— Нет, Челси, но мама мне не верит.
— Ма, почему ты ему не веришь? — Она резко повернулась к Клэр.
— Дело не только в этом, Челси.
— Но если он говорит, что это не так, то почему ты ему не веришь? Почему вы не обсуждаете ничего с нами? Мы с Робби тоже члены семьи, и мы имеем право высказаться. Мы не хотим, чтобы он уходил, правда, Робби?
Робби сильно ссутулился, все еще не в себе от внезапного пробуждения. Он стоял у шкафчика для верхней одежды в растянутой черной футболке и старых спортивных штанах и выглядел совершенно сбитым с толку.
— Мама, почему ты хочешь, чтобы он ушел? Сдержанное поведение сына немного остудило эмоциональный накал всей этой сцены.
Клэр ответила:
— Просто мне надо немного побыть одной, вот и все. То, что случилось, подавляет меня, и я не знаю, как еще поступить.
— Но если он уйдет, то будет так, как говорит Челси. Как же вы тогда сможете помириться?
Клэр опустила голову. Робби посмотрел на отца.
— Папа?
— Я всегда буду в вашем распоряжении или в ее распоряжении, как только понадоблюсь.
— Нет, не будешь. Ты будешь у дедушки.
— Вы можете позвонить в любое время, и я приеду, и мы каждый день будем встречаться в школе.
Робби обессилено облокотился на дверную раму и прошептал:
— Вот дерьмо.
Никто не сделал ему замечание, как было бы прежде. Наступила гнетущая, тяжелая тишина, полная горя, страха и сомнений. Все они подумали, как им придется сталкиваться друг с другом в школе, а их друзья начнут задавать вопросы. Они представили себе будущее семьи, разделенной на два дома. Наконец Том проговорил:
— Послушайте, вы двое… — Он притянул детей к себе, обнял, те пассивно подчинились. — Я не перестал вас любить. И мама не перестала. Это никогда не произойдет.
Челси ответила:
— Если бы вы нас любили, вы бы не расставались. Том встретился глазами с Клэр поверх детских голов и понял, что даже это ее не переубедило. Она переживала за них, и за себя, но за их с Томом отношения — нет. Она хотела разъехаться, и ничто не могло поколебать ее в этом решении. Теперь она научилась выражать свои мысли даже без помощи слов — позой либо жестом — и сейчас она желала только одного: «Уходи. Я занята собой и так будет». Обнимая детей, он смотрел на жену, видел ее эгоизм, и это было отвратительно. Клэр стояла в дверях, скрестив руки, и все, — а он один пытался успокоить детей. Наконец она что-то поняла из его взгляда и, подойдя, погладила детей по плечам.
— Пойдемте… Я приготовлю вам завтрак. Но им был нужен совсем не завтрак.
Покидая дом, Гарднер ощущал такую боль, словно у него вырывали сердце. Он захлопнул чемодан и постоял рядом с ним. Суббота, яркий осенний день во всем его великолепии, золотые листья, начинающие опадать. Все звуки, доносящиеся с соседних дворов, были кристаллически чисто слышны, даже мельчайшие из них, такие, как щелчок захлопнутого окна. Само время года подразумевало печаль, с последними теплыми деньками и возможностью побыть на природе, с увядающими цветами у дверей домов, хотя трава еще пока пышно зеленела.
Том подавил тяжелый вздох и заставил себя вернуться в дом, чтобы попрощаться. Дверь в комнату Челси была закрыта. Он постучал.
— Челси?
Она не ответила, и он вошел. Дочь сидела на подушке, прижав к себе розового игрушечного медвежонка, и, обиженно поджав губы, смотрела на оконные занавески. Том. подошел и сел рядом.
— Мне надо идти, — хриплым шепотом проговорил он, поправляя прядку волос за ее левым ухом.
Челси словно не замечала его. На ее нижних ресницах дрожали слезы.
— Ведь ты помнишь дедушкин номер, если я зачем-нибудь тебе понадоблюсь, правда, солнышко?
Ее лицо как будто окаменело, только огромная слеза скатилась по щеке, оставив влажную дорожку.
— Я люблю тебя, детка. И кто знает, может быть, мама права. Может, если мы поживем раздельно, то она успокоится.
Челси даже не моргала, хотя ее глаза, должно быть, горели. Он встал и повернулся, чтобы идти.
— Папочка, подожди! — Она спрыгнула с кровати и обхватила его, голос Челси донесся едва слышно, заглушенный футболкой, к которой она прижималась лицом: — Почему?
У него не было ответа, поэтому он поцеловал ее в голову и вышел.
Клэр была на кухне, стояла у стола, словно заняв оборонительную позицию и поставив между собой и мужем стул. Неужели ей так необходимо защищаться, как будто он ее избивал, подумал Том. Он по-прежнему любил ее, как только она этого не понимала? И не видела, как тяжело ему расставаться со всем, что было для него так дорого?
— Их сейчас нельзя надолго оставлять одних. А у тебя репетиции. Не хочешь, чтобы я приходил по вечерам, когда не занят?
— С каких это пор ты не занят по вечерам?
— Послушай. Я не собираюсь стоять здесь и спорить с тобой. Ты хочешь, чтобы я ушел, и я ухожу. Просто не оставляй их без внимания. Теперь у них возникнет сотня новых проблем, и я не хочу, чтобы они страдали еще больше, чем сейчас.
— Ты говоришь так, как будто я их больше не люблю.
— Знаешь, Клэр, я начинаю в этом сомневаться.
Нанеся этот последний удар, он вышел из дома и отправился в гараж. Робби стоял, облокотившись о переднее крыло его машины, скрестив руки и носком кроссовки ковыряя гравий подъездной дорожки. Том достал ключи, некоторое время смотрел на них, потом перевел взгляд на склоненную голову сына.
— Помогай маме, когда только сможешь. Ей тоже трудно, ты же понимаешь.
Робби кивнул, продолжая пинать камешки.
Вокруг них шелестела листвой безразличная осенняя природа. Солнечные лучи играли на лобовом стекле машины. Тени от деревьев становились прозрачнее день ото дня. Не так давно они с Робби точно так же, прислонившись к автомобилю, говорили о моральном выборе и как он формирует характер человека. Оба вспомнили о том дне и как жестоко тогда подшутила над ними жизнь.
— Послушай, сын. — Том стоял теперь перед Робби, положив обе руки ему на плечи. — Я буду беспокоиться о вас с Челси. Если ты заметишь что-то необычное, пугающее в ее поведении, сообщи мне, ладно? Я имею в виду курение, или выпивку, или она начнет встречаться с разными парнями, или задерживаться допоздна — что угодно, хорошо?
Робби кивнул.
— И я попрошу ее об этом же в отношении тебя.
Сын перестал ковырять носком землю, не в состоянии скрывать больше свое горе. Крупные слезы задрожали в его глазах, он раздувал ноздри, стараясь сдержаться, но не мог даже поднять голову и посмотреть отцу в глаза. Том крепко обнял его.
— Не думай, что плакать — стыдно. Я и сам в последнее время часто плакал. Иногда это помогает. — Он отступил на шаг. — Мне надо идти. Позвони дедушке, когда будет необходимо.
Только когда он захлопнул дверцу и опускал окно, Робби отошел от машины и посмотрел на отца. «Куда он теперь пойдет? — подумал Том. — С кем поговорит? Что будет твориться в доме после того, как я уеду? Господи, не дай ему превратиться в жертву депрессии и мстительности, как те сотни детей, что прошли через мой кабинет после развода их родителей. Не дай им с Челси измениться в худшую сторону».
— Эй, выше нос, — с фальшивой бодростью проговорил Том, — я еще не свел с ней счеты.
Не дождавшись ответной улыбки сына, он завел мотор и выехал со двора.
Глава 12
У озера природа была еще великолепнее, но для Тома ее красота только обостряла страдания в этот и без того мучительный день. Вода, стоящая спокойно, как стекло, отражала берега. Далекий звук моторки доносился с расстояния в милю, а небольшая рыбачья лодка нарушала зеркальную поверхность озера. Маленькие волны курчавились, словно лепестки голубой розы.
Том поднялся по широким деревянным ступеням и открыл дверь веранды. Растянулась старинная пружина, в которую можно было сунуть пальцы, и, что самое интересное для маленького мальчика — то открывать, то закрывать двери, пока не подойдет мама, чтобы посмотреть, чем это ты там занят. Звон пружины заставил и без того печального Тома почувствовать ностальгию. Он окунулся в прохладный сумрак комнаты отца.
— Папа? — позвал Гарднер и остановился, прислушиваясь. Чириканье какой-то птички, стук сосновой шишки о крышу — и ничего больше. Комната почти не изменилась за тридцать лет: тот же продавленный диван с индейским покрывалом и несколькими оранжево-зелеными подушками, на которых старик любил вздремнуть после обеда, пара чучел большеротого окуня на бревенчатых стенах цвета кленового сиропа, массивные кресла-качалки и заваленные журналами этажерки, круглый темно-коричневый пуфик со съемным верхом, заполненный старыми нотами матери Тома, и само пианино — вещь почтенная и древняя, черный лак на которой покрылся тонкими, как волосок, трещинами, а направо от полочки для нот красовались сотни кружков — здесь мама обычно ставила свой стакан с лимонадом. Газовая плита на другой стороне комнаты всегда была в плачевном состоянии, на этой самой плите мама жарила рыбу, и пекла хлеб, и готовила все его любимые в детстве блюда.
Том остановился, оглядывая комнату. Только свет, проникающий с веранды, освещал ее, и поэтому здесь всегда царили сумерки.
— Отец? — снова позвал он и опять не получил ответа.
За спиной Гарднер услышал звук приближающейся моторной лодки и вышел из дома, сопровождаемый скрипом дверной пружины. В высокой траве была протоптана дорожка, ведущая к озеру. Хижина стояла на пригорке, и он увидел след на воде еще раньше, чем отца, привязывавшего лодку к причалу.
Уэсли услышал, как кто-то спускается по выгоревшим деревянным ступенькам, и выпрямился, сдвинув кепку на затылок.
— Ни черта не клюет сегодня. Все, что я поймал, — это три рыбешки, только пожарить, но нам двоим хватит. Ты приехал, чтобы помочь мне с ними справиться?
— Конечно, почему бы нет, — ответил Том, хотя есть ему совсем не хотелось. Он ступил на причал, который ходил ходуном от каждого шага, и остановился, глядя вниз на грязную синюю кепку отца и его морщинистую шею. Старик осторожно отцепил от удочки крючок, обтер его о штаны и положил в коробку. — Что такое случилось, что дядя Клайд не рыбачит с тобой сегодня?
— Ему пришлось поехать в город за новым рецептом, на таблетки от давления. Мне-то он сказал, что собирается в бордель, а я ему отвечаю: «Клайд, какого черта ты там будешь делать? У тебя поднимается только давление, а не то, что ты хочешь». Да я знал, что ему надо в аптеку. — Уэсли хмыкнул и выпрямился, держа кукан с тремя большими рыбинами. — Пошли, я их почищу.
Том последовал за отцом на другую сторону лодочного сарайчика, и там старик подал ему голубое пластмассовое ведро:
— Вот, набери мне немного водички из озера, ладно? Пока Уэсли чистил и потрошил рыбу на колченогом столе, Том стоял рядом, наблюдая.
— Ну, выкладывай, — сказал ему отец, — а то стоишь тут ручки в брючки, как когда ты был маленьким, и все ребята пошли ловить лягушек, а тебя не позвали.
Внезапно Том почувствовал, как у него защипало в глазах. Он отвернулся к озеру. Рыбья чешуя перестала лететь, и Уэсли поднял голову, глядя на широкие плечи сына, которые тот ссутулил, что делал так редко, и на руки, глубоко засунутые в карманы.
— Мы с Клэр разъехались.
Сердце старика подпрыгнуло, как рыба на столе.
— Ой, сынок… — Оставив рыбу, он принялся мыть руки в ведре, не сводя глаз с Тома. Потом вытер их о штаны и положил одну на плечо сына. — Как стыдно. Просто позорище. Это только что случилось?
Том кивнул.
— Сегодня утром. Где-то час назад мы сказали детям, потом я собрал вещи и уехал.
Уэсли, сжав плечо сына, оперся на него — ему тоже была нужна поддержка. Ай-яй-яй, он так любил Клэр. Она была лучшей женой для Тома и лучшей матерью его детей.
— Это, наверное, из-за той женщины и твоего парнишки, Кента.
Том слегка кивнул, все еще не сводя глаз с озерной глади.
— Она никак не может меня простить.
— Стыд и срам. Как повели себя дети?
— Челси плакала, Робби старался сдержаться.
— Это понятно. Слишком быстро все произошло.
— И не говори. Еще месяц назад я и понятия не имел о Кенте Аренсе, а его мать вообще забыл.
Уэсли шумно и печально вздохнул.
— Ох ты, черт… — Ему было обидно за сына и за всех них. Потом сказал: — Ужасно тяжелая это штука, когда разваливается семья.
Том ничего не ответил.
— Тебе, наверное, негде остановиться. Можешь поселиться в своей старой комнате.
— А ты не против?
— Ты что? Для чего тогда нужен отец, только для счастливых времен? Пошли, я поищу для тебя какое-нибудь постельное белье.
— А как же рыба?
— Займусь ею попозже.
— Ну зачем же два раза подниматься по ступенькам, давай, я помогу тебе.
Уэсли дочистил рыбу, а Том помыл ее в ведре и зарыл потроха. Потом они вместе пошли в хижину, сын нес ведерко, а отец — удочку и коробку с рыболовными принадлежностями. Теперь, когда они оба немного успокоились, Том говорил тише:
— Я надеялся, что ты позволишь мне остаться. По правде говоря, даже захватил простыни и наволочки из дома.
Вскоре машина была разгружена, кровать постелена, и Гарднеры принялись за обед, состоящий из рыбы, нарезанных помидоров с сахаром, и толстых, аппетитных ломтиков огурца в уксусе и с луком, которые они ели с ржаным хлебом, намазанным маслом. И хотя Том думал, что он слишком вымотан эмоционально, чтобы есть, тем не менее обед он уничтожал с большим аппетитом. Возможно, этому способствовала простая пища или то, что обед он делил с отцом, который обладал незамысловатым вкусом. А может быть, ему просто хотелось вернуть то время, когда он был еще мальчишкой, не знающим, что такое жизненные тревоги. Простая еда, вроде той, что готовила его мать, помогала ему в этом.
Посередине обеда явился дядя Клайд. Ему было никак не меньше восьмидесяти. Не глядя на дверь, Уэсли спросил:
— Ну и как там дела в борделе?
— Шлюхи уже не те, что раньше. — Клайд без приглашения сел за стол.
— Это точно. Раньше они были молоденькие и хорошенькие. А теперь на нас, хрычей старых, обращают внимание только те, которым за шестьдесят, и похожи они на сушеные грибы. А ты уверен, что был в борделе?
— Ты хочешь сказать, что я вру?
— Ничего подобного. Я только согласился с тобой, что шлюхи уже не те.
— Ты-то откуда знаешь? Ты в жизни их не посещал.
— Я и докторов никогда не посещал, кроме того случая, когда меня укусил бычок и я занес в палец какую-то инфекцию. А ты когда-нибудь был у доктора, а, Клайд?
— Нет, не был!
— Тогда откуда ты узнал, что у тебя высокое давление, и где взял рецепт на те пилюли, из-за которых и ездил сегодня в город?
— Я не говорил, что у меня высокое давление. Это ты так решил.
— Значит, оно у тебя низкое?
— Не низкое и не высокое. Оно как раз такое, как надо. У меня все как раз такое, как надо, так сказала та шлюшка в борделе, от которой я вышел не больше часа назад.
— Она это сказала до или после, как перестала хохотать?
— Уэсли, мальчик мой, послушай-ка меня. — Клайд помахал вилкой перед носом у брата, хитро усмехаясь. — Она не хохотала, а улыбалась, и я скажу тебе, что заставило ее улыбаться. Мужчина с опытом, вот что.
Уэсли по-прежнему смотрел в тарелку.
— Ты когда-нибудь еще слышал такую ерунду? — спросил он у помидорного сока, а потом промокнул его последним кусочком хлеба, который съел. — Заявляется сюда, поедает мою рыбу и последние огурцы с помидорами из моего огорода, да еще и уверяет, будто его краник до сих пор работает.
— Не просто работает, а бьет ключом! — расхвастался старый чудак. — Поэтому девки в борделе и улыбались.
В таком духе они и продолжали, стараясь для Тома. Уэсли и Клайд не менялись. Братья бахвалились друг перед другом и подначивали один другого с тех пор, как Том себя помнил, а поводом для них могло послужить что угодно. Наконец он сказал:
— Ладно, папа, дяде Клайду можно рассказать.
Старики замолчали. Наступившая тишина казалась неестественной после их забавной болтовни.
— Наверное, ты прав. Ему можно рассказать. — Уэсли откинулся на стуле, сразу став серьезным. — Том оставил Клэр. Он немного поживет у меня.
Клайд был ошарашен.
— Не может быть.
— Мне пришлось так поступить. — И Том рассказал старикам обо всем. Еще до того, как закончил, он ощутил острую боль, пронзающую желудок.
Потом целый день он почти ничего не делал, охваченный непривычным для него приступом лени. Он лежал на кровати, пытаясь заснуть, и, закинув руки за голову, глазел в потолок, разглядывая дохлых мух в абажуре. Или сидел в кресле на причале, скрестив ноги и сплетя пальцы рук, и так долго смотрел на воду, что Уэсли пришел узнать, все ли с ним в порядке. Когда отец спросил, не хочет ли он ужинать, Том ответил — нет. Тот же ответ последовал на предложение посмотреть телевизор, или сыграть в карты, или разгадать кроссворд. Том всегда считал себя энергичным человеком. А сейчас, ощущая упадок жизненных сил и настроения, он задумался, как сможет целый день посвящать себя работе.
Теперешнее жилье тоже его не радовало. Когда Том только появился в хижине, им овладела ностальгия, но, поселившись в комнате с продавленной кроватью и дряхлой мебелью, с трещинами в потолке, из которых сочился слабый запах мышиного помета с чердака, он не мог не сравнивать этот дом с тем, который только что оставил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37