– Честно говоря, любимая, да. Я бы не особенно хотел стать героем таких вот сочинений. – Он начал напевать популярную песенку о генерале Хоу и его возлюбленной, которую распевали обе армии – и британская, и американская.
– Пусть сочиняют какие угодно стихи, – убеждала жена надменно, – а тебе нечего участвовать в сражениях. – Я боюсь не только за тебя, – добавила она с примесью отчаяния, – ты будешь воевать с моим народом, возможно, даже против моего брата; разве забыл, что в последнем письме, полученном из дома, сообщалось, что Аренд вступил в армию?
– Дорогая, зря беспокоишься: если Аренд находится в войсках Вашингтона, то маловероятно, что мы можем встретиться там, куда я собираюсь. Обещаю, что стану дезертиром после окончания военных действий этой кампании и отвезу тебя надолго в Холланд-Хауз, прежде чем отправимся в Англию. Но сейчас не могу подать в отставку, Лайза. – Он взял ее за плечи, глядя прямо в глаза. – Я провел в армии все свои зрелые годы, и, как ты однажды сказала, когда речь шла о заключенных, – напомнил он мягко, – у меня тоже есть собственное понятие о чести и долге.
Лайза вытерла мокрые глаза кружевным носовым платком и выдавила из себя слабое подобие ее обычно сияющей улыбки.
– Если поступаешь так не по-джентльменски и используешь мои слова против меня же… Это просто…
– Что, Лайза?
– Боюсь. – Она говорила так тихо, что Торн с трудом разбирал слова. – Несмотря на все обстоятельства, которые будто ополчились на нас, мы были удивительно счастливы. Боюсь, это больше не повторится никогда.
– Не глупи, – возразил он сердито. – У нас впереди целая вечность – любовь и счастливая совместная жизнь.
Она подняла руки и сомкнула их на его шее.
– Люби меня, – попросила она, притягивая его к себе. – Люби сейчас. Здесь. Долго.
Лайза увидела удивление в его глазах, которое через мгновение переросло в страсть – зрачки затуманились и, разомкнув ее объятия, Торн обнял сам; в следующую минуту она уже лежала на ярком коврике ручной работы возле открытого окна, ощущая всем телом его руки, срывавшие с нее одежду, ласкавшие ее и знакомыми способами настраивавшие на любовь.
Прошло немало времени, прежде чем, очутившись на обнаженном теле мужа, Лайза вспомнила, что не заметила, когда же он успел раздеться.
– Это произошло здесь и сейчас, – пробормотал он со смехом, а в хриплом голосе еще звучала недавняя страсть, – но длилось ли это достаточно долго?
– М-м-ммм.
– Если нет, пойдем в постель и начнем все снова.
– Пусть Бог простит меня, – прошептала она, закрывая глаза. – Ты довел меня до изнурения. Пойдем спать.
Первого июля 1778 года несколько часов Лайза стояла на набережной, наблюдая пышность парада отплывающих из нью-йоркской гавани кораблей генерала Хоу, затем вернулась к Тилли, терпеливо ожидавшей ее возле нанятого экипажа.
– Нужно ли что-нибудь закупить для завтрашнего супа? – спросила она служанку, выдавливая слабую улыбку.
– У нас нет овощей и цыплят. – Тилли похлопала по руке свою госпожу. – Правильно, мисс Лайза, лучшее лекарство от душевной боли – это работа.
– Ну, Тилли, не говори возвышенно.
– Когда-то у меня тоже был возлюбленный, – вспомнила служанка с тоской в голосе, – как раз перед тем, как я начала работать у вашей бабушки, – это было десять лет назад. Он отправился в Аллеганы купить дешевую землю, обещая вызвать меня.
– А что случилось потом? – глаза Лайзы светились сочувствием. – Он погиб?
– Наверное, – весело ответила Тилли. – Больше ничего не слышала о нем. Может, индейцы или лихорадка прибрали его, а то и нашел себе другую девушку. Предпочитаю думать, что виноваты индейцы. Таким образом убеждаю себя, что он не врал мне.
– О, Тилли. – Лайза засмеялась тоже. – Это ужасно. – Затем поцеловала служанку в щеки. – Конечно же, это индейцы, – преданно заявила она. – Любой мужчина, находясь в здравом уме, вернулся бы к тебе.
– То же самое повторяла и я, – согласилась служанка, довольная, что вернула мисс Лайзу в ее обычное состояние.
Всю оставшуюся часть лета, будь то солнечный день, затяжной дождь или палящая жара, Лайза и Тилли, закупив продукты и приготовив еду для заключенных, совершали обход тюрем, сопровождаемые двумя солдатами, приставленными к ним Торном. Очень часто им отказывали в посещениях.
– Но я все равно попытаюсь, все равно, – настаивала Лайза даже тогда, когда чувствовала себя ослабевшей, усталой и обескураженной. – Если уж я, окруженная комфортом, чувствую себя так плохо, то подумай, каково приходится им.
Британские военные испытывали невольное уважение к Лайзе, видя такую заботу со стороны леди, да еще жены офицера, к обычным солдатам, пусть даже и проклятым бунтовщикам. Тилли же относилась к ней с молчаливым сочувствием и больше не уговаривала быть благоразумной, инстинктивно чувствуя, что все эти посещения тюрем для Лайзы – добровольная кара, которой она хоть в какой-то степени хотела искупить вину за брак с британским солдатом.
Но даже Тилли была вынуждена решительно запротестовать, когда Лайза стала чувствовать тошноту и ее ежедневно рвало после походов в тюрьмы, становилась с каждым днем все слабее и апатичнее, но служанка не могла ничего сделать, кроме как встревожиться.
Однажды в конце августа Тилли принесла в гостиную вкусную еду, которую Лайза собиралась вернуть в кухню нетронутой.
– Так не пойдет, мисс Лайза, – заворчала Тилли. – Вы совсем ничего не едите и становитесь такой худой, что скоро не сможете отбрасывать тень. Капитану это не понравится, если я расскажу ему. И, конечно, какая польза будет заключенным, если вы серьезно заболеете?
Лайза утомленно отвернулась от окна.
– Причина не в посещении тюрем, Тилли. Не хочется завтракать независимо от того, хожу я в военную тюрьму или нет. Думаю, у меня будет ребенок, – закончила она тоскливо.
– Ну так что ж, мисс Лайза, отчего вы так печалитесь, это же замечательно, и капитан обрадуется.
– О, Тилли, это вовсе не замечательно – боюсь иметь сыновей, которые будут расти в замках, да к тому же не их собственных, а затем отправятся в школу в возрасте семи лет и никогда после этого уже не вернутся домой!
– Вы с капитаном придумаете что-нибудь, я уверена, – заметила Тилли благоразумно. – Мужчина потерял от вас голову – не поверю, что вы не сможете убедить его в чем угодно.
– Если речь не идет о долге. Он до мозга костей англичанин, – пожаловалась Лайза.
– У вас просто сдают нервы, – мудро заметила Тилли. – Это из-за вашего состояния. Пойдемте наверх, мисс Лайза. Расчешу вам волосы и помассирую затылок, а потом уложу в постель.
Предложенное Тилли средство немного успокоило Лайзу. На следующий день, когда пришло приглашение от генерала Клинтона, она не отказалась нанести ему визит в штаб-квартиру, появившись там в приподнятом настроении.
– Рад видеть вас, миссис Холлоуэй, – приветствовал ее Клинтон с любезностью, не соответствующей его репутации. – Может быть, было бы правильнее называть вас леди Водсвортской?
– Леди Водсвортской?
– С воинской почтой пришло письмо, в котором сообщается, что дядя вашего мужа, четвертый виконт Водсвортский, неожиданно умер.
– Я полагала… у него молодая жена… предполагалось, что в браке появятся дети.
– Выяснилось, что это невозможно. По моей информации, нет сомнений в том, что ваш муж наследует титул и поместье дяди. Поздравляю вас, леди Водсвортская. Я уже переслал вашему мужу письма, которые, уверен, содержат ту же информацию. Он может сразу же уволиться из армии.
Лайза вернулась домой в близком к панике состоянии и нашла другое письмо из замка Водсворт, адресованное персонально мужу сюда, в Нью-Йорк, а не в Филадельфию. Было ясно, что во время его написания в замке Водсворт еще не знали, что капитан Холлоуэй отбыл из Нью-Йорка с войсками генерала Хоу.
После минутного колебания Лайза вскрыла конверт. Возможно, в письме содержатся известия, настолько важные для Торна, что лучше не пересылать его скверно работающей почтой. В этом случае можно попросить генерала Клинтона отправить его с нарочным.
Письмо, обведенное черной рамкой, датировалось вторым июля, а на следующий день она пожелала мужу доброго пути и видела, как отплывал британский флот.
Мой дорогой Торн!
Я обращаюсь к тебе с тяжелым сердцем, потому что мое вдовство свалилось на меня так недавно и неожиданно, что все еще не могу поверить в свое изменившееся положение. Ты уже, наверное, знаешь от адвокатов и управляющего поместьем, что твой дорогой дядя, а мой дорогой муж, взрастивший тебя, ушел в мир иной. Кто бы мог поверить, что человек такого крепкого здоровья свалится, а его жизнь так внезапно оборвется от какого-то апоплексического удара?
Если бы только мой муж до того, как скончался, сумел осуществить желание своего сердца, то у него родился бы сын! Увы, этому не суждено случиться.
Я далека от мысли, что дядя возражал бы против тебя как его наследника, дорогой Торн, но принять какую-то мисс из колонии, не имеющую знатного происхождения и не представляющую из себя ничего значительного, как следующую леди Водсвортскую, согласись, печально и огорчительно.
Моим первым побуждением было уехать из Водсворта, потому что тогда я могла бы жить в Лондоне на свою долю вдовьего наследства вполне комфортно. Кроме того, тебе должно быть известно, что мне разрешено остаться в принадлежащем по наследству доме здесь, в Водсворте, всю свою жизнь или пока снова не выйду замуж.
Однако убеждена, что должна пожертвовать своими собственными желаниями ради стремления увидеть, что ничто не запятнает наше знатное имя. Останусь в замке до твоего возвращения, чтобы госпожа, равно как и господин, ни в чем не нуждались.
И даже после этого готова остаться до тех пор, пока твоя жена, которая, должно быть, хотя и не по своей вине, ужасно невоспитанна, не научится вести себя соответственно ее титулу. Сразу после своей женитьбы ты поблагодарил меня за мою готовность обучить ее манерам, умению вести себя и всем мелочам, которыми она должна овладеть, чтобы занять соответствующее положение. Помогу сгладить неотесанные углы, и ты можешь быть уверен, что под моей опекой ты вскоре получишь виконтессу, которой не надо будет стыдиться.
Мы должны сотрудничать, мой дорогой Торн, исходя из обоюдной заинтересованности в том, чтобы выполнить желания твоего дорогого дяди.
Преданная тебе Летиция
Оксбери Холлоуэй
Виконтесса Водсвортская.
Когда Тилли вошла в гостиную с чайным подносом, она нашла свою хозяйку сидящей прямо в кресле и слепо уставившейся на исписанный мелким почерком листок, который она держала в руке.
– Плохие новости, мисс Лайза? – спросила служанка, увидев побледневшее лицо хозяйки и ее дрожащие руки.
Лайза сложила письмо.
– Нет, – ответила она спокойным, но безжизненным голосом. – Довольно, я бы сказала, решающее письмо. Во всяком случае, оно помогло мне принять решение. Завтра, – голос ее зазвучал энергичнее, – начнем укладывать вещи, Тилли.
Она оглядела гостиную, пронзенная болью горьковато-сладких воспоминаний. Ночи, проведенные за игрой в пикет, до того, как… доверительные разговоры… споры, приводившие к острым ощущениям удовольствия в спальне…
Закрыв глаза и покачав головой, Лайза постаралась отогнать воспоминания.
– Едем домой, Тилли.
– Хотите сказать, в Англию, мисс Лайза?
– Нет, Тилли, домой, к бабушке, в Грейс-Холл.
ГЛАВА 20
30 августа 1778 года.
Мой дорогой, дорогой Торн!
Ты дорог мне сейчас и всегда будешь дорог, хотя, возможно, с трудом поверишь в это, потому что сейчас я сообщу тебе, что не собираюсь ехать в Англию. Видишь ли, Торн, дом для меня – это Америка, и я устала от постоянной борьбы, пытаясь убедить себя, что мы сможем жить вместе в гармонии в то время, как наши две страны ведут эту ожесточенную войну друг против друга.
Я уже почти приняла то же самое решение относительно того, как мне поступить, когда письмо от жены твоего дяди попало мне в руки. (Я вскрыла его, думая, что оно может содержать известия, которые ты можешь получить быстрее через военную почту.) После того как прочла то, что написано этой незнакомой женщиной, показавшейся мне такой же мерзкой, как и ее письмо, поняла, что мое решение – правильное и верное.
Не хочу, чтобы меня обучали стать достойной тебя, виконта Водсвортского. Ты полюбил меня такую, какая я есть, несмотря на мои неотесанные углы. Если эти углы… мои манеры и умение вести себя требуют шлифовки, тогда тебе лучше вернуться в Англию одному и найти кого-нибудь еще, кто устроит тебя. Я слишком уважаю себя, чтобы продолжать жить с мужчиной, который не ценит меня такой, какая я есть.
Когда-то ты сказал, что если у нас ничего не получится, то дашь развод. Пожалуйста, Торн, давай без горечи и сожаления разведемся и постараемся сохранить чувство благодарности за то счастливое время, которое провели вместе, и за любовь, которую испытали.
Лайза.
P. S. Не собираюсь жить в Холланд-Хаузе, поэтому не старайся найти меня там, зря потеряешь время.
Город Нью-Йорк
30 августа 1778 года.
Мои дорогие родители!
Сообщаю вам, что вскоре вы можете получить какое-нибудь известие, по почте или в результате визита, от моего мужа. Если это случится, он будет расспрашивать о моем местонахождении.
Дорогая маман, дорогой папа, умоляю не говорить ему – будь он совершенно расстроен или, может быть, рассержен, – что я нахожусь (отправляюсь туда сегодня же) у бабушки Микэ в Грейс-Холле.
Обстоятельства таковы, что у меня нет выбора, кроме как расстаться с мужем. Не вините его, умоляю вас, в том, что он дурно обращался со мной. Наши расхождения носят не личный характер, а политический. В этом отношении разница в наших убеждениях более велика, чем океан, разделяющий наши страны. Не могу поехать с ним в Англию, как он того желает, и просила его дать развод, а вас снова прошу не сообщать ему место моего пребывания.
Надеюсь, когда Торн уедет из Америки, приехать к вам в гости. Скучаю без вас больше, чем могу выразить словами.
Ваша преданная дочь
Лайза Ван Гулик.
Грейс-Холл, Джоки-Холлоу,
Недалеко от Морристауна,
4 сентября 1778 года.
Дорогая Крейг!
Пишу наспех, – мне только что пришло в голову, что мой муж, имея довольно цепкую память на детали, может вспомнить твое полное имя и адрес из наших с ним разговоров. В таком случае он, возможно, нанесет тебе визит, если только еще не сделал этого.
Если приедет, можешь сообщить одно из двух: первое – удобную ложь, – у тебя потеряна связь со мной и ты не знаешь, где я нахожусь; второе – менее удобную правду, – ты, конечно, знаешь, но, по моей просьбе, не скажешь.
Не буду объяснять в письме причины, почему рассталась с ним. Не могла бы ты приехать ко мне погостить? В настоящее время устраиваю свой дом у бабушки Микэ, которая говорит, что тоже будет счастлива, если ты приедешь и погостишь в Грейс-Холле столько времени, сколько можешь провести вне дома. Приезжай обязательно, Крейг. Так хочется поболтать с тобой, как прежде.
Твоя любящая подруга
Лайза Микэ.
Холланд-Хауз
6 сентября 1778 года
Дорогая дочь Лайза!
Сердце твоей матери и мое наполнилось тревогой после получения твоего письма, потому что между строчек прочитали, как ты несчастна.
Мы никогда не радовались твоему замужеству с британским солдатом, но, с другой стороны, не хотели и разрушения этого брака.
Было бы печально, если бы ты оказалась по другую сторону Атлантики. Для тебя будет еще печальнее, если ты поспешно примешь неверное решение.
Подумай хорошо о том, что делать, не допусти ошибки, но всегда знай, что бы ты ни сделала и ни решила, все равно останешься нашей любимой дочерью, и мы выполним твое желание, если капитан Холлоуэй приедет сюда или случайно напишет нам.
Твой отец Джорис
Ван Гулик
Холланд-Хауз
10 сентября 1778 года
Дорогая Лайза!
Приезжал капитан Холлоуэй. Ты предполагала, что он может быть или сердитым, или расстроенным: было и то, и другое, кроме того, рассердился на нас тоже, потому что выполнили твою просьбу и не рассказали ему, где тебя можно найти.
Вместе с тем сомневаюсь, что мы поступили правильно. Твой муж показался нам достойным уважения очаровательным мужчиной. Мать рассердил его план увезти тебя немедленно в Англию. Он покинул армию, поэтому, слава Богу, нам не пришлось испытать боль от того, что мы принимаем зятя, одетого в британское обмундирование. Капитан вернулся в Нью-Йорк не менее решительный, чем прежде, с намерением во что бы то ни стало разыскать тебя.
Твой отец
Джорис Ван Гулик
Город Нью-Йорк
1 октября 1778 года
Дорогая Лайза!
Твой отец остался верен тебе и не сообщил, где могу найти тебя. Но он оказался не таким жестокосердным и не отказался передать это письмо тебе, где бы ты ни находилась, поэтому уверен, что ты прочитаешь его.
Похоже, что твои родители поверили, что наши расхождения носят политический характер, и я не стал убеждать их, что думаю иначе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41