Мы должны быть начеку и не высовываться, пока все не утихнет.
Ему скоро надоело убеждать своего жизнелюбивого друга, и он стал говорить с ним кратко и резко.
— Я не люблю сакэ, — повторял он, — и мне нравится в амбаре. Здесь уютно.
Одиночество все же допекло и Такэдзо. Ему наскучило сидеть одному, и он начал потихоньку сдаваться.
— Вообще-то здесь как, безопасно? — спрашивал он. — Я имею в виду округу. Патрулей не видно? Ты уверен?
После двадцатидневного сидения в амбаре он наконец вышел на волю, словно изнуренный пленник. Его полупрозрачная воскового цвета кожа резко контрастировала со здоровой физиономией загорелого и красного от сакэ друга. Такэдзо посмотрел на чистое голубое небо, с наслаждением потянулся и широко зевнул. Брови его оставались озабоченно сдвинутыми, и тревожное выражение глаз не исчезло.
— Матахати, — сказал он, — мы обременяем посторонних людей. Они многим рискуют, укрывая нас. Нам лучше отправиться восвояси.
— Ты прав, — ответил Матахати, — но через заставы без проверки никого не пропускают. По словам вдовы, дороги на Исэ и Киото перерезаны. Она считает, что нам надо дождаться снега. Это же говорит и девочка. Она уверена, что нам пока следует скрываться здесь, а уж она-то каждый день ходит по окрестностям.
— Спокойной ночи, до завтра!
— Подожди! — остановил ее Матахати. — Почему бы тебе не поболтать с нами?
— Я не могу.
— Почему?
— Мать рассердится.
— Почему ты ее так боишься? Тебе сколько лет?
— Шестнадцать.
— Ты выглядишь моложе.
— Спасибо за любезность.
— А где отец?
— У меня его больше нет.
— Прости. Тогда как же вы живете?
— Мы делаем моксу.
— Зелье, которым прижигают рану?
— Да. Здешняя мокса знаменита. Весной мы срезаем свежие побеги на склонах горы Ибуки, летом сушим их, осенью и зимой готовим моксу. Продаем в Таруи. Люди отовсюду приезжают, чтобы ее купить.
— Тогда вам не так уж нужны мужские руки.
— Если вы обо всем расспросили, то я пойду.
— Одну минуту, — сказал Такэдзо. — Я хочу спросить еще об одном.
— О чем?
— В ту ночь, когда мы пришли к вам, нам встретилась на поле битвы девочка, которая в точности походила на тебя. Это была ты?
Акэми повернулась и открыла дверь.
— Что ты там делала?
Акэми захлопнула дверь. Неровный звон ее колокольчика быстро затих.
ГРЕБЕНЬ
Такэдзо был гораздо выше среднего роста для мужчины его времени. Мускулистый, гибкий, худощавый — словно хороший боевой конь. Губы у него были полные и яркие, а густые черные брови вразлет придавали его облику какое-то особое мужество. Односельчане прозвали его «ребенком тучного года» — так обычно называли детей, которые по облику разительно отличались от остальных. Беззлобное прозвище тем не менее осложняло его отношения со сверстниками, и поэтому доставляло ему немало огорчений в детские годы.
Матахати никогда не имел подобного прозвища, хотя вполне его заслуживал. Коренастый, пониже Такэдзо, круглолицый, с широкой грудью, он производил впечатление весельчака и временами даже шута. Когда он говорил, его слегка выпученные глаза постоянно находились в движении, поэтому шутники, прохаживавшиеся на его счет, обычно сравнивали его с лягушками, которые так громко квакали летними ночами.
— Когда ты говоришь «скрываться», то подразумеваешь питье сакэ у очага?
— Именно так. Ты знаешь, что я сделал? Недавно здесь появились люди Токугавы, которые шныряют в поисках Укиты — он еще не пойман. Я провел этих ублюдков — вышел к ним и поздоровался.
Такэдзо вылупил глаза от изумления, а Матахати закатился хохотом. Насмеявшись, он продолжал:
— Куда безопаснее ходить открыто, нежели хорониться в амбаре, прислушиваясь к шагам снаружи, и потихоньку сходить с ума. Уразумел?
Матахати снова захохотал, а Такэдзо пожал плечами.
— Может, ты и прав. Вероятно, так и надо держаться.
Такэдзо сомневался в правильности решения, но тем не менее перебрался в дом. Око явно нравилось, что у них в доме гости, точнее мужчины, и она делала все, чтобы они чувствовали себя непринужденно. Временами она ставила их в неловкое положение, предлагая то одному, то другому жениться на Акэми. Чаще она обращалась к Матахати, так как Такэдзо или совсем игнорировал предложение, или отшучивался.
Пришло время крепких, ароматных грибов мацутакэ, которых появилось великое множество у подножия сосен. Такэдзо часто собирал их на склоне горы позади дома. Вместе с ним ходила и Акэми, таская корзину от сосны к сосне. Всякий раз, улавливая грибной запах, она по-девичьи звонко кричала:
— Такэдзо, сюда, здесь их уйма!
Находившийся неподалеку Такэдзо неизменно отвечал:
— И у меня их куча!
Сквозь сосновые кроны пробивались косые лучи осеннего солнца. Во влажной тени под деревьями лежал толстый темно-бурый ковер из опавшей хвои. Когда Такэдзо и Акэми садились отдыхать, та поддразнивала его, предлагая сравнить грибную добычу.
— У меня больше! — неизменно отвечал он, и Акэми начинала проверять его корзину.
Тот день ничем не отличался от других.
— Я так и знала, — засмеялась Акэми, по-детски не скрывая своего торжества. Она бесцеремонно склонилась над корзиной Такэдзо: — Набрал кучу поганок!
Акэми выбрасывала из корзины ядовитые грибы и делала это нарочито медленно, так что Такэдзо при всем желании не мог притвориться, будто ничего не замечает, хотя и прикрыл глаза. Она бросала каждый гриб как можно дальше. Закончив, она выпрямилась с довольным видом.
— А теперь посмотри, сколько у меня.
— Уже поздно, — пробормотал Такэдзо, — пошли домой!
— Ты сердишься; потому что проиграл.
Она заскользила вниз по склону, словно фазан, но вдруг замерла, тревожно нахмурившись. Им навстречу через рощу двигался огромный детина. Широкими шагами он шел к хрупкой маленькой девочке, пристально глядя на нее тяжелым взором. Вид у него был устрашающий. Все в нем говорило о том, что этот человек постоянно борется за выживание, что он воинственно и враждебно настроен ко всему на свете. И нависшие кустистые брови, и хищный изгиб верхней губы, и тяжелый меч, и кольчуга, и звериная шкура на плечах доказывали это.
— Акэми, — проревел он, подходя к ней ближе и обнажая в улыбке желтые гнилые зубы.
Лицо Акэми ничего не выражало, кроме ужаса.
— Твоя любезная мамочка дома? — с подчеркнутой издевкой спросил он.
— Да, — пискнула в ответ Акэми.
— Я хотел бы, если ты не возражаешь, кое-что передать ей. Согласна?
Великан говорил преувеличенно вежливо.
— Да.
Его голос зазвучал жестче.
— Скажи ей, что она мне ничего не оставляет и пытается нажиться за моей спиной. Скажи, что скоро приду за своей долей. Ясно?
Акэми не отвечала.
— Она, верно, думает, что я ничего не знаю. Но парень, которому она сбыла барахло, явился ко мне. Могу спорить, что и ты, малышка, не раз хаживала в Сэкигахару, не так ли?
— Нет, нет! — слабо возразила Акэми.
— Ладно! Но ты передай ей мои слова. Если она и дальше будет ловчить, я ее вышвырну отсюда!
Он еще раз взглянул на девочку и направился в сторону болота. Такэдзо, оторвав взгляд от незнакомца, с тревогой посмотрел на Акэми.
— Кто это?
Губы Акэми дрожали:
— Его зовут Цудзикадзэ. Он из деревни Фува, — ответила она еле слышно.
— Он мародерством занимается?
— Да.
— Чем он так рассержен? Акэми не отвечала.
— Я никому не скажу, — успокоил ее Такэдзо. — Не бойся! Напуганная Акэми безуспешно искала слова. Вдруг она бросилась к Такэдзо и взмолилась:
— Обещай, что никому не скажешь!
— Кому я могу сказать? Самураям Токугавы?
— Ты помнишь, как вы ночью кого-то увидели в Сэкигахаре?
— Конечно.
— И до сих пор не поняли, что я там делала?
— Нет, как-то не думал об этом.
— Я воровала там.
Она пристально смотрела на него.
— Воровала?
— После битвы ходила на поле боя и забирала вещи убитых воинов: мечи, украшения с ножен, мешочки для благовоний — все, что можно продать.
Акэми снова взглянула на Такэдзо, ожидая осуждения, но его лицо оставалось бесстрастным.
— Мне было страшно, — вздохнула она и буднично добавила: — Нам — нужны деньги на еду, и мать пришла бы в ярость, откажись я воровать.
Солнце стояло еще высоко. Акэми предложила Такэдзо немного отдохнуть. Сквозь сосновые ветви хорошо был виден дом внизу на болоте. Такэдзо закивал головой, будто разговаривая сам с собой.
— Значит, вся эта история про собирание трав в горах для приготовления моксы выдумана? — спросил он.
— Нет-нет, этим мы тоже занимаемся. У матери остались привычки к роскоши. Мы не смогли бы жить только продажей моксы. Пока отец не умер, у нас был самый большой дом в деревне, вернее в семи деревнях Ибуки. Держали много слуг, и мать всегда носила дорогие вещи.
— Твой отец был купцом?
— О нет! Он был предводителем тамошних разбойников.
Глаза Акэми горели гордостью. Она уже не боялась Такэдзо и откровенно обо всем рассказывала. Ее лицо приняло решительное выражение, она сжимала кулачки, когда говорила.
— Этот Цудзикадзэ Тэмма, которого мы только что встретили, убрал его с дороги. Во всяком случае, все так думают.
— Твоего отца убили?
Молча кивнув, Акэми вдруг расплакалась, и Такэдзо почувствовал, как что-то дрогнуло у него в душе. Поначалу девушка ему не особенно нравилась. Выглядя гораздо младше своих шестнадцати лет, она обычно разговаривала как взрослая женщина, а ее порывистые движения иногда ставили собеседника в тупик. Но когда слезы закапали с ее длинных ресниц, сердце Такэдзо растаяло от жалости. Ему захотелось обнять и защитить ее.
Она не имела ничего общего с девочками из приличных семей. В ее представлении не было более достойного ремесла, чем то, которым занимался ее отец. Мать внушила ей, что нет ничего дурного в обирании убитых, причем не ради пропитания, а для безбедной жизни. Многие закоренелые воры отказались бы от такого промысла.
В период бесконечных феодальных междоусобиц многие деревенские лодыри сделали войну источником существования, и люди свыклись с этим. Когда начиналась война, местные военачальники стали прибегать к услугам подобных типов, щедро вознаграждая их за поджоги вражеских складов, распространение ложных слухов, угон лошадей из неприятельского лагеря. Чаще всего им платили за услуги, но если такой работенки не случалось, война представляла достаточно других возможностей заработать. Можно было обшаривать трупы в поисках ценностей. Иногда попадалась отрубленная голова самурая, и можно было получить награду якобы за убитого собственными руками воина. Одно крупное сражение позволяло бессовестным грабителям безбедно жить чуть ли не год.
В смутное время обыкновенный крестьянин или дровосек могли научиться получать выгоду из кровопролития и людских страданий. Сражение на краю деревни мешало этим простодушным людям работать в поле, но они приспосабливались к обстановке и наловчились жить, как стервятники, за счет убитых, снимая с тех атрибуты земного существования. Профессиональные мародеры строго охраняли свою территорию, чтобы исключить набеги со стороны. Ирония заключалась в том, что мелкий воришка жестоко наказывался, если посягал на территорию более крупного мародера. Те, кто решался нарушить права матерых грабителей, рисковали головой.
Акэми зябко повела плечами.
— Что нам делать? Я знаю, что подручные Тэммы уже идут сюда.
— Не волнуйся! — сказал Такэдзо. — Если они появятся, я сам с ними поговорю.
Когда Такэдзо и Акэми пришли к подножию горы, сумерки уже сгустились над болотом. Кругом была тишина. Дымок от бани змейкой струился над верхушками тростников. Око, закончив вечерний туалет, стояла у задней стены дома. Увидев дочь и Такэдзо, она закричала:
— Акэми, чем вы занимались там так долго?
Голос Око звучал строго. Это мигом отрезвило Акэми, которая до этого рассеянно брела к дому. Девушка нервно реагировала на настроение матери, и та поддерживала эту болезненность, вертела дочерью, как куклой, заставляя повиноваться малейшему жесту или взгляду. Акэми тотчас оставила Такэдзо и, сильно покраснев, вбежала в дом.
На другой день Акэми рассказала матери о Цудзикадзэ Тэмме. Око пришла в ярость.
— Почему ты промолчала вчера? — визжала она и металась как безумная, рвала на себе волосы, вытаскивала из шкафов и сундуков вещи и сваливала их посреди комнаты.
— Матахати, Такэдзо! Помогите, нужно все спрятать!
Матахати сдвинул доску в потолке, которую ему указала Око, и, подтянувшись, пролез в щель. Между стропилами и потолком было очень узкое пространство, там едва можно было повернуться, но его размеры вполне устраивали Око, как, впрочем, и ее покойного мужа. Такэдзо, стоя на скамеечке между матерью и дочерью, передавал вещи наверх Матахати. Если бы Такэдзо не услышал накануне историю Акэми, то его бы поразило разнообразие предметов, который он сейчас увидел.
Такэдзо знал, что мать и дочь уже давно занимаются этим своеобразным ремеслом, но не ожидал, что они успели накопить столько добра. Здесь были кинжал, султан от копья, налокотник от лат, шлем с гербом, миниатюра, походный алтарь, буддийские четки, древко от знамени. Имелось даже лакированное седло, искусно инкрустированное золотом, серебром и перламутром.
В отверстии на потолке показалось озабоченное лицо Матахати.
— Всё, что ли?
— Нет, еще кое-что есть, — ответила Око, убегая в соседнюю комнату. Она возвратилась, неся длинный меч из черного дуба. Такэдзо стал подавать меч Матахати, но тяжесть, изгиб, изумительная пропорциональность меча произвели на него такое впечатление, что он никак не мог выпустить его из рук.
Он робко взглянул на Око.
— Можно я возьму его себе? — спросил он, застенчиво отводя глаза. Он уставился себе под ноги, всем видом показывая, что не заслуживает такого подарка.
— Тебе он действительно нужен? — мягко переспросила Око. В ее голосе прозвучали материнские нотки.
— Да-да, очень!
Око больше не произнесла ни слова, но он понял по ее улыбке, что меч теперь принадлежит ему. Матахати спрыгнул сверху. Он с нежностью и нескрываемой завистью потрогал лезвие меча, вызвав смех Око.
— Мальчик надулся, потому что не получил подарка!
Око постаралась утешить Матахати, отдав ему красивый кожаный кошелек, украшенный агатами, но его это мало утешило. Он не спускал глаз с меча из черного дуба. Кошелек ничуть не утешил его обиды. Когда муж Око был жив, она завела привычку каждый вечер сидеть в лохани с горячей водой, красить лицо и выпивать немного сакэ. Она уделяла внешности много времени, как дорогая гейша. Это была роскошь, непозволительная для простых людей, но Око не хотела расставаться со своими привычками и заставляла Акэми делать то же самое, хотя девушка находила это занятие скучным и бессмысленным. Око хотела не только хорошо жить, но и вечно оставаться молодой.
В тот вечер они сидели вокруг остывающего очага. Око подлила сакэ Матахати и хотела угостить Такэдзо. Он отказался, и Око, вложив чашечку ему в руку, заставила поднести ее к губам.
— Мужчина должен уметь пить, — наставляла она. — Если не можешь, я помогу.
Время от времени Матахати с беспокойством поглядывал на Око. Заметив это, Око стала уделять Такэдзо еще больше внимания. Игриво положив ладонь ему на колено, она замурлыкала любовную песенку. Матахати вышел из себя. Резко повернувшись к Такэдзо, он выдохнул:
— Надо немедленно уходить отсюда! Слова произвели желаемый эффект.
— Куда же? — заикаясь от неожиданности, проговорила Око.
— Назад в Миямото. Там моя мать и невеста.
На мгновение растерявшаяся Око быстро взяла себя в руки. Ее глаза сузились, улыбка застыла, а голос сделался ехидным.
— О, примите мои, извинения за то, что я предоставила вам кров! Если вас ждет дома девушка, то лучше поторопиться. Не смею вас удерживать!
Такэдзо не расставался с мечом из черного дуба. Счастье переполняло его от одного прикосновения к оружию. Время от времени он проводил тыльной стороной меча по ладони, наслаждаясь его совершенными линиями. Такэдзо спал, прижимая меч к себе. Прохладное прикосновение дуба к щеке напоминало ему пол додзё, где он учился фехтованию. Совершенный инструмент смерти и одновременно произведение искусства будил в юноше боевой дух, который он унаследовал от отца.
Такэдзо любил мать, но она покинула его отца и уехала, когда мальчик был совсем маленький, бросив ребенка с Мунисаем, суровым и строгим человеком, который при всем желании не сумел бы избаловать сына. В присутствии отца мальчик всегда чувствовал, себя скованным, никогда не бывая самим собой. Однажды, в девятилетнем возрасте, он так затосковал по материнской ласке, что убежал из дома и отправился пешком в провинцию Харима, где жила его мать. Такэдзо так и не узнал, почему расстались родители, да и вряд ли в детские годы он понял бы их объяснения. Мать вышла замуж за другого самурая и родила от него ребенка.
Добравшись до Харимы, маленький беглец быстро отыскал мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Ему скоро надоело убеждать своего жизнелюбивого друга, и он стал говорить с ним кратко и резко.
— Я не люблю сакэ, — повторял он, — и мне нравится в амбаре. Здесь уютно.
Одиночество все же допекло и Такэдзо. Ему наскучило сидеть одному, и он начал потихоньку сдаваться.
— Вообще-то здесь как, безопасно? — спрашивал он. — Я имею в виду округу. Патрулей не видно? Ты уверен?
После двадцатидневного сидения в амбаре он наконец вышел на волю, словно изнуренный пленник. Его полупрозрачная воскового цвета кожа резко контрастировала со здоровой физиономией загорелого и красного от сакэ друга. Такэдзо посмотрел на чистое голубое небо, с наслаждением потянулся и широко зевнул. Брови его оставались озабоченно сдвинутыми, и тревожное выражение глаз не исчезло.
— Матахати, — сказал он, — мы обременяем посторонних людей. Они многим рискуют, укрывая нас. Нам лучше отправиться восвояси.
— Ты прав, — ответил Матахати, — но через заставы без проверки никого не пропускают. По словам вдовы, дороги на Исэ и Киото перерезаны. Она считает, что нам надо дождаться снега. Это же говорит и девочка. Она уверена, что нам пока следует скрываться здесь, а уж она-то каждый день ходит по окрестностям.
— Спокойной ночи, до завтра!
— Подожди! — остановил ее Матахати. — Почему бы тебе не поболтать с нами?
— Я не могу.
— Почему?
— Мать рассердится.
— Почему ты ее так боишься? Тебе сколько лет?
— Шестнадцать.
— Ты выглядишь моложе.
— Спасибо за любезность.
— А где отец?
— У меня его больше нет.
— Прости. Тогда как же вы живете?
— Мы делаем моксу.
— Зелье, которым прижигают рану?
— Да. Здешняя мокса знаменита. Весной мы срезаем свежие побеги на склонах горы Ибуки, летом сушим их, осенью и зимой готовим моксу. Продаем в Таруи. Люди отовсюду приезжают, чтобы ее купить.
— Тогда вам не так уж нужны мужские руки.
— Если вы обо всем расспросили, то я пойду.
— Одну минуту, — сказал Такэдзо. — Я хочу спросить еще об одном.
— О чем?
— В ту ночь, когда мы пришли к вам, нам встретилась на поле битвы девочка, которая в точности походила на тебя. Это была ты?
Акэми повернулась и открыла дверь.
— Что ты там делала?
Акэми захлопнула дверь. Неровный звон ее колокольчика быстро затих.
ГРЕБЕНЬ
Такэдзо был гораздо выше среднего роста для мужчины его времени. Мускулистый, гибкий, худощавый — словно хороший боевой конь. Губы у него были полные и яркие, а густые черные брови вразлет придавали его облику какое-то особое мужество. Односельчане прозвали его «ребенком тучного года» — так обычно называли детей, которые по облику разительно отличались от остальных. Беззлобное прозвище тем не менее осложняло его отношения со сверстниками, и поэтому доставляло ему немало огорчений в детские годы.
Матахати никогда не имел подобного прозвища, хотя вполне его заслуживал. Коренастый, пониже Такэдзо, круглолицый, с широкой грудью, он производил впечатление весельчака и временами даже шута. Когда он говорил, его слегка выпученные глаза постоянно находились в движении, поэтому шутники, прохаживавшиеся на его счет, обычно сравнивали его с лягушками, которые так громко квакали летними ночами.
— Когда ты говоришь «скрываться», то подразумеваешь питье сакэ у очага?
— Именно так. Ты знаешь, что я сделал? Недавно здесь появились люди Токугавы, которые шныряют в поисках Укиты — он еще не пойман. Я провел этих ублюдков — вышел к ним и поздоровался.
Такэдзо вылупил глаза от изумления, а Матахати закатился хохотом. Насмеявшись, он продолжал:
— Куда безопаснее ходить открыто, нежели хорониться в амбаре, прислушиваясь к шагам снаружи, и потихоньку сходить с ума. Уразумел?
Матахати снова захохотал, а Такэдзо пожал плечами.
— Может, ты и прав. Вероятно, так и надо держаться.
Такэдзо сомневался в правильности решения, но тем не менее перебрался в дом. Око явно нравилось, что у них в доме гости, точнее мужчины, и она делала все, чтобы они чувствовали себя непринужденно. Временами она ставила их в неловкое положение, предлагая то одному, то другому жениться на Акэми. Чаще она обращалась к Матахати, так как Такэдзо или совсем игнорировал предложение, или отшучивался.
Пришло время крепких, ароматных грибов мацутакэ, которых появилось великое множество у подножия сосен. Такэдзо часто собирал их на склоне горы позади дома. Вместе с ним ходила и Акэми, таская корзину от сосны к сосне. Всякий раз, улавливая грибной запах, она по-девичьи звонко кричала:
— Такэдзо, сюда, здесь их уйма!
Находившийся неподалеку Такэдзо неизменно отвечал:
— И у меня их куча!
Сквозь сосновые кроны пробивались косые лучи осеннего солнца. Во влажной тени под деревьями лежал толстый темно-бурый ковер из опавшей хвои. Когда Такэдзо и Акэми садились отдыхать, та поддразнивала его, предлагая сравнить грибную добычу.
— У меня больше! — неизменно отвечал он, и Акэми начинала проверять его корзину.
Тот день ничем не отличался от других.
— Я так и знала, — засмеялась Акэми, по-детски не скрывая своего торжества. Она бесцеремонно склонилась над корзиной Такэдзо: — Набрал кучу поганок!
Акэми выбрасывала из корзины ядовитые грибы и делала это нарочито медленно, так что Такэдзо при всем желании не мог притвориться, будто ничего не замечает, хотя и прикрыл глаза. Она бросала каждый гриб как можно дальше. Закончив, она выпрямилась с довольным видом.
— А теперь посмотри, сколько у меня.
— Уже поздно, — пробормотал Такэдзо, — пошли домой!
— Ты сердишься; потому что проиграл.
Она заскользила вниз по склону, словно фазан, но вдруг замерла, тревожно нахмурившись. Им навстречу через рощу двигался огромный детина. Широкими шагами он шел к хрупкой маленькой девочке, пристально глядя на нее тяжелым взором. Вид у него был устрашающий. Все в нем говорило о том, что этот человек постоянно борется за выживание, что он воинственно и враждебно настроен ко всему на свете. И нависшие кустистые брови, и хищный изгиб верхней губы, и тяжелый меч, и кольчуга, и звериная шкура на плечах доказывали это.
— Акэми, — проревел он, подходя к ней ближе и обнажая в улыбке желтые гнилые зубы.
Лицо Акэми ничего не выражало, кроме ужаса.
— Твоя любезная мамочка дома? — с подчеркнутой издевкой спросил он.
— Да, — пискнула в ответ Акэми.
— Я хотел бы, если ты не возражаешь, кое-что передать ей. Согласна?
Великан говорил преувеличенно вежливо.
— Да.
Его голос зазвучал жестче.
— Скажи ей, что она мне ничего не оставляет и пытается нажиться за моей спиной. Скажи, что скоро приду за своей долей. Ясно?
Акэми не отвечала.
— Она, верно, думает, что я ничего не знаю. Но парень, которому она сбыла барахло, явился ко мне. Могу спорить, что и ты, малышка, не раз хаживала в Сэкигахару, не так ли?
— Нет, нет! — слабо возразила Акэми.
— Ладно! Но ты передай ей мои слова. Если она и дальше будет ловчить, я ее вышвырну отсюда!
Он еще раз взглянул на девочку и направился в сторону болота. Такэдзо, оторвав взгляд от незнакомца, с тревогой посмотрел на Акэми.
— Кто это?
Губы Акэми дрожали:
— Его зовут Цудзикадзэ. Он из деревни Фува, — ответила она еле слышно.
— Он мародерством занимается?
— Да.
— Чем он так рассержен? Акэми не отвечала.
— Я никому не скажу, — успокоил ее Такэдзо. — Не бойся! Напуганная Акэми безуспешно искала слова. Вдруг она бросилась к Такэдзо и взмолилась:
— Обещай, что никому не скажешь!
— Кому я могу сказать? Самураям Токугавы?
— Ты помнишь, как вы ночью кого-то увидели в Сэкигахаре?
— Конечно.
— И до сих пор не поняли, что я там делала?
— Нет, как-то не думал об этом.
— Я воровала там.
Она пристально смотрела на него.
— Воровала?
— После битвы ходила на поле боя и забирала вещи убитых воинов: мечи, украшения с ножен, мешочки для благовоний — все, что можно продать.
Акэми снова взглянула на Такэдзо, ожидая осуждения, но его лицо оставалось бесстрастным.
— Мне было страшно, — вздохнула она и буднично добавила: — Нам — нужны деньги на еду, и мать пришла бы в ярость, откажись я воровать.
Солнце стояло еще высоко. Акэми предложила Такэдзо немного отдохнуть. Сквозь сосновые ветви хорошо был виден дом внизу на болоте. Такэдзо закивал головой, будто разговаривая сам с собой.
— Значит, вся эта история про собирание трав в горах для приготовления моксы выдумана? — спросил он.
— Нет-нет, этим мы тоже занимаемся. У матери остались привычки к роскоши. Мы не смогли бы жить только продажей моксы. Пока отец не умер, у нас был самый большой дом в деревне, вернее в семи деревнях Ибуки. Держали много слуг, и мать всегда носила дорогие вещи.
— Твой отец был купцом?
— О нет! Он был предводителем тамошних разбойников.
Глаза Акэми горели гордостью. Она уже не боялась Такэдзо и откровенно обо всем рассказывала. Ее лицо приняло решительное выражение, она сжимала кулачки, когда говорила.
— Этот Цудзикадзэ Тэмма, которого мы только что встретили, убрал его с дороги. Во всяком случае, все так думают.
— Твоего отца убили?
Молча кивнув, Акэми вдруг расплакалась, и Такэдзо почувствовал, как что-то дрогнуло у него в душе. Поначалу девушка ему не особенно нравилась. Выглядя гораздо младше своих шестнадцати лет, она обычно разговаривала как взрослая женщина, а ее порывистые движения иногда ставили собеседника в тупик. Но когда слезы закапали с ее длинных ресниц, сердце Такэдзо растаяло от жалости. Ему захотелось обнять и защитить ее.
Она не имела ничего общего с девочками из приличных семей. В ее представлении не было более достойного ремесла, чем то, которым занимался ее отец. Мать внушила ей, что нет ничего дурного в обирании убитых, причем не ради пропитания, а для безбедной жизни. Многие закоренелые воры отказались бы от такого промысла.
В период бесконечных феодальных междоусобиц многие деревенские лодыри сделали войну источником существования, и люди свыклись с этим. Когда начиналась война, местные военачальники стали прибегать к услугам подобных типов, щедро вознаграждая их за поджоги вражеских складов, распространение ложных слухов, угон лошадей из неприятельского лагеря. Чаще всего им платили за услуги, но если такой работенки не случалось, война представляла достаточно других возможностей заработать. Можно было обшаривать трупы в поисках ценностей. Иногда попадалась отрубленная голова самурая, и можно было получить награду якобы за убитого собственными руками воина. Одно крупное сражение позволяло бессовестным грабителям безбедно жить чуть ли не год.
В смутное время обыкновенный крестьянин или дровосек могли научиться получать выгоду из кровопролития и людских страданий. Сражение на краю деревни мешало этим простодушным людям работать в поле, но они приспосабливались к обстановке и наловчились жить, как стервятники, за счет убитых, снимая с тех атрибуты земного существования. Профессиональные мародеры строго охраняли свою территорию, чтобы исключить набеги со стороны. Ирония заключалась в том, что мелкий воришка жестоко наказывался, если посягал на территорию более крупного мародера. Те, кто решался нарушить права матерых грабителей, рисковали головой.
Акэми зябко повела плечами.
— Что нам делать? Я знаю, что подручные Тэммы уже идут сюда.
— Не волнуйся! — сказал Такэдзо. — Если они появятся, я сам с ними поговорю.
Когда Такэдзо и Акэми пришли к подножию горы, сумерки уже сгустились над болотом. Кругом была тишина. Дымок от бани змейкой струился над верхушками тростников. Око, закончив вечерний туалет, стояла у задней стены дома. Увидев дочь и Такэдзо, она закричала:
— Акэми, чем вы занимались там так долго?
Голос Око звучал строго. Это мигом отрезвило Акэми, которая до этого рассеянно брела к дому. Девушка нервно реагировала на настроение матери, и та поддерживала эту болезненность, вертела дочерью, как куклой, заставляя повиноваться малейшему жесту или взгляду. Акэми тотчас оставила Такэдзо и, сильно покраснев, вбежала в дом.
На другой день Акэми рассказала матери о Цудзикадзэ Тэмме. Око пришла в ярость.
— Почему ты промолчала вчера? — визжала она и металась как безумная, рвала на себе волосы, вытаскивала из шкафов и сундуков вещи и сваливала их посреди комнаты.
— Матахати, Такэдзо! Помогите, нужно все спрятать!
Матахати сдвинул доску в потолке, которую ему указала Око, и, подтянувшись, пролез в щель. Между стропилами и потолком было очень узкое пространство, там едва можно было повернуться, но его размеры вполне устраивали Око, как, впрочем, и ее покойного мужа. Такэдзо, стоя на скамеечке между матерью и дочерью, передавал вещи наверх Матахати. Если бы Такэдзо не услышал накануне историю Акэми, то его бы поразило разнообразие предметов, который он сейчас увидел.
Такэдзо знал, что мать и дочь уже давно занимаются этим своеобразным ремеслом, но не ожидал, что они успели накопить столько добра. Здесь были кинжал, султан от копья, налокотник от лат, шлем с гербом, миниатюра, походный алтарь, буддийские четки, древко от знамени. Имелось даже лакированное седло, искусно инкрустированное золотом, серебром и перламутром.
В отверстии на потолке показалось озабоченное лицо Матахати.
— Всё, что ли?
— Нет, еще кое-что есть, — ответила Око, убегая в соседнюю комнату. Она возвратилась, неся длинный меч из черного дуба. Такэдзо стал подавать меч Матахати, но тяжесть, изгиб, изумительная пропорциональность меча произвели на него такое впечатление, что он никак не мог выпустить его из рук.
Он робко взглянул на Око.
— Можно я возьму его себе? — спросил он, застенчиво отводя глаза. Он уставился себе под ноги, всем видом показывая, что не заслуживает такого подарка.
— Тебе он действительно нужен? — мягко переспросила Око. В ее голосе прозвучали материнские нотки.
— Да-да, очень!
Око больше не произнесла ни слова, но он понял по ее улыбке, что меч теперь принадлежит ему. Матахати спрыгнул сверху. Он с нежностью и нескрываемой завистью потрогал лезвие меча, вызвав смех Око.
— Мальчик надулся, потому что не получил подарка!
Око постаралась утешить Матахати, отдав ему красивый кожаный кошелек, украшенный агатами, но его это мало утешило. Он не спускал глаз с меча из черного дуба. Кошелек ничуть не утешил его обиды. Когда муж Око был жив, она завела привычку каждый вечер сидеть в лохани с горячей водой, красить лицо и выпивать немного сакэ. Она уделяла внешности много времени, как дорогая гейша. Это была роскошь, непозволительная для простых людей, но Око не хотела расставаться со своими привычками и заставляла Акэми делать то же самое, хотя девушка находила это занятие скучным и бессмысленным. Око хотела не только хорошо жить, но и вечно оставаться молодой.
В тот вечер они сидели вокруг остывающего очага. Око подлила сакэ Матахати и хотела угостить Такэдзо. Он отказался, и Око, вложив чашечку ему в руку, заставила поднести ее к губам.
— Мужчина должен уметь пить, — наставляла она. — Если не можешь, я помогу.
Время от времени Матахати с беспокойством поглядывал на Око. Заметив это, Око стала уделять Такэдзо еще больше внимания. Игриво положив ладонь ему на колено, она замурлыкала любовную песенку. Матахати вышел из себя. Резко повернувшись к Такэдзо, он выдохнул:
— Надо немедленно уходить отсюда! Слова произвели желаемый эффект.
— Куда же? — заикаясь от неожиданности, проговорила Око.
— Назад в Миямото. Там моя мать и невеста.
На мгновение растерявшаяся Око быстро взяла себя в руки. Ее глаза сузились, улыбка застыла, а голос сделался ехидным.
— О, примите мои, извинения за то, что я предоставила вам кров! Если вас ждет дома девушка, то лучше поторопиться. Не смею вас удерживать!
Такэдзо не расставался с мечом из черного дуба. Счастье переполняло его от одного прикосновения к оружию. Время от времени он проводил тыльной стороной меча по ладони, наслаждаясь его совершенными линиями. Такэдзо спал, прижимая меч к себе. Прохладное прикосновение дуба к щеке напоминало ему пол додзё, где он учился фехтованию. Совершенный инструмент смерти и одновременно произведение искусства будил в юноше боевой дух, который он унаследовал от отца.
Такэдзо любил мать, но она покинула его отца и уехала, когда мальчик был совсем маленький, бросив ребенка с Мунисаем, суровым и строгим человеком, который при всем желании не сумел бы избаловать сына. В присутствии отца мальчик всегда чувствовал, себя скованным, никогда не бывая самим собой. Однажды, в девятилетнем возрасте, он так затосковал по материнской ласке, что убежал из дома и отправился пешком в провинцию Харима, где жила его мать. Такэдзо так и не узнал, почему расстались родители, да и вряд ли в детские годы он понял бы их объяснения. Мать вышла замуж за другого самурая и родила от него ребенка.
Добравшись до Харимы, маленький беглец быстро отыскал мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121