Даже при том, что за время пребывания на всяких там Мартиниках свежеиспеченная мадемуазель подмосковного производства прилично загорела, она все-таки смотрелась белым человеком. Тем более что волосья у нее на здешнем солнышке дошли до лимонно-золотистого оттенка.— Я думаю, что вам не помешает принять душ, — деликатно сообщила Марсела Ленке, открывая перед ней дверь каюты, где в свое время проживали «лесбиянки» Синди и Мэри. — Во что переодеться, найдете вон в том шкафчике. И постарайтесь не опоздать к ленчу. Сегодня у нас будет великолепное мороженое.Ленка приняла эти наставления с тем же энтузиазмом, с каким Россия — рекомендации Международного валютного фонда. Хреново, унизительно, но что сделаешь?Едва за Ленкой закрылась дверь, как Марсела прошептала мне на ухо:— Тебе тоже надо отмыться, греховодник! И я сама сделаю это!Не знаю, смог бы я чего-нибудь, не жравши-то, но проверять это дело экспериментально, слава Аллаху, не пришлось.Тю-лю-лю-лю!Я мысленно поблагодарил изобретателей спутниковых телефонов. Аппаратик запищал прямо из чехольчика на пояске Марселиных шортов.— Алло! — отозвалась хозяйка «Cooper shipping industries». — Хай, Энди! У тебя опять проблемы? Хорошо, я даю тебе три минуты, можешь излагать суть. Так… Приятно слышать. Какой осел это сделал? Гнать в шею и вычесть стоимость этой партии. Энди, я не предлагаю вариантов. Это окончательное решение. О'кей, я позвоню тебе через десять минут.Конечно, я немного боялся, что ей захочется посвятить эти десять минут мне. Но экс-проститутка высшего качества уже не могла отвлечься от своего крутого бизнеса.— К сожалению, — проворчала она, — мне надо немного поработать. Ты еще не забыл, где тут наша каюта?— Нет, — сказал я, указывая на дверь, за которой у нас все произошло в первый раз. Там же, однако, все в первый раз получилось и с Соледад. И с обеими вместе там тоже было в первый раз.— Правильно, — порадовалась Марсела, а я подумал, что Ленке через хлипкие переборки это отлично слышно.Я зашел в родную каюту. Да, постаралась Марселочка! При Эухении два года назад все было тут зачухано. А теперь в меру уютно, в меру шикарно, прибрано, начищено… Порядок, одним словом.Марсела открыла модернизированный гардероб, вытащила ворох одежды и сказала:— Выбирай. Смокинг тебе вряд ли понадобится, у нас тут принято обедать в шортах и рубашках. Тобой я займусь после ленча, а сейчас у меня срочное дело.И она убежала, оставив меня наедине с душем и со смятением в душе.Душ в каюте был тоже осовременен, облагорожен и оборудован по высшему классу. Попади я к Марселе в одиночестве, он бы меня сильно порадовал, и я бы просто полоскался под ним без всяких скучных размышлений. Но поскольку впереди просматривались кое-какие сложности и неприятности, связанные с тем, что на «Дороти» собрались две дамы, убежденные в том, что все законные права на меня принадлежат именно им, причем не обеим вместе, а каждой в отдельности, пришлось размышлять.И не только поэтому. Микросхема, незримо и неслышимо пищавшая из моего мозга, словно магнитом притягивала к себе головорезов. «Джикеи», «куракинцы», «сорокинцы», отец родной — этих хватит, чтобы потерять покой и сон. А ведь есть еще обиженный французами Доминго Косой. И некий заморский шейх Абу Рустем, который теперь, как я понял, владелец Хайди. Есть старый знакомый, бывший рыботорговец Фелипе Морено, дослужившийся до президента Хайди, которому подчиняются напрямую всякие там «тигры», «пантеры», «ягуары» и «леопарды». Да и подводные пловцы у них — славные профессионалы, к тому же вооруженные всякими дарами российского ВПК, которыми тут приторговывали покойные соратники Сорокина. И все это может быть привлечено к моей поимке.Такие прохиндеи, как дон Фелипе, вполне безопасны, если не облечены властью и не имеют под рукой подходящей банды. Тогда они часами готовы страдать о бедном хайдийском народе, которому не по карману фарфоровые зубы или маринованные анчоусы. Или жаловаться на произвол лопесистов, отбирающих водительские права, а могут и на коммунистов, которые поят их водой из унитаза.Но если у них есть власть и стволы, готовые всласть пострелять за эту власть, такая публика перестает быть безвредной. Она в тысячу раз опаснее любого идейного коммуниста или фашиста. Потому что для тех получение власти— лишь необходимый этап в программе преобразований. Что-то сделают по дури, что-то по-умному и даже могут принести кое-какую пользу. Но Фелипе Морено, Хосе Соррилья и иже с ними берут власть только ради нее самой. И ни для чего более. Грубо говоря, для того, чтобы разрешать или запрещать, собирать и распределять деньги, провертывать за счет казны свои личные делишки и принимать парады.Поэтому Морено тоже может оказаться активным фактором в борьбе за содержимое моих мозгов.В общем, куды ни кинь — всюду клин. Как всегда, ничего не сумев толком придумать, я решил: пусть события сами собой развиваются, а там посмотрим.Выбравшись из душа с ощущением свежести, я выбрал себе шорты. Это был свежак, а не наследство от мистера Брауна-Атвуда. В полиэтилене, с бирочками. Плавки тоже подобрал неплохие. Тут их уйма была: хошь бери красные — революционные, хошь голубые — демократические, хошь зеленые — экологически чистые… Рубашка тоже нашлась. Я причесался, побрился, напшикав на морду пены из баллончика с надписью «Gillette. Shaving foam» (значит, пена для бритья). Погляделся в зеркало и подумал, что теперь самое главное — выжить. Чтобы бабы на куски не разорвали — жуть, до чего себе, родимому, понравился!В этот самый момент вернулась деловая Марсела. И не одна, а в компании с просыхающей, то есть сушащей свою гриву, мадемуазель Шевалье.— О, я так вспотела! — произнесла миссис Браун. — Сумасшедший день! Поскучайте без меня, я схожу в душ…И поскольку супруге, каковой она себя считала, нечего было стесняться законного мужа, Марсела скоренько сбросила свои тряпочки и, повиливая умопомрачительной попкой, величаво скрылась за полупрозрачной дверцей.— Сколько ей лет? — спросила Ленка, естественно, на родном языке.— По-моему, тридцать пять или чуть больше. Самое удивительное, что, когда я был Брауном, Марсела казалась мне совсем девочкой. А ведь на самом деле она была старше меня.— Ничего тут нет удивительного. В восемьдесят третьем Брауну было уже за тридцать, и он не замечал, что сидит в шкуре сопливого юнца, которому еще и двадцати одного не было.— Было. Мне и по коротковским, и по бариновским документам в мае 1983 года уже исполнилось двадцать один. Только по коротковским 3 мая, а по бариновским — 5-го.— Она у тебя самая первая была?— Самая первая, наверно, не она, а Киска. Во время подготовки к десанту на Хайди. Но это было так, в порядке ее служебных обязанностей. К тому же я был все-таки Брауном, который еще во Вьетнаме целомудрие потерял. Ему это было все равно что в туалет сходить по-маленькому. Второй, конечно, если Морено не врет, была жуткая супертолстуха Мануэла…— Сифилитик тебя, помнится, в извращенцы зачислил в связи с этим делом, — съехидничала Хрюшка. — «Господи! Да ты, наверно, извращенец, компаньеро!»Цитату из покойного Бернардо Вальекаса она произнесла его сиплым басом.— Клево! — одобрил я. — Так вот, Марсела была третьей.— Четвертой — Мэри, пятой — Синди, шестой — Соледад… — загибала пальчики Хавронья. — И все это в течение недели с небольшим…— Зато потом, когда я опять стал Коротковым, ничего такого не было…— Мы с Зинкой, Марьяшка, Танечка, чтоб ей пусто было… Паскудник ты, Волчара, — резюмировала Ленка. — Вот сейчас увидел эту прости господи после долгой разлуки в голом виде и рассопелся.— Ну, не то чтобы очень… — возразил я. — Мне ее, если откровенно, всегда было очень жалко. Патологически. Она ж, в общем, несчастная баба. Думаешь, ей было весело, когда она со здешними монстрами кувыркалась? Лишнее сболтнула — башку открутят, чего-то не доложишь кому следует — тот же результат. Может, она и любила меня-Брауна, а ей Сергей Николаевич Сорокин вместо меня Майка Атвуда подсунул. Она и не заметила. Шестерых детишек родила, фигурку испортила, а Сарториус ее муженька завез сюда и, грубо говоря, укантовал во имя идеалов мировой революции. Теперь, я чувствую, он опять все перепрограммировал, и она с детишками чужого дядю за отца семейства принимает… Играют нами, понимаешь?— Ладно, — сказала Ленка, — я твою филантропию и политические устремления через шорты вижу. И похабства в своем присутствии не допущу. Всеми силами и средствами.— Ты хочешь, чтобы она тебя за борт выкинула? — спросил я без обиняков. — Видела, какие у нее хлопцы на судне?— Не выкинет, потерпит.— Учти, она за секретами О'Брайенов и технологиями «Зомби» не гоняется. Ей начхать на все мировые проблемы, лишь бы ее детишкам было хорошо, а у нее мужик был под боком.— У нее мужиков и без тебя — хи-хи! — полон рот!— Тем не менее то, что для всяких прочих контор главная ценность, для нее ноль без палочки. В том числе и твой код, которым никто, кроме тебя, не может воспользоваться. Так что, если будешь хамить, она с тобой ничуточки не посчитается.— Посчитается. У меня ведь есть еще один код. Знаешь, от чего?— Представить себе не могу…— А зря! Мог бы догадаться, что от тебя требуется Марселе больше всего.— Ну, допустим, возвращение в семью… — предположил я, уже начиная догадываться, куда нацелен удар «всех сил и средств» Премудрой Хавроньи.— Это, как говорится, формально-юридическая сторона дела, хотя и немаловажная. Но на фига ей, скажем, мужик, у которого главная толкушка потерялась?— Ты это всерьез?— Абсолютно. Я просто выключу у тебя все мужские способности. Одно только слово: де-ро-гейшн, и ты, Волчище, как мужик — пустое место. Могу даже сказать код, которым все обратно включается: то-ле-ранс.— И не боишься, что я это слово Марселе продам?— Не-а! Ни ты сам, ни Марсела, никто, кроме меня, эту кодировку не снимет. Потому что все рассчитано исключительно на мой голос и ни на чей больше.Блеф или нет? Этот вопрос меня вдруг несказанно взволновал. Хрюшка становилась очень серьезным зверем. И теперь надо было поразмыслить над тем, не приведет ли эта акция к тому, что Марсела нас обоих отвезет на Акулью отмель.Но тут из душа, закутавшись в полотенце, вышла наша гостеприимная хозяюшка. Унижение и терпимость Именно так надо было понимать кодовые словечки «derogation2» и «tolerance3». Свинтусятина не случайно выбрала их для осуществления своего пакостного замысла. Дескать, будешь облизываться на свое давнее увлечение — потерпишь унижение, а поведешь себя хорошо — проявлю терпимость…Бедняжка Марсела, еще не знавшая, что ее лучшие надежды и чувства взяты под безжалостный прицел, попросила:— Милый, протри мне спинку…Наверно, это было бы очень приятно сделать пять минут назад или чуть раньше. Теперь я делал это примерно с тем же энтузиазмом, с каким бы промывал керосином закопченные детали мотоциклетного двигателя. А вредное парнокопытное, храня на лице нейтрально-невинную гримасу, скромно посматривало в иллюминатор.Марсела явно не добилась от своей демонстрации того впечатления, на которое надеялась.— Ты, как видно, очень устал, — промолвила миссис Браун. — Вялый какой-то, сонный… Ну ничего, сейчас подкрепишься, отдохнешь — и станешь человеком.Хрюшка едва удержалась от тихого «хи-хи», но при этом слегка кашлянула. Марсела не обратила на это внимания.Одевшись и причесавшись, хозяйка проводила нас в носовой салон, где нас дожидались к ленчу.Там особых трансформаций я не углядел. Впрочем, наверно, мебель все-таки заменили.За столом уже присутствовали нынешний капитан «Дороти» Джек, адвокат Ховельянос, глава благотворительного фонда «Изумруд» Лаура Вальдес и еще одна дама неизвестного назначения, явно англосаксонского типа. Поскольку в беседе между Марселой и Рози я краем уха услышал имя какой-то Сильвии, то догадался, что это она и есть. Все прочие, то есть охрана и матросы, в это изысканное общество допущены не были.За столом я угодил точно в середину между Марселой и Ленкой. Уже это было бы занятно, если бы не проклятое слово «derogation», которое, словно холодный штормовой ветер, задувало все и всяческие вольные мысли. Оно выползало из недр организма, как скользкая отвратительная гадюка. Я даже физически ощущал омерзение от этого слова, будто от прикосновения к какой-то дряни. Подозреваю, что Премудрая Хавронья ввинтила мне все эти образы в память, и кодовое слово тут же возбуждало те участки мозга, которые их хранили. Но что еще более подло — «derogation» все время вертелось у меня в голове, словно навязчивая мелодия. Ленка сидела и лопала, даже не глядя на меня, а голосок ее настырно произносил внутри моего мозга это самое английское слово, но с подчеркнуто утрированным русским акцентом — у Хавроньи такого не было даже во времена обучения по методике Чудо-юда.— Де-ро-гейшн… Де-ро-гейшн… — словно игла звукоснимателя застряла на старинной грампластинке. Я озлился, но супротив нейролингвистики не попрешь, тем более что противодействовать подобным пакостям меня не учили.Я не обращал внимания на то, что ел и пил. Даже мороженое, изготовленное Лаурой и Сильвией по каким-то спецрецептам, не оценил. Потому что осознание своего бессилия в очень любимой мне сфере жизни жутко вредило восприятию и всяких прочих радостей бытия.Конечно, первой умной мыслью была догадка о том, что можно попробовать отделаться от вредоносного слова, если начать произносить полезное слово «tolerance». Но ничего не получалось. Как только я пытался хотя бы мысленно подобраться к этому слову, как из недр мозга начинали косяками всплывать многие десятки слов на буквы «т» и «t», которые совершенно сбивали меня с толку, а такое, казалось бы, простое слово намертво забывалось. A «derogation», напротив, начинало звучать «громче» и повторяться с меньшим интервалом, на манер того, как в доброе старое время работал автоответчик центральной железнодорожной справочной: «Ждите ответа… Ждите ответа… Ждите ответа…» После трех или четырех попыток прорваться к «tolerance», я ощутил вполне отчетливую головную боль и понял, что от подобных лобовых атак чего доброго крыша поедет.Марсела, очевидно, заметила, что со мной творится неладное, и заботливо спросила:— Тебе нездоровится?— Голова побаливает, — соврал я, потому что едва я перестал забивать башку тщетными попытками прорваться к слову «tolerance», как головная боль прекратилась.— Может быть, дать таблетку? — услужливо предложила дама, которую я вычислил как Сильвию.— Это Сильвия, — нежно произнесла Марсела тоном любящей сестры. — Она у меня и врач, и кулинар, и секретарь, и лучшая подруга. Тебе понравилось мороженое?— Оно было восхитительно, — ответил я. — Неповторимый вкус!Это была трудная задача — изобразить восхищение сквозь боль, хотя не было ни того, ни другого.— Так дать вам таблеточку? — повторила Сильвия.— Нет, спасибо, — сказал я, поскольку страсть как не любил никаких лекарств. К тому же мне отчего-то всегда казалось, что, приняв таблетку от головной боли, когда голова на самом деле не болит, можно себе эту боль устроить.— Лучше сделай ему массаж головы, — посоветовала Марсела. — У нее это прекрасно получается! Она совершенно избавила меня от мигрени.Вообще говоря, от массажа, сделанного такой цыпочкой, как Сильвия, я бы не отказался. И сам бы ей массаж сделать не постеснялся. Гибкая, хрупкая, с очень заметной талией, длинными ножками, плавными и не угловатыми бедрами, а также коротко стриженными золотистыми волосиками, даже посветлее, чем у Хрюшки. Но какой тут массаж, когда в голове сплошное «derogation». И как только мое объективное мнение о Сильвии созрело в той части моего мозга, которая еще что-то соображала, «derogation» зазвучало с интенсивностью коротких гудков в телефонной трубке. От этого точно можно было свихнуться.Надо отметить, что в течение всего ленча никто не задавал никаких вопросов. Действительно, если бы я выловил в океане лодочку с людьми, то хотя бы поинтересовался, зачем так далеко кататься они уехали. Даже если бы не знал столь близко кое-кого из путешественников. Но все было глухо как в танке. Такое ощущение было, будто мы с Ленкой уже месячишко проболтались в океане на «Дороти», после завтрака уехали кататься на резиновой моторке, а к ленчу вернулись. Дескать, обычная морская прогулочка по теплому морю в хорошую погоду. Впрочем, даже мне самому все ночные и утренние страхи казались чушью. В конце концов, если бы не этот пакостный трюк Премудрой Хавроньи, здесь было бы почти прекрасно.А поросятина, злодейски ухмыляясь, — что, правда, только я замечал, — осторожненько прикоснулась к моему бедру своим мягким, нежным, гладеньким… Динь! «Tolerance» прозвенело хрусталем и тут же испарилось, потому что Ленка ножку свою отодвинула.— Да, тебе, Дикки, надо отдохнуть… — произнесла Марсела. — Сильвия, поразвлекай пока нашу гостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55