Или когда отдавали деньги, которые шли на закупку боеприпасов и оружия? А когда он, Дэниел, помогал раненым солдатам снова встать в строй, на кого он работал – на Бога или на дьявола?
Хотя прошел уже целый год со дня отъезда из Строберри Шрэнк, он все еще не нашел ответа на свои вопросы, хотя продолжал в ежевечерних молитвах просить Бога, чтобы Он помог ему.
И наконец Бог сделал это.
8 января 1777 года, из Нью-Джерси.
Уважаемые родители!
Мое долгое молчание вызвано не отсутствием сыновнего уважения, а скорее тем, что не определился, какой выбор мне сделать. Обещал никогда не скрывать от вас правды, какой бы горькой она ни была, поэтому не могу утаить от вас, что, хотя моя работа в основном связана с исцелением людей, я в конце концов связал свою судьбу с американцами, которые борются за независимость от Британии.
Мне нельзя рассказать вам в этом письме об обстоятельствах одного исключительного дела, поскольку мне снова могут поручить то же самое.
Дорогая мама, дорогой папа, прошу вас понять меня. Если вы не можете понять, тогда прошу простить меня.
Уважающий вас сын Дэниел.
Обстоятельства, которые Дэниел не мог объяснить в письме, были действительно исключительными: однажды, когда он занимался своей обычной работой в госпитале, генерал Вашингтон прислал за ним.
После случайной встречи в Кембридже ему довелось видеть главнокомандующего несколько раз, но он никогда не разговаривал с ним и даже не мечтал об этом. Его провели в маленькую, плохо меблированную комнату, где сидел генерал Вашингтон с двумя помощниками.
Генерал повернулся к нему.
– Мистер Люти, – сказал он.
Дэниел, который все еще оставался меннонитом и предпочитал, чтобы его называли только по имени, не смог преодолеть себя и произнести обычное льстивое обращение к главнокомандующему «Ваше превосходительство». Он компромиссно заменил его на «Да, сэр?».
– Правильно ли, что вы, как и большинство ваших собратьев, бегло говорите по-немецки? Верно?
– Да, сэр. Немецкий – наш родной язык.
– У меня к вам просьба, мистер Люти. Вы можете согласиться или нет, без всяких последствий или ответственности для вас, если будете против. Но дело должно держаться в секрете, понятно?
– Понятно, сэр, согласен.
Один из помощников протянул главнокомандующему Библию, но генерал отмахнулся.
– Меннониты не клянутся на Библии. Слово, данное мистером Люти, равносильно клятве, не правда ли, – он чуть-чуть улыбнулся, – Дэниел?
– Да, сэр, – сказал Дэниел, отвечая такой же слабой улыбкой.
– Мне нужен человек, говорящий по-немецки, который бы добрался до территории Трентона, смешался там с наемными солдатами и подтвердил информацию, полученную мною из других источников, затем быстро вернулся ко мне. Можете вы это сделать?
– Полагаю, что да.
– Поручение не совсем безопасное.
– Если они заподозрят вашу истинную цель, – сказал один из помощников с преднамеренной жестокостью, – вас могут повесить.
– Значит, сделаю все возможное, чтобы не заподозрили, – спокойно ответил Дэниел.
Сорок восемь часов спустя, одетый, как любой фермерский парень из Нью-Джерси в середине зимы, Дэниел отправился в Трентон в фургоне, набитом корзинами с цыплятами. Он не испытал никаких затруднений, общаясь с наемниками в отдаленном гарнизоне, которые были рады дешево купить его цыплят, а также поторговаться на своем собственном языке с этим болваном фермером.
Дэниел смог после возвращения сообщить главнокомандующему, что сведения о командире наемников, полковнике Йоханне Ролле, полученные ранее, верны: он пил так неумеренно, что редко бывал трезв и без посторонней помощи не мог добраться до кровати. Не испытывая никакого уважения к американцам как военным, полковник не подчинился указаниям командования воздвигнуть укрепления в Трентоне, даже не выслал разведывательные отряды.
Передав эту информацию, Дэниел спокойно отправился в госпиталь. Вскоре после этого, в ночь на Рождество, произошла доблестная схватка на льду реки Делавэр, а затем пришло известие о поражении наемного гарнизона в Трентоне, что явилось частью знаменитых девяти дней, в течение которых Вашингтон взял реванш за прошлые просчеты, выбив генерала Хоу из всех аванпостов в Нью-Джерси, кроме Амбоя и Брансуика.
Дэниел давал себе полный отчет в том, что сыграл совсем маленькую роль в этой кампании – просто подтвердил сведения, полученные Вашингтоном от своей разведывательной службы. Он также признавал факт, хотя и не очень важный для него, что действовал как шпион. Кроме того, информация, добытая им, была использована для военных целей.
«Вы, жители Пенсильвании, размышляйте об этом», – требовал Пейн в своем очерке, и Дэниел, размышляя, инстинктивно отозвался на просьбу генерала Вашингтона, и не потому, что он – генерал Вашингтон, а потому что он, Дэниел, поверил душой и сердцем в то же самое дело.
Ему показалось не просто совпадением, а почти чудодейственным указанием пути, когда увидел, что бумага, используемая американскими солдатами для чистки ружей, оказалась страницами Martyrs Mirror. Несколько сотен непереплетенных экземпляров этой книги стали не нужны братьям монастыря в Ланкастере, где было отпечатано американское издание 1751 года… то самое издание, которое дедушка Джейкоб подарил своему сыну Гансу в честь рождения Дэниела.
Он просил Бога дать ему какой-нибудь знак. Можно ли было надеяться получить от Него более явное указание?
ГЛАВА 32
По личному приказу генерала Вашингтона Дэниел стал официальным членом медицинского корпуса и продолжал обслуживать больных и раненых в течение всего 1777 года. Солдаты, лаконично выражая свою привязанность, стали называть его «док Дэн», и имя прилипло к нему, насмешливо поощряемое доктором Беном.
– Ба! Санитар – и вдруг доктор! Ты такой же доктор, как половина тех мясников, которые величают себя хирургами, – сказал он Дэниелу.
– Но я им стану, – ответил Дэниел. – Вы научите меня.
– А вот это проклятая правда! – ответил доктор Бен на ненавистном немецком, которым иногда пользовался, доставляя удовольствие Дэниелу. Этот язык раздражал его, потому что возвращал к нему воспоминания, о которых хотелось забыть.
Зима 1777-78 годов в Вэлли Фордж снова изменила жизнь и взгляды Дэниела. Погода установилась теплой, и снабжение продовольствием обещало быть хорошим, но пенсильванские фермеры, как и нью-йоркские, предпочитали торговать с британцами, оккупировавшими Филадельфию в двадцати милях отсюда: там хорошо платили наличными, и им было наплевать на страдающих голодных солдат в Вэлли Фордж! За патриотизм не платят.
В феврале 1778 года в Вэлли Фордж прибыл самозваный генерал-лейтенант барон фон Штойбен, намеревавшийся превратить сборище неопытных, непокорных провинциальных новобранцев в хорошо обученную армию. Взяв для проведения своего опыта роту из сотни человек, он быстро превратил ежедневные тренировки в развлекательное мероприятие.
Фон Штойбен не говорил по-английски, его родным языком был немецкий. В помощь ему дали говорящего по-французски капитана Бенджамина Уолкера, и нередко команды, отдаваемые бароном, доходили до роты на ужасной смеси языков, с ругательствами, выхваченными из всех трех.
Дэниел часто приходил на представления, устраиваемые фон Штойбеном, и потребность в его знаниях немецкого языка возрастала с каждым днем.
– Что он сказал, док Дэн? Что он только что сказал? – нетерпеливо спрашивали солдаты, когда барон в очередной раз гневно разражался бранью.
После двух лет, проведенных в армии, услышав даже самую отборную ругань, он вежливо, литературным языком переводил проклятия фон Штойбена, что доставляло грубым солдатам и лагерным зевакам удовольствие еще большее, чем переводимые капитаном Уолкером ругательства генерала.
У Дэниела вошло в привычку бродить по лагерю, собирая все, что он мог выпросить, одолжить или выманить лестью у любого: брелок у одного, украшение у другого, кружевную нижнюю юбку, принадлежавшую жене какого-нибудь офицера, у третьего; иногда ему доставались вещи погибшего солдата, обычно распределяемые среди товарищей. Он сваливал их в мешок и каждую неделю тащился в деревню торговать с фермерами и фермершами, получая от них взамен прекрасные продукты.
Однажды, когда Дэниел высыпал жалкое содержимое своего мешка на кровать, готовясь к очередной экспедиции, доктор наклонился и взял оттуда безвкусную брошь с яркими камнями и узкий медный браслет, отполированный под золото.
– Хотелось бы знать, – как бы размышляя, громко сказал доктор Бен, – что тебе пришлось сделать, чтобы получить такие подарки?
– Да, Дэн, – хором закричали солдаты, находившиеся поблизости. – Расскажи, что тебе пришлось сделать.
Дэниел покраснел так, что стал похож на камень в брошке, претендующий на рубин. Прошло уже два года с тех пор, как ему постоянно сопутствовал успех у девушек и женщин, воспринимаемый им как неожиданный дар, свалившийся на него с неба, но его все еще смущало, что его любовные похождения были основным предметом разговоров среди солдат.
– Одна женщина дала по доброте своего сердца, чтобы я раздобыл вам хлеба, – укоризненно объяснил он солдатам.
– Конечно, док, конечно, дала по доброте своего сердца. А теперь скажи, что ты дал этой женщине?
Дэниел, закинув все предметы назад в мешок, выскочил из палатки. Доктор Бен догнал своего помощника и положил руку на его плечо.
– Я не собирался поставить тебя в неловкое положение, Дэниел, хотел сделать разрядку для мужчин – у них не так уже много поводов для веселья, а смех – лучшее лекарство, которое могу прописать им.
– Конечно, доктор Бен. – Дэниел улыбнулся своей милой, обаятельной улыбкой, которая растапливала сердца как женщин, так и грубых солдат. – Понимаю.
И это было правдой. Хотя солдаты сражались с оружием в руках, а он только перевязывал раны, Дэниел чувствовал странное единство с ними, заставлявшее его в эту трудную зиму спрашивать себя, достаточно ли того, что он делает.
Он нашел частичный ответ на свой вопрос во время горячего сражения в Монмуте в июне 1778 года, оказывая помощь раненым, как американцам, так и британцам, и неожиданно наткнувшись на двух солдат, дерущихся за право владеть единственным оставшимся ружьем.
Дэниелу показалось, что американец проигрывает в этой битве, и почти неосознанно он поднял ружье, принадлежавшее лежащему у его ног раненому.
Американец упал, а британский солдат целился, собираясь выстрелить. Дэниел вскинул ружье и тоже выстрелил – слабо и глухо вскрикнув, солдат в красном мундире рухнул на землю, а американец, схватив выпавшее у него из рук оружие, убежал.
Дэниел уронил ружье и преклонил колени возле поверженного врага – он, меннонит по рождению и воспитанию, пролил кровь другого человека, в то время как его дедушка предпочел, чтобы его семью зверски убили, но не совершил грех, а отец считает, что отказ Джейкоба защитить семью был актом добродетельности.
– Док Дэн! – Он повернулся, обеспокоенный тем, что жалобный голос раненого звал его уже, наверно, в течение нескольких минут. Сейчас было не время заниматься самоанализом или самобичеванием. Это можно сделать и позже. У него есть работа, которую нужно выполнять.
Распрямив плечи, двадцатилетний Дэниел Люти повернулся к раненым, которые отныне и навсегда будут его главной заботой.
Год спустя, когда военное положение стало особенно скверным, чему способствовала неудачная атака Саванны совместно с французскими войсками, Дэниел Люти зарегистрировался как рядовой в пенсильванском полку. Его мучительные размышления были поняты, хотя и не одобрены, только доктором Беном, попытавшимся отговорить его.
– Если я принадлежу армии, этой земле и этому делу, – твердо сказал Дэниел своему наставнику, – какое у меня право избегать ужаса, переносимого другими людьми? Сам ли я убиваю или посылаю своих друзей вместо себя, вражеские солдаты погибают так же, как и от моих рук.
– Твоя проклятая совесть слишком чувствительна, мальчик. Если хочется служить, почему не сделать это там, где в тебе больше всего нуждаются?
Мы скоро станем на зимние квартиры, где солдат не будет стоить и ломаного гроша, а медики станут цениться на вес золота.
– Могу служить у вас, доктор Бен, независимо от того, буду солдатом или санитаром, – заверил его Дэниел, и доктор, ворча, согласился.
– Будь уверен, вызову тебя, несмотря на твой глупый жест.
Поэтому Дэниел совсем не удивился, когда в конце ноября 1779 года ему было приказано отправиться в Морристаун, штат Нью-Джерси, чтобы уже там встречать прибывающие войска.
«Предполагалось направить нас в Баскин-Рид, – сообщалось в письме доктора Бена, – но я создал собственный небольшой госпиталь в Джоки-Холлоу, недалеко от места, где будут расквартированы войска. Оно известно под названием Грейс-Холл. Это прекрасный большой особняк, предоставленный армии патриотически настроенной женщиной, овдовевшей во время войны, некоей миссис Микэ. Со своими слугами она будет заниматься выхаживанием раненых и обеспечением их продуктами с хорошо оборудованной фермы. Армейские власти обещают защищать ее домашний скот, поэтому есть надежда, что мы сможем оказать больным солдатам самую существенную помощь со времени начала этой грязной войны.
Настаиваю на твоей службе у меня еще и потому, что нужно укомплектовать штат, и приложу все усилия, чтобы ты был прикреплен ко мне. Даже учитывая, что здесь помогают женщины, мне нужна помощь человека, способного работать двадцать один час в сутки, а отдыхать только три. А это по силам только тебе, док Дэн».
Часть IV
ШОШАННА И ФЕБА
Предлагается награда в 100 фунтов стерлингов за любую информацию, которая поможет найти Шошанну Райленд из Райленд-Холла возле Ньюарка, что на реке Пассейик. Эта белая девушка, не достигшая совершеннолетнего возраста, с каштановыми волосами, карими глазами, полная, не очень привлекательная, сбежала от своего опекуна. Еще 50 фунтов стерлингов получит тот, кто представит сведения о вероятной ее попутчице, девушке-рабыне по имени Феба, достаточно светлокожей, чтобы сойти за белую, имеющей темные локоны и длинную шею, увлекающуюся сочинительством стихов и прозы. Обе могут выдавать себя за сестер или кузин.
ГЛАВА 33
Если кто-нибудь, знакомясь с Шошанной Райленд, сочувственно шептал: «Бедная сиротка», она выпрямлялась и, как заметила Феба, добавляла и роста, и чувства собственного достоинства к своей «пятифутовой прелестной полноте», а затем твердо объявляла, что тетя Ребекка – мать Фебы – дала ей всю теплоту и ласку, в которой она нуждалась.
К этому следует добавить, что, в отличие от большинства семей, Джон Генри Райленд – это известно всем соседям в округе – денно и нощно заботился об образовании девочек, что отцы обычно делают, опекая сыновей.
Он усаживал Шошанну и Фебу в библиотеке – маленьких, легкомысленных девочек пяти или шести лет.
– У вас хорошие умственные способности, – убеждал их серьезно, как взрослых. – Пустая трата ума, мужского или женского, – добавлял строго, – оскорбление Создателя, который даровал нам его.
В знак признательности отцу Шошанна усердно занималась учебой, хотя понимала, что именно ее кузина, а не она действительно настоящий грамотей: почти не прилагая усилий, Феба впитывала в себя латинский, греческий и иврит, так же как и французский, немецкий, математику, историю, естественные науки, которые дядя вкладывал в ее способную головку.
Кроме того, Феба писала стихи и прозу на трех классических языках, а также создавала прекрасные поэтические произведения на английском, которые Джон Генри намеревался опубликовать, когда ей исполнится чуть побольше лет.
Предметы, в которых Шошанна чувствовала себя уверенно, были математика и науки, изучаемые для чисто практических целей. Помогая отцу в течение многих лет в ведении счетов в Райленд-Холле, наследница научилась свободно обращаться с цифрами; от тети Ребекки переняла опыт оказания первой помощи арендаторам поместья.
Для этого ей нужно было знать общеизвестные вещи: как смешивать лекарственные травы для больных, как лечить незначительные раны и ушибы. В этом ей особую помощь оказал тот интерес, который она проявляла к естественным наукам, особенно к ботанике, к книгам по анатомии, которых оказалось достаточно в библиотеке отца.
Большинство отцов, застав дочь нежного возраста за разглядыванием рисунков с обнаженным мужским телом, потянулись бы за ближайшим березовым прутом. Джон Генри в этом случае похлопал дочь по плечу и повторил избитую семейную поговорку:
– Знания за плечами не носить.
– Да, папа, – согласилась Шошанна, затем подняла книгу и показала другой рисунок, на котором изображался мужской орган в возбужденном состоянии. – Как он становится таким?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Хотя прошел уже целый год со дня отъезда из Строберри Шрэнк, он все еще не нашел ответа на свои вопросы, хотя продолжал в ежевечерних молитвах просить Бога, чтобы Он помог ему.
И наконец Бог сделал это.
8 января 1777 года, из Нью-Джерси.
Уважаемые родители!
Мое долгое молчание вызвано не отсутствием сыновнего уважения, а скорее тем, что не определился, какой выбор мне сделать. Обещал никогда не скрывать от вас правды, какой бы горькой она ни была, поэтому не могу утаить от вас, что, хотя моя работа в основном связана с исцелением людей, я в конце концов связал свою судьбу с американцами, которые борются за независимость от Британии.
Мне нельзя рассказать вам в этом письме об обстоятельствах одного исключительного дела, поскольку мне снова могут поручить то же самое.
Дорогая мама, дорогой папа, прошу вас понять меня. Если вы не можете понять, тогда прошу простить меня.
Уважающий вас сын Дэниел.
Обстоятельства, которые Дэниел не мог объяснить в письме, были действительно исключительными: однажды, когда он занимался своей обычной работой в госпитале, генерал Вашингтон прислал за ним.
После случайной встречи в Кембридже ему довелось видеть главнокомандующего несколько раз, но он никогда не разговаривал с ним и даже не мечтал об этом. Его провели в маленькую, плохо меблированную комнату, где сидел генерал Вашингтон с двумя помощниками.
Генерал повернулся к нему.
– Мистер Люти, – сказал он.
Дэниел, который все еще оставался меннонитом и предпочитал, чтобы его называли только по имени, не смог преодолеть себя и произнести обычное льстивое обращение к главнокомандующему «Ваше превосходительство». Он компромиссно заменил его на «Да, сэр?».
– Правильно ли, что вы, как и большинство ваших собратьев, бегло говорите по-немецки? Верно?
– Да, сэр. Немецкий – наш родной язык.
– У меня к вам просьба, мистер Люти. Вы можете согласиться или нет, без всяких последствий или ответственности для вас, если будете против. Но дело должно держаться в секрете, понятно?
– Понятно, сэр, согласен.
Один из помощников протянул главнокомандующему Библию, но генерал отмахнулся.
– Меннониты не клянутся на Библии. Слово, данное мистером Люти, равносильно клятве, не правда ли, – он чуть-чуть улыбнулся, – Дэниел?
– Да, сэр, – сказал Дэниел, отвечая такой же слабой улыбкой.
– Мне нужен человек, говорящий по-немецки, который бы добрался до территории Трентона, смешался там с наемными солдатами и подтвердил информацию, полученную мною из других источников, затем быстро вернулся ко мне. Можете вы это сделать?
– Полагаю, что да.
– Поручение не совсем безопасное.
– Если они заподозрят вашу истинную цель, – сказал один из помощников с преднамеренной жестокостью, – вас могут повесить.
– Значит, сделаю все возможное, чтобы не заподозрили, – спокойно ответил Дэниел.
Сорок восемь часов спустя, одетый, как любой фермерский парень из Нью-Джерси в середине зимы, Дэниел отправился в Трентон в фургоне, набитом корзинами с цыплятами. Он не испытал никаких затруднений, общаясь с наемниками в отдаленном гарнизоне, которые были рады дешево купить его цыплят, а также поторговаться на своем собственном языке с этим болваном фермером.
Дэниел смог после возвращения сообщить главнокомандующему, что сведения о командире наемников, полковнике Йоханне Ролле, полученные ранее, верны: он пил так неумеренно, что редко бывал трезв и без посторонней помощи не мог добраться до кровати. Не испытывая никакого уважения к американцам как военным, полковник не подчинился указаниям командования воздвигнуть укрепления в Трентоне, даже не выслал разведывательные отряды.
Передав эту информацию, Дэниел спокойно отправился в госпиталь. Вскоре после этого, в ночь на Рождество, произошла доблестная схватка на льду реки Делавэр, а затем пришло известие о поражении наемного гарнизона в Трентоне, что явилось частью знаменитых девяти дней, в течение которых Вашингтон взял реванш за прошлые просчеты, выбив генерала Хоу из всех аванпостов в Нью-Джерси, кроме Амбоя и Брансуика.
Дэниел давал себе полный отчет в том, что сыграл совсем маленькую роль в этой кампании – просто подтвердил сведения, полученные Вашингтоном от своей разведывательной службы. Он также признавал факт, хотя и не очень важный для него, что действовал как шпион. Кроме того, информация, добытая им, была использована для военных целей.
«Вы, жители Пенсильвании, размышляйте об этом», – требовал Пейн в своем очерке, и Дэниел, размышляя, инстинктивно отозвался на просьбу генерала Вашингтона, и не потому, что он – генерал Вашингтон, а потому что он, Дэниел, поверил душой и сердцем в то же самое дело.
Ему показалось не просто совпадением, а почти чудодейственным указанием пути, когда увидел, что бумага, используемая американскими солдатами для чистки ружей, оказалась страницами Martyrs Mirror. Несколько сотен непереплетенных экземпляров этой книги стали не нужны братьям монастыря в Ланкастере, где было отпечатано американское издание 1751 года… то самое издание, которое дедушка Джейкоб подарил своему сыну Гансу в честь рождения Дэниела.
Он просил Бога дать ему какой-нибудь знак. Можно ли было надеяться получить от Него более явное указание?
ГЛАВА 32
По личному приказу генерала Вашингтона Дэниел стал официальным членом медицинского корпуса и продолжал обслуживать больных и раненых в течение всего 1777 года. Солдаты, лаконично выражая свою привязанность, стали называть его «док Дэн», и имя прилипло к нему, насмешливо поощряемое доктором Беном.
– Ба! Санитар – и вдруг доктор! Ты такой же доктор, как половина тех мясников, которые величают себя хирургами, – сказал он Дэниелу.
– Но я им стану, – ответил Дэниел. – Вы научите меня.
– А вот это проклятая правда! – ответил доктор Бен на ненавистном немецком, которым иногда пользовался, доставляя удовольствие Дэниелу. Этот язык раздражал его, потому что возвращал к нему воспоминания, о которых хотелось забыть.
Зима 1777-78 годов в Вэлли Фордж снова изменила жизнь и взгляды Дэниела. Погода установилась теплой, и снабжение продовольствием обещало быть хорошим, но пенсильванские фермеры, как и нью-йоркские, предпочитали торговать с британцами, оккупировавшими Филадельфию в двадцати милях отсюда: там хорошо платили наличными, и им было наплевать на страдающих голодных солдат в Вэлли Фордж! За патриотизм не платят.
В феврале 1778 года в Вэлли Фордж прибыл самозваный генерал-лейтенант барон фон Штойбен, намеревавшийся превратить сборище неопытных, непокорных провинциальных новобранцев в хорошо обученную армию. Взяв для проведения своего опыта роту из сотни человек, он быстро превратил ежедневные тренировки в развлекательное мероприятие.
Фон Штойбен не говорил по-английски, его родным языком был немецкий. В помощь ему дали говорящего по-французски капитана Бенджамина Уолкера, и нередко команды, отдаваемые бароном, доходили до роты на ужасной смеси языков, с ругательствами, выхваченными из всех трех.
Дэниел часто приходил на представления, устраиваемые фон Штойбеном, и потребность в его знаниях немецкого языка возрастала с каждым днем.
– Что он сказал, док Дэн? Что он только что сказал? – нетерпеливо спрашивали солдаты, когда барон в очередной раз гневно разражался бранью.
После двух лет, проведенных в армии, услышав даже самую отборную ругань, он вежливо, литературным языком переводил проклятия фон Штойбена, что доставляло грубым солдатам и лагерным зевакам удовольствие еще большее, чем переводимые капитаном Уолкером ругательства генерала.
У Дэниела вошло в привычку бродить по лагерю, собирая все, что он мог выпросить, одолжить или выманить лестью у любого: брелок у одного, украшение у другого, кружевную нижнюю юбку, принадлежавшую жене какого-нибудь офицера, у третьего; иногда ему доставались вещи погибшего солдата, обычно распределяемые среди товарищей. Он сваливал их в мешок и каждую неделю тащился в деревню торговать с фермерами и фермершами, получая от них взамен прекрасные продукты.
Однажды, когда Дэниел высыпал жалкое содержимое своего мешка на кровать, готовясь к очередной экспедиции, доктор наклонился и взял оттуда безвкусную брошь с яркими камнями и узкий медный браслет, отполированный под золото.
– Хотелось бы знать, – как бы размышляя, громко сказал доктор Бен, – что тебе пришлось сделать, чтобы получить такие подарки?
– Да, Дэн, – хором закричали солдаты, находившиеся поблизости. – Расскажи, что тебе пришлось сделать.
Дэниел покраснел так, что стал похож на камень в брошке, претендующий на рубин. Прошло уже два года с тех пор, как ему постоянно сопутствовал успех у девушек и женщин, воспринимаемый им как неожиданный дар, свалившийся на него с неба, но его все еще смущало, что его любовные похождения были основным предметом разговоров среди солдат.
– Одна женщина дала по доброте своего сердца, чтобы я раздобыл вам хлеба, – укоризненно объяснил он солдатам.
– Конечно, док, конечно, дала по доброте своего сердца. А теперь скажи, что ты дал этой женщине?
Дэниел, закинув все предметы назад в мешок, выскочил из палатки. Доктор Бен догнал своего помощника и положил руку на его плечо.
– Я не собирался поставить тебя в неловкое положение, Дэниел, хотел сделать разрядку для мужчин – у них не так уже много поводов для веселья, а смех – лучшее лекарство, которое могу прописать им.
– Конечно, доктор Бен. – Дэниел улыбнулся своей милой, обаятельной улыбкой, которая растапливала сердца как женщин, так и грубых солдат. – Понимаю.
И это было правдой. Хотя солдаты сражались с оружием в руках, а он только перевязывал раны, Дэниел чувствовал странное единство с ними, заставлявшее его в эту трудную зиму спрашивать себя, достаточно ли того, что он делает.
Он нашел частичный ответ на свой вопрос во время горячего сражения в Монмуте в июне 1778 года, оказывая помощь раненым, как американцам, так и британцам, и неожиданно наткнувшись на двух солдат, дерущихся за право владеть единственным оставшимся ружьем.
Дэниелу показалось, что американец проигрывает в этой битве, и почти неосознанно он поднял ружье, принадлежавшее лежащему у его ног раненому.
Американец упал, а британский солдат целился, собираясь выстрелить. Дэниел вскинул ружье и тоже выстрелил – слабо и глухо вскрикнув, солдат в красном мундире рухнул на землю, а американец, схватив выпавшее у него из рук оружие, убежал.
Дэниел уронил ружье и преклонил колени возле поверженного врага – он, меннонит по рождению и воспитанию, пролил кровь другого человека, в то время как его дедушка предпочел, чтобы его семью зверски убили, но не совершил грех, а отец считает, что отказ Джейкоба защитить семью был актом добродетельности.
– Док Дэн! – Он повернулся, обеспокоенный тем, что жалобный голос раненого звал его уже, наверно, в течение нескольких минут. Сейчас было не время заниматься самоанализом или самобичеванием. Это можно сделать и позже. У него есть работа, которую нужно выполнять.
Распрямив плечи, двадцатилетний Дэниел Люти повернулся к раненым, которые отныне и навсегда будут его главной заботой.
Год спустя, когда военное положение стало особенно скверным, чему способствовала неудачная атака Саванны совместно с французскими войсками, Дэниел Люти зарегистрировался как рядовой в пенсильванском полку. Его мучительные размышления были поняты, хотя и не одобрены, только доктором Беном, попытавшимся отговорить его.
– Если я принадлежу армии, этой земле и этому делу, – твердо сказал Дэниел своему наставнику, – какое у меня право избегать ужаса, переносимого другими людьми? Сам ли я убиваю или посылаю своих друзей вместо себя, вражеские солдаты погибают так же, как и от моих рук.
– Твоя проклятая совесть слишком чувствительна, мальчик. Если хочется служить, почему не сделать это там, где в тебе больше всего нуждаются?
Мы скоро станем на зимние квартиры, где солдат не будет стоить и ломаного гроша, а медики станут цениться на вес золота.
– Могу служить у вас, доктор Бен, независимо от того, буду солдатом или санитаром, – заверил его Дэниел, и доктор, ворча, согласился.
– Будь уверен, вызову тебя, несмотря на твой глупый жест.
Поэтому Дэниел совсем не удивился, когда в конце ноября 1779 года ему было приказано отправиться в Морристаун, штат Нью-Джерси, чтобы уже там встречать прибывающие войска.
«Предполагалось направить нас в Баскин-Рид, – сообщалось в письме доктора Бена, – но я создал собственный небольшой госпиталь в Джоки-Холлоу, недалеко от места, где будут расквартированы войска. Оно известно под названием Грейс-Холл. Это прекрасный большой особняк, предоставленный армии патриотически настроенной женщиной, овдовевшей во время войны, некоей миссис Микэ. Со своими слугами она будет заниматься выхаживанием раненых и обеспечением их продуктами с хорошо оборудованной фермы. Армейские власти обещают защищать ее домашний скот, поэтому есть надежда, что мы сможем оказать больным солдатам самую существенную помощь со времени начала этой грязной войны.
Настаиваю на твоей службе у меня еще и потому, что нужно укомплектовать штат, и приложу все усилия, чтобы ты был прикреплен ко мне. Даже учитывая, что здесь помогают женщины, мне нужна помощь человека, способного работать двадцать один час в сутки, а отдыхать только три. А это по силам только тебе, док Дэн».
Часть IV
ШОШАННА И ФЕБА
Предлагается награда в 100 фунтов стерлингов за любую информацию, которая поможет найти Шошанну Райленд из Райленд-Холла возле Ньюарка, что на реке Пассейик. Эта белая девушка, не достигшая совершеннолетнего возраста, с каштановыми волосами, карими глазами, полная, не очень привлекательная, сбежала от своего опекуна. Еще 50 фунтов стерлингов получит тот, кто представит сведения о вероятной ее попутчице, девушке-рабыне по имени Феба, достаточно светлокожей, чтобы сойти за белую, имеющей темные локоны и длинную шею, увлекающуюся сочинительством стихов и прозы. Обе могут выдавать себя за сестер или кузин.
ГЛАВА 33
Если кто-нибудь, знакомясь с Шошанной Райленд, сочувственно шептал: «Бедная сиротка», она выпрямлялась и, как заметила Феба, добавляла и роста, и чувства собственного достоинства к своей «пятифутовой прелестной полноте», а затем твердо объявляла, что тетя Ребекка – мать Фебы – дала ей всю теплоту и ласку, в которой она нуждалась.
К этому следует добавить, что, в отличие от большинства семей, Джон Генри Райленд – это известно всем соседям в округе – денно и нощно заботился об образовании девочек, что отцы обычно делают, опекая сыновей.
Он усаживал Шошанну и Фебу в библиотеке – маленьких, легкомысленных девочек пяти или шести лет.
– У вас хорошие умственные способности, – убеждал их серьезно, как взрослых. – Пустая трата ума, мужского или женского, – добавлял строго, – оскорбление Создателя, который даровал нам его.
В знак признательности отцу Шошанна усердно занималась учебой, хотя понимала, что именно ее кузина, а не она действительно настоящий грамотей: почти не прилагая усилий, Феба впитывала в себя латинский, греческий и иврит, так же как и французский, немецкий, математику, историю, естественные науки, которые дядя вкладывал в ее способную головку.
Кроме того, Феба писала стихи и прозу на трех классических языках, а также создавала прекрасные поэтические произведения на английском, которые Джон Генри намеревался опубликовать, когда ей исполнится чуть побольше лет.
Предметы, в которых Шошанна чувствовала себя уверенно, были математика и науки, изучаемые для чисто практических целей. Помогая отцу в течение многих лет в ведении счетов в Райленд-Холле, наследница научилась свободно обращаться с цифрами; от тети Ребекки переняла опыт оказания первой помощи арендаторам поместья.
Для этого ей нужно было знать общеизвестные вещи: как смешивать лекарственные травы для больных, как лечить незначительные раны и ушибы. В этом ей особую помощь оказал тот интерес, который она проявляла к естественным наукам, особенно к ботанике, к книгам по анатомии, которых оказалось достаточно в библиотеке отца.
Большинство отцов, застав дочь нежного возраста за разглядыванием рисунков с обнаженным мужским телом, потянулись бы за ближайшим березовым прутом. Джон Генри в этом случае похлопал дочь по плечу и повторил избитую семейную поговорку:
– Знания за плечами не носить.
– Да, папа, – согласилась Шошанна, затем подняла книгу и показала другой рисунок, на котором изображался мужской орган в возбужденном состоянии. – Как он становится таким?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41