А Джон достаточно рассказывал о себе, чтобы она поняла: флот – его жизнь и всегда останется ею.
– Во время войны я пошел на флот, потому что хотел сражаться за свою страну, – сказал ей Джон. – Я думал, что потом вернусь к себе на ферму в Нью-Хемпшир и буду работать там, как все мои предки. Это хорошая трудовая жизнь, и я был бы ею вполне доволен, если бы не уехал. Но море взяло меня за душу. Море и флот. Когда я попробовал этого, все остальное стало казаться пресным. После войны я получил направление в военно-морскую академию, и вот я здесь – волей Конгресса офицер и джентльмен с погонами на плечах.
Джон принял заявление Гарден, что из-за предрождественской лихорадки в магазине у нее нет времени на аукционы, кино и ужины со спагетти. Ему не оставалось ничего другого, как смириться. А потом, в декабре, его вызвали в Нью-Порт для работы в какой-то двухмесячной программе, о которой он не рассказывал Гарден. Она сама не могла понять, почему так расстроилась, когда его не оказалось рядом во время суда. «Я же все равно ни за что не согласилась бы встретиться с ним, – думала она, – не стала бы даже разговаривать по телефону. Ни в коем случае не стала бы впутывать его во все это. Но он все равно был бы здесь, поблизости».
Теперь, в середине февраля, он наконец вернулся. И должен прийти к ней. Гарден говорила себе, что ей безразлично, увидит ли она его когда-нибудь. И ставила цветы в вазу на столе именно так, как нравилось ему, раскладывала на столе его любимый сыр чеддер и крекеры, сбегала наверх освежить косметику и надушиться.
– Есть кто дома?
Гарден сбежала по лестнице и бросилась в объятия Джона.
Вечер прошел как десятки предыдущих. Джон приготовил ужин, своего любимого цыпленка с карри, потом они пошли смотреть новый фильм киностудии «Маркс Бразерс», а вернувшись домой, сидели у горящего камина и разговаривали.
Но этот вечер был и совсем другим. Они говорили о себе. Гарден больше не нужно было молчать, не нужно было ничего скрывать. Джон знал о ее прошлом все самое худшее, даже хуже худшего, если поверил газетам.
Да, он всегда знал, признался Джон.
– В тот день, когда первый раз увидел тебя, я отправился прямиком в библиотеку разыскивать что-нибудь об Эстер Бейтман, и библиотекарша сказала, где найти подшивки газет с материалами о твоей свадьбе и разводе. Знаешь, Гарден, у меня в голове бродили те же самые скотские мысли, как у любого мужика, когда ему вдруг становятся тесны брюки. Я крутился поблизости, выжидая удобного момента. А пока крутился, понемногу узнал тебя. И понял, что ты совсем не такая, как я думал, как ожидал.
Совсем другая. Отважная, нежная и вдруг ставшая очень важной для меня. Добили меня, кажется, веснушки, когда ты наконец перестала быть такой невероятно совершенной, такой красивой, что казалась почти нереальной. Вот тогда я и смог влюбиться.
– И для тебя это не имеет значения? Все то, что я тогда сделала?
– Конечно, имеет. Не стану тебе лгать. Имеет значение, что ты была замужем, любила своего мужа. Имеет значение и то, что я знал женщин до тебя, а парочку из них даже любил. Но я искренне верю, что мы равны в этом отношении. Когда мужчина имеет богатый сексуальный опыт, говорят, что у него горячая кровь, и это звучит как похвала. Если то же самое делает женщина, ее называют испорченной, безнравственной. Это неправильно.
Гарден попыталась засмеяться:
– Сразу видно, что твоя сестра – борец за права женщин. Я придерживаюсь скорее викторианских взглядов – верю в двойную мораль и всегда буду испытывать стыд.
– Это пройдет. Самое главное, все уже в прошлом. Я не намерен рассказывать тебе о других женщинах и не собираюсь расспрашивать тебя о других мужчинах. Имеет значение только одно – что будет с нами дальше. Я люблю тебя, Гарден, и хочу, чтобы ты стала моей женой. Ты согласна? Я буду хорошим отцом для Элен. Ты же знаешь, как я ее люблю.
Гарден с любовью посмотрела на такое знакомое и дорогое ей лицо. Коснулась светлых морщинок, бегущих от глаз к вискам, вмятинки на носу в том месте, где он когда-то был сломан.
– Я люблю тебя, Джон, – сказала она, – но не могу выйти за тебя замуж. Пока не могу. Не сейчас. Одна замечательная француженка сказала мне как-то, что замужество – самая трудная работа, какая только может быть, если, конечно, делать ее как следует. А я хочу делать ее как следует. Мне страшновато. В декабре мне исполнилось двадцать девять, а порой бывает такое чувство, будто я только-только начала расти. Дай мне немножко подрасти, ладно? Ты будешь терпелив, дашь мне время?
Он провел пальцем по рассыпанным на ее лице веснушкам.
– Разве я не был терпелив? Есть ли на всем белом свете более терпеливый мужчина, чем я? Я могу подождать и еще немного. Как насчет такого предложения – ты согласна стать моей девушкой?
Гарден вздохнула и потерлась щекой о его плечо.
– Я и так уже твоя девушка, – ответила она.
Эта весна была для Гарден временем открытий. Она все больше и больше узнавала о Чарлстоне. Как когда-то в Европе, она ходила по городу и смотрела. Элизабет была права: она быстро училась. Трудно было представить город красивее. Время оказалось милостивым к Чарлстону, придав розовым, голубым, желтым, зеленым домам нежные пастельные тона, радующие глаз и душу. По контрасту с изысканностью и утонченностью творений рук человеческих природа здесь была щедра на яркие цвета и волнующие, возбуждающие запахи. Пряно благоухали глициния и жасмин; прозрачная хрупкость лепестков азалии как-то не вязалась с ее пронзительно розовым и пурпурным оттенками. Темно-зеленая трава, называвшаяся по имени города, после того как ее постригали, издавала свой особенный запах, а от сладкого аромата тезки Гарден, гардении, захватывало дух.
Повсюду взгляд привлекали узоры вымощенных старинным кирпичом тротуаров, уложенной аккуратными рядами на крутых крышах черепицы, причудливых изгибов кованых решеток ворот, оград, балконов.
Она поражалась окружавшей ее вечно меняющейся красоте, восхищавшей взор.
И слух. Крики разносчиков, песни пересмешников, опьяняющее жужжание пчел, отягченных нектаром, певучая речь цветочниц, тихий шепот волн у набережной и вечная мелодия старых колоколов церкви Святого Михаила, напоминающих о возрасте города и его стойкости. Дважды колокола замолкали: первый раз их захватили англичане, когда были созданы Соединенные Штаты, а второй раз Шерман, когда страна была расколота Гражданской войной. Разбитые врагами колокола каждый раз приводили в порядок, переплавляли, снова водружали на место. Их раскачивали циклоны и землетрясения, но они выстояли. Как выстоял и сам Чарлстон. Сильный мелодичный звук колоколов плыл с высокой белой колокольни и днем, и ночью, придавая очарование и безмятежность измерявшейся их ударами упорядоченной жизни прошедших и будущих поколений.
«Ничто не меняется», – думала Гарден, глядя на нескладных тринадцатилетних мальчиков и девочек, спешащих в пятницу вечером в Саут-Каролина-холл на урок танцев.
«Ничто не меняется», – думала она, глядя на волшебную лестницу Эшли-холл, когда пришла записывать Элен в первый класс.
– Ничто не меняется, – радостно сообщила она пареньку, продававшему содовую у Шветмана, куда она привела Элен поесть мороженого.
«Ничто не меняется, кроме меня», – подумала она. Она была на пасхальном балу в яхт-клубе. Мужчины столпились возле бара, обсуждая охоту и рыбную ловлю; женщины собирались группками в разных концах зала. Именно такие вечеринки казались ей смертельно скучными десять лет назад. Но теперь она была частью этого мира, и ей совсем не было скучно.
Она обсуждала с Милли Эндрюс, какие столики приобретать для детского зала новой городской библиотеки. Милли была членом комитета, решавшего этот вопрос, и ей хотелось знать мнение матерей, у которых есть маленькие дети.
Мимо прошла Патриция Мейсон; Милли поймала ее за руку и спросила, что она думает по этому поводу. Гарден стала уговаривать Патрицию согласиться с ней, а не с Милли. Обе они, как и все остальные, знали, что отец Патриции умирает от рака. Если она захочет говорить об этом – они готовы выслушать ее. Если нет – просто напомнят, что у нее есть друзья, которые любят ее и всегда будут рядом, когда понадобится.
Патриция сказала, что, по ее мнению, лучше купить столики на шестерых, а не на четверых. Потом кто-то замахал ей рукой с другого конца зала.
– Еще увидимся, – сказала она Гарден и Милли. Гарден следила взглядом, как Патриция идет через толпу, разговаривая с каждым. Когда ей будет нужно, они все будут рядом, подумала Гарден, так же как оказались рядом со мной. И окажутся рядом с Элен. Она увидела Уэнтворт и улыбнулась ей. У Элен тоже будут такие подруги, как Уэнтворт. Когда им будет по тридцать, они тоже будут смеяться, вспоминая, что вытворяли в тринадцать. А если вдруг поссорятся, то сумеют и помириться, как сумели они с Уэнтворт. Она перевела взгляд на стоящего у бара Джона. Он оживленно беседовал с Эдом Кемпбелом, наверняка о лодках. Эд строил у себя во дворе парусную яхту и был просто не в состоянии говорить о чем-то другом. Да, все знали, что Эд скучный собеседник, зато не сыскать человека добрее его. За это все любили Эда и постепенно начали действительно интересоваться высотой мачты и глубиной киля его лодки.
Джон и Эд весело смеялись. Глаза Джона почти спрятались в сетке мелких морщинок. Гарден улыбнулась. У нее было все, что нужно женщине для счастья. Если бы она могла воспользоваться этим шансом, довериться своим чувствам, поверить в возможность счастья…
– Счастливой Пасхи, мистер Генри, – сказала Милли. Щеки Логана Генри пылали румянцем. Он с энтузиазмом праздновал конец поста.
– Счастливой Пасхи, Милли, Гарден. Гарден, я ищу твою мать. Ты ее не видела?
– Да, сэр. Она на крыльце.
– Спасибо. В таком случае отправляюсь туда. Ты получила мое письмо? – Гарден кивнула. – Я буду держать тебя в курсе дела. Прошу прощения, сударыни, должен вас покинуть.
Гарден слышала, как, уходя, он бормотал:
– Ох уж эти вдовы!
– Бедный мистер Генри, – сказала она. – У адвоката нелегкая доля.
– Во всяком случае, у адвоката-холостяка, – согласилась Милли. Это была дежурная чарлстонская шутка – жены заставляли мужей брать в поверенные Логана Генри, потому что, когда придет время, он всегда может послужить эскортом для вдовы.
– Хорошо бы мама заставила его жениться на себе, – сказала Гарден. – После всего, что он для меня сделал, я отношусь к нему как к отцу. – Ей не нужно было объяснять, что именно он сделал, и никто не стал бы облекать это в слова. О суде знали все, но дружно игнорировали эту тему. И Гарден была уверена – так же будет на следующем суде.
Письмо мистера Генри касалось поданной Вики апелляции. Верховный суд штата отказал в апелляции. Однако он вынес решение, что в действиях первого суда содержалась ошибка. Судья Треверс не позволил обвинению представить всех свидетелей. Если Вики будет настаивать, состоится повторный суд, но добиться отмены решения судьи Треверса она не сможет.
Логан Генри не думал, что принчипесса захочет начинать все снова. Но даже если и так, результат будет тот же. Чарлстон своих в беде не оставляет.
Мистер Генри снова прошел мимо Гарден и Милли, таща за собой протестующую Маргарет.
– Мне очень жаль, Гарден, но я что-то не слышу звона свадебных колоколов в голосе мистера Генри, – сказала Милли. – А мысль у него правильная. Пора ужинать. Пойду поищу Аллена.
– А мне нужно спасать Джона от Эда Кемпбела. Из огня да в полымя. Мы ужинаем у мамы.
– Новая кухарка? – Проблемы Маргарет со слугами были известны всем.
– Со вторника. Держу пальцы накрест, боюсь сглазить.
– У тебя остается пасхальная корзинка Элен. В крайнем случае поужинаете вареными яйцами и шоколадными зайчиками.
– Ужин был прекрасный, – сказал Джон. – Ты отыскала превосходную кухарку. – Он взял Элен за руку, когда они переходили через улицу. На другой стороне она подбежала к стоявшей в сквере пушке и вскарабкалась на пирамиду из сцементированных чугунных ядер.
– Праздничное платье испорчено, – выдохнула Гарден. – И эта кухарка долго не удержится. Маме безразлично, хороша ли еда и чисто ли в доме. Ей нужна вторая Занзи, которая нянчилась бы с ней, как с младенцем.
– Ты слишком сурова. – Он постелил на балюстраду носовой платок, потом приподнял и посадил на него Гарден. – Жаль, что ты не ладишь с матерью. Не могла бы ты все-таки простить ее за то, что она выгнала тебя из дома?
– Господи, да я давно уже простила! Я отношусь к ней очень доброжелательно. Она одинока, ее пугает, что ей скоро пятьдесят, она смертельно боится снова стать бедной, поэтому каждый потраченный цент причиняет ей страдания. Все это очень грустно. Я много думала о ней. Было время, я ее боготворила, потом ненавидела, а теперь она для меня лишь человек, которого я жалею и по отношению к которому должна исполнять свой долг. Я не могу дать ей то, чего она хочет. Она хочет, чтобы ее любили и обожали. Это невозможно.
Раздался крик Элен. Джон бросился к ней. Гарден не торопясь спрыгнула на землю. Она знала этот крик. Он выражал не боль, а ярость. Внешне Элен, может, и была похожа на Харрисов, но характером пошла в Трэддов.
Дело в том, перевела она Джону рыдания Элен, что мимо прошла девочка точно в таком же платье, только не с ремешком, а с лентой на поясе.
– У нее тяжелый приступ «нарядной зависти», – сказала Гарден. – Похоже, моя малышка растет.
Джон взял ее за руку:
– Ее мама, кажется, тоже. Мне уже пора вставать на колени?
– Пока нет. Может быть, скоро, но еще не сейчас.
104
– Тетя Элизабет, а правда, что Гарри Фицпатрик был вашим любовником? – Гарден три дня собиралась с духом, чтобы задать этот вопрос. Когда они остались одни, а Элен наконец крепко уснула, все заранее приготовленные вежливые слова куда-то пропали и она прямо выпалила свой вопрос.
У Элизабет дрогнули в улыбке губы.
– Элен Лемуан хочет знать? – мягко спросила она.
– Нет, я. Я хочу знать, как вы это делали.
Элизабет расхохоталась:
– По-разному.
Гарден густо покраснела.
– Прости, дорогая. Я не могла удержаться и не подразнить тебя. Ты хочешь знать, как мы сумели сохранить это в тайне?
Гарден кивнула:
– Ну да… осторожность, осмотрительность и все такое. Я не могу рисковать. Слишком легко разворошить прошлое, а я не вынесу, если снова окажусь изгнанной из общества. Но я безумно хочу Джона. – На ее лице появилось серьезное, строгое выражение. – Это не просто физическое влечение, тетя Элизабет. Джон хочет жениться на мне, а я не могу принять решения, не зная, совместимы ли мы сексуально.
Элизабет хохотала до слез. Гарден покраснела еще сильнее. Отсмеявшись, Элизабет попросила у Гарден стакан воды. Выпив его, она пришла в себя и окончательно успокоилась.
– Гарден, дорогая, – сказала она, – надеюсь, ты простишь меня. Но вы, молодежь, с вашими фрейдистскими штучками, ужасно комичны. Все дело в том, что тебя, молодую, страстную женщину, сексуально привлекает молодой, здоровый мужчина. Ты хочешь лечь с ним в постель. Ты, может быть, хочешь, а может, и нет выйти за него замуж. Но одно очень мало связано с другим. Я несомненно вышла бы замуж за Джо, если бы его не убили, но никогда не рвалась оказаться с ним в постели. С Гарри же все обстояло совсем наоборот. Я готова была лежать с ним в постели день и ночь. Тогда я думала, что об этом никто не знает. Знали, конечно. Но естественно, мне ни слова не было сказано…
Гарден ухватилась за руку Элизабет:
– Нет, это просто невозможно! Бросить такую бомбу и как ни в чем не бывало продолжать светскую беседу. Кто такой Джо? Почему вы собирались замуж за человека, о котором никогда даже ни словом не обмолвились?
– Гарден, иногда ты бываешь такой рассеянной и легкомысленной. Ты задала мне вопрос, и я пытаюсь ответить на него. Дай же мне закончить. Когда я влюбилась в Гарри, у меня было одно преимущество, которого нет у тебя. Моя дочь уже выросла, вышла замуж и жила отдельно. Трэдд, правда, еще жил дома, но мальчики не так наблюдательны, как девочки. Я отправила его летом на остров. И Гарри смог быть здесь. Именно так мы и поступим. Не на целое лето, она еще слишком мала. Я отвезу Элен на остров Салливан на две недели. Нет, возможно, я об этом и пожалею, но лучше пусть будет месяц. Там будет Ребекка с детьми, а значит, и няня. Можешь дать Белве отпуск. Что ты предпочитаешь – июль или август?
Гарден душила тетушку в объятиях, пока Элизабет не взмолилась, что у нее уже трещат кости.
– Июль, – сказала она, – это скорее. А теперь перестаньте меня дразнить. Я знаю, и вы знаете, что я знаю, что вы делаете это нарочно, поэтому не надо изображать передо мной рехнувшуюся старую леди. Кто такой Джо?
Элизабет улыбнулась:
– Это всех сбивает с толку. Джо – это Джо Симмонс. Я уже упоминала о нем, ты просто не обратила должного внимания. Он был самым лучшим другом, которого я когда-либо имела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
– Во время войны я пошел на флот, потому что хотел сражаться за свою страну, – сказал ей Джон. – Я думал, что потом вернусь к себе на ферму в Нью-Хемпшир и буду работать там, как все мои предки. Это хорошая трудовая жизнь, и я был бы ею вполне доволен, если бы не уехал. Но море взяло меня за душу. Море и флот. Когда я попробовал этого, все остальное стало казаться пресным. После войны я получил направление в военно-морскую академию, и вот я здесь – волей Конгресса офицер и джентльмен с погонами на плечах.
Джон принял заявление Гарден, что из-за предрождественской лихорадки в магазине у нее нет времени на аукционы, кино и ужины со спагетти. Ему не оставалось ничего другого, как смириться. А потом, в декабре, его вызвали в Нью-Порт для работы в какой-то двухмесячной программе, о которой он не рассказывал Гарден. Она сама не могла понять, почему так расстроилась, когда его не оказалось рядом во время суда. «Я же все равно ни за что не согласилась бы встретиться с ним, – думала она, – не стала бы даже разговаривать по телефону. Ни в коем случае не стала бы впутывать его во все это. Но он все равно был бы здесь, поблизости».
Теперь, в середине февраля, он наконец вернулся. И должен прийти к ней. Гарден говорила себе, что ей безразлично, увидит ли она его когда-нибудь. И ставила цветы в вазу на столе именно так, как нравилось ему, раскладывала на столе его любимый сыр чеддер и крекеры, сбегала наверх освежить косметику и надушиться.
– Есть кто дома?
Гарден сбежала по лестнице и бросилась в объятия Джона.
Вечер прошел как десятки предыдущих. Джон приготовил ужин, своего любимого цыпленка с карри, потом они пошли смотреть новый фильм киностудии «Маркс Бразерс», а вернувшись домой, сидели у горящего камина и разговаривали.
Но этот вечер был и совсем другим. Они говорили о себе. Гарден больше не нужно было молчать, не нужно было ничего скрывать. Джон знал о ее прошлом все самое худшее, даже хуже худшего, если поверил газетам.
Да, он всегда знал, признался Джон.
– В тот день, когда первый раз увидел тебя, я отправился прямиком в библиотеку разыскивать что-нибудь об Эстер Бейтман, и библиотекарша сказала, где найти подшивки газет с материалами о твоей свадьбе и разводе. Знаешь, Гарден, у меня в голове бродили те же самые скотские мысли, как у любого мужика, когда ему вдруг становятся тесны брюки. Я крутился поблизости, выжидая удобного момента. А пока крутился, понемногу узнал тебя. И понял, что ты совсем не такая, как я думал, как ожидал.
Совсем другая. Отважная, нежная и вдруг ставшая очень важной для меня. Добили меня, кажется, веснушки, когда ты наконец перестала быть такой невероятно совершенной, такой красивой, что казалась почти нереальной. Вот тогда я и смог влюбиться.
– И для тебя это не имеет значения? Все то, что я тогда сделала?
– Конечно, имеет. Не стану тебе лгать. Имеет значение, что ты была замужем, любила своего мужа. Имеет значение и то, что я знал женщин до тебя, а парочку из них даже любил. Но я искренне верю, что мы равны в этом отношении. Когда мужчина имеет богатый сексуальный опыт, говорят, что у него горячая кровь, и это звучит как похвала. Если то же самое делает женщина, ее называют испорченной, безнравственной. Это неправильно.
Гарден попыталась засмеяться:
– Сразу видно, что твоя сестра – борец за права женщин. Я придерживаюсь скорее викторианских взглядов – верю в двойную мораль и всегда буду испытывать стыд.
– Это пройдет. Самое главное, все уже в прошлом. Я не намерен рассказывать тебе о других женщинах и не собираюсь расспрашивать тебя о других мужчинах. Имеет значение только одно – что будет с нами дальше. Я люблю тебя, Гарден, и хочу, чтобы ты стала моей женой. Ты согласна? Я буду хорошим отцом для Элен. Ты же знаешь, как я ее люблю.
Гарден с любовью посмотрела на такое знакомое и дорогое ей лицо. Коснулась светлых морщинок, бегущих от глаз к вискам, вмятинки на носу в том месте, где он когда-то был сломан.
– Я люблю тебя, Джон, – сказала она, – но не могу выйти за тебя замуж. Пока не могу. Не сейчас. Одна замечательная француженка сказала мне как-то, что замужество – самая трудная работа, какая только может быть, если, конечно, делать ее как следует. А я хочу делать ее как следует. Мне страшновато. В декабре мне исполнилось двадцать девять, а порой бывает такое чувство, будто я только-только начала расти. Дай мне немножко подрасти, ладно? Ты будешь терпелив, дашь мне время?
Он провел пальцем по рассыпанным на ее лице веснушкам.
– Разве я не был терпелив? Есть ли на всем белом свете более терпеливый мужчина, чем я? Я могу подождать и еще немного. Как насчет такого предложения – ты согласна стать моей девушкой?
Гарден вздохнула и потерлась щекой о его плечо.
– Я и так уже твоя девушка, – ответила она.
Эта весна была для Гарден временем открытий. Она все больше и больше узнавала о Чарлстоне. Как когда-то в Европе, она ходила по городу и смотрела. Элизабет была права: она быстро училась. Трудно было представить город красивее. Время оказалось милостивым к Чарлстону, придав розовым, голубым, желтым, зеленым домам нежные пастельные тона, радующие глаз и душу. По контрасту с изысканностью и утонченностью творений рук человеческих природа здесь была щедра на яркие цвета и волнующие, возбуждающие запахи. Пряно благоухали глициния и жасмин; прозрачная хрупкость лепестков азалии как-то не вязалась с ее пронзительно розовым и пурпурным оттенками. Темно-зеленая трава, называвшаяся по имени города, после того как ее постригали, издавала свой особенный запах, а от сладкого аромата тезки Гарден, гардении, захватывало дух.
Повсюду взгляд привлекали узоры вымощенных старинным кирпичом тротуаров, уложенной аккуратными рядами на крутых крышах черепицы, причудливых изгибов кованых решеток ворот, оград, балконов.
Она поражалась окружавшей ее вечно меняющейся красоте, восхищавшей взор.
И слух. Крики разносчиков, песни пересмешников, опьяняющее жужжание пчел, отягченных нектаром, певучая речь цветочниц, тихий шепот волн у набережной и вечная мелодия старых колоколов церкви Святого Михаила, напоминающих о возрасте города и его стойкости. Дважды колокола замолкали: первый раз их захватили англичане, когда были созданы Соединенные Штаты, а второй раз Шерман, когда страна была расколота Гражданской войной. Разбитые врагами колокола каждый раз приводили в порядок, переплавляли, снова водружали на место. Их раскачивали циклоны и землетрясения, но они выстояли. Как выстоял и сам Чарлстон. Сильный мелодичный звук колоколов плыл с высокой белой колокольни и днем, и ночью, придавая очарование и безмятежность измерявшейся их ударами упорядоченной жизни прошедших и будущих поколений.
«Ничто не меняется», – думала Гарден, глядя на нескладных тринадцатилетних мальчиков и девочек, спешащих в пятницу вечером в Саут-Каролина-холл на урок танцев.
«Ничто не меняется», – думала она, глядя на волшебную лестницу Эшли-холл, когда пришла записывать Элен в первый класс.
– Ничто не меняется, – радостно сообщила она пареньку, продававшему содовую у Шветмана, куда она привела Элен поесть мороженого.
«Ничто не меняется, кроме меня», – подумала она. Она была на пасхальном балу в яхт-клубе. Мужчины столпились возле бара, обсуждая охоту и рыбную ловлю; женщины собирались группками в разных концах зала. Именно такие вечеринки казались ей смертельно скучными десять лет назад. Но теперь она была частью этого мира, и ей совсем не было скучно.
Она обсуждала с Милли Эндрюс, какие столики приобретать для детского зала новой городской библиотеки. Милли была членом комитета, решавшего этот вопрос, и ей хотелось знать мнение матерей, у которых есть маленькие дети.
Мимо прошла Патриция Мейсон; Милли поймала ее за руку и спросила, что она думает по этому поводу. Гарден стала уговаривать Патрицию согласиться с ней, а не с Милли. Обе они, как и все остальные, знали, что отец Патриции умирает от рака. Если она захочет говорить об этом – они готовы выслушать ее. Если нет – просто напомнят, что у нее есть друзья, которые любят ее и всегда будут рядом, когда понадобится.
Патриция сказала, что, по ее мнению, лучше купить столики на шестерых, а не на четверых. Потом кто-то замахал ей рукой с другого конца зала.
– Еще увидимся, – сказала она Гарден и Милли. Гарден следила взглядом, как Патриция идет через толпу, разговаривая с каждым. Когда ей будет нужно, они все будут рядом, подумала Гарден, так же как оказались рядом со мной. И окажутся рядом с Элен. Она увидела Уэнтворт и улыбнулась ей. У Элен тоже будут такие подруги, как Уэнтворт. Когда им будет по тридцать, они тоже будут смеяться, вспоминая, что вытворяли в тринадцать. А если вдруг поссорятся, то сумеют и помириться, как сумели они с Уэнтворт. Она перевела взгляд на стоящего у бара Джона. Он оживленно беседовал с Эдом Кемпбелом, наверняка о лодках. Эд строил у себя во дворе парусную яхту и был просто не в состоянии говорить о чем-то другом. Да, все знали, что Эд скучный собеседник, зато не сыскать человека добрее его. За это все любили Эда и постепенно начали действительно интересоваться высотой мачты и глубиной киля его лодки.
Джон и Эд весело смеялись. Глаза Джона почти спрятались в сетке мелких морщинок. Гарден улыбнулась. У нее было все, что нужно женщине для счастья. Если бы она могла воспользоваться этим шансом, довериться своим чувствам, поверить в возможность счастья…
– Счастливой Пасхи, мистер Генри, – сказала Милли. Щеки Логана Генри пылали румянцем. Он с энтузиазмом праздновал конец поста.
– Счастливой Пасхи, Милли, Гарден. Гарден, я ищу твою мать. Ты ее не видела?
– Да, сэр. Она на крыльце.
– Спасибо. В таком случае отправляюсь туда. Ты получила мое письмо? – Гарден кивнула. – Я буду держать тебя в курсе дела. Прошу прощения, сударыни, должен вас покинуть.
Гарден слышала, как, уходя, он бормотал:
– Ох уж эти вдовы!
– Бедный мистер Генри, – сказала она. – У адвоката нелегкая доля.
– Во всяком случае, у адвоката-холостяка, – согласилась Милли. Это была дежурная чарлстонская шутка – жены заставляли мужей брать в поверенные Логана Генри, потому что, когда придет время, он всегда может послужить эскортом для вдовы.
– Хорошо бы мама заставила его жениться на себе, – сказала Гарден. – После всего, что он для меня сделал, я отношусь к нему как к отцу. – Ей не нужно было объяснять, что именно он сделал, и никто не стал бы облекать это в слова. О суде знали все, но дружно игнорировали эту тему. И Гарден была уверена – так же будет на следующем суде.
Письмо мистера Генри касалось поданной Вики апелляции. Верховный суд штата отказал в апелляции. Однако он вынес решение, что в действиях первого суда содержалась ошибка. Судья Треверс не позволил обвинению представить всех свидетелей. Если Вики будет настаивать, состоится повторный суд, но добиться отмены решения судьи Треверса она не сможет.
Логан Генри не думал, что принчипесса захочет начинать все снова. Но даже если и так, результат будет тот же. Чарлстон своих в беде не оставляет.
Мистер Генри снова прошел мимо Гарден и Милли, таща за собой протестующую Маргарет.
– Мне очень жаль, Гарден, но я что-то не слышу звона свадебных колоколов в голосе мистера Генри, – сказала Милли. – А мысль у него правильная. Пора ужинать. Пойду поищу Аллена.
– А мне нужно спасать Джона от Эда Кемпбела. Из огня да в полымя. Мы ужинаем у мамы.
– Новая кухарка? – Проблемы Маргарет со слугами были известны всем.
– Со вторника. Держу пальцы накрест, боюсь сглазить.
– У тебя остается пасхальная корзинка Элен. В крайнем случае поужинаете вареными яйцами и шоколадными зайчиками.
– Ужин был прекрасный, – сказал Джон. – Ты отыскала превосходную кухарку. – Он взял Элен за руку, когда они переходили через улицу. На другой стороне она подбежала к стоявшей в сквере пушке и вскарабкалась на пирамиду из сцементированных чугунных ядер.
– Праздничное платье испорчено, – выдохнула Гарден. – И эта кухарка долго не удержится. Маме безразлично, хороша ли еда и чисто ли в доме. Ей нужна вторая Занзи, которая нянчилась бы с ней, как с младенцем.
– Ты слишком сурова. – Он постелил на балюстраду носовой платок, потом приподнял и посадил на него Гарден. – Жаль, что ты не ладишь с матерью. Не могла бы ты все-таки простить ее за то, что она выгнала тебя из дома?
– Господи, да я давно уже простила! Я отношусь к ней очень доброжелательно. Она одинока, ее пугает, что ей скоро пятьдесят, она смертельно боится снова стать бедной, поэтому каждый потраченный цент причиняет ей страдания. Все это очень грустно. Я много думала о ней. Было время, я ее боготворила, потом ненавидела, а теперь она для меня лишь человек, которого я жалею и по отношению к которому должна исполнять свой долг. Я не могу дать ей то, чего она хочет. Она хочет, чтобы ее любили и обожали. Это невозможно.
Раздался крик Элен. Джон бросился к ней. Гарден не торопясь спрыгнула на землю. Она знала этот крик. Он выражал не боль, а ярость. Внешне Элен, может, и была похожа на Харрисов, но характером пошла в Трэддов.
Дело в том, перевела она Джону рыдания Элен, что мимо прошла девочка точно в таком же платье, только не с ремешком, а с лентой на поясе.
– У нее тяжелый приступ «нарядной зависти», – сказала Гарден. – Похоже, моя малышка растет.
Джон взял ее за руку:
– Ее мама, кажется, тоже. Мне уже пора вставать на колени?
– Пока нет. Может быть, скоро, но еще не сейчас.
104
– Тетя Элизабет, а правда, что Гарри Фицпатрик был вашим любовником? – Гарден три дня собиралась с духом, чтобы задать этот вопрос. Когда они остались одни, а Элен наконец крепко уснула, все заранее приготовленные вежливые слова куда-то пропали и она прямо выпалила свой вопрос.
У Элизабет дрогнули в улыбке губы.
– Элен Лемуан хочет знать? – мягко спросила она.
– Нет, я. Я хочу знать, как вы это делали.
Элизабет расхохоталась:
– По-разному.
Гарден густо покраснела.
– Прости, дорогая. Я не могла удержаться и не подразнить тебя. Ты хочешь знать, как мы сумели сохранить это в тайне?
Гарден кивнула:
– Ну да… осторожность, осмотрительность и все такое. Я не могу рисковать. Слишком легко разворошить прошлое, а я не вынесу, если снова окажусь изгнанной из общества. Но я безумно хочу Джона. – На ее лице появилось серьезное, строгое выражение. – Это не просто физическое влечение, тетя Элизабет. Джон хочет жениться на мне, а я не могу принять решения, не зная, совместимы ли мы сексуально.
Элизабет хохотала до слез. Гарден покраснела еще сильнее. Отсмеявшись, Элизабет попросила у Гарден стакан воды. Выпив его, она пришла в себя и окончательно успокоилась.
– Гарден, дорогая, – сказала она, – надеюсь, ты простишь меня. Но вы, молодежь, с вашими фрейдистскими штучками, ужасно комичны. Все дело в том, что тебя, молодую, страстную женщину, сексуально привлекает молодой, здоровый мужчина. Ты хочешь лечь с ним в постель. Ты, может быть, хочешь, а может, и нет выйти за него замуж. Но одно очень мало связано с другим. Я несомненно вышла бы замуж за Джо, если бы его не убили, но никогда не рвалась оказаться с ним в постели. С Гарри же все обстояло совсем наоборот. Я готова была лежать с ним в постели день и ночь. Тогда я думала, что об этом никто не знает. Знали, конечно. Но естественно, мне ни слова не было сказано…
Гарден ухватилась за руку Элизабет:
– Нет, это просто невозможно! Бросить такую бомбу и как ни в чем не бывало продолжать светскую беседу. Кто такой Джо? Почему вы собирались замуж за человека, о котором никогда даже ни словом не обмолвились?
– Гарден, иногда ты бываешь такой рассеянной и легкомысленной. Ты задала мне вопрос, и я пытаюсь ответить на него. Дай же мне закончить. Когда я влюбилась в Гарри, у меня было одно преимущество, которого нет у тебя. Моя дочь уже выросла, вышла замуж и жила отдельно. Трэдд, правда, еще жил дома, но мальчики не так наблюдательны, как девочки. Я отправила его летом на остров. И Гарри смог быть здесь. Именно так мы и поступим. Не на целое лето, она еще слишком мала. Я отвезу Элен на остров Салливан на две недели. Нет, возможно, я об этом и пожалею, но лучше пусть будет месяц. Там будет Ребекка с детьми, а значит, и няня. Можешь дать Белве отпуск. Что ты предпочитаешь – июль или август?
Гарден душила тетушку в объятиях, пока Элизабет не взмолилась, что у нее уже трещат кости.
– Июль, – сказала она, – это скорее. А теперь перестаньте меня дразнить. Я знаю, и вы знаете, что я знаю, что вы делаете это нарочно, поэтому не надо изображать передо мной рехнувшуюся старую леди. Кто такой Джо?
Элизабет улыбнулась:
– Это всех сбивает с толку. Джо – это Джо Симмонс. Я уже упоминала о нем, ты просто не обратила должного внимания. Он был самым лучшим другом, которого я когда-либо имела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73