— Татуировка сведенная? Такие, слышала, ставят за мокруху… Так ты что, девонька, замочила кого?.. Тебе сколько лет-то?
Наталья растерялась и, не зная, что ответить, опустила глаза.
Рита снова легла и задумчиво покачала головой.
— Ты и впрямь не простая, — изменившимся голосом медленно произнесла она, — а говоришь, ни за что повязали. Не правда. Бог — он все видит…
Солнце село, и камера погрузилась в полумрак, от которого не спасала тусклая лампочка под высоким потолком. Многие обитательницы камеры стали укладываться спать. Лишь небольшая группка женщин сгрудилась возле миниатюрного экрана переносного телевизора, который кому-то передали с воли. Женщины смотрели очередную серию бразильского «мыла», громко делясь впечатлениями и припоминая перипетии предыдущих серий.
— Укладывайся, — Рита отодвинулась к стенке, освобождая Наталье узкую полоску нар. — В СИЗО главное — выспаться. Попадешь на зону, там с этим будет проще. У каждого — своя шконка…
Наталья вдруг с ужасом осознала смысл ее слов. «На зону? — в груди у нее все сжалось и похолодело. — За что? Я не хочу ни на какую зону…» Она представила, каково это — годами жить за колючей проволокой, и комок подступил к горлу.
Стало безумно жалко себя. Сжавшись в комок, она тихо прилегла на бок, и горючие слезы потекли из глаз. «Господи, как я хочу домой, — взмолилась она, обращаясь к всевышнему. — Я же ни в чем не виновата! Да, я совершала дурные поступки, но меня всегда вынуждали к этому. Неужели меня никогда не оставят в покое? Боже, дай мне свободу, больше ни о чем тебя не прошу…»
Рита наклонилась над Натальей и, увидев заплаканные глаза, ласково погладила ее по голове.
— Поплачь, девочка, поплачь… Легче станет… — посоветовала она и отвернулась к стене.
Постепенно все утихло, телевизор выключили. Вскоре прозвенел громкий звонок: наступило время отбоя. Женщины еще какое-то время ворочались, но вскоре одна за другой уснули. Лишь изредка из коридора доносились голоса охранниц и лязг дверных замков. Наталья не заметила, как погрузилась в тревожный сон.
Поначалу она словно со стороны видела себя лежащей на нарах, а затем в ушах явственно раздался шепот ее ненавистной тетки: «Красавица моя, милашка, — ласково шептала Ляля. — Ты создана для любви, и я могу тебе ее подарить. Ты даже не представляешь, какое удовольствие тебя ждет… Никто не станет вторгаться в твое тело, я только буду нежно гладить тебя, мы станем тереться друг о друга…»
«Этот ужас закончится когда-нибудь или нет?» — промелькнуло у Натальи в голове, и тут она ощутила прикосновение чьей-то руки к своим волосам.
Открыла глаза, но сон не отпускал. Сделав усилие над собой, она резко обернулась и увидела совсем близко лицо Риты.
— Успокойся, дурашка… — ласково шептала та, поглаживая Наталью по гoлoвe. Глаза ее лихорадочно блестели. — Иди ко мне, моя красавица…
Наталья почувствовала, как рука женщины скользнула вниз по ее телу и горячие пальцы проникли между ее ног. Она, передернувшись от гадливости, с ненавистью влепила лесбиянке пощечину.
— Отстань от меня, змея! — закричала она, соскакивая на холодный бетонный пол.
— Ах вот ты как?! — Глаза Риты налились кровью, а лицо искривила гримаса ненависти. — Грязная мужицкая шлюха… Потаскуха и мокрушница! — Она сама вскочила и вцепилась Наталье в волосы.
— Отпусти меня1 — крикнула та, извиваясь от боли. Но лесбиянка не собиралась отступать — стала накручивать волосы девушки себе на руку. У Натальи потемнело в глазах. Не в силах вырваться, она насколько возможно отвела ногу и ударила мучительницу в пах. Рита взвизгнула, отпустила ее и переломилась пополам, но тут же, распрямившись, растопырила пальцы и с яростным воплем пошла в новую атаку.
Ногтями расцарапав девушке лицо, она схватила ее за горло и принялась душить. Наталья захрипела, но у нее хватило сил ткнуть своей пятерней в глаза нападавшей. Рита отпрянула, чтобы, переведя дух, снова наброситься на упрямицу.
Их крики и возня разбудили всех сокамерниц. Одна из женщин метнулась к двери и стала колотить в нее, призывая на помощь.
В коридоре раздались быстрые шаги. Ключ повернулся в замке, тяжелая дверь отворилась, и в камеру влетели несколько разъяренных охранниц с резиновыми дубинками в руках. Не разбираясь, кто прав, а кто виноват, они стали наносить хлесткие, жгучие удары налево и направо.
Дерущихся разняли и начали методично избивать не только дубинками, но и ногами. После продолжительной экзекуции Наталью рывком поставили на ноги, с заломленными за спину руками выволокли из камеры, потащили по бесконечным коридорам, спустили вниз по металлической лестнице и швырнули в карцер. Это был абсолютно пустой каменный мешок — ни нар, ни табурета, никакой подстилки.
При падении Наталья больно ударилась головой об осклизлый бетон и впала в беспамятство.
Глава 20
— Так, Леня, — вваливаясь в прихожую, с порога сообщил Федор Михайлюк, — бабки я припрятал.
— Где? — спросил тот.
— Много будешь знать… — Федор не договорил и принялся стягивать ботинки.
— Скоро состарюсь? — мощная фигура младшего брата появилась в дверном проеме, заслоняя свет.
— Нет, — усмехнулся Федор, — это уже устарело. Сейчас говорят иначе. — Но не стал уточнять, как именно. — Где Вдова?
— На телефонные звонки не отвечает, — развел руками Леня. — Я уже задолбался ее номер набирать.
— Попробуй еще.
Тот взял телефонную трубку и принялся нажимать кнопки. Какое-то время слушал гудки, после чего положил трубку на место.
— Никого. Федор сплюнул.
— Где это чертова сучка? — с досадой ругнулся он. — Ладно, попробуем выловить возле театра. Не нравится мне все это, Леня, не нравится… У нее, похоже, нервы сдали. Боюсь, могла расколоться.
— Да мы ее… — Леня сделал недвусмысленный жест руками.
— Как бы не было слишком поздно, — закуривая, сказал Федор. — Что там у нас со временем? Пятый час?.. Свари-ка мне кофейку и собирайся. Поедем.
В начале шестого они, сидя в машине, уже дежурили у входа в театр. У служебного подъезда было пусто.
— Театр-то хоть сегодня работает?
— А я почем знаю? Может, у них это… театральный сезон закончился? Или как там это называется?
— Так ты у нас, Леня, эрудит, оказывается. — Федор снисходительно посмотрел на брата, хмыкнул, потом вдруг разразился матом. — Сходи, поинтересуйся на вахте. Может, мы действительно зря ее ждем.
Леня нехотя вышел из машины, поднялся по ступеням и исчез за высокой стеклянной дверью в массивном дубовом обрамлении.
— Нет сегодня никакого спектакля, — объявил Михайлюк-младший, вернувшись минут через пятнадцать.
— Чего ж ты там столько времени делал?
— Да бабка-вахтерша задолбала, трепалась — не остановить.
— Что ж теперь делать? — Федор почесал в затылке. — Найди-ка где-нибудь телефон-автомат и позвони ей еще раз.
— Тут такое дело… — Леня. поерзал на сиденье. — Бабка сказала, что пропала куда-то Наталья Мазурова. Два дня в театре не появлялась, и ни слуху от нее, ни духу.
Решение Федор принял мгновенно.
— Поехали к ней домой, посмотрим, что там делается.
— Как же мы к ней попадем? У тебя ключи есть?
Федор многозначительно усмехнулся:
— Забыл, кто я?
* * *
Камера для допросов отличалась от карцера только тем, что была побольше и посуше. В центре стояли стол со стулом и привинченный к полу металлический табурет напротив. На табурете сидела Наталья.
Ее била мелкая дрожь, переходившая в судороги. Лицо напоминало маску персонажа из кинематографического триллера: правую скулу украшал огромный синяк, лоб — широкая ссадина, щеки и шея были расцарапаны.
Старостин, расположившись напротив, спокойно раскрыл папку с бумагами и, словно не замечая состояния подозреваемой, бесстрастно поинтересовался:
— Как спалось?
— Пошел ты!.. — едва слышно прошептала Наталья опухшими и потрескавшимися до крови губами.
— Что-что? Я не ослышался? — поднял брови следователь. — Вы меня изволили куда-то послать? Знаете, чем это грозит? По-моему, вам понравился карцер.
— Во всяком случае, там не будет этой сволочи, — криво усмехнулась Наталья.
— Вы про меня?
— Нет. Я про воровку.
— Зря вы так. Лучше на себя посмотрите. Я тут поинтересовался… Ваша сокамерница сидит за воровство, причем она соблюдает законы чести — ворует только у… — Он не нашелся, что сказать.
— Воров, — с усмешкой подсказала Наталья.
— Вот именно. А у вас положеньице намного серьезнее… Таких, простите за выражение, существ, как вы и ваш сообщник, даже людьми назвать нельзя…
— Господи, какой еще сообщник?.. — утомленно проговорила Наталья.
— А вот это я и хочу от вас, узнать. — Следователь достал из кармана ручку и принялся расписывать ее на сложенном вдвое листке бумаги. — Я прекрасно понимаю, что одной вам вряд ли удалось бы совершить столь чудовищные преступления: просто силенок маловато. Но вдвоем с мужчиной это не большая проблема. Да и жертвы — тщедушные алкоголички. Какое они могут оказать сопротивление?
«Опять он за старое», — подумала Наталья.
— Ну, так вы назовете имя и фамилию вашего Дружка?
— Которого? — усмехнулась Мазурова. — У меня их много…
— Все ваши дружки меня не интересуют. Мне нужен только тот, с которым вы образовали преступный союз.
— Союз? Слово-то какое.
— Ну, так я жду. — Старостин поднес ручку к чистому листу и нетерпеливо постучал по нему. — Вы назовете его имя? Сразу должен предупредить, что это облегчит вашу незавидную участь. Помощь следствию зачтется вам на суде.
«По-моему, у него проблемы с профпригодностью…»
— Моя причастность к этим убийствам, которую вы пытаетесь доказать, а также мой мифический сообщник — все это продукт вашего воображения, — с сарказмом заявила Наталья.
— Так… Значит, вы отказываетесь нам помочь. — Старостин нервно бросил ручку и откинулся на спинку стула. — Хорошо, поговорим на отвлеченные темы.
— Это вы о чем?
— Ну, например, какая вам нравится музыка? Только честно. Я ведь сразу замечу, если вы будете говорить не правду.
— Ну что ж, если честно, — Наталья ненадолго задумалась, — «Травиата»
Джузеппе. Верди. Сюжет, конечно, высосан из пальца, но музыка и арии бесподобны. Люблю «Кармен» Бизе…
— А что-нибудь более легкое?
— Не знаю. — Наталья пожала плечами. — Раньше слушала рок-музыку, а теперь не слушаю. Люблю хороший джаз, блюз…
— Так-так, — Старостин постучал пальцами по столу, — а марши вам не нравятся?
— Какие еще марши?
— Ну, например, немецкие марши времен Второй мировой войны.
Наталья презрительно посмотрела на следователя.
— Это музыка для гомосексуалистов.
— Для гомосексуалистов, говорите? А у вас, случайно, нет отклонений в смысле половой ориентации?
Вместо ответа Наталья демонстративно отвернулась.
— А я ведь не зря об этом спросил. Тетушка-то ваша того… известная в Калининграде лесбиянка. А вы с ней не один год вместе прожили, выросли, можно сказать, у нее на руках.
Наталья первый раз за все время их отношений с интересом посмотрела на Старостина.
— Шила в мешке не утаишь, — продолжал следователь. — Мне известно, что однажды она приставала к вам, и вы ее так сильно толкнули, что дело дошло до реанимации. Но ведь, оправившись, заявлять-то она на вас не стала. Значит, было что-то такое между вами?..
«Не стала заявлять?» — оторопела Наталья. И тут ее осенила догадка: значит, Федор Михайлюк соврал! Ляля жива, и никто не собирается преследовать ее, Наталью Мазурову, за то, что произошло в тот проклятый вечер.
«Какая же ты сволочь, дядя Федор! Тебе все было известно… А ты, гад, на крючок меня посадил! Я никого не убивала! Кроме этих чертовых разводок, за мною ничего нет».
Наталья воспрянула духом. Старостин, внимательно наблюдавший за девушкой, был озадачен переменой, которая внезапно произошла в ее облике: она распрямила плечи, гордо подняла голову, даже следы побоев на лице, казалось, побледнели.
— Послушайте, гражданин следователь, — сказала она твердым голосом, — единственное, что вы в этой ситуации можете сделать не в ущерб себе, — немедленно освободить меня. Я никого не убивала. Ни одному суду вы не сможете доказать моей вины, потому что у вас на меня ничего нет. А нет у вас на меня ничего потому, что я невиновна. Я знаю, что за свои ошибки вы ответственности не несете, и вам плевать, сколько времени невинные люди проведут в тюрьме — день или неделю, месяц или год… Но когда-то же должна в вас заговорить совесть!
«Дядя Федя мне за все заплатит, подонок. Вот только бы поскорее выбраться отсюда…»
Наталья прекрасно понимала: чтобы выйти отсюда, ей не следует грубить сидящей перед нею блеклой личности с явно выраженным комплексом мужской неполноценности. Ей скорее надо бы в очередной раз использовать все свое обаяние, безошибочно действующее на мужчин, и заставить его сделать то, чего хочет она, а не он. Но отвращение, которое вызывал у нее альбинос, и злость за все унижения, которые он заставил ее пережить, не позволяли ей сменить тактику.
Она понимала, что прет на рожон, но ничего не могла с собой поделать.
Старостин, который с нарастающей яростью выслушал ее тираду, прищурился и процедил сквозь зубы:
— Что ж, я вижу, вы не желаете помогать следствию. Вы об этом пожалеете, гражданка Мазурова. Вы меня еще не знаете. Я из тех, кто всегда доводит дело до конца. И если я взялся доказать вашу вину, то сделаю это рано или поздно. Даже если мне придется выпустить вас, покоя я вам не обещаю. Вы будете денно и нощно чувствовать мое присутствие, будете бояться меня, потому что никогда не узнаете, рядом я или нет, А пока, — он ехидно усмехнулся, — по закону у меня есть еще два дня, которые вы проведете в той же самой камере. И две ночи… — Старостин впился в Наталью своими колючими глазками в красных обводах вокруг розоватого белка.
Свернув с широкой проезжей части, автомобиль въехал во двор. Возле подъезда Натальи стояла милицейская машина.
— Не нравится мне все это… — задумчиво произнес Михайлюк-старший и закурил.
Они подождали полчаса, но машина не отъезжала.
— Тут, я смотрю, можно до ночи куковать, — уже в раздражении сказал Федор и повернулся к брату. — Сходи посмотри, что там делается. Лифтом не пользуйся, пройдись пешком. Глянь на ее квартиру. Если все тихо, задержись на минуту и прислушайся, что там за дверью.
— Как это — прислушайся? А вдруг там засада?
— Сделай вид, что просто разглядываешь номера на дверях соседних квартир.
— А потом что?
— Потом — поднимайся выше, а уже оттуда спустишься на лифте.
— А если меня повяжут? — не унимался Михайлюк-младший.
— Не повяжут, — успокоил его Федор. — Если что — говори, друга ищешь, с которым накануне вместе пили.
— А если они не поверят?
— Я сказал — иди! — рассвирепел Федор. — Если что — сам с ними разберусь, понял?
Глядя на «воронок», Леня опасливо мялся.
— Ну! Быстро! Одна нога здесь, другая — там. Леня нехотя выбрался из машины. Войдя в подъезд, он услышал негромкие голоса. Это еще больше насторожило его, и он ступал по лестнице с осторожностью сапера на минном поле.
:
Поднявшись на площадку, где была квартира Натальи, он увидел старушек соседок, громко обсуждающих происходящее; дверь в квартиру Натальи стояла нараспашку, а внутри неторопливо расхаживали люди в милицейской форме, перетряхивая одежду, висящую в коридоре, рыская по шкафам и выдвижным ящикам тумбочек.
От неожиданности Леня чуть не рванул бегом вниз, но, припомнив слова брата, заставил себя подняться еще на один этаж и вызвал лифт. К машине он подбежал весь в испарине.
— Там полная хата ментов, — сообщил он брату. — Все вверх дном.
— Понятно… — Федор вышвырнул дымящийся окурок через открытое окошко.
— Значит, ее замели.
Он пригнулся и, обхватив голову руками, надолго задумался. Решение, которое он принял, далось ему нелегко.
— Так, Леня, — резко распрямившись, сказал Федор, — нечего нам в Москве больше делать. Придется сматывать удочки.
На лице младшего брата отразилась глубокая тоска, но оспаривать решение Федора он не решился. Только поинтересовался упавшим голосом:
— Что, домой поедем?
— Э нет! Только не домой, — усмехнулся Федор и потрепал брата по плечу.
— Не грусти. Домой нам никак нельзя. Во-первых, найдут сразу, во-вторых, у нас деньжищ — куры не клюют. С такими бабками мы с тобой где угодно поселиться можем. Хоть на берегу моря…
Леня повеселел.
— Слышь, а что? Давай точно махнем…
— Погоди, — оборвал его брат, — нельзя так просто сваливать. Надо все концы обрубить.
— Ты о чем?
— А то не понимаешь? До Черной вдовы нам не дотянуться. А вот Цыгарь…
Леня недоуменно пожал плечами.
— Цыгарь — нормальный пацан. Он будет молчать:
— С этим есть проблемы. — Старший брат был непреклонен. — Может, он и будет молчать, да только кто за это поручится? И потом, слишком дорого нам его молчание обойдется. Ты что, хочешь ему сто штук отдать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Наталья растерялась и, не зная, что ответить, опустила глаза.
Рита снова легла и задумчиво покачала головой.
— Ты и впрямь не простая, — изменившимся голосом медленно произнесла она, — а говоришь, ни за что повязали. Не правда. Бог — он все видит…
Солнце село, и камера погрузилась в полумрак, от которого не спасала тусклая лампочка под высоким потолком. Многие обитательницы камеры стали укладываться спать. Лишь небольшая группка женщин сгрудилась возле миниатюрного экрана переносного телевизора, который кому-то передали с воли. Женщины смотрели очередную серию бразильского «мыла», громко делясь впечатлениями и припоминая перипетии предыдущих серий.
— Укладывайся, — Рита отодвинулась к стенке, освобождая Наталье узкую полоску нар. — В СИЗО главное — выспаться. Попадешь на зону, там с этим будет проще. У каждого — своя шконка…
Наталья вдруг с ужасом осознала смысл ее слов. «На зону? — в груди у нее все сжалось и похолодело. — За что? Я не хочу ни на какую зону…» Она представила, каково это — годами жить за колючей проволокой, и комок подступил к горлу.
Стало безумно жалко себя. Сжавшись в комок, она тихо прилегла на бок, и горючие слезы потекли из глаз. «Господи, как я хочу домой, — взмолилась она, обращаясь к всевышнему. — Я же ни в чем не виновата! Да, я совершала дурные поступки, но меня всегда вынуждали к этому. Неужели меня никогда не оставят в покое? Боже, дай мне свободу, больше ни о чем тебя не прошу…»
Рита наклонилась над Натальей и, увидев заплаканные глаза, ласково погладила ее по голове.
— Поплачь, девочка, поплачь… Легче станет… — посоветовала она и отвернулась к стене.
Постепенно все утихло, телевизор выключили. Вскоре прозвенел громкий звонок: наступило время отбоя. Женщины еще какое-то время ворочались, но вскоре одна за другой уснули. Лишь изредка из коридора доносились голоса охранниц и лязг дверных замков. Наталья не заметила, как погрузилась в тревожный сон.
Поначалу она словно со стороны видела себя лежащей на нарах, а затем в ушах явственно раздался шепот ее ненавистной тетки: «Красавица моя, милашка, — ласково шептала Ляля. — Ты создана для любви, и я могу тебе ее подарить. Ты даже не представляешь, какое удовольствие тебя ждет… Никто не станет вторгаться в твое тело, я только буду нежно гладить тебя, мы станем тереться друг о друга…»
«Этот ужас закончится когда-нибудь или нет?» — промелькнуло у Натальи в голове, и тут она ощутила прикосновение чьей-то руки к своим волосам.
Открыла глаза, но сон не отпускал. Сделав усилие над собой, она резко обернулась и увидела совсем близко лицо Риты.
— Успокойся, дурашка… — ласково шептала та, поглаживая Наталью по гoлoвe. Глаза ее лихорадочно блестели. — Иди ко мне, моя красавица…
Наталья почувствовала, как рука женщины скользнула вниз по ее телу и горячие пальцы проникли между ее ног. Она, передернувшись от гадливости, с ненавистью влепила лесбиянке пощечину.
— Отстань от меня, змея! — закричала она, соскакивая на холодный бетонный пол.
— Ах вот ты как?! — Глаза Риты налились кровью, а лицо искривила гримаса ненависти. — Грязная мужицкая шлюха… Потаскуха и мокрушница! — Она сама вскочила и вцепилась Наталье в волосы.
— Отпусти меня1 — крикнула та, извиваясь от боли. Но лесбиянка не собиралась отступать — стала накручивать волосы девушки себе на руку. У Натальи потемнело в глазах. Не в силах вырваться, она насколько возможно отвела ногу и ударила мучительницу в пах. Рита взвизгнула, отпустила ее и переломилась пополам, но тут же, распрямившись, растопырила пальцы и с яростным воплем пошла в новую атаку.
Ногтями расцарапав девушке лицо, она схватила ее за горло и принялась душить. Наталья захрипела, но у нее хватило сил ткнуть своей пятерней в глаза нападавшей. Рита отпрянула, чтобы, переведя дух, снова наброситься на упрямицу.
Их крики и возня разбудили всех сокамерниц. Одна из женщин метнулась к двери и стала колотить в нее, призывая на помощь.
В коридоре раздались быстрые шаги. Ключ повернулся в замке, тяжелая дверь отворилась, и в камеру влетели несколько разъяренных охранниц с резиновыми дубинками в руках. Не разбираясь, кто прав, а кто виноват, они стали наносить хлесткие, жгучие удары налево и направо.
Дерущихся разняли и начали методично избивать не только дубинками, но и ногами. После продолжительной экзекуции Наталью рывком поставили на ноги, с заломленными за спину руками выволокли из камеры, потащили по бесконечным коридорам, спустили вниз по металлической лестнице и швырнули в карцер. Это был абсолютно пустой каменный мешок — ни нар, ни табурета, никакой подстилки.
При падении Наталья больно ударилась головой об осклизлый бетон и впала в беспамятство.
Глава 20
— Так, Леня, — вваливаясь в прихожую, с порога сообщил Федор Михайлюк, — бабки я припрятал.
— Где? — спросил тот.
— Много будешь знать… — Федор не договорил и принялся стягивать ботинки.
— Скоро состарюсь? — мощная фигура младшего брата появилась в дверном проеме, заслоняя свет.
— Нет, — усмехнулся Федор, — это уже устарело. Сейчас говорят иначе. — Но не стал уточнять, как именно. — Где Вдова?
— На телефонные звонки не отвечает, — развел руками Леня. — Я уже задолбался ее номер набирать.
— Попробуй еще.
Тот взял телефонную трубку и принялся нажимать кнопки. Какое-то время слушал гудки, после чего положил трубку на место.
— Никого. Федор сплюнул.
— Где это чертова сучка? — с досадой ругнулся он. — Ладно, попробуем выловить возле театра. Не нравится мне все это, Леня, не нравится… У нее, похоже, нервы сдали. Боюсь, могла расколоться.
— Да мы ее… — Леня сделал недвусмысленный жест руками.
— Как бы не было слишком поздно, — закуривая, сказал Федор. — Что там у нас со временем? Пятый час?.. Свари-ка мне кофейку и собирайся. Поедем.
В начале шестого они, сидя в машине, уже дежурили у входа в театр. У служебного подъезда было пусто.
— Театр-то хоть сегодня работает?
— А я почем знаю? Может, у них это… театральный сезон закончился? Или как там это называется?
— Так ты у нас, Леня, эрудит, оказывается. — Федор снисходительно посмотрел на брата, хмыкнул, потом вдруг разразился матом. — Сходи, поинтересуйся на вахте. Может, мы действительно зря ее ждем.
Леня нехотя вышел из машины, поднялся по ступеням и исчез за высокой стеклянной дверью в массивном дубовом обрамлении.
— Нет сегодня никакого спектакля, — объявил Михайлюк-младший, вернувшись минут через пятнадцать.
— Чего ж ты там столько времени делал?
— Да бабка-вахтерша задолбала, трепалась — не остановить.
— Что ж теперь делать? — Федор почесал в затылке. — Найди-ка где-нибудь телефон-автомат и позвони ей еще раз.
— Тут такое дело… — Леня. поерзал на сиденье. — Бабка сказала, что пропала куда-то Наталья Мазурова. Два дня в театре не появлялась, и ни слуху от нее, ни духу.
Решение Федор принял мгновенно.
— Поехали к ней домой, посмотрим, что там делается.
— Как же мы к ней попадем? У тебя ключи есть?
Федор многозначительно усмехнулся:
— Забыл, кто я?
* * *
Камера для допросов отличалась от карцера только тем, что была побольше и посуше. В центре стояли стол со стулом и привинченный к полу металлический табурет напротив. На табурете сидела Наталья.
Ее била мелкая дрожь, переходившая в судороги. Лицо напоминало маску персонажа из кинематографического триллера: правую скулу украшал огромный синяк, лоб — широкая ссадина, щеки и шея были расцарапаны.
Старостин, расположившись напротив, спокойно раскрыл папку с бумагами и, словно не замечая состояния подозреваемой, бесстрастно поинтересовался:
— Как спалось?
— Пошел ты!.. — едва слышно прошептала Наталья опухшими и потрескавшимися до крови губами.
— Что-что? Я не ослышался? — поднял брови следователь. — Вы меня изволили куда-то послать? Знаете, чем это грозит? По-моему, вам понравился карцер.
— Во всяком случае, там не будет этой сволочи, — криво усмехнулась Наталья.
— Вы про меня?
— Нет. Я про воровку.
— Зря вы так. Лучше на себя посмотрите. Я тут поинтересовался… Ваша сокамерница сидит за воровство, причем она соблюдает законы чести — ворует только у… — Он не нашелся, что сказать.
— Воров, — с усмешкой подсказала Наталья.
— Вот именно. А у вас положеньице намного серьезнее… Таких, простите за выражение, существ, как вы и ваш сообщник, даже людьми назвать нельзя…
— Господи, какой еще сообщник?.. — утомленно проговорила Наталья.
— А вот это я и хочу от вас, узнать. — Следователь достал из кармана ручку и принялся расписывать ее на сложенном вдвое листке бумаги. — Я прекрасно понимаю, что одной вам вряд ли удалось бы совершить столь чудовищные преступления: просто силенок маловато. Но вдвоем с мужчиной это не большая проблема. Да и жертвы — тщедушные алкоголички. Какое они могут оказать сопротивление?
«Опять он за старое», — подумала Наталья.
— Ну, так вы назовете имя и фамилию вашего Дружка?
— Которого? — усмехнулась Мазурова. — У меня их много…
— Все ваши дружки меня не интересуют. Мне нужен только тот, с которым вы образовали преступный союз.
— Союз? Слово-то какое.
— Ну, так я жду. — Старостин поднес ручку к чистому листу и нетерпеливо постучал по нему. — Вы назовете его имя? Сразу должен предупредить, что это облегчит вашу незавидную участь. Помощь следствию зачтется вам на суде.
«По-моему, у него проблемы с профпригодностью…»
— Моя причастность к этим убийствам, которую вы пытаетесь доказать, а также мой мифический сообщник — все это продукт вашего воображения, — с сарказмом заявила Наталья.
— Так… Значит, вы отказываетесь нам помочь. — Старостин нервно бросил ручку и откинулся на спинку стула. — Хорошо, поговорим на отвлеченные темы.
— Это вы о чем?
— Ну, например, какая вам нравится музыка? Только честно. Я ведь сразу замечу, если вы будете говорить не правду.
— Ну что ж, если честно, — Наталья ненадолго задумалась, — «Травиата»
Джузеппе. Верди. Сюжет, конечно, высосан из пальца, но музыка и арии бесподобны. Люблю «Кармен» Бизе…
— А что-нибудь более легкое?
— Не знаю. — Наталья пожала плечами. — Раньше слушала рок-музыку, а теперь не слушаю. Люблю хороший джаз, блюз…
— Так-так, — Старостин постучал пальцами по столу, — а марши вам не нравятся?
— Какие еще марши?
— Ну, например, немецкие марши времен Второй мировой войны.
Наталья презрительно посмотрела на следователя.
— Это музыка для гомосексуалистов.
— Для гомосексуалистов, говорите? А у вас, случайно, нет отклонений в смысле половой ориентации?
Вместо ответа Наталья демонстративно отвернулась.
— А я ведь не зря об этом спросил. Тетушка-то ваша того… известная в Калининграде лесбиянка. А вы с ней не один год вместе прожили, выросли, можно сказать, у нее на руках.
Наталья первый раз за все время их отношений с интересом посмотрела на Старостина.
— Шила в мешке не утаишь, — продолжал следователь. — Мне известно, что однажды она приставала к вам, и вы ее так сильно толкнули, что дело дошло до реанимации. Но ведь, оправившись, заявлять-то она на вас не стала. Значит, было что-то такое между вами?..
«Не стала заявлять?» — оторопела Наталья. И тут ее осенила догадка: значит, Федор Михайлюк соврал! Ляля жива, и никто не собирается преследовать ее, Наталью Мазурову, за то, что произошло в тот проклятый вечер.
«Какая же ты сволочь, дядя Федор! Тебе все было известно… А ты, гад, на крючок меня посадил! Я никого не убивала! Кроме этих чертовых разводок, за мною ничего нет».
Наталья воспрянула духом. Старостин, внимательно наблюдавший за девушкой, был озадачен переменой, которая внезапно произошла в ее облике: она распрямила плечи, гордо подняла голову, даже следы побоев на лице, казалось, побледнели.
— Послушайте, гражданин следователь, — сказала она твердым голосом, — единственное, что вы в этой ситуации можете сделать не в ущерб себе, — немедленно освободить меня. Я никого не убивала. Ни одному суду вы не сможете доказать моей вины, потому что у вас на меня ничего нет. А нет у вас на меня ничего потому, что я невиновна. Я знаю, что за свои ошибки вы ответственности не несете, и вам плевать, сколько времени невинные люди проведут в тюрьме — день или неделю, месяц или год… Но когда-то же должна в вас заговорить совесть!
«Дядя Федя мне за все заплатит, подонок. Вот только бы поскорее выбраться отсюда…»
Наталья прекрасно понимала: чтобы выйти отсюда, ей не следует грубить сидящей перед нею блеклой личности с явно выраженным комплексом мужской неполноценности. Ей скорее надо бы в очередной раз использовать все свое обаяние, безошибочно действующее на мужчин, и заставить его сделать то, чего хочет она, а не он. Но отвращение, которое вызывал у нее альбинос, и злость за все унижения, которые он заставил ее пережить, не позволяли ей сменить тактику.
Она понимала, что прет на рожон, но ничего не могла с собой поделать.
Старостин, который с нарастающей яростью выслушал ее тираду, прищурился и процедил сквозь зубы:
— Что ж, я вижу, вы не желаете помогать следствию. Вы об этом пожалеете, гражданка Мазурова. Вы меня еще не знаете. Я из тех, кто всегда доводит дело до конца. И если я взялся доказать вашу вину, то сделаю это рано или поздно. Даже если мне придется выпустить вас, покоя я вам не обещаю. Вы будете денно и нощно чувствовать мое присутствие, будете бояться меня, потому что никогда не узнаете, рядом я или нет, А пока, — он ехидно усмехнулся, — по закону у меня есть еще два дня, которые вы проведете в той же самой камере. И две ночи… — Старостин впился в Наталью своими колючими глазками в красных обводах вокруг розоватого белка.
Свернув с широкой проезжей части, автомобиль въехал во двор. Возле подъезда Натальи стояла милицейская машина.
— Не нравится мне все это… — задумчиво произнес Михайлюк-старший и закурил.
Они подождали полчаса, но машина не отъезжала.
— Тут, я смотрю, можно до ночи куковать, — уже в раздражении сказал Федор и повернулся к брату. — Сходи посмотри, что там делается. Лифтом не пользуйся, пройдись пешком. Глянь на ее квартиру. Если все тихо, задержись на минуту и прислушайся, что там за дверью.
— Как это — прислушайся? А вдруг там засада?
— Сделай вид, что просто разглядываешь номера на дверях соседних квартир.
— А потом что?
— Потом — поднимайся выше, а уже оттуда спустишься на лифте.
— А если меня повяжут? — не унимался Михайлюк-младший.
— Не повяжут, — успокоил его Федор. — Если что — говори, друга ищешь, с которым накануне вместе пили.
— А если они не поверят?
— Я сказал — иди! — рассвирепел Федор. — Если что — сам с ними разберусь, понял?
Глядя на «воронок», Леня опасливо мялся.
— Ну! Быстро! Одна нога здесь, другая — там. Леня нехотя выбрался из машины. Войдя в подъезд, он услышал негромкие голоса. Это еще больше насторожило его, и он ступал по лестнице с осторожностью сапера на минном поле.
:
Поднявшись на площадку, где была квартира Натальи, он увидел старушек соседок, громко обсуждающих происходящее; дверь в квартиру Натальи стояла нараспашку, а внутри неторопливо расхаживали люди в милицейской форме, перетряхивая одежду, висящую в коридоре, рыская по шкафам и выдвижным ящикам тумбочек.
От неожиданности Леня чуть не рванул бегом вниз, но, припомнив слова брата, заставил себя подняться еще на один этаж и вызвал лифт. К машине он подбежал весь в испарине.
— Там полная хата ментов, — сообщил он брату. — Все вверх дном.
— Понятно… — Федор вышвырнул дымящийся окурок через открытое окошко.
— Значит, ее замели.
Он пригнулся и, обхватив голову руками, надолго задумался. Решение, которое он принял, далось ему нелегко.
— Так, Леня, — резко распрямившись, сказал Федор, — нечего нам в Москве больше делать. Придется сматывать удочки.
На лице младшего брата отразилась глубокая тоска, но оспаривать решение Федора он не решился. Только поинтересовался упавшим голосом:
— Что, домой поедем?
— Э нет! Только не домой, — усмехнулся Федор и потрепал брата по плечу.
— Не грусти. Домой нам никак нельзя. Во-первых, найдут сразу, во-вторых, у нас деньжищ — куры не клюют. С такими бабками мы с тобой где угодно поселиться можем. Хоть на берегу моря…
Леня повеселел.
— Слышь, а что? Давай точно махнем…
— Погоди, — оборвал его брат, — нельзя так просто сваливать. Надо все концы обрубить.
— Ты о чем?
— А то не понимаешь? До Черной вдовы нам не дотянуться. А вот Цыгарь…
Леня недоуменно пожал плечами.
— Цыгарь — нормальный пацан. Он будет молчать:
— С этим есть проблемы. — Старший брат был непреклонен. — Может, он и будет молчать, да только кто за это поручится? И потом, слишком дорого нам его молчание обойдется. Ты что, хочешь ему сто штук отдать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37