебать это большинство. Свободное от сомнений, оно смело и вдохновенно прокладывало дорогу к будущему сквозь обломки старого. Много еще было этого лома, похожего на ржавый металл, оставшийся на полях великих сражений. В один день все это нельзя было убрать и переплавить, но с каждым днем мир все больше и больше очищался от него.
Ничто не рождалось само собою, все создавалось упорным трудом. Кому-то надо было разбудить дремлющие в недрах народа силы. Эту роль взяла на себя коммунистическая партия. И в утро новой жизни мощным колоколом звенел ее призывный голос, поднимались миллионы и, воспрянув от векового сна, начинали жить.
Волей партии на Анну была возложена почетная обязанность глашатая борьбы и строителя новой жизни в родной волости. Робко, неуверенно делала она первые шаги, но одинокой себя не чувствовала. Сейчас рядом с Анной стоял сильный, хорошо спаянный актив. С улыбкой вспоминала она сегодня первые попытки привлечь к общественной работе лучших людей волости и как исподволь подходила она к этим людям; как сдержанно некоторые из них принимали ее приглашения, отделываясь неопределенными обещаниями; как настойчиво она пыталась разгадать стремления каждого человека, учесть его желания, интересы; как, наконец, ей удавалось заинтересовать его новыми задачами и он становился убежденным строителем новой жизни.
Несколько позже Анна перешла к другим методам работы. Она созвала различные собрания. На первом собрании встретилась с волостной интеллигенцией: учителями, агрономами, врачами, служащими учреждений. Анна внимательно прислушивалась к тому, что говорили собравшиеся, отметила бытовые и производственные нужды и предложения. Она рассказала собранию о роли интеллигенции и задачах в строительстве новой, советской жизни и скоро нашла общий язык с большинством этих людей. После собрания большая часть интеллигенции включилась в общественную жизнь, стала работать в постоянных комиссиях, участвовать в различных культурных начинаниях. Это было первым достижением Анны.
Через неделю Анна созвала молодежь. На этом собрании пришлось говорить другим языком: у молодежи были свои интересы. Этим парням и девушкам надо было рассказать о новом содержании жизни и показать это новое так, чтобы оно не представлялось им сухим и серым. Период фашистской оккупации оставил следы в сознании молодого поколения пурвайцев, и этого нельзя было изжить простым приказом сверху. Анна и не надеялась, что сразу после собрания вся молодежь вступит в комсомол и станет активно участвовать в общественной жизни. Но когда в волости вскоре после собрания организовался драматический кружок, хор, хореографический коллектив и физкультурная группа, Анна была довольна. Хореографическим кружком ведала библиотекарша Народного дома, дочь старшего агронома МТС – Гайда Римша, которую вскоре избрали комсоргом волости. Руководить хором взялся директор неполной средней школы Жагар – старый, опытный хормейстер, а драматическим кружком – участковый врач Зултер. Агроном Римша помог организовать кружок мичуринцев и маленькую лабораторию, где молодежь волости и некоторые крестьяне пополняли агрономические знания. За год пурвайская комсомольская организация утроилась.
На третьем собрании Анна встретилась с женщинами. Собралась самая разнородная и в то же время самая благодарная аудитория. Пурвайские женщины, отупевшие от тяжелого труда, вековых предрассудков и религиозного дурмана, жили, как и в любом провинциальном углу Латвии, серой, заполненной мелочами жизнью. Pix интересы не выходили за пределы семьи. Запуганные, робкие, они с недоверием слушали смелые призывы Анны; возможно, многие в душе и соглашались с ней, но не осмеливались откликнуться: а что скажет муж, соседи, пастор? Каждая боялась первой сделать решительный шаг. Анне надо было найти среди этой массы более смелых, предприимчивых, энергичных женщин. Ей помогла жена директора школы Жагара, очень уважаемая жителями волости. Когда она сразу после Анны взяла слово и начала говорить о том, какую огромную роль играет женщина во всех областях жизни Советского государства и каким образом хозяйки могут принять участие в различных начинаниях волости, аудитория зашевелилась: посыпались вопросы и завязался оживленный разговор. В результате около двадцати женщин стали работать в постоянных комиссиях, две – уполномоченными десятидворок, и в дальнейшем более половины участников народных собраний всегда составляли женщины!
Нельзя сказать, что и мужчины остались сторонними наблюдателями. Некоторые иронизировали, некоторые сердито ворчали на такое «баловство» жен, но большинство довольно скоро примирилось. Только новохозяин Липстынь проявил характер и категорически запретил жене участвовать в общественной жизни.
– Сиди дома и нянчи детей, если нет других дел, а бегать на всякие там комиссии нечего! – сказал он ей. – Тоже нашлась ораторша. Уж мы, мужчины, как-нибудь обойдемся в государственных делах без вашей помощи. До сих пор обходились и дальше не пропадем.
Анна, узнав об этом, однажды вечером пришла к Липстыню.
– В каком государстве вы живете, товарищ Липстынь? – спросила она.
– Как в каком? – удивился Липстынь, еще довольно молодой мужчина. – Где, как не в Советском Союзе.
– Ходят слухи, что вы хотите ввести в нашей волости новую конституцию, – продолжала Анна. – Советская конституция вам не подходит.
– Конституция есть конституция, и я по ней живу, так же как вы и все прочие.
– А в своей семье стараетесь поддерживать такой порядок, как у турок. Жена да убоится мужа, не так ли?
– Вы не смешивайте семейные дела с государственными! – сердито крикнул Липстынь. – Никто вам таких прав не давал.
– В Советском государстве мужчины и женщины пользуются равными правами. Ваша жена – полноправная гражданка, а не рабыня. Почему вы запрещаете ей участвовать в общественной жизни?
– Еще раз повторяю вам: не вмешивайтесь в мои семейные дела. Это мое личное дело. Я беспартийный, поэтому особенно-то мною не командуйте.
– Ну, а если ваша жена через некоторое время вступит в партию? Может, вы и это ей запретите?
– Это мы еще посмотрим… – проворчал Липстынь. – У вас совета я не спрошу. Достаточно пожили и сами знаем, что нам на пользу.
– Тогда не забудьте: вашего согласия в этом деле тоже никто не спросит.
Анна стыдила, убеждала Липстыня до тех пор, пока его не бросило в жар. Покрасневший, сердитый, он слушал парторга. Временами, когда жена тоже добавляла какую-нибудь колкость, его так и передергивало. Наконец у него вырвалось откровенное признание:
– На что же это будет похоже, если жена начнет работать в разных там комиссиях, а муж нигде? Все будут знать жену, а муж будет каким-то приложением. Прозовут мужем Липстыниене. Разве это порядок?
– Ах, вот в чем дело! – засмеялась Анна. – Да кто же вам мешает работать в комиссиях? Милости просим, хоть завтра начинайте. Общественники нам всегда нужны. Ведь это приветствовать надо, что вы не хотите отставать от жены.
Недоразумение ликвидировалось быстро и успешно: волостной актив приобрел еще одного нового члена, и он оказался отнюдь не малоценным.
2
Проработав весь день на ремонте прицепного инвентаря, Жан Пацеплис пришел под вечер домой, умылся и переоделся в лучший костюм. Сегодня он должен был идти в Народный дом на репетицию хореографического кружка и заодно хотел обменять в библиотеке книги. И там и тут ему придется встретиться с Гайдой Римша. Вообще выходило так, что Жану всюду приходилось встречаться с этой девушкой; в кружках, в библиотеке, на комсомольских собраниях и даже в МТС, где отец Гайды был старшим агрономом и где она жила, – повсюду их дороги встречались так неожиданно и просто, что даже самые завзятые любители сплетен не могли усмотреть в этом ничего подозрительного.
С весны Жан работал прицепщиком у самого лучшего тракториста – Васильева. Тот учил его обращаться с трактором и прицепным инвентарем. Жан обзавелся учебниками и уже давно усвоил технический минимум. Как большого праздника, ждал он того дня, когда сможет сесть за руль трактора «СТЗ-НАТИ» и самостоятельно провести первые глубокие борозды в каком-нибудь старом клеверище или на затвердевшей залежи. Но на этом Жан не хотел успокаиваться: если будущей зимой не случится ничего непредвиденного, он обязательно поедет на курсы. Молотилка, комбайн, сложные мелиоративные агрегаты и механизмы, которые вступят в работу следующей весной, давно заинтересовали парня, ему все надо было освоить, чтобы стать настоящим трактористом.
– Куда это опять наш инженер собирается? – иронически спросил старый Пацеплис, наблюдая за сборами сына. – Какая юбка поджидает тебя?
– Многие и разные, – ответил Жан, причесываясь перед потускневшим зеркалом на комоде. – Никак не меньше десяти.
– Так, так, так… – покачал головой Пацеплис. – Только и носится, только и бегает. А на лугу трава переспевает. Ни ангелы, ни гномы помогать не придут.
– Зачем ждать ангелов и гномов? – возразил Жан. – Давно бы скосили по утрам, если бы ты помогал.
Жан каждое утро, до ухода в МТС, косил, предоставляя отцу и мачехе сушку и уборку. Раза два в неделю он работал и по вечерам, но отцу этого казалось мало – не для того он сына растил, чтобы сейчас самому гнуть спину на тяжелых полевых работах. Несмотря на свои пятьдесят шесть лет, хозяин Сурумов был еще полон сил, ему нельзя было дать и пятидесяти, наверно потому, что он никогда не надрывался на тяжелой работе. Отвезти бидон молока на молочный завод, для виду немного покопошиться во дворе, что-нибудь починить, потормошить остальных членов семьи и несколько часов поболтать за стаканом пива с пурвайскими хозяевами о мировой политике – разве этого недостаточно для такого почтенного человека? Только прошлой зимой (из-за этой самой Анны) пришлось несколько месяцев поработать в лесу и на вывозке бревен. Но пусть Анна не думает, что так будет продолжаться вечно. Пацеплис уже говорил с фельдшером и получил хороший совет. Надо раздобыть от участкового врача Зултера свидетельство о болезни, тогда никто не заставит его работать. Правда, Зултер слыл человеком довольно самостоятельным и свидетельствами о болезни не разбрасывался, но если свезти ему кадочку масла или окорок, он станет сговорчивее и найдет у Пацеплиса какую-нибудь болезнь – не может быть, чтобы опытный врач не нашел во внутренностях любого человека какую-нибудь хворь.
Когда Жан сел за стол и стал торопливо есть, Пацеплис с Лавизой начали посмеиваться над молодым трактористом.
– Наверно, метишь в директора МТС… – говорил Пацеплис.
– Почему же нет? – ответил Жан. – Если хорошо буду работать да учиться, может быть, и стану когда-нибудь директором.
– Всю жизнь на других работать, – заговорила Лавиза. – Сам ни над чем не хозяин. Как придет старость, пойдешь с клюкой по миру.
– Неужели ни один колхоз не примет? – пошутил Жан. – Люди, которые умеют работать на машинах, всегда и везде нужны.
– Болтает, как полоумный! – крикнула Лавиза. – До тех пор будешь каркать об этих колхозах, пока не накаркаешь.
– Слыхал я, что и у нас скоро возьмутся за это, – продолжал как ни в чем не бывало Жан. – Только, чур, не прозевайте со вступлением.
Пацеплис, выпучив глаза, посмотрел на Жана.
– Ты так много не мели. Пусть идет в колхоз, кто разум потерял. А я свой век проживу и без колхоза. Да чего тут разговаривать, с колхозами в Латвии у них ничего не выйдет. Здесь не Россия. Здесь деревень нет. Латыш привык хозяйничать в одиночку.
– Кто это тебе сказал? – спросил Жан. – Может… в библии вычитал?
– Библию ты оставь в покое, греховодник! – заверещала Лавиза. – Сам живет, как язычник, даже не конфирмован… святого причастия не принимал.
– Насчет библии ты полегче, – проворчал Пацеплис. – Я верю в своего бога, а ты можешь беситься как хочешь, все равно со мной ничего не сделаешь.
Набожным Пацеплис стал совсем недавно. Всю жизнь он свои обязанности прихожанина исполнял чисто формально: раз в год платил приходский налог, у пастора венчался, крестил детей, с пастором похоронил покойных жен, но в церковь ходил раз в десять лет. Наплыв религиозных чувств начался с прошлой зимы, и цель здесь была одна: досадить Анне и Жану, а заодно и всем волостным коммунистам и комсомольцам. Зная, что Анне и Жану это не понравится, Пацеплис разыскал в оставшемся после матери хламе старую библию в деревянном переплете и сборник церковных песнопений. Теперь обе книжки постоянно лежали в комнате хозяина на столе, и песнопения открывали, когда на чету Пацеплисов находило настроение попеть, библия же все время была раскрыта на апокалипсисе – книге откровения Иоанна Богослова. Если в Сурумы заглядывали Анна или кто-нибудь из работников волисполкома, Антон Пацеплис тотчас садился к столу, для пущей важности надевал на нос очки и погружался в сосредоточенное изучение библии. Когда посетитель уходил, вслед ему звучала мелодия какого-нибудь известного церковного песнопения.
То же случилось и сейчас. Разозленный шутками Жана, Пацеплис достал книгу и, подсев к окну, медленно и торжественно затянул:
Господь бог наша крепость,
Что в бедах укрывает,
Высокий наш заступник,
К кому мы прибегаем.
Жан нервно заерзал и нагнулся над столом, делая вид, что пение его не задевает. Тогда к баритону Пацеплиса присоединился заунывный альт Лавизы.
– Хватит чудить! – не выдержал наконец Жан. – Меня все равно не обратите!
Но супружеская пара, казалось, по-настоящему воспылала ханжеским пламенем; голос Пацеплиса торжественно и угрожающе загудел, как орган, Лавиза визжала, вытаращив глаза на Жана, и каждое слово было нацелено прямо в него, как стрелы самого святого духа:
Пусть духов злых и сонмы
И нас пожрать хотят,
Мы все же божья паства –
Не одолеть им нас.
– Очень надо кому-то возиться с вами! – рассмеялся Жан и встал из-за стола. – Цирк устроили. Жаль только, никто не хочет слушать ваш концерт.
Надев пиджак, он поспешил уйти из дому, но и во дворе до него доносились голоса отца и Лавизы.
Спустя час Жан уже находился в ином мире. Обменяв в библиотеке книги, он вместе с Гайдой пошел в Народный дом, где происходили занятия хореографического кружка. Один из комсомольцев играл на рояле плясовые мелодии, шесть парней и девушек под руководством Гайды разучивали «Колесико», «Мельницу» и «Ачкуп». Они собирались еще разучить несколько русских, украинских и молдавских танцев. Коллектив Пурвайской волости хотел этой осенью участвовать в смотре художественной самодеятельности: лучшие коллективы могли рассчитывать на участие в объединенном концерте самодеятельности уезда, а отличники должны были выступить в Риге, поэтому рвение было большое.
Первой парой во всех танцах выступали Гайда и Жан. Жан старался изо всех сил; сильный, ловкий, на полголовы выше Гайды, которая тоже была не из малорослых, он почти не чувствовал веса девушки, когда поднимал ее при исполнении какой-нибудь фигуры.
Во время танца им часто приходилось переглядываться и улыбаться друг другу. Хотя это была только игра, обязательный элемент их роли, Жану каждый взгляд Гайды казался полным скрытого, ему одному понятного смысла.
Серьезно исполняя все, что предусматривалось фигурами танца, Жан не позволял себе ни малейшей вольности, а когда пляска кончалась, он становился тем же робким, молчаливым парнем, каким обычно был в обществе Гайды.
– Айзупчане уже сшили себе национальные костюмы, – сообщила Гайда во время перерыва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72