Внезапно она устала, устала гадать, что правда, а что – ловкая хитрость, устала от необходимости ворошить прошлое. И чувствовала себя испуганной – испуганной до смерти мыслью, что рассказанное принцессой может оказаться правдой.
За последние полгода Энни тысячи раз прикидывала, может ли быть, что ее муж каким-то образом невиновен во всем происшедшем. А теперь принцесса – безо всякой для себя выгоды – разыскала ее, чтобы сказать ей именно это. Но если Филипп был невиновен, как он сможет простить ее? Как он сможет когда-либо восстановить ту близость, которая объединила их в те драгоценные памятные ей дни в их домике на берегу?
Энни уцепилась за каминную решетку и, закрыв глаза, прислонилась головой к ее мраморной кромке.
– Уходите, пожалуйста. Оставьте меня одну. – Она слышала, что принцесса пошла к двери и неожиданно остановилась.
Следующие слова Великой Мадемуазель прозвучали вызывающе. Энни открыла глаза.
– Помните об одном, Корбей. – Их глаза встретились. – Как бы сильно ни любил вас Филипп, ни один мужчина не может всю жизнь быть верным воспоминаниям. – Она набросила капюшон своей накидки. – Если вы вновь совершите глупость, отвергнув его, я приму его с распростертыми объятиями. На этот раз ему от меня не убежать. Подумайте об этом, Корбей, когда придете в себя. – Она повернулась к двойным дверям библиотеки и скомандовала: – Откройте двери!
Двери тут же распахнулись, и она торжественно проплыла мимо Жака и Поля, стоявших со смущенно раскрасневшимися лицами.
Три недели спустя пасмурным утром Энни остановилась, выйдя из библиотеки. Она глубоко вздохнула и попыталась выбросить из головы всю унизительность интимного обследования, которому только что подверглась. На это она пошла ради ребенка, и теперь, к счастью, все позади.
Кивком головы она приказала Пьеру открыть дверь.
Когда она вошла в комнату, доктор встал. Он был невысокого роста, но, как большинство медиков, которых она встречала при дворе, преисполнен сознанием собственной значимости, столь же непомерным, сколь и ее огромный живот. Она опустилась в то самое кресло, в котором сидела в ночь, когда Великая Мадемуазель нанесла ей тот достопамятный визит.
– Прошу садиться, сир. – Энни с тех пор плохо спала и вызвала доктора по настоянию Сюзанны. – К каким выводам вы пришли после осмотра?
Откашлявшись, он с какой-то неловкостью огляделся.
– Выводы. Да, конечно. Итак…
Глаза Энни сузились.
– Если нужно, будьте прямолинейны. Я хочу знать правду, какой бы неприятной она ни была для каждого из нас.
Он сложил руки, нервно сведя вместе кончики указательных пальцев.
– Боюсь, новости не слишком благоприятные. – Его лицо омрачилось. – Ребенок слишком велик. Куда больше, чем обычно бывает на его стадии развития.
Внутри ее все сжалось от страха.
– Уверяю вас, сир, я ничего не перепутала, подсчитав время зачатия.
Он поджал губы и кивнул.
– Без одной недели восемь месяцев. – Он поторопился добавить: – Я ни на секунду не сомневаюсь в точности, с которой ваша милость…
Почему он не договаривает? Энни вмешалась:
– Итак, вы считаете, что ребенок необычно большой. Ваши заключения состоят только в этом?
– Я думаю, что лучше отложить этот разговор до приезда его милости. Уверен, что…
И вновь она оборвала его:
– Я ценю вашу заботу, сир, но это не только не необходимо, но и нецелесообразно. – Сделав над собой усилие, она заговорила спокойнее: – Мы с мужем последние несколько месяцев живем совершенно раздельной жизнью. Я сама некогда так решила, и, уверяю вас, вполне в состоянии разобраться со всеми трудностями, о которых вы сообщите.
Явно не привыкший к тому, чтобы вступать в переговоры с женщиной, он уставился на нее и заговорил действительно откровенно:
– Ну хорошо. Я советую вашей милости примириться с господом.
– Что?
– Ваша милость не сможет благополучно разрешиться от бремени. – Он помолчал. – В некоторых случаях мать может быть спасена, если пожертвовать ребенком – хирургическим путем удалив его, но, в данном случае, боюсь, что ребенок уже сейчас слишком велик. И, как бы все ни обернулось, я не позволю себе пойти на такую операцию. Это запрещено Церковью.
Энни задрожала, гоня от себя мысль, что ради спасения ее жизни придется умертвить ее ребенка. Она потрясенно пробормотала:
– Как можно даже думать об этом? – Она вцепилась в ручки кресла. – Должен существовать какой-то способ спасти ребенка. – Она искала в его глазах искру надежды, но увидела лишь покорность судьбе.
– Все в руках божьих, ваша милость. Медицина бессильна помочь вам. – Доктор склонился и вытащил из сундучка, стоящего рядом, тазик, покрытый коркой засохшей крови. – Я, конечно, рекомендовал бы регулярные кровопускания, но они лишь смогут облегчить приступы вредных печальных настроений у вашей милости…
– Уберите это! – Энни с отвращением посмотрела на мерзкие инструменты в его руках. – Я не разрешаю пускать кровь.
Она встала и шагнула к залитому дождем окну, сквозь капли на стекле всматриваясь в яркую, сочную зелень раннего июня. По опыту работы в больнице при монастыре она слишком хорошо знала, насколько опасными могут быть роды. И она еще помнила эти пронзительные вопли – поначалу душераздирающие, почти нечеловеческие, потом постепенно затихающие, и оглушающую тишину, прерываемую лишь торопливым бормотанием молитвы над телами усопших.
Должен же быть какой-то способ спасти ребенка. Где-то в уголке ее памяти что-то промелькнуло, что-то она читала во время своих занятий… Но что? Какая-то известная личность…
Энни повернулась к доктору.
– Юлий Цезарь! Ну конечно! – Он взглянул на нее, словно она вдруг потеряла разум. Но Энни была кем угодно, только не сумасшедшей. – Я читала, что Юлий Цезарь был вырезан из чрева своей матери. Это было более тысячи лет назад. Я уверена, что современная медицина вполне способна…
– Это невозможно. Ни один истинный христианин не позволит себе вмешаться в божественное провидение, – он вытащил из своего чемоданчика маленькую бутылочку, налил несколько капель в серебряный кубок и долил туда приличную порцию крепкого коньяка.
– Ничего удивительного, что перед лицом смерти человек цепляется за любую соломинку, но я не намерен, в угоду вашей милости, поддерживать такую идею. – Он протянул Энни лекарство и мягко добавил: – Для вашей милости мои слова – тяжелый удар. Это поможет укрепить ваши нервы.
– Мне не нужно укреплять нервы. Мне нужен врач, который сможет спасти моего ребенка! – Она взмолилась: – Вы – образованный человек. Вы наверняка читали описание того, как родился Цезарь.
Он поставил лекарство на стол и запихнул инструменты в чемоданчик.
– Я образован, ваша милость, и достаточно, для того, чтобы не верить в подобные байки. Римляне записывали подвиги своих богов, живущих на вершине Олимпа, но, смею сказать, никто из нас не верит в эти россказни, куда более многочисленные, чем мифы о рождении Цезаря. – Он сунул чемоданчик под мышку и поклонился. – А теперь я должен просить разрешения удалиться. Меня в Париже ждут пациенты, которые не только обращаются со мной с должным уважением, но к тому же еще и следуют моим советам.
Энни кивком головы отпустила несносного человечка.
– Конечно. Вы свободны, сир. – Пускай забирает свои тазики, ножи и лекарства обратно в Париж. Она будет счастлива, избавившись от него. Ей надо заняться поисками настоящего лекаря – который, по крайней мере, попытается спасти ее ребенка.
35
Филипп спешился и широким шагом прошел к парадному входу Мезон де Корбей. В своей записке Энни просто просила его приехать при первой же возможности, но последние сообщения Жака об ухудшении ее здоровья превратили ее неожиданную просьбу в серьезный повод для беспокойства.
Юный лакей отворил двери и поклонился.
– Добро пожаловать в дом, ваша милость.
В голосе парня было что-то смутно знакомое Филиппу. Когда он протянул лакею шляпу, он обратил внимание, что и в его лице тоже было что-то ему знакомое.
– Ты кто? Я ожидал увидеть Жака.
Паренек ухмыльнулся.
– Я Пьер, старший сын Жака. Для меня большая честь наконец-то встретиться с вами, ваша милость, – серьезно сказал он. – Мы, дети – то есть я и мои братья и сестры, – так хотели поблагодарить вашу милость за то, что вы вызвали нас сюда и обеспечили работой, так что мы можем теперь быть вместе с мамой и папой. Вы не пожалеете об этом, сир.
Дети? Он и понятия не имел, что у Жака и Сюзанны есть дети! Все те годы, которые эта пара служила ему, они и словом не обмолвились об этом, а Филиппу и в голову не приходило их спрашивать. С чего это они решили, будто он посылал за ними?
Должно быть, Энни каким-то образом узнала про детей Жака и Сюзанны и сделала так, чтобы семья воссоединилась. По непонятной причине она представила это заслугой Филиппа. Он, изучая лицо молодого человека, держащего его шляпу, спросил:
– И сколько же вас тут?
– Семеро, господин, и все мы работаем изо всех сил, чтобы отплатить вашей милости за вашу доброту.
– Семеро. – Филипп покачал головой. – Замечательно. – Он стянул перчатки и протянул их юноше. – Герцогиня прислала мне сообщение, что хочет поговорить со мной.
Пьер словно спустился на землю.
– Да, ваша милость. Ее милости было нехорошо, и потому она велела мне проводить вас в свою комнату.
Явно сочувственный взгляд парня заставил все сжаться внутри Филиппа. Ему следовало вернуться пораньше, как только Жак сообщил, что Энни больна. Он держался поодаль лишь из-за того, что не хотел нарваться на очередной отказ от встречи.
Но теперь она сама прислала за ним. Уж не случилось ли что с ребенком – их ребенком? От страха у него перехватило горло.
– Я знаю дорогу в комнату жены. Последи лучше, чтобы нас не беспокоили. – Филипп, перешагивая через две ступеньки, поспешил наверх. Он настраивался на дурные известия, но оказался совершенно не готов к тому, что увидел, войдя в комнату.
Покоясь у окна в качалке, Энни даже не попыталась приподняться, когда он вошел. Ему еще не случалось видеть женщину, столь измученную вынашиванием ребенка. Ее лицо, по-прежнему прелестное, несмотря на явно плохое самочувствие, было заметно опухшим. Руки тоже отекли, равно как и голые ноги, выглядывающие из-под халата. Хотя день был довольно теплый, ее тело казалось замерзшим и имело болезненный, желтоватый оттенок. Филипп попытался скрыть свое потрясение, но промелькнувшее в ее глазах выражение признательности показало, что он не слишком преуспел в этом. – Спасибо, что приехали, Филипп. – Она сделала ему знак, чтобы он присел рядом. – Да еще так быстро. Я очень рада, что вы здесь. – Даже голос у нее был другой, странно хриплый, а затрудненное, неглубокое дыхание напоминало дыхание человека с простреленным легким.
Филипп опустился в кресло.
– Если бы я знал, что вы так больны, я приехал бы раньше.
Она улыбнулась ему без прежней враждебности.
– Вы здесь. Это все, что сейчас имеет значение. – Ее взгляд был прикован к его лицу. – Я тысячи раз репетировала эту встречу, но все же до сих пор не знаю, как начать.
Его глаза сузились.
– Это связано с ребенком? Вы выглядите такой измученной. Ребенок не…
Отрицательно покачав головой, она потянулась к нему.
– Он здесь. Дайте свою руку. – Взяв его за руку, она приложила ее к своему раздувшемуся животу и держала до тех пор, пока он не почувствовал внутри сильный толчок. – Наш ребенок более чем живой.
Пальцы Филиппа задрожали, ощутив это первое знакомство с их еще не рожденным младенцем. Совершенно потеряв голову, он опустился на одно колено и положил обе руки на туго натянутый купол ее живота.
– Это он! Он вновь меня ударил! Святые небеса, он уже настоящий боец.
– Или она. Ведь это может быть и девочка. – В ее голосе была какая-то странная безжизненность.
Под внешним спокойствием жены Филипп разглядел глубокую печаль. Тут что-то не так. Прежде, когда она приходила в сознание в домике на берегу, она была слабой, но не изможденной. А сейчас казалось, что жизнь внутри ее вытянула все ее жизненные силы.
Она отвела глаза в сторону от его испытующего взгляда.
Внезапно смутившись от чрезмерной интимности своего прикосновения, он отдернул руки и вернулся в кресло.
– Извините.
– Извинения излишни. Это же ваш ребенок, равно как и мой. – Она говорила просто и открыто, напомнив ему ту женщину, которую он узнал в их домике на побережье. – Я хочу, чтобы вы ощутили близость с нашим ребенком. Я хочу, чтобы вы полюбили его, как люблю я.
Дурные предчувствия Филиппа стали еще сильнее.
– Что случилось? Зачем вы сейчас это говорите?
Она искала его взгляд.
– Потому, что я была не права по отношению к вам. Потому, что я хочу, чтобы вы простили меня. Потому, что это ваш ребенок, а ребенок нуждается в отцовской любви, – она вздохнула. – Теперь я знаю, что вы говорили правду. И о принцессе, и о вашем отце. С моей стороны было несправедливостью отталкивать вас. – Она опустила длинные ресницы. – Я отчаянно мечтала о ребенке. Наверное, я надеялась обрести любовь, в которую могла бы верить.
Слово за слово, она раскрывала все свои чувства, рассказывая ему о своих мыслях, словно на покаянии. Филипп заколебался. Он не заслуживал того, чтобы слушать ее исповедь. Его молитвы, связанные с будущим наследником, были куда более эгоистичными.
Словно услышав его мысли, она посмотрела на него и сказала:
– Я знаю, у вас были свои причины желать ребенка столь же сильно, как и я, но сейчас все это неважно. – В ее огромных темных глазах горела убежденность. – Важно то, что вы здесь, и я молюсь о том, чтобы вы остались. Прошу вас, Филипп, вернитесь домой. Наш ребенок нуждается в этом. И я тоже нуждаюсь в этом.
Он столько раз молился о том, чтобы услышать от нее эти слова, но какое-то странное предчувствие заставило его похолодеть.
– Но вы сказали мне не все, не так ли?
– Да. – Она неловко пошевелилась в качалке, стараясь устроиться поудобнее. – За последнюю неделю я виделась с дюжиной докторов и множеством акушерок. И все они говорят одно и то же. Они говорят, что ребенок настолько большой, что ни он, ни я родов не переживем.
Сердце Филиппа сжалось, он мертвенно побледнел.
Она спокойно продолжала:
– Я готова предстать перед богом, но я не собираюсь так просто отдать ему нашего ребенка. Я отправила в Лион курьера. Там есть мавританский врач, который помогает родам хирургическим путем. Если ему удастся спасти нашего ребенка, то я умру умиротворенной.
– Умрете? – Внутри Филиппа поднялась волна гнева и готовности к борьбе с судьбой. – Я не позволю вам вновь жертвовать собой. Должен быть другой путь. Уверен, вы найдете…
Энни покачала головой.
– Нет. Я с каждым днем становлюсь все слабее. Я неустанно молюсь, чтобы мне хватило сил дожить до приезда врача.
В этот момент, точно судьба подслушивала их, раздался стук в дверь.
Они одновременно произнесли:
– Войдите!
Вошел Жак. Увидев своего хозяина, он радостно улыбнулся.
– Добро пожаловать домой, ваша милость. – Он поклонился и протянул поднос с письмом. – Курьер только что прибыл из Лиона. Ее милость просила меня сразу же принести письмо ей.
Энни протянула руку.
– Спасибо, Жак. Это то, что нужно. – Она провела пальцем по оттиску полумесяца, выдавленному на печати. – Это мавританский знак. Мой посыльный, стало быть, отыскал этого врача. – Она сорвала печать и развернула письмо. Пробежав глазами написанное, она пробормотала: – Его французский язык отвратителен, я едва могу прочитать, что он написал.
Спустя несколько мучительных мгновений она, откинув голову назад, уронила письмо, из уголка глаза выкатилась одинокая слеза. Филипп затаил дыхание, и она наконец прошептала:
– Он приедет.
Филипп выхватил письмо из ее рук и прочитал странные, тонкие, словно написанные паучьей лапой, слова.
– Он пишет, что спас больше дюжины детей. – Внутри его затеплилась надежда. – Несколько матерей остались живы. – Он бросил письмо и взял Анну-Марию за руки. – Он будет в ближайшие дни, и тогда все будет хорошо. Он спас нескольких женщин. Следующей будете вы. По-другому и быть не может. – Он мог бы поклясться, что отблеск былого оживления вернулся в ее глаза. – Вы, может быть, и примирились с богом, но я не готов так просто отдать вас ему. У нас никогда не было возможности быть добрыми супругами. Мы оба были слишком упрямы, слишком подозрительны, но теперь я не отдам нашего счастья.
Ему в этот момент хотелось сказать гораздо больше, просить у нее прощения за прошлые обиды, но все слова сейчас казались слишком мелкими. Он встал и поднял ее на руки. Ее руки обвили его шею. Ей было тяжело дышать, но она была счастлива свернуться клубочком в его объятиях. Он зарылся щекой в ее волосы.
– Мы плечом к плечу встретим все беды. Что бы ни случилось, я больше никогда не оставлю вас. Я люблю вас.
В ее ответе, ему послышалось, звучали слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39