А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

После разговора с пастором Антон чувствовал себя обманутым и одураченным. Он убрал со стола библию и больше не пел по вечерам. На этом и кончилась кратковременная вспышка ханжества.
И наконец грянул последний удар, который Пацеплис перенес с редким спокойствием и мужеством: проболев несколько месяцев, умерла Лавиза. В Сурумах, под крышей амбара, уже лет десять хранился сосновый гроб, приготовленный хозяином для себя: так когда-то делали его дед и отец, и так по старой традиции сделал и он. Теперь это посмертное обиталище пришлось уступить Лавизе. Кикрейзиене пришла помочь обмыть и уложить в гроб покойницу, пономарь отзвонил на церковной колокольне, а в воскресенье после обеда третью жену Антона Пацеплиса отвезли на кладбище. Надгробную речь произнес Рейнхарт. Провожающих было мало: Кикрейзис с женой да несколько любопытных старух, не пропускавших ни одних похорон.
У могилы Пацеплис долго тер глаза, пока они не покраснели и не стали слезиться. Лавизу похоронили рядом с Кристиной, а между Кристиной и Линой Мелдер осталось свободное место для самого Пацеплиса; когда он умрет, его похоронят здесь, между трех жен, чтобы и после смерти его близость могла осчастливить покойниц.
«Странно, однако, устроена жизнь… – думал Пацеплис, глядя на три могильных холма – два старых и один, еще пахнувший свежей землей. – Вот ты, человек, живешь, надрываешься, суетишься, добиваешься неизвестно чего, и вдруг тебя больше нет и ничего тебе не нужно… Другие продолжают надрываться, гоняться неизвестно за чем, а ты лежишь в своем ящике, и мало-помалу о тебе все забывают. Но еще удивительнее то, что они все три похоронены, а ты еще живешь, бодрый, здоровый, как крепкий дуб, с которым ничего не поделает никакая буря. Наверно, так нужно, иначе этого не случилось бы. Ты должен жить, ибо ты нужен в этом грешном мире…»
Ни Жан, ни Анна не пришли проводить мачеху в последний путь. Им, наверно, не понравилось, что хоронили с пастором, ведь коммунисты этого не признают, иначе пришли бы если не ради Лавизы, то ради отца.
После похорон Пацеплис со старым Кикрейзисом выпили бутылку водки и закусили мерзлым свиным салом, поминая покойницу и рассуждая о своей жизни.
– Так, значит, теперь ты опять попал в женихи, – шутил Кикрейзис, когда водка ударила в голову. – В четвертый раз. Ну и везет тебе, Сурум.
– У каждого человека своя судьба, сосед, – ответил Пацеплис, тяжело вздохнув, и сделал печальное лицо. – От судьбы не уйдешь. Иной, так сказать, всю жизнь проживет гладко, а другого, как скорлупу, кидает по волнам моря житейского.
Большую часть пути они ехали вместе и переговаривались, сидя каждый в своих санях.
– Эх, Сурум, жить ты не умеешь… – говорил Кикрейзис. – Дети твои у власти, а тебе от этой власти ничего не перепадает. Я, на твоем месте, с такой родней сейчас управлял бы всей волостью. А теперь я кто… кулак… вредный элемент, сиди смирно да гляди, как бы с тобой чего не случилось. Я даже ничего сказать не могу: за каждое слово против большевиков отвечать придется. А ты можешь говорить смелей, и молодец, что говоришь в глаза. Сейчас ты для нас, старохозяев, вроде как заступник. Но жить ты все же не умеешь, это я тебе говорю от души, как хорошему другу.
– Кто как умеет, так и живет… – отозвался Пацеплис. – Не у всех одна сноровка.
Дома хозяин Сурумов задал корму коровам, свиньям и разогрел себе обед, – прямо срамота, чего только не приходится теперь делать самому. Поев, он достал старый семейный альбом и принялся рассматривать фотографии. Мать и отец… друзья молодости… знакомые девушки в день конфирмации в белых платьях с евангелием в руках… лихой парень Антон Пацеплис, статный, молодцеватый, с завитыми усами и серебряной часовой цепочкой на белом жилете… веселые компании на легких гуляньях, на свадьбах, крестинах… дети Пацеплиса – Бруно, Анна, Жан…
И перед глазами Пацеплиса прошла вся его жизнь. Из разорванного конверта выпало несколько забытых фотографий, неизвестно как очутившихся в этом хранилище семейных реликвий. С одной на Пацеплиса задумчиво смотрела серьезными, грустными глазами красивая девушка.
«Ильза Лидум… – прошептали губы Пацеплиса. – Самая красивая из всех девушек, которых я знал. Сколько времени прошло с тех пор, как я ее видел в последний раз, сколько времени…»
Он вспомнил зимний день, свадебный поезд, бубенцы, счастливую, влюбленную Лину Мелдер, крепко прижавшуюся к его плечу… и молодую женщину с маленьким мальчиком в санках на краю лесной дороги. Много воды утекло с тех пор. Не было больше Лины, не было Кристины, нет больше Лавизы, но есть еще Пацеплис, есть Ильза и ее сын. Было время, когда они нуждались в тебе, но ты их не пожалел, у тебя были другие заботы. Теперь не мешало бы, чтобы кто-нибудь пожалел и тебя, но кто это сделает? Кто, Антон Пацеплис? Какой мерой ты мерил, такою мерой возместится и тебе…
И Пацеплису стало жалко себя.
Он знал, что Ильза одна вырастила сына; от людей он узнал, что теперь Ильза – заместитель председателя уездного исполкома (боже праведный, кто мог ожидать этого от такой тихой, простой девушки!) и что ее сын – видный партийный работник, секретарь укома партии. Да, это он знал давно, но только сегодня ему пришло в голову, что Ильза и Артур близкие ему люди и что от них может кое-что перепасть и ему. А что, если он, жалкий и разоренный, наказанный грозной судьбой, предстанет перед Ильзой и своим сыном? От Анны помощи ждать нечего, она только и знает, что строит родному отцу всякие пакости, но те двое, одинокие и обиженные… может, у них есть сердце в груди? Силы и власти у них много, может, и милосердия и душевной ласки тоже хватит.
Чем больше думал об этом Пацеплис, тем крепче становилась его уверенность в том, что в его жизни осталось неиспользованным важное обстоятельство, которое могло полностью изменить его положение. Разжалобить, пробудить в сердце Ильзы давнишние чувства, вызвать любовь сына к отцу, которая долгие годы таилась в сердце юноши, и во второй половине жизни взлететь на такие высоты благополучия, какие ему никогда еще не снились, – разве это не было благородной и стоящей задачей?
Он уже вообразил себя в роли любимого отца и уважаемого друга молодости: его ласкают, балуют, усаживают в кресло перед затопленной печью и укутывают старые, уставшие ноги в теплое шерстяное одеяло, чтоб он не озяб… Больше не надо будет заниматься тяжелым и грязным трудом, ведь он в своей жизни достаточно надрывался и истязал себя на работе.
– Отдохни, дорогой отец, ты это честно заслужил… Не выпьешь ли стакан грога или коньячку?
Пацеплис наслаждался картинами будущего благополучия, и ему казалось, что он действительно достоин его.
Всю ночь он не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок, и в три часа поднялся с кровати.
– Теперь ничто не мешает мне сделать это… – разговаривал он сам с собою, расхаживая из угла в угол. – Пока Лавиза жила, неудобно было показываться им на глаза. Сейчас все изменилось. Лавиза умерла в самое подходящее время, как подобает разумному человеку. Я не умею жить? Посмотрим, Кикрейзис, что ты теперь скажешь?… Кто теперь будет выше, ты или Сурум?
Он набил полные ясли сена, чтобы коровам хватило на целый день (доить их не надо было; недели через две они должны были отелиться), насыпал свиньям полные кормушки мелкой картошки, набросал зерна курам и собрался ехать в город. Он надел лучшую одежду, начистил до блеска сапоги, а к жилету прицепил старую часовую цепочку. Заперев все двери и оставив собаку сторожить усадьбу, Антон Пацеплис еще до рассвета выехал со двора.
В городе он заехал в парикмахерскую и велел сбрить бороду, постричь волосы. На вопрос парикмахера, каким одеколоном побрызгать, Пацеплис ответил:
– Самым крепким и самым стойким. У меня сегодня торжественный день.
2
Во время последней поездки по волостям Ильза Лидум простудилась и впервые за всю свою жизнь очутилась в положении больной. Ей казалось смешным и несправедливым, что человек с температурой чуть повыше тридцати семи должен лежать в постели, принимать лекарства и ничего не делать. Но ни врач, ни Артур не хотели слушать ее возражений. Пилаг даже побранил ее, когда в понедельник утром она заявила по телефону, что думает после обеда выйти на работу.
– Пока не разрешит врач, я запрещаю вам появляться в исполкоме! – строго ответил Пилаг.
– А проверка готовности волостей к весеннему севу… – попыталась возразить Ильза. – Такое горячее время…
– Проверим без вас. Когда начнется весенний сев, вы будете уже на работе. Неужели вы ничего не можете нам доверить, товарищ Лидум? Как будто мы никуда не годимся.
Ильза сдалась. Хотя врач велел ей лежать в постели, она сама готовила обед, убирала квартиру: ведь легкое головокружение она не считала помехой.
Шел снег – вероятно, последний за эту зиму.
«Это хорошо, – думала Ильза, глядя в окно. – Минеральные удобрения завезут по санному пути. Лошади смогут отдохнуть и накопить силы к весенней пахоте».
Снег сыпал, как из решета, белой шерстяной шалью покрывал землю, улицы, накапливался на крышах и голых ветвях деревьев. Скрипели полозья, фыркали заиндевелыми ноздрями лошади, последний мороз румянил людям щеки. Снаружи по подоконнику прохаживался сизый голубь, время от времени поглядывая, не растворит ли Ильза окно, не насыплет ли ему корму?
Ильза думала о своей поездке. В Айзупской волости, к которой она была прикреплена как член исполкома, вступила в строй новая школа, и теперь дети будут учиться в просторных, хорошо оборудованных классах. Какое это было радостное событие! Лица школьников светились счастьем, когда они впервые вошли в светлые классы и сели за новые парты. А что за концерт устроили в красивом айзупском Народном доме! Какой хор, какой хореографический кружок! Не стыдно и в Риге показать.
С каким напряженным интересом слушали люди доклад о великих победах советских людей в послевоенной пятилетке… За примером далеко не ходить: здесь же в уезде было достаточно таких побед, которые могли убедить каждого в творческой силе советского строя. Жизнь с каждым днем становилась светлее, лучше, заживали нанесенные войной раны, груды развалин уступали место вновь воздвигаемым заводам, Дворцам культуры, жилым домам. Вместо взорванных мостов были построены новые, более крепкие и красивые. Снова гудели телефонные провода, а электрический ток нес свет и энергию. Как радостно работать, отдавать свои силы расцветающей жизни, видеть, как на твоих глазах вырастает новый, советский человек.
Хорошо жить в такое время и в таком обществе. Пусть за морями и далекими горами шипят темные силы, куют оружие, кричат о новой войне. Не испугают, не смутят они советского человека, не сойдет он со своей светлой дороги, ибо в самом его существовании все честные люди мира черпают веру в будущее и силы для сегодняшней борьбы.
Ильза так задумалась, что и не услышала стука в дверь. Она очнулась, когда стук повторился громче и настойчивее. Ильза вышла в переднюю и отперла дверь.
Вошел высокий человек, в заснеженном полушубке, в заячьей ушанке, с заиндевевшими усами. В руках он держал мешок.
Ильза узнала этого человека, хотя не видела его больше двадцати пяти лет. И разом рассеялось ее приподнятое настроение, потускнел солнечный свет.
Антон Пацеплис поставил мешок в углу передней, снял шапку и, не зная, куда ее деть, мял в своих больших руках.
– Здравствуй, Ильза… – сказал он и, неловко улыбаясь, посмотрел на подругу юности. Потом протянул ей руку, но Ильза руки не подала.
– Здравствуй… Что тебе здесь нужно, Антон Пацеплис? Не перепутал ли ты адреса?
– Нет, не перепутал… – ответил Пацеплис, становясь смелее: если Ильза не прогнала его сразу, то дело совсем не так безнадежно. – Мне надо было повидаться с тобой. Был в исполкоме, разыскивал по всем комнатам… там сказали, что сегодня ты на работе не будешь, поэтому пришел сюда. Секретарь исполкома дал мне адрес.
– Что тебе нужно, Пацеплис? – снова спросила Ильза. – Тридцать лет я тебе была не нужна, а теперь вдруг понадобилась.
– У меня серьезное дело, в одну минуту не расскажешь, – пояснил Пацеплис. Его взгляд, как луч прожектора, ощупывал лицо и фигуру Ильзы, в глазах мелькало удивление и удовлетворение: хорошо сохранилась женщина, прямо картинка, хотя ей уж за пятьдесят… каждому бы лестно иметь такую жену.
А Ильза думала: «Стоит ли вообще выслушивать этого человека, может быть, лучше сразу показать ему на дверь. Нет, она ведь не просто Ильза Лидум, она заместитель председателя уисполкома. Может быть, Пацеплис пришел по какому-нибудь общественному делу? Неужели у него хватит наглости навязываться со своим знакомством».
– Заходи в комнату… – холодно сказала она.
Пацеплис снял полушубок, повесил его, затем покосился на мешок в углу: развязать сейчас или немного погодя? Он оставил мешок в передней и вошел в комнату. Сел без приглашения и долго с грустью смотрел на Ильзу (он ведь умел немного играть). Закутав плечи шалью, Ильза села у окна и смотрела на улицу. Пацеплис заговорил первый.
– Вот мы и встретились через несколько лет… Кто бы мог подумать, что пройдет столько времени, пока увидим друг друга. («Какая она, однако, приятная и свежая…») Что я видел за свой век? Только горе да невзгоды. И теперь такая кругом пустота, что и жить не хочется… – он тяжело и громко вздохнул.
– Пацеплис, что тебе нужно? – сурово спросила Ильза. – Мне-то что до твоей пустоты? Говори о деле.
Пацеплис снова вздохнул, сделал постное лицо.
– Не будем вспоминать старое. Что было, то прошло. Человек должен думать о будущем. А мне жить тяжело. Один я, как надломленное дерево, и никому до меня нет дела.
– Не ври! – не выдержала Ильза. – У тебя есть дети – Анна и Жан. Хорошие дети. Ты не достоин их.
– Какой в них прок, когда они бросили отца на произвол судьбы, – продолжал Пацеплис. Его голос становился все плаксивее. – Оставили родной дом… Я сейчас в Сурумах совсем один. Недавно похоронил жену. Нельзя сказать, что хорошая женщина была… Ведь у меня есть еще один сын, Ильза…
– У тебя нет сына, Пацеплис! Ты эти мысли выбрось из головы. У меня есть сын, но он никогда не будет твоим. Ты от него отказался, когда ему был нужен отец. А теперь он обойдется и без тебя.
– Отцовская любовь ему нужна, как любому человеку, – не смущался Пацеплис – Зачем ему жить всю жизнь, оставаясь сиротой? Нехорошо, конечно, я поступил, что раньше не исправил своей ошибки. За это ты меня побрани, я это заслужил. Но исправить ошибку никогда не поздно. Нашему сыну, Ильза, надо вернуть отца. Я готов искупить свой грех.
– Что ты хочешь этим сказать? – Ильза впервые за время разговора посмотрела на Пацеплиса, и в ее глазах было такое удивление, такая насмешка, что Пацеплис даже съежился.
– Вот что… – смешался он. – Сама судьба показала, что мы с тобой подходим друг другу… И если на то пошло, сегодня мы даже больше подходим друг другу. Ты женщина одинокая, я тоже бобыль, одним словом, люди свободные… Сложим наши косточки вместе. Старая любовь, говорят, не ржавеет.
– Ты… Ты… – Ильза от негодования не могла говорить.
– Я делаю тебе предложение, Ильзит, предлагаю руку и сердце! – торжественно произнес Пацеплис. – Будь моей женой перед богом и людьми!
– И для этого ты пришел? – спросила Ильза, еле сдерживаясь.
– Для этого, моя милая, – подтвердил Пацеплис.
– Да как ты посмел? – Ильза встала. – У тебя хватило наглости? Негодяй, хоть бы постыдился! Ведь ты не человек, а скотина. Уходи отсюда, Пацеплис. Я не хочу тебя видеть. Ты мне противен!
– Не надо расстраиваться, Ильзит… – успокаивал ее Пацеплис. Он пытался приблизиться к ней, дотронуться до ее руки, но она оттолкнула его. – Не расстраивайся. Ведь я желаю тебе только добра, я к тебе со всей любовью, я пришел вот покаяться. Ты постарайся простить меня. Подожди одну минутку.
Он выскочил в переднюю и вернулся с мешком.
– Я кое-что привез тебе. Может, пригодится.
Вытащив из мешка завернутый в тряпку окорок, он оглянулся, куда бы его пристроить. Стол был накрыт чистой скатертью – туда нельзя. Тогда Пацеплис постелил на стул старую газету и положил гостинец, потом достал кадочку с маслом и поставил рядом с окороком.
– Погляди, Ильзит, какой жирный. Разве на базаре такое мясо достанешь? А здесь маслице… Это все тебе. Ты только не сердись, твой старый Антон совсем не такой плохой, как ты считаешь. Эх, и заживем мы с тобой, Ильзит.
У Ильзы на языке было какое-то безжалостно насмешливое слово, но в комнату вошел Артур – он пришел пообедать. Заметив незнакомого мужчину, он вопросительно посмотрел на мать.
– У тебя гости, мама?
Пацеплис быстро обернулся к Артуру, лицо его расплелось в широкую улыбку, и он с удовольствием посмотрел на молодого человека.
– Какой рослый, Ильзит, прямо как молодой дуб! – воскликнул он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72