И хотя Пегги не хватало нескольких дней до полных шести лет, никто не возражал. Учащиеся всех семи классов занимались вместе, в единственной комнате. И если некоторым пятиклассникам было по пятнадцать, почему первоклашке не могло быть пять?
Школа находилась по дороге из Чарлстона в Саммервиль, возле моста через реку Эшли. Это было почти в пяти милях от Барони, и ходить пешком дети не могли. Они ездили на старой кобыле по кличке Джуди, которая прежде была пристяжной в упряжке судьи. Она была очень спокойная и слушалась вожжей, даже если они были в маленьких детских руках. Стюарт и Пегги вдвоем прекрасно умещались на ее костистой спине. И им очень нравилось, что теперь у них своя лошадь.
Со временем ощущение новизны притупилось. Джуди в глазах детей была теперь просто старой кобылой, а школа – местом, где сильно пахло мелом, а от хорового чтения хрестоматии Мак-Таффи и таблицы умножения клонило в сон. И даже другие дети, первая встреча с которыми так потрясла маленьких Трэддов, превратились в обыденных знакомых, от которых заранее знаешь чего ждать.
Но к этому времени их жизнь уже установилась и шла по заведенному распорядку сама собой. Маленькие Трэдды делали все, что от них требовалось, механически, не задумываясь, и не задавали себе вопроса, можно ли жить как-то иначе.
В Барони все тоже шло своим чередом, без перемен. Занзи как-то запамятовала, что обещала забрать Гарден, когда старшие дети пойдут в школу. Гарден по-прежнему оставалась в поселке, где каждая хижина была для нее родным домом. Ее семья, казалось, о ней забыла. Маргарет проводила дни в заботах о своих волосах и коже. И в ожидании. А Стюарт – в разгуле.
Он завел себе новых друзей из числа мелких фермеров, живших вдоль дороги на Саммервиль; эти люди изводили себя непосильным трудом, своими руками обрабатывая сорок или пятьдесят акров своей земли. В их глазах Стюарт был тем же, чем он был в собственных, – плантатор, а не фермер. Джентльмен. У Стюарта вошло в привычку часто навещать своих новых приятелей, пить с ними и рассуждать о погоде, охоте и видах на урожай. Этим он заполнял свое время. А еще тем, что от случая к случаю беседовал с управляющим, когда верхом, как, по его мнению, и подобало хозяину, выезжал на поля или оглядывал, не спешиваясь, свои амбары и склады. Еще ему помогали убивать время женщины в Саммервиле. А также одинокие трапезы в главном доме, после которых он методично и упорно пил, пока ему наконец не удавалось уснуть.
Так что на Барони после насыщенных трагедиями лет снизошло подобие покоя.
Месяцы и годы шли, не отличаясь друг от друга, движение жизни напоминало однообразное течение коричнево-зеленой широкой реки Эшли. Пегги и Стюарт переходили из класса в класс и пересели с Джуди на собственных лошадей, ходивших под седлом и любивших скакать галопом.
Каждый год урожай в Эшли Барони становился все скуднее, а качество овощей – все хуже. На это жаловался Стюарту его посредник в Чарлстоне, который скупал у него продукцию и переправлял на Север, жаловался, однако продолжал предлагать контракты, все время снижая цены. Двадцать лет сотрудничества – это серьезно, он был верен своим старым клиентам. И он же по поручению Стюарта каждый год продавал очередной участок земли, чтобы покрыть долги.
Стюарт казался детям далеким и непонятным. Им нравилось бывать в главном доме. Он был для них таинственным зачарованным дворцом, от него перехватывало дыхание. Стюарт занимал только две комнаты – гостиную и хозяйскую спальню. Обе находились на втором этаже. А первый этаж, где никогда не открывались ставни, был загадочным, полным опасностей миром, где странные под пыльными покровами предметы превращались то в драконов, то в привидений, то в чудовищ.
Третий этаж был еще лучше, там был бальный зал – гулкий и такой же пыльный, с множеством высоких зеркал, в которых детские фигурки отражались бессчетное количество раз и терялись где-то в темной глубине. В этот зал было хорошо вбежать и прокатиться по огромному полу или строить там пещеры и укрепления, громоздя друг на друга позолоченные бамбуковые стулья. Затхлый воздух непроветриваемого помещения не мешал Стюарту и Пегги, порой они поднимали такую возню, что хрустальные люстры в миткалевых чехлах начинали тихонечко позванивать, и детям казалось, что у них над головой нежными голосами переговариваются невидимые феи.
Но лучше всего был чердак, под остроугольными сводами его потолков таились сокровища. Дюжины сундуков с горбатыми крышками дразнили воображение. В громадных платяных шкафах висели странные одежды, многие из них от прикосновения рассыпались. Тяжелые металлические ящики были набиты бумагами и альбомами со смешными фотографиями, подписи под ними почти совсем выцвели, краска со страниц осыпалась. Переворачивая их, Стюарт снова и снова натыкался на свое имя – так звали младенцев, мальчиков, мужчин. Там были книги с цветными картинками, стереоскоп и коробки со снимками, граммофон и множество пластинок, ломаные зонтики от солнца и хлысты для верховой езды, заплесневелые башмаки всех цветов и размеров. И все это дети обнаружили, даже не успев как следует осмотреть чердак.
В дождливые дни Пегги и Стюарт-младший всегда играли на чердаке, если, конечно, отец им это разрешал. Иногда он говорил «да», иногда «нет». Они никогда заранее не знали, чего от него ждать. Они всегда подходили к дому с опаской. Если дверь оказывалась запертой или отец орал, чтобы они убирались, то, что ж, им следовало поискать себе другое занятие. Если он разрешал им войти, дети все-таки оставались настороже. Иногда от него странно пахло, он слишком сильно прижимал их к себе и называл «мои малютки». Порой он смешил их историями о том, что случалось в детстве с ним самим и его братьями. А время от времени он требовал, чтобы они смирно сидели на диване, а сам, расхаживая по комнате, начинал рассказывать им историю семьи, говорить о людях, чьи портреты висели на стенах, об их дедушке, который был судьей. Рассказ всегда прерывался на ком-то по имени «тетя Элизабет», и Пегги со Стюартом неизменно пугались, потому что папа начинал очень сердиться.
– Злыдня, – кричал он, – злыдня, хапуга и интриганка! Она украла фамильное дело Трэддов и наш дом. Это все должно быть нашим. Она не имеет права быть такой богачкой, когда мы так бедны.
После этого он неизменно шел к столу, где стоял графинчик, и шикал на детей:
– Идите отсюда! Быстро!
Это и было знаком, что им можно пойти поиграть в бальном зале или на чердаке. В каком бы настроении ни был отец, они всегда отправлялись обследовать дом, как только он их отпускал. Его причуды они воспринимали как плату за вход.
Подрастая, дети стали замечать, что в смешливом настроении отец бывал все реже. Но не задавали ни себе, ни другим никаких вопросов. Отец казался им королем главного дома. А короли не подлежат критике.
Стюарт, оценивая своих детей, не был так великодушен. Он рассчитывал на что-то, ждал от них чего-то, чего не мог определить сам. И был в них разочарован.
Пегги не соответствовала представлениям Стюарта о том, какой должна быть его дочка. Девочка должна быть нежной, хрупкой и похожей на куклу, а Пегги такой не была. И дело не в ее изуродованном оспинами личике, хотя Стюарту и было больно на него смотреть. Она была слишком напористой, энергичной и дерзкой. Она вела себя как мальчишка.
А Стюарт-младший, его сын, которому следовало быть его утешением и его товарищем… Стюарт был неженкой и маменькиным сынком. От этого было никуда не деться. Он начинал мигать, когда видел связку подстреленных птиц или принесенную с охоты оленью тушу. Наездник он был никудышный. Он не умел даже прилично плавать, он держал голову над водой, как девчонка, и был девчонкой.
Единственное, что можно было сказать в его пользу: он разбирался в автомобилях лучше любого из знакомых Стюарту взрослых. Когда ему не было еще восьми лет, он уже умел водить «олдс» и делал с мотором что-то такое, отчего тот не стучал, а пел.
Почему он не мог так же справляться с ружьем и лошадью? Сказать, что Стюарт был недоволен сыном, значило ничего не сказать.
Маргарет относилась а Стюарту-младшему иначе. В один прекрасный день, перебирая сувениры из коробки, Маргарет поняла, что дамы, даже овдовевшие, не могут ни выходить, ни выезжать без сопровождения. И тогда она почувствовала интерес к сыну.
У него была приятная внешность. Со стороны это должно выглядеть красиво: очаровательный мальчик помогает матери выйти из экипажа, носит за ней покупки, подает ей веер, заходит к ее приятельнице, чтобы забрать маму домой после чаепития.
Но манеры у сына были ужасные. Живя здесь, вдали от города, он и не мог ничему научиться.
В тот же вечер Маргарет принялась обтесывать маленького Стюарта, делать из него «настоящего джентльмена» – в своем, разумеется, представлении.
Она не говорила ему, чем она, собственно, занимается. Он знал только, что мама почему-то стала уделять ему внимание и что это как-то связано с теми чудесами, которые ожидают их обоих в будущем.
Маргарет отгораживалась от детей, реяла где-то в отдалении. «Она очень хрупкого здоровья, ее нельзя расстраивать» – это было главное, что мальчик усвоил о ней со слов Занзи. Но Стюарт был маленьким ребенком, а Маргарет – его матерью, и уже поэтому он был готов ее боготворить.
Теперь она проводила с ним много времени каждый день; она целовала его, от нее пахло цветами, а ее нежный голос обещал ему что-то таинственное и необыкновенное. Стюарт-младший изо всех сил старался порадовать мать, заслужить ее улыбку. Он то и дело мыл руки, он несколько недель учился и наконец научился правильно кланяться, он подавал ей шаль и придвигал стул, он овладел умением говорить ровным голосом и ходить без шума.
Пегги, совершенно не понимая, что происходит, тоже из кожи лезла, чтобы заслужить внимание матери, но удавалось ей это только тогда, когда она приносила из школы газету, нужную, чтобы выполнить домашнее задание. Маргарет упрашивала Пегги отдать газету, осыпала девочку поцелуями, а потом торопливо уходила к себе в комнату и запиралась, чтобы Пегги не могла войти.
Газеты были в Барони редкостью. Стюарт-старший ими не интересовался и не хотел давать Маргарет на них денег. Поэтому, когда газета оказывалась у нее в руках, Маргарет с жадностью набрасывалась на каждую страницу. Она читала медленно, старательно всматриваясь в каждое слово или картинку, запрещая себе заглядывать в конец, в тот раздел, который ее сильнее всего занимал.
Это был раздел для женщин: реклама, моды, светская хроника. Ничто, кроме него, не связывало Маргарет с миром ее мечты.
Только из газет она и узнала, что шляпы стали объемнее, с широкими полями и большими тульями. И носят сейчас перья страуса, а не белой цапли. Маргарет мысленно примерила на себя модель, которую предлагал универмаг Керрисона. Модель называлась «Гейнсборо». Да, на ней это выглядело бы прелестно.
Тот же Керрисон предлагал и другую модель с французским названием «Merveilleuse». Вот уж от чего Маргарет была в шоке. Платье совсем узкое, под него больше одной нижней юбки не наденешь. И талия какая-то нелепая, почти под грудью, таких талий в природе не бывает. У Маргарет отлегло от сердца, когда она увидела, что остальные платья выглядят как должно: пышная юбка, талия рюмочкой – все это подчеркивает женственность фигуры. Ох, если бы у нее был приличный корсет. Все ее корсеты были совершенно выношены, Занзи приходилось ставить на них заплатки.
Полстраницы посвящалось приему, который мистер и миссис Дженкинс Рэгг устроили в честь родителей миссис Дженкинс Рэгг, праздновавших свою золотую свадьбу. Миссис Дженкинс Рэгг! Господи, да это же Каролина Уэнтворт, мысленно воскликнула Маргарет. Никогда бы не подумала, что она сумеет выскочить замуж, да еще за такого красавца, как Дженкинс Рэгг. Помню, у него чуть не сделалась истерика, потому что я отказалась танцевать с ним второй вальс. На каком же балу это случилось? По-моему, я была в голубом платье с бархатными бантами на плечах, и ему было очень жаль, что он отшитый франт, а не пришитый бант – так, кажется, он сказал. Он повторил это несколько раз, и я чуть не умерла от смеха. Да, конечно, этот бал давали Тенни. Или нет, Маршалы… И Маргарет побежала за своей сувенирной коробкой.
В этот день Занзи принесла ей ужин в спальню. Маргарет одно за другим читала имена гостей, перебирала воспоминания, связанные с каждым из них, и на это ушло столько времени, что она легла в постель на час позже обычного.
Перед сном она бережно сложила газету и спрятала ее вместе со своими сувенирами. Потом нырнула под одеяло. «Это не может тянуться долго, – подумала она. – А потом я снова окажусь там, вместе со всеми». Витая между сном и явью, она грезила о голубых бантах и веере из страусовых перьев. На ее пленительных губах играла улыбка.
– Уже недолго, – услышала она собственный шепот. – Я подожду.
И Маргарет уснула.
16
В 1912 году Гарден вернулась домой, в семью. Девочке уже исполнилось шесть, и ей пора было идти в школу. Дольше не замечать ее существования было нельзя.
Реба поговорила с Занзи, Занзи поговорила с Маргарет, а Маргарет поговорила с Пегги и маленьким Стюартом.
– Теперь вам придется брать вашу младшую сестру в школу и привозить домой, – сказала Маргарет детям.
Маленький Стюарт и Пегги возмутились. Они наотрез отказывались. Над ними же все будут смеяться. В отличие от Маргарет, им случалось видеть Гарден, и довольно часто. Когда они возвращались из школы через поселок, она вместе с другими детьми начинала приплясывать и хлопать в ладоши при виде юных всадников и, как все, отчаянно махала им рукой.
Они не раз спрашивали, почему их сестру отослали жить к негритятам, и по реакции Занзи на эти вопросы поняли, что Гарден какая-то не такая. Занзи даже сказала, что Гарден – это горе их матери и не надо упоминать о ней, чтобы мама не расстраивалась. Пегги и Стюарт решили, что Гарден полоумная.
– Поэтому у нее такие дурацкие волосы, – заявила Пегги. – У нее что-то неладно с головой – и внутри, и снаружи.
– Наверное, – согласился Стюарт. – Дурочка она, вот что.
– Мы полоумную в школу возить не намерены, – сказал он Маргарет.
Маргарет обратилась за помощью к Занзи. Занзи взялась за кожаный ремень и лупила Стюарта до тех пор, пока он не смирился. Пегги сдалась, когда увидела следы порки на теле брата и услышала обещание, что ее ожидает то же самое.
На следующий день после завтрака Хлоя привела Гарден в гостиную. Девочка была возбуждена и обрадована. Реба уже рассказывала ей о школе и немного учила ее писать и считать. Метью сажал ее на старушку Джуди и все лето давал ей уроки верховой езды, и Гарден уже вполне прилично сидела на лошади. Так что девочка была вполне готова стать «взрослой леди и школьницей» и очень этого хотела.
Почти всю свою короткую жизнь Гарден чувствовала себя счастливой. Все жители поселка любили ее, она платила им взаимностью. Случалось, ее наказывали шлепками по упитанной попке или стегали тонким гибким прутиком по ногам, но до сих пор она не сталкивалась ни с неприязнью, ни с полным осуждением. И с жестокостью тоже.
Девочка сразу бросилась к Стюарту и Пегги, радостно треща об их лошадях, о Джуди и о том, чему Метью успел ее научить.
– Вам будет не надо сажать меня назад, за вами, – затараторила она. – Я еду верхом не хуже, чем вы, только что медленно.
Стюарт и Пегги ужаснулись.
– Мама, – сказал Стюарт, – она говорит, как ниггеры.
– И выглядит, как они.
Гарден все лето играла только на свежем воздухе, она сильно загорела, лицо у нее покрылось веснушками, а кожа на всегда босых пятках задубела. Ее странные, двухцветные, как фруктовый мармелад, волосы были настолько густыми, что Хлое пришлось заплести ей четыре косички вместо двух и за отсутствием лент перевязать их ниткой.
Гарден совсем растерялась. Она знала, что о ней говорят и ею недовольны, но совершенно не понимала почему. Она оглянулась на Хлою, ища защиты, но Хлоя только слегка покачала головой и прижала палец к губам. Гарден стояла и молча смотрела на свою семью: три лица, три пары глаз. Глаза были холодные.
– Стюарт, – сказала Маргарет, и в ее нежном голосе появились железные нотки, – я тебе сотни раз говорила, что джентльмен не должен употреблять слово «ниггер». И твоя сестра совсем не похожа на цветную. На оборванку – может быть. Но это поправимо… А в школе она научится говорить как следует.
– Хлоя, скажи Занзи, чтобы она вымыла и подстригла Гарден, а потом подыскала ей среди обносков мисс Пегги какое-нибудь подходящее платье.
Хлоя вывела Гарден из комнаты. В кухне к девочке снова вернулся дар речи:
– Хлоя, зачем она сказала мне мыться? Меня что, не купали вчера после ужина? Что я им плохого сделала?
Хлоя прижала ее к своей теплой, мягкой груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73