Я думал об отце. Его вера не покидала его, даже когда он потерял все: жену, здоровье, наконец, любимую работу. Он был самым глубоко верующим, кротчайшим человеком из всех, кого я знал. Я хотел быть похожим на него, Энни. Я в отчаянии, когда вижу, как далеко я отошел от этого образца. Я никому не могу помочь, я опустошен, как вычерпанный до дна колодец. Я остался бы здесь, клянусь, что остался бы, если бы знал, что смогу тебе как-то помочь, что буду тебе настоящим честным другом. Но я боюсь, что только сильнее поврежу тебе. Видит Бог, для Джеффри я ничего сделать не могу. И я не верю, что смогу долго притворяться, что не люблю тебя. Энни, мне лучше уйти. Если ты рассердишься, прочитав это, то только вспомни, каково нам было в последнюю встречу. Вспомни эту боль. Теперь, рискуя вызвать твое презрение, я все же порекомендую тебе преподобного Вудворта, если придет время, когда тебе потребуется – не смейся, моя дорогая, – духовное руководство. Это хороший человек, и у него есть преимущество передо мной: он верит в собственные советы.
Боюсь, что Джеффри очень болен. К тому же он неуравновешен, эмоционально взвинчен, но все-таки я не думаю, что он представляет опасность для кого-то, я имею в виду тебя. Если бы я так не думал, я ни за что бы не уехал. Но если что-то случится, если тебе когда-нибудь понадобится совет, помощь, даже убежище, Роберт Полвин не только друг, которому я доверяю, но и человек ответственный, влиятельный. Я уже говорил с ним – он настоятель церкви святого Стефана в Тэвистоке; я сделаю приписку в конце с его адресом. Энни, пожалуйста, не колеблясь обращайся к нему за всем, в чем возникнет необходимость.
Два дня назад ты не хотела слышать о том, что я люблю тебя. Теперь тебе придется это прочесть. Это последний раз, когда я тебе могу признаться. Я хотел бы видеть тебя, слышать твой голос, обнять тебя. Я не жалею о том, что мы делали. Я всегда буду любить тебя, всегда буду верить, что ты была моим спасением. Если бы я только мог придумать выход для нас…
Но я не могу придумать ничего достойного. Несмотря на то что ты сказала, я знаю, что и ты в конце концов по-другому не поступишь. Так что мы оба обречены. Моя драгоценная любовь, однажды я сказал, что буду за тебя молиться. Теперь я могу сказать только, что никогда не забуду тебя. И не перестану любить.
Кристи».
***
Время зажигать свечи. Она не могла вспомнить, что только что записала в дневник, а в комнате слишком темно, чтобы разобрать слова. Неужели уже так поздно? Нет, она вспомнила, что дело не в этом: просто идет дождь. Все вокруг серое, как свинец. Внутри и снаружи бесцветие и беззвучие, только ветер и капли дождя. Ее поразил звук чиркающей спички, ослепила вспышка огня. Она задула спичку, положила ее на подставку канделябра и придвинула свечу ближе к своему дневнику.
«Теперь это кажется невероятным; меня поражает собственная тупость. Я всерьез думала, что свободна, что мне позволено быть счастливой. Я себя задушить готова за свою самонадеянность. Кристи Моррелл был недоступен для меня с самого начала, но я отвергла законы Бога, людей, природы, все на свете, и решила присвоить его себе. Я расплачиваюсь за свою неслыханную, богопротивную дерзость. Я должна была заплатить за это…»
Она глотнула шерри и попыталась вспомнить, был ли это второй или третий стакан.
– Третий, если не можешь вспомнить. – Хриплый неузнаваемый звук собственного голоса потряс ее. Дрожа, она поставила стакан и отодвинула на край стола, чтобы не достать, потом опять взялась за перо.
«… Если бы только я могла оставить Джеффри. Но я не могу. Он болен, а я наделена совестью, самым жестоким „даром“, который дает нам Бог в своем веселом всеведении. Спасибо, Боже, как мне отблагодарить тебя? Моей жизнью? Тебя это удовлетворит? Нет? Жаль. Ну и ступай к черту. Я презираю твои дары, твою вездесущность, твое всемогущество, всю эту вселенскую белиберду, которую я едва не заглотила. Но все же не успела! О, бедный Кристи, подумать только: я завидовала его вере! Интересно, сумеет ли он додуматься до того, как я ему скажу, что Бог – это не более чем розыгрыш, весьма бездарный и безвкусный, на который мы все попались…»
Она подняла глаза, привлеченная звуком шагов на лестнице. Небось опять Сьюзен с визитом милосердия. «Не могу ли я чем-нибудь помочь вам, миледи? Не нужна ли вам шаль? А как насчет чашечки вкусного горячего чая?» Энни больше не могла даже заставить себя улыбнуться.
Но нет, это не Сьюзен: шаги были слишком медленные. Вайолет? Она закрыла дневник, заложив его пером. Прежде чем его голова показалась над верхней ступенькой, она уже знала, что это Джеффри.
Он только раз приходил сюда раньше. Память об этом неприятном столкновении заставила ее отодвинуть стул и встать. Комната качнулась, потом остановилась. Слишком много шерри, попрекнула она себя, слишком мало еды. Пламя свечи на ее маленьком письменном столе заколебалось в воздушных потоках, поднятых Джеффри. У него в руках был листок бумаги. Конверт?
За три дня она так и не привыкла к его виду. Она видела его больным и прежде, однажды она даже думала, что он умирает, но таким он не был никогда. Подъем по лестнице утомил его. Он прислонился к дверному проему и стал смотреть на нее пустыми черными глазами, переводя дыхание. Она обнаружила, что не может говорить с ним. Не может ничего сказать.
– Что ты делаешь? А? Пишешь письмо?
Она покачала головой.
– Ничего. Я не… – Ей было трудно говорить. – Я просто сидела здесь. Ничего не делала.
Он подошел ближе к свече. Его лицо напоминало череп.
– Посмотри, что у меня есть. – Он показал ей конверт. – Не хочешь посмотреть? Это письмо.
– Что это?
– Я сказал – письмо. Адресовано тебе. Хочешь?
Ей было страшно глядеть на белый прямоугольник в его руке. Его лицо было отвратительно, но она продолжала на него смотреть. Надвигалось что-то ужасное.
Он швырнул конверт на стол перед ней.
– Возьми его. – Неожиданная ярость его тона заставила ее подпрыгнуть. – Ну же, тебе будет интересно прочесть. Я знаю, я прочел. Как увидел, от кого оно, просто не смог удержаться.
Она похолодела; кровь превратилась в лед у нее в жилах. Она уставилась на свое собственное имя, написанное твердым подчерком Кристи, честным и открытым, с трогательно доверчивой пометкой «Лично» в углу.
– Открывай!
Джеффри уже распечатал письмо; простая сургучная печать была сломана, клапан оторван. Ее тело оцепенело, но руки тряслись, когда она вынула из конверта два листа кремовой бумаги. Слова расплывались, ее глаза жадно осмотрели страницу. «Драгоценная Энни»… «вряд ли я смогу оставаться священником»… «твое лицо и твои горькие слезы»… «мне хочется крушить кулаками все вокруг и выкрикивать богохульства в лицо Богу»… «я всегда буду любить тебя, всегда буду верить, что ты была моим…»
Джеффри вырвал письмо у нее из рук. Она завизжала, когда он начал рвать его на части. Он топтал мелкие клочки бумаги, топая по полу. Его лицо стало малиновым. Она испугалась его, как раньше, начала отступать к окну. Выкрикивая ругательства, он бросился на нее.
Если бы она не была так испугана, а он так разъярен, она могла бы с ним справиться, потому что он был слаб, болен, нетвердо держался на ногах. Она увидела его занесенную руку вовремя, так что могла закрыться или отклониться, но он ударил ее в лицо со всей силой, и ее голова ударилась о стену. Ноги у нее подкосились. Она упала на пол, молясь, чтобы на этом все кончилось.
Но нет. Встав на колени рядом с ней, грозя ей кулаками, Джеффри бормотал:
– Шлюха, уличная шлюха…
Она выставила руки для защиты, но он ударом отвел их и, схватив ее за платье, потащил прочь от стены, пока не уложил на спину. Его зубы были оскалены, гнилой запах изо рта доводил ее почти до рвоты. Его скрюченные пальцы тянули и рвали на ней одежду, пока не обнажились ее груди, и тогда он влез на нее, расталкивая ей ноги коленями.
– Я сделаю тебя такой же, как я, – пыхтел он, пытаясь поцеловать ее. – Ты будешь в точности такой же, как я, Энни, Энни, Энни. – Он укусил ее за шею, продолжая бороться с ее юбками, разрывая ткань и задирая выше колен. Он зажал ее руки. Она освободила одну и потянула его голову назад за волосы. По его щекам текли слезы. Он перестал ругать ее. Она услышала, как он сказал: – Я заставлю тебя любить меня, – пока мял руками ее груди.
Она больше не могла сопротивляться. Он возился со своими штанами. Ее ноги дрожали, но она дала ему раздвинуть ее бедра. Он еще не отвердел, ему пришлось помогать себе рукой. Когда он вошел в нее, они оба закричали. Она знала, что этот терзающий звук она никогда не забудет.
– Прости, прости меня, – простонал он, зарывшись лицом в ее волосы. – О Боже, мне так холодно.
Она положила руки на его вздрагивающие плечи. Он всхлипывал, задыхаясь. Он не мог кончить; его болезненные движения ускорились, он начал колотить кулаком по полу, вкладывая в злобные удары всю свою боль и ярость. Его вес душил ее.
– Остановись, Джеффри. Сейчас же остановись.
Она взяла обеими руками его голову и заставила его поднять лицо. Темное невообразимое страдание в его глазах поразило ее. Они перевернулись на бок вместе; она держала его, пока он плакал у нее на груди.
Когда он успокоился, единственным звуком в темной комнате остался стук дождя в окно. «Я должна чувствовать что-то еще, – подумала Энни. – Кроме этого холода». По крайней мере. Бог Кристи будет теперь доволен, потому что она получила, что заслужила. После стольких лет холодности и отказа оскверняющая болезнь Джеффри должна стать ее наказанием. Теперь все кончилось, ее последняя надежда ушла. Так почему же она ничего не чувствует?
Тело Джеффри начал сотрясать озноб. Он заставил ее сесть, пытаясь застегнуть ее одежду и допустить юбки на ноги. Она сидела неподвижно, погрузившись в оцепенение, пока он убирал спутанные волосы с ее лица своими дрожащими пальцами, нежными, почти любящими. Он застонал, поднимаясь на ноги. Ее шаль лежала на столе, он принес ее вместе с графином шерри и ее недопитым стаканом и укутал плечи Энни. Потом он предложил ей шерри. Ее тошнило, она отрицательно покачала головой. Он допил, что было в стакане, потом налил еще один.
– Знаешь, ты не сможешь подхватить это.
Она тупо уставилась на него. На его щеках горел лихорадочный румянец, он держал стакан двумя руками, чтобы не уронить его.
– Что?
– Ты не сможешь подцепить от меня заразу. – Зубы у него стучали. – Я больше не заразен, я прошел… я прошел… эту стадию. – Должно быть, он увидел недоверие в ее лице. – Это правда. Клянусь. Если ты мне не веришь, спроси военного врача, который вышвырнул меня из Фарэма.
Она прислонилась спиной к стене в надежде почувствовать облегчение, но так и не ощутила ничего. Странное онемение не проходило.
Джеффри поставил стакан на пол и взял ее за руку. Его рука так дрожала, что Энни накрыла ее своей рукой и крепко сжала. Он на это улыбнулся и посмотрел вниз на их соединенные руки.
– Итак, ты любишь Кристи? Любишь? Ты можешь мне сказать.
Она прошептала:
– Я люблю его. Извини. Мы думали, ты умер.
Он медленно и глубоко вздохнул. В его голосе была только кротость, когда он сказал:
– Я умираю. Доктор сказал, еще год или два, но получится меньше. Гораздо меньше.
Она прошептала:
– О Боже, – прямо как на молитве. Он наклонил голову и тихонько поцеловал ее левую руку, потом правую. Он прижался щекой к ее ладони. Она хотела погладить его волосы, но он подался назад прежде, чем она успела дотронуться до него, и поднялся на ноги, снова застонав.
– Не уходи.
Он обернулся в дверях. Они поглядели друг на друга в изумлении, как будто не могли поверить в то, что она сказала. Джеффри положил руку на сердце и отвесил ей короткий шаткий поклон.
– Благодарю тебя за это, дорогая, – сказал он, словно подражая своей старой ироничной манере речи. – Ты знаешь, это намного все упрощает.
После его ухода она закрыла глаза, прислушалась к шуму дождя. Странная отрешенность усиливалась, она отдалась ей на время; в голове у нее шумело, но это был ровный безболезненный гул. Ее тело болело, но даже эта боль проникала как сквозь вату, толстым слоем защищавшую ее от действительности.
Это продолжалось недолго. «Ты знаешь, – сказал он, – это намного все упрощает». Наконец этих слов стал проникать сквозь защитную оболочку.
Намного все упрощает. Намного. О Господи.
Она поднялась слишком быстро; ей пришлось опереться на подоконник, пока не прошло головокружение. Ощупав голову, она нашла шишку на затылке, вскочившую от удара о стену. Ничего серьезного, просто шишка, но ей потребовалось схватиться за стол, чтобы пересечь комнату, а потом за перила, чтобы спуститься по узкой служебной лестнице на второй этаж.
Его не было в комнате. Она встретила Вайолет на площадке первого этажа.
– Где он? – спросила Энни. Служанка тупо уставилась на нее. – Мой муж, где он? Вы его видели?
– Я видела, он вышел. Взял ружье, пошел охотиться.
– Охотиться!
– Странно, да? Дождь идет, и вообще…
Выругавшись, Энни протиснулась мимо нее и побежала по ступенькам. В прихожей она крикнула наверх:
– Каким путем он пошел? В какую дверь? – И Вайолет, вытаращив глаза, показала на парадную, редко используемую дверь за спиной у Энни.
Снаружи ливень превратился в моросящий дождик. Река протекала бурным потоком под каменной аркой моста, шум воды заглушал все другие звуки. Джеффри нигде не было. Она позвала его, но только раз: рев реки делал ее голос беззвучным, как шепот. Подобрав юбки, Энни побежала к конюшне.
Сквозь мелкий дождь она увидела Колли Хоррокса, бежавшего через конюшенный двор по направлению к ней, кутаясь в плащ. Увидев ее, он удивился и поднес было руку к полям шляпы, когда звук выстрела заставил его подпрыгнуть. Энни не вскрикнула. Колли повернулся, вглядываясь в темный зловещий проем двери, ведущей в конюшню. Она подбежала к нему раньше, чем он сдвинулся с места.
– Приведите Уильяма! Пойдите и приведите его! – закричала Энни ему в лицо.
Потрясенный конюх, не говоря ни слова, развернулся и помчался к дому.
В дальнем конце конюшенного прохода горела лампа. От страшного предчувствия у Энни больно заколотилось сердце, ее кожа похолодела от страха, но она делала шаг за шагом и заставила себя пройти все стойла до последнего, где содержался Дьявол. Когда она приблизилась, с пола, покрытого соломой, поднялась тень. Дикий ужас заморозил крик в ее горле.
Джеффри задрожал, когда увидел ее. Он бросил ружье и вытащил из-за пояса пистолет. Позади него, не дыша, лежал на боку черный жеребец, в черепе у него была кровавая дыра.
Ее залихорадило от испуга и облегчения.
– Боже милостивый. Джеффри, что ты наделал?
Она шагнула к нему, дошла до деревянной двери, которая их разделяла.
– Не подходи ближе.
Он поднял пистолет и направил его ей в лицо.
Она ахнула.
– Что… Что…
– Повернись и выйди, Энни.
– Нет. Почему? Что ты собираешься делать? – Но она знала. Она потянула на себя дверцу, но замерла, услышав глухой щелчок курка.
– Если ты попробуешь меня остановить, мне придется застрелить и тебя тоже, – предупредил он, и она поверила ему. Его голос звучал спокойно, но глаза были черны и безумны. – Отвернись.
– Джеффри, не надо, это не выход, прошу тебя, не надо.
– Это прекрасный выход. Я не буду распадаться на куски, как чертов труп. Это быстрая и чистая смерть солдата.
Пистолет у него в руке задрожал; он начал плакать.
– Отвернись.
– Боже! Джеффри! Я умоляю тебя!
Он вытер щеку рукавом.
– Попрощайся с Кристи за меня. Он хороший человек. Вы будете счастливы.
– Послушай меня – я тебя не оставлю. Клянусь, я не уйду, я буду о тебе заботиться, все будет в порядке…
– Если ты не уйдешь, все случится у тебя на глазах.
– Джеффри!
Он повернул дуло пистолета на себя. Энни закричала. Не успела она зажмуриться и закрыть голову руками, как он широко открыл рот. Звук выстрела оглушил ее, словно попал ей в голову. Она рухнула на колени на твердом полу, чувствуя, как кто-то протиснулся мимо. Сквозь полуоткрытые веки и скрещенные руки она увидела темные, ужасные, несвязные образы окровавленной плоти и костей, пока тело Уильяма Холиока не закрыло жуткую картину. Согнувшись пополам, содрогаясь в рвотных спазмах, она прижалась лбом к земле.
Должно быть, она потеряла сознание. Упавшие на лицо капли дождя привели ее в себя, она поняла, что она на дворе, полулежит наполовину на холодных камнях под скатной крышей колодца. Сильная рука управляющего обнимала ее за плечи. Она уткнулась лицом в его мокрую шерстяную куртку и заплакала.
– Он вам сделал что-нибудь, миледи? – Она покачала головой, не поднимая головы. – Я послал парня за врачом, но боюсь, его светлость мертв.
Энни сильнее схватилась за его рукав и глубже зарылась лицом в его куртку. Пока ей удавалось не допускать в сознание страшный образ Джеффри, она сдерживала тошноту. Уильям дал ей свой чистый, тщательно сложенный носовой платок, и она зарылась в него носом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38