Я думал о том, что ты говорила по поводу своей зависимости от меня, о том, какой беспомощной ты чувствуешь себя из-за этой зависимости. И тогда я решил, что, если у тебя будет свой дом, место, где ты могла бы жить, ты будешь чувствовать себя более независимой. Если ты все еще хочешь, чтобы мы жили раздельно после того, как родится мой наследник, ты могла бы переехать туда и быть от меня свободной.
Бринн во все глаза смотрела на Лусиана, понимая, что в очередной раз недооценила его. Он не пытался купить ее привязанность дорогими подарками, он давал ей, пусть относительную, но все же возможность выбирать свое будущее.
– Я благодарна вам за чуткость, – сконфуженно пробормотала она. – Лусиан… – Бринн колебалась, не зная, как задать тот вопрос, что вот уже несколько дней не давал ей покоя. – Если я исполню свой долг, вы позволите мне жить в Уэльсе одной?
– Я бы хотел, чтобы ты оставалась в Лондоне до самых родов потому, что только здесь можно найти лучших врачей, но после рождения ребенка ты можешь ехать куда захочешь.
– А ребенок останется с вами? – Он смотрел ей прямо в глаза:
– Отдать моего сына – это больше, чем я готов сделать, Бринн. Но, обещаю, я найму лучших нянек и кормилиц.
– Конечно, – пробормотала она с горечью, которой не хотела показывать. Она посмотрела на шкатулку, дар Лусиана. Сейчас ей предстояло сделать выбор, нелегкий выбор. Да и был ли он у нее, этот выбор? Могла бы она бросить собственное дитя – свою плоть и кровь?
– А что, если родится девочка? – спросила она, наконец.
Лусиан ответил не сразу:
– Мы договаривались о сыне, Бринн.
– Это так. – Она осторожно закрыла шкатулку и поставила ее на стол. – Спасибо вам за этот дар. – Улыбнувшись ему печально, она взяла со стола перчатки и, ни слова не говоря, вышла из кабинета.
Лусиан смотрел ей вслед. У него тоже кошки скребли на душе. Теперь он уже не был уверен в том, что так уж хочет, чтобы она родила ему сына. Дочь порадовала бы его не меньше. И если Бринн родит ему дочь, он мог по праву требовать от нее, чтобы она оставалась с ним до тех пор, пока не выполнит свою часть договора. И в этом не было ничего эгоистичного. Она не так уж сильно заблуждалась насчет его мотивов. Переписав на нее замок, он, сознательно или нет, стремился купить ее привязанность. Если Бринн больше не будет чувствовать свою полную зависимость от него, то она могла бы решить остаться с ним по своему выбору. И видит Бог, он хотел, чтобы она предпочла остаться. Он хотел этого больше, чем чего-либо иного в жизни.
Лусиан сделал глубокий вдох. Он должен был найти путь к сердцу Бринн. Так или иначе. Любовь связала бы их крепче, чем клятвы у алтаря. Любовь могла бы…
Лусиан вздрогнул. До сих пор он даже мысленно не произносил этого слова. Любовь? Так вот как называлась его беда, его болезнь? Это всепоглощающее желание, которое снедало его изнутри?
Бринн давно стала его наваждением. Из-за проклятия или не из-за него, но ее красота сводила его с ума, разжигала страсть. Но любовь? Любовь всегда была для него абстрактным понятием, однако, судя по тому, что ему было известно о любви, он вел себя именно так, как должен вести себя мужчина, попавший в ее сети.
Лусиан крепко зажмурился. Любил он Бринн или нет, она стала лихорадкой у него в крови. Он отчаянно хотел, чтобы и ее лихорадило также. Он хотел, чтобы ее привязало к нему то же нестерпимое желание, чтобы душу ей заклеймил тот же огонь, что прожигал насквозь его душу. И все же…
Открыв глаза, он уставился на шкатулку. Учитывая ее реакцию на подарок, он не слишком продвинулся к достижению заветной цели. Он по-прежнему был далек от того, чтобы завоевать Бринн. И не потому, что они не подходили друг другу. Его главным врагом было чертово проклятие, в которое он даже не верил.
– Что-то беспокоит вас, Бринн? – спросила у нее Рейвен вскоре после начала прогулки по Гайд-парку.
Бринн сделала усилие над собой, прогоняя мрачные мысли, и даже изобразила улыбку.
– Простите, вы что-то сказали?
– Ничего особенного. Я просто спросила, не хотите ли вы посетить ярмарочное представление. – Она указала на прибитый к дереву щит с зазывным плакатом, приглашающим посетить ярмарку в Вестминстере.
Бринн подъехала поближе. Среди перечисленных увеселений фигурировали жонглеры, кукольники, канатоходцы и… предсказательница судьбы – цыганка. Именно эта последняя строка и привлекла внимание Бринн. Не из того ли табора эта цыганка, что регулярно гостил на их земле в Корнуолле? Кажется, в это время года они всегда приезжали в Лондон…
Бринн вздохнула. Если Эсмеральда действительно будет на ярмарке, возможно, она даст ей совет. Может, с надеждой подумала Бринн, она даже сможет дать внятное толкование тем ужасным снам, в которых она видела умирающего Лусиана и себя с окровавленными руками.
Бринн еще не успела ответить на вопрос Рейвен, как подруга с горестным вздохом сказала:
– Впрочем, не важно. Халфорд все равно это не одобрит. У него свои взгляды на то, как должна вести себя будущая герцогиня, и, боюсь, посещение ярмарки не входит по его представлениям в круг занятий, приличествующих даме из общества. – Рейвен говорила с едва заметным раздражением. Но дуться на кого бы то ни было, даже на будущего мужа, долго Рейвен не умела и, тряхнув головой, добавила благодушно: – И все же он не такой уж противный зануда, раз устраивает в мою честь представление с запуском воздушных шаров. Надеюсь, вы помните, что вы с Лусианом в числе приглашенных? Скоро повеселимся – осталось два дня! – С улыбкой воскликнула Рейвен и пустила кобылу вскачь.
Бринн поскакала следом, хотя невольно пару раз и оглянулась на щит с объявлением, чтобы запомнить дату и место проведения ярмарки. Только бы Эсмеральда была там! Бринн отчаянно нуждалась в ее совете.
Это проклятие черной тучей нависло над Бринн, оно отравляло ей жизнь. Если бы единственной жертвой заговора цыганки была она одна, ей было бы куда легче. Но из-за нее мог погибнуть мужчина, к которому ее тянуло с неодолимой силой, сопротивляться которой становилось все труднее. Бринн пыталась заглушить угрызения совести, но очень скоро судьба напомнила ей об опасности, о том, насколько близко подошла она к опасной грани. Это случилось, когда Лусиан сопровождал ее на увеселение, устраиваемое герцогом Харфордом в честь своей нареченной.
Несколько ярко раскрашенных воздушных шаров ждали запуска. Их можно было заметить издалека. В приподнятом настроении Бринн подъезжала к полю на выезде из Лондона, где устраивалось шоу. Лусиан помог ей выйти из экипажа. Они переходили дорогу, когда Бринн, услышав стук копыт, подняла голову и увидела, что прямо на них на полном скаку несутся кони.
Бринн замерла. Она успела лишь заметить возницу в плаще с капюшоном, закрывавшем лицо. Лусиана, к счастью, опасность не парализовала. Он успел вытолкнуть Бринн с дороги, и сам метнулся следом за мгновение до того, как карета пронеслась мимо. Оба они, ошеломленные, лежали на земле, глядя вслед стремительно удаляющемуся экипажу. Лусиан первым пришел в себя. Тихо пробормотав под нос ругательство, он поднялся на ноги и помог встать Бринн.
– Ты не ранена? – спросил он.
Бринн, побледнев как полотно, смотрела на него, не мигая.
– Вас могли убить, – прошептала она хрипло.
– Погибнуть могли мы оба, – мрачно ответил он. – Не думаю, что это было покушение. Просто кони понесли. Такое бывает.
Лусиан видел, что жена ему не верит. И по правде говоря, он и сам не верил в то, что это было случайностью. Кто-то мог попытаться его убить. Шпион всегда наживает врагов. Но он сильно сомневался в том, что причиной того, что произошло, стало проклятие двухсотлетней давности.
Однако убедить в этом Бринн будет так же трудно, как взлететь на небо без помощи воздушных шаров.
Глава 16
После зловещего инцидента с каретой страхи нахлынули на Бринн с новой силой. И сон, в котором она видела умирающего Лусиана, стал приходить каждую ночь. Но по-настоящему страшно ей стало лишь тогда, когда она поняла, что ждет ребенка.
Первой симптомы наступившей беременности распознала Мег, горничная. Бринн собиралась на прогулку в парк, когда почувствовала тошноту. Бринн прижала руку к животу, и Мег, едва взглянув в лицо хозяйки, бросилась за ночным горшком.
– Вам следует сесть, миледи. Опустите голову, ниже. Вот так.
Бринн бессильно упала на стул, гадая, что с ней не так. Ей было по-настоящему плохо, но она не съела ничего такого, чем могла бы отравиться. Она зажала рот рукой и принялась делать медленные вдохи и выдохи, пытаясь унять тошноту – делала то, что приказывала ей служанка.
– Со временем все пройдет, – сказала Мег, поглаживая лоб хозяйки. – Как только живот начнет расти, плохо вам больше не будет. Сейчас у меня такого почти не бывает.
– Живот расти?
– Ну да. Ребенок в животе.
Бринн в ужасе опустила взгляд на живот. Возможно ли это? Носила ли она в себе ребенка? Но, разумеется, в этом не было ничего необычного, учитывая все те усилия, что они прилагали к тому, чтобы это случилось. Отчего-то Бринн знала, что так оно и есть.
Радость сменилась тревогой. Ребенок лишь усложнял ее ситуацию. Лусиан пообещал, что они будут жить раздельно при условии, что она родит ему сына, но, видит Бог, она не хотела оставлять своего ребенка.
Бринн поднесла руку к виску. Похоже, выбора у нее нет. Она должна была защитить Лусиана, защитить любой ценой, чего бы ей лично это ни стоило.
– Вы думаете, лорд Уиклифф будет доволен?
Бринн медленно кивнула. Лусиан непременно обрадуется, когда она сообщит ему эту новость, но что потом? Как только он узнает о ее беременности, ей не удастся сбежать от него. Он будет настаивать на том, чтобы она оставалась рядом с ним, чтобы о ней заботились лучшие врачи. Ей придется днем и ночью выдерживать его нежность…
Бринн не была уверена в том, что сил ей хватит на столь длительный срок.
С каждым днем ее чувство к Лусиану заявляло о себе все сильнее. Она не могла представить, как сможет оставаться неприступной до самых родов. И уж конечно, она не смогла бы прожить с ним жизнь, оставаясь к нему безучастной. Может, ей действительно следует покинуть его сейчас, раз и навсегда, пока не стало слишком поздно?
Нет, решила Бринн, нельзя говорить ему о беременности. Нельзя, пока она не решит, как ей быть дальше.
– Я не хочу говорить ему сейчас, Меган, – пробормотала она, борясь с тошнотой. – До тех пор, пока точно не буду знать, что беременна. Прошу тебя, ты тоже никому ничего не говори.
– Конечно, миледи. Как пожелаете.
Бринн пришла к нему ночью, раздираемая противоречивыми чувствами. Чудесное сознание того, что в ней растет частичка Лусиана, омрачалось страхом, тревогой о будущем. Но он поцеловал ее с такой надрывающей душу нежностью, что все тревоги растаяли от жара страсти. Она прижалась к нему, растаяв в его объятиях.
Они любили друг друга с неистовством, поразившим ее. Лусиан брал ее с жадностью, словно в горячке бормотал что-то, прижимаясь губами к ее горлу, требуя от нее полной отдачи, но и даря ей взамен невыразимое наслаждение. Однако всхлипы ее не были лишь всхлипами бессознательной страсти. Она ощущала с ним связь – так сильно, так неразрывно она не чувствовала себя привязанной ни к одному человеку на земле.
Потом она лежала в его объятиях, согреваясь от его дыхания, согревая его своим дыханием, и пальцы его нежно поглаживали ее кожу. Она чувствовала, как крепко бьется под ее ладонью сердце Лусиана, и в ее сердце разрасталась тоска. То, что было между ними, она не смогла бы описать словами.
Он заставлял ее чувствовать себя желанной. И никогда она не ощущала себя настолько беззащитной, настолько уязвимой. Ребенок, что рос в ней, был, конечно же, необходим ей, но, что еще хуже, она хотела не только ребенка, но и отца этого ребенка. Она хотела, чтобы Лусиан стал ей мужем по-настоящему, чтобы их с Лусианом брак стал настоящим, счастливым браком. Она хотела его любви, хотела любить его в ответ…
Господи. Зажмурившись от страха, Бринн напомнила себе, что, полюбив Лусиана, обрекает его на смерть.
Следующим утром Бринн сидела за туалетным столиком, зажав в ладони медальон матери. Ее тошнило еще сильнее, чем вчера, так что все сомнения относительно того, беременна она или нет, остались в прошлом. Но уверенность в том, что она носит под сердцем ребенка Лусиана, лишь усилила ее страх. Что, если у них родится дочь? Тогда проклятие перейдет к малышке и все опять повторится.
Господи, только бы это был мальчик! Мысль о том, что дочь повторит ее судьбу, была невыносима Бринн. Она знала, как чувствовала себя мать.
Невидящим взглядом Бринн уставилась на медальон, который та дала ей как предостережение. Внутри был миниатюрный портрет прапрабабушки, но Бринн видела совсем другое лицо – лицо своей милой матушки. Лицо, искаженное болью. Лицо страдалицы, погибшей от родов.
«Ты не должна сдаваться, – хрипло прошептала ей мать перед смертью. – Обещай, Бринн. Поклянись, что ты не позволишь себе влюбиться ни в одного мужчину. Любовь лишь надорвет тебе сердце. – Истекая кровью, она вложила медальон в руки дочери. – Смотри на него всякий раз, как почувствуешь искушение. Смотри и помни».
Мать ее поддалась на зов любви и всю жизнь горько раскаивалась. Последние слова ее перед смертью были словами предостережения, мольбой о том, чтобы Бринн помнила о проклятии. Гвендолин Колдуэлл слишком хорошо понимала, как трудно бороться с влечением сердца. Что такое тоска по любви.
Непроизвольно Бринн сжала медальон. В тот день она торжественно поклялась, что никогда не позволит себе любить. Но сейчас она была на волоске от того, чтобы нарушить клятву. Она очень боялась того, что уже влюбляется в Лусиана. Ее желание быть с ним становилось все больше и походило на пытку. На пытку, которую она могла и не выдержать.
Бринн опустила медальон в шкатулку. Ей придется покинуть Лусиана немедленно…
Она замерла. Или сначала попытаться найти способ справиться с заклятием? Ей вспомнилось объявление в Гайд-парке, извещавшее о скорой ярмарке в Вестминстере. Может, Эсмеральда уже в Лондоне? Может, цыганка даст ей совет, обнадежит?
Понимая, что если ее увидят на ярмарке в одиночестве, то скандала не миновать, Бринн всерьез подумывала о том, чтобы попросить Рейвен составить ей компанию. И в то же время обсуждать с незамужней и все еще девственной подругой такие интимные вопросы, как ее отношения с мужем и беременность, Бринн было неловко. Кроме того, Рейвен стала настолько близка ей, что Бринн опасалась, что не выдержит и раскроет ей свою тайну. Мередит же была слишком занята семьей и ребенком, чтобы вываливать на нее свои проблемы. Поразмыслив, Бринн решила, что возьмет в сопровождение горничную, тем более что в этом не было ничего неприличного.
К счастью, день выдался прохладным и облачным, что позволило Бринн надеть глухой плащ с капюшоном. Не желая привлекать внимания, она наняла экипаж, в котором они и добрались до ярмарочной площади.
Ярмарка была похожей на те, что она посещала в Корнуолле с братьями. Были там жонглеры и кукольники, были лоточники, продающие апельсины, имбирные пряники и горячие пирожки с мясом. Были там и продавцы атласных лент, перчаток и ножей.
Народу в этот ранний час собралось не слишком много, но шатер с гадалкой найти оказалось непросто. Он располагался у дальнего края ярмарочного поля.
У входа в шатер Бринн встретила юная красотка, закутанная в шаль, в пышных разноцветных юбках и с браслетами на руках. Она предлагала всякого рода приворотные зелья. Однако Бринн, вежливо отказавшись, прошла в шатер, оставив Мег ждать ее снаружи.
В шатре царил полумрак, лишь одинокая масляная лампа рассеивала золотистый свет. Когда глаза привыкли к сумраку, Бринн разглядела пожилую цыганку, сидящую на ковре перед низким столиком. Узнав Эсмеральду, Бринн воспряла духом.
Волосы цыганки были седыми, и зубы почти все выпали. Лицо походило на дубленую кожу, и было покрыто сетью морщин. Черные глаза ее, однако, не утратили зоркости. Взгляд был острее кинжала.
– Миледи, – надтреснутым голосом сказала она, – слышала, вы теперь графиня?
– Да, матушка, – сказала Бринн, используя слово, которым у цыган принято обращаться к пожилым уважаемым женщинам. – А как у вас дела? Не бедствуете?
– Неплохо, – с усмешкой ответила Эсмеральда. – Хороший год для нашего брата. – Цыганка жестом пригласила Бринн сесть перед ней за стол.
Но когда цыганка хотела взять Бринн за руку, та покачала головой:
– Я пришла сюда не затем, чтобы ты читала по моей ладони, матушка. У меня к тебе особый вопрос. – Глубоко вдохнув для храбрости, Бринн вытащила из сумочки несколько золотых монет и положила их на стол. – Это очень важное дело.
– Твои сны вернулись? – сказала цыганка печально, хотя глаза ее хищно блеснули при виде золота.
– Да.
– Понимаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Бринн во все глаза смотрела на Лусиана, понимая, что в очередной раз недооценила его. Он не пытался купить ее привязанность дорогими подарками, он давал ей, пусть относительную, но все же возможность выбирать свое будущее.
– Я благодарна вам за чуткость, – сконфуженно пробормотала она. – Лусиан… – Бринн колебалась, не зная, как задать тот вопрос, что вот уже несколько дней не давал ей покоя. – Если я исполню свой долг, вы позволите мне жить в Уэльсе одной?
– Я бы хотел, чтобы ты оставалась в Лондоне до самых родов потому, что только здесь можно найти лучших врачей, но после рождения ребенка ты можешь ехать куда захочешь.
– А ребенок останется с вами? – Он смотрел ей прямо в глаза:
– Отдать моего сына – это больше, чем я готов сделать, Бринн. Но, обещаю, я найму лучших нянек и кормилиц.
– Конечно, – пробормотала она с горечью, которой не хотела показывать. Она посмотрела на шкатулку, дар Лусиана. Сейчас ей предстояло сделать выбор, нелегкий выбор. Да и был ли он у нее, этот выбор? Могла бы она бросить собственное дитя – свою плоть и кровь?
– А что, если родится девочка? – спросила она, наконец.
Лусиан ответил не сразу:
– Мы договаривались о сыне, Бринн.
– Это так. – Она осторожно закрыла шкатулку и поставила ее на стол. – Спасибо вам за этот дар. – Улыбнувшись ему печально, она взяла со стола перчатки и, ни слова не говоря, вышла из кабинета.
Лусиан смотрел ей вслед. У него тоже кошки скребли на душе. Теперь он уже не был уверен в том, что так уж хочет, чтобы она родила ему сына. Дочь порадовала бы его не меньше. И если Бринн родит ему дочь, он мог по праву требовать от нее, чтобы она оставалась с ним до тех пор, пока не выполнит свою часть договора. И в этом не было ничего эгоистичного. Она не так уж сильно заблуждалась насчет его мотивов. Переписав на нее замок, он, сознательно или нет, стремился купить ее привязанность. Если Бринн больше не будет чувствовать свою полную зависимость от него, то она могла бы решить остаться с ним по своему выбору. И видит Бог, он хотел, чтобы она предпочла остаться. Он хотел этого больше, чем чего-либо иного в жизни.
Лусиан сделал глубокий вдох. Он должен был найти путь к сердцу Бринн. Так или иначе. Любовь связала бы их крепче, чем клятвы у алтаря. Любовь могла бы…
Лусиан вздрогнул. До сих пор он даже мысленно не произносил этого слова. Любовь? Так вот как называлась его беда, его болезнь? Это всепоглощающее желание, которое снедало его изнутри?
Бринн давно стала его наваждением. Из-за проклятия или не из-за него, но ее красота сводила его с ума, разжигала страсть. Но любовь? Любовь всегда была для него абстрактным понятием, однако, судя по тому, что ему было известно о любви, он вел себя именно так, как должен вести себя мужчина, попавший в ее сети.
Лусиан крепко зажмурился. Любил он Бринн или нет, она стала лихорадкой у него в крови. Он отчаянно хотел, чтобы и ее лихорадило также. Он хотел, чтобы ее привязало к нему то же нестерпимое желание, чтобы душу ей заклеймил тот же огонь, что прожигал насквозь его душу. И все же…
Открыв глаза, он уставился на шкатулку. Учитывая ее реакцию на подарок, он не слишком продвинулся к достижению заветной цели. Он по-прежнему был далек от того, чтобы завоевать Бринн. И не потому, что они не подходили друг другу. Его главным врагом было чертово проклятие, в которое он даже не верил.
– Что-то беспокоит вас, Бринн? – спросила у нее Рейвен вскоре после начала прогулки по Гайд-парку.
Бринн сделала усилие над собой, прогоняя мрачные мысли, и даже изобразила улыбку.
– Простите, вы что-то сказали?
– Ничего особенного. Я просто спросила, не хотите ли вы посетить ярмарочное представление. – Она указала на прибитый к дереву щит с зазывным плакатом, приглашающим посетить ярмарку в Вестминстере.
Бринн подъехала поближе. Среди перечисленных увеселений фигурировали жонглеры, кукольники, канатоходцы и… предсказательница судьбы – цыганка. Именно эта последняя строка и привлекла внимание Бринн. Не из того ли табора эта цыганка, что регулярно гостил на их земле в Корнуолле? Кажется, в это время года они всегда приезжали в Лондон…
Бринн вздохнула. Если Эсмеральда действительно будет на ярмарке, возможно, она даст ей совет. Может, с надеждой подумала Бринн, она даже сможет дать внятное толкование тем ужасным снам, в которых она видела умирающего Лусиана и себя с окровавленными руками.
Бринн еще не успела ответить на вопрос Рейвен, как подруга с горестным вздохом сказала:
– Впрочем, не важно. Халфорд все равно это не одобрит. У него свои взгляды на то, как должна вести себя будущая герцогиня, и, боюсь, посещение ярмарки не входит по его представлениям в круг занятий, приличествующих даме из общества. – Рейвен говорила с едва заметным раздражением. Но дуться на кого бы то ни было, даже на будущего мужа, долго Рейвен не умела и, тряхнув головой, добавила благодушно: – И все же он не такой уж противный зануда, раз устраивает в мою честь представление с запуском воздушных шаров. Надеюсь, вы помните, что вы с Лусианом в числе приглашенных? Скоро повеселимся – осталось два дня! – С улыбкой воскликнула Рейвен и пустила кобылу вскачь.
Бринн поскакала следом, хотя невольно пару раз и оглянулась на щит с объявлением, чтобы запомнить дату и место проведения ярмарки. Только бы Эсмеральда была там! Бринн отчаянно нуждалась в ее совете.
Это проклятие черной тучей нависло над Бринн, оно отравляло ей жизнь. Если бы единственной жертвой заговора цыганки была она одна, ей было бы куда легче. Но из-за нее мог погибнуть мужчина, к которому ее тянуло с неодолимой силой, сопротивляться которой становилось все труднее. Бринн пыталась заглушить угрызения совести, но очень скоро судьба напомнила ей об опасности, о том, насколько близко подошла она к опасной грани. Это случилось, когда Лусиан сопровождал ее на увеселение, устраиваемое герцогом Харфордом в честь своей нареченной.
Несколько ярко раскрашенных воздушных шаров ждали запуска. Их можно было заметить издалека. В приподнятом настроении Бринн подъезжала к полю на выезде из Лондона, где устраивалось шоу. Лусиан помог ей выйти из экипажа. Они переходили дорогу, когда Бринн, услышав стук копыт, подняла голову и увидела, что прямо на них на полном скаку несутся кони.
Бринн замерла. Она успела лишь заметить возницу в плаще с капюшоном, закрывавшем лицо. Лусиана, к счастью, опасность не парализовала. Он успел вытолкнуть Бринн с дороги, и сам метнулся следом за мгновение до того, как карета пронеслась мимо. Оба они, ошеломленные, лежали на земле, глядя вслед стремительно удаляющемуся экипажу. Лусиан первым пришел в себя. Тихо пробормотав под нос ругательство, он поднялся на ноги и помог встать Бринн.
– Ты не ранена? – спросил он.
Бринн, побледнев как полотно, смотрела на него, не мигая.
– Вас могли убить, – прошептала она хрипло.
– Погибнуть могли мы оба, – мрачно ответил он. – Не думаю, что это было покушение. Просто кони понесли. Такое бывает.
Лусиан видел, что жена ему не верит. И по правде говоря, он и сам не верил в то, что это было случайностью. Кто-то мог попытаться его убить. Шпион всегда наживает врагов. Но он сильно сомневался в том, что причиной того, что произошло, стало проклятие двухсотлетней давности.
Однако убедить в этом Бринн будет так же трудно, как взлететь на небо без помощи воздушных шаров.
Глава 16
После зловещего инцидента с каретой страхи нахлынули на Бринн с новой силой. И сон, в котором она видела умирающего Лусиана, стал приходить каждую ночь. Но по-настоящему страшно ей стало лишь тогда, когда она поняла, что ждет ребенка.
Первой симптомы наступившей беременности распознала Мег, горничная. Бринн собиралась на прогулку в парк, когда почувствовала тошноту. Бринн прижала руку к животу, и Мег, едва взглянув в лицо хозяйки, бросилась за ночным горшком.
– Вам следует сесть, миледи. Опустите голову, ниже. Вот так.
Бринн бессильно упала на стул, гадая, что с ней не так. Ей было по-настоящему плохо, но она не съела ничего такого, чем могла бы отравиться. Она зажала рот рукой и принялась делать медленные вдохи и выдохи, пытаясь унять тошноту – делала то, что приказывала ей служанка.
– Со временем все пройдет, – сказала Мег, поглаживая лоб хозяйки. – Как только живот начнет расти, плохо вам больше не будет. Сейчас у меня такого почти не бывает.
– Живот расти?
– Ну да. Ребенок в животе.
Бринн в ужасе опустила взгляд на живот. Возможно ли это? Носила ли она в себе ребенка? Но, разумеется, в этом не было ничего необычного, учитывая все те усилия, что они прилагали к тому, чтобы это случилось. Отчего-то Бринн знала, что так оно и есть.
Радость сменилась тревогой. Ребенок лишь усложнял ее ситуацию. Лусиан пообещал, что они будут жить раздельно при условии, что она родит ему сына, но, видит Бог, она не хотела оставлять своего ребенка.
Бринн поднесла руку к виску. Похоже, выбора у нее нет. Она должна была защитить Лусиана, защитить любой ценой, чего бы ей лично это ни стоило.
– Вы думаете, лорд Уиклифф будет доволен?
Бринн медленно кивнула. Лусиан непременно обрадуется, когда она сообщит ему эту новость, но что потом? Как только он узнает о ее беременности, ей не удастся сбежать от него. Он будет настаивать на том, чтобы она оставалась рядом с ним, чтобы о ней заботились лучшие врачи. Ей придется днем и ночью выдерживать его нежность…
Бринн не была уверена в том, что сил ей хватит на столь длительный срок.
С каждым днем ее чувство к Лусиану заявляло о себе все сильнее. Она не могла представить, как сможет оставаться неприступной до самых родов. И уж конечно, она не смогла бы прожить с ним жизнь, оставаясь к нему безучастной. Может, ей действительно следует покинуть его сейчас, раз и навсегда, пока не стало слишком поздно?
Нет, решила Бринн, нельзя говорить ему о беременности. Нельзя, пока она не решит, как ей быть дальше.
– Я не хочу говорить ему сейчас, Меган, – пробормотала она, борясь с тошнотой. – До тех пор, пока точно не буду знать, что беременна. Прошу тебя, ты тоже никому ничего не говори.
– Конечно, миледи. Как пожелаете.
Бринн пришла к нему ночью, раздираемая противоречивыми чувствами. Чудесное сознание того, что в ней растет частичка Лусиана, омрачалось страхом, тревогой о будущем. Но он поцеловал ее с такой надрывающей душу нежностью, что все тревоги растаяли от жара страсти. Она прижалась к нему, растаяв в его объятиях.
Они любили друг друга с неистовством, поразившим ее. Лусиан брал ее с жадностью, словно в горячке бормотал что-то, прижимаясь губами к ее горлу, требуя от нее полной отдачи, но и даря ей взамен невыразимое наслаждение. Однако всхлипы ее не были лишь всхлипами бессознательной страсти. Она ощущала с ним связь – так сильно, так неразрывно она не чувствовала себя привязанной ни к одному человеку на земле.
Потом она лежала в его объятиях, согреваясь от его дыхания, согревая его своим дыханием, и пальцы его нежно поглаживали ее кожу. Она чувствовала, как крепко бьется под ее ладонью сердце Лусиана, и в ее сердце разрасталась тоска. То, что было между ними, она не смогла бы описать словами.
Он заставлял ее чувствовать себя желанной. И никогда она не ощущала себя настолько беззащитной, настолько уязвимой. Ребенок, что рос в ней, был, конечно же, необходим ей, но, что еще хуже, она хотела не только ребенка, но и отца этого ребенка. Она хотела, чтобы Лусиан стал ей мужем по-настоящему, чтобы их с Лусианом брак стал настоящим, счастливым браком. Она хотела его любви, хотела любить его в ответ…
Господи. Зажмурившись от страха, Бринн напомнила себе, что, полюбив Лусиана, обрекает его на смерть.
Следующим утром Бринн сидела за туалетным столиком, зажав в ладони медальон матери. Ее тошнило еще сильнее, чем вчера, так что все сомнения относительно того, беременна она или нет, остались в прошлом. Но уверенность в том, что она носит под сердцем ребенка Лусиана, лишь усилила ее страх. Что, если у них родится дочь? Тогда проклятие перейдет к малышке и все опять повторится.
Господи, только бы это был мальчик! Мысль о том, что дочь повторит ее судьбу, была невыносима Бринн. Она знала, как чувствовала себя мать.
Невидящим взглядом Бринн уставилась на медальон, который та дала ей как предостережение. Внутри был миниатюрный портрет прапрабабушки, но Бринн видела совсем другое лицо – лицо своей милой матушки. Лицо, искаженное болью. Лицо страдалицы, погибшей от родов.
«Ты не должна сдаваться, – хрипло прошептала ей мать перед смертью. – Обещай, Бринн. Поклянись, что ты не позволишь себе влюбиться ни в одного мужчину. Любовь лишь надорвет тебе сердце. – Истекая кровью, она вложила медальон в руки дочери. – Смотри на него всякий раз, как почувствуешь искушение. Смотри и помни».
Мать ее поддалась на зов любви и всю жизнь горько раскаивалась. Последние слова ее перед смертью были словами предостережения, мольбой о том, чтобы Бринн помнила о проклятии. Гвендолин Колдуэлл слишком хорошо понимала, как трудно бороться с влечением сердца. Что такое тоска по любви.
Непроизвольно Бринн сжала медальон. В тот день она торжественно поклялась, что никогда не позволит себе любить. Но сейчас она была на волоске от того, чтобы нарушить клятву. Она очень боялась того, что уже влюбляется в Лусиана. Ее желание быть с ним становилось все больше и походило на пытку. На пытку, которую она могла и не выдержать.
Бринн опустила медальон в шкатулку. Ей придется покинуть Лусиана немедленно…
Она замерла. Или сначала попытаться найти способ справиться с заклятием? Ей вспомнилось объявление в Гайд-парке, извещавшее о скорой ярмарке в Вестминстере. Может, Эсмеральда уже в Лондоне? Может, цыганка даст ей совет, обнадежит?
Понимая, что если ее увидят на ярмарке в одиночестве, то скандала не миновать, Бринн всерьез подумывала о том, чтобы попросить Рейвен составить ей компанию. И в то же время обсуждать с незамужней и все еще девственной подругой такие интимные вопросы, как ее отношения с мужем и беременность, Бринн было неловко. Кроме того, Рейвен стала настолько близка ей, что Бринн опасалась, что не выдержит и раскроет ей свою тайну. Мередит же была слишком занята семьей и ребенком, чтобы вываливать на нее свои проблемы. Поразмыслив, Бринн решила, что возьмет в сопровождение горничную, тем более что в этом не было ничего неприличного.
К счастью, день выдался прохладным и облачным, что позволило Бринн надеть глухой плащ с капюшоном. Не желая привлекать внимания, она наняла экипаж, в котором они и добрались до ярмарочной площади.
Ярмарка была похожей на те, что она посещала в Корнуолле с братьями. Были там жонглеры и кукольники, были лоточники, продающие апельсины, имбирные пряники и горячие пирожки с мясом. Были там и продавцы атласных лент, перчаток и ножей.
Народу в этот ранний час собралось не слишком много, но шатер с гадалкой найти оказалось непросто. Он располагался у дальнего края ярмарочного поля.
У входа в шатер Бринн встретила юная красотка, закутанная в шаль, в пышных разноцветных юбках и с браслетами на руках. Она предлагала всякого рода приворотные зелья. Однако Бринн, вежливо отказавшись, прошла в шатер, оставив Мег ждать ее снаружи.
В шатре царил полумрак, лишь одинокая масляная лампа рассеивала золотистый свет. Когда глаза привыкли к сумраку, Бринн разглядела пожилую цыганку, сидящую на ковре перед низким столиком. Узнав Эсмеральду, Бринн воспряла духом.
Волосы цыганки были седыми, и зубы почти все выпали. Лицо походило на дубленую кожу, и было покрыто сетью морщин. Черные глаза ее, однако, не утратили зоркости. Взгляд был острее кинжала.
– Миледи, – надтреснутым голосом сказала она, – слышала, вы теперь графиня?
– Да, матушка, – сказала Бринн, используя слово, которым у цыган принято обращаться к пожилым уважаемым женщинам. – А как у вас дела? Не бедствуете?
– Неплохо, – с усмешкой ответила Эсмеральда. – Хороший год для нашего брата. – Цыганка жестом пригласила Бринн сесть перед ней за стол.
Но когда цыганка хотела взять Бринн за руку, та покачала головой:
– Я пришла сюда не затем, чтобы ты читала по моей ладони, матушка. У меня к тебе особый вопрос. – Глубоко вдохнув для храбрости, Бринн вытащила из сумочки несколько золотых монет и положила их на стол. – Это очень важное дело.
– Твои сны вернулись? – сказала цыганка печально, хотя глаза ее хищно блеснули при виде золота.
– Да.
– Понимаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31