Однако никому не хотелось сознаваться первому, и все мы мужественно дотерпели до следующий «станции».Таковой оказался не то ангар, не то пакгауз, куда в конце концов заехал фургон. Судя по всему, место тут было нелюдное, а скорее всего и вовсе заброшенное. Поэтому слить лишнюю жидкость всем четверым никто не мог помешать. Я говорю «четверым», потому что, помимо охранников и меня, та же нужда оказалась и у водителя. Правда, он вышел из машины только после того, как мы в нее влезли, а о том, зачем он выходил, я догадался по характерному журчанию. Я припомнил анекдот про дедушку Ленина со словом «конспирация» и хихикнул. Мордовороты не отреагировали.Вот тут, видимо, впервые за все время этого пути «с пересадками», что-то не состыковалось. Кто-то опаздывал, потому что мы около десяти минут простояли в душном ангаре. На каменных рожах сопровождающих отразилось отчетливое недоумение, а затем и беспокойство Оно исчезло лишь после того, как послышался шум мощного мотора. Подкатил точно такой же фургон, и мои конвоиры отстегнули от своих запястий браслеты наручников. Два других джентльмена, одетых немного по-другому, но очень похожие на первую пару, пристегнули меня к себе и пересадили в другой фургон. Первым из ангара выехал тот, на котором меня сюда привезли. Та машина, в которую меня пересадили, отправилась спустя десять минут. Однако, как мне представилось, второй фургон пошел совсем в другую сторону.На сей раз дорога оказалась короткой. Я услышал гул авиационных двигателей и иной, хорошо знакомый аэродромный шум. Фургон задом заехал по аппарели в грузовой салон, и задние дверцы открылись. Я ожидал, что сейчас меня высадят, но просчитался. Конвоиры крепко ухватили меня за правую руку, и один из них прямо через одежду вколол мне в предплечье какой-то препарат из небольшого шприц-тюбика, похожего на те, что имеются в армейских аптечках на случай поражения нервно-паралитическим газом. Я сразу почувствовал слабость и вырубился… Должно быть, на очень долгое время. Очень дурацкий сон Короткова Конечно, я вырубился не совсем и даже не наглухо. Впечатление было даже, что я не сплю, — уж очень все, что мне мерещилось, было похоже на явь. Вместе с тем я ни на минуту не забывал, что я сплю. Вот такая ерунда.Неведомо откуда опять возникла знакомая картинка палаты с приборами и компьютерами, откуда меня увезли несколько часов назад, и появился все тот же дядька в камуфляже, с вязаной маской на лице. Самого себя я, как это ни странно, вовсе не видел. «Главный камуфляжник» — другого названия я ему придумать так и не сумел — опять уставился на меня своими грустно-мрачными глазами и заговорил. На сей раз он заговорил по-русски, хотя до этого я от него ни одного русского слова не слышал. Английский, унаследованный от Брауна, я никуда не потерял, испанский мне тоже сохранили, однако то, что бывший «серый кардинал» заговорил по-русски, должно было иметь какой-то смысл. Смысл этот до меня дошел. Только после того, как я понял: он общается со мной по телепатии.— Привет! — сказал он. — Ты нормальна себя чувствуешь?— Да, — ответил я, — по-моему, все в порядке. — Признаков раздвоения не ощущаешь? — Нет. Я один. Брауна нет, только кое-что из его памяти.— Это хорошо. Теперь слушай и запоминай. Ты возвращаешься в Россию. Как ты сможешь там устроить свою жизнь — твое дело. Если захочешь угодить в сумасшедший дом, можешь рассказывать все, что заблагорассудится. Все равно никто не поверит. В твоих документах — а верить будут только им! — будет отражено совсем другое, выдуманное нами, но куда более правдоподобное. Если будешь придерживаться этого — станешь жить нормально. Так вот, согласно твоим документам, ты отбыл год в дисциплинарном батальоне по статье за неуставные взаимоотношения, затем честно дослужил, сколько положено, и даже вновь был принять в комсомол. Правда, уже не в Германии, а в СССР. Пребывание в дисбате не влечет за собой судимости и связанных с нею ограничений в правах. Все, что ты мог запомнить о дисбате, мы тебе загрузим в память. Оно будет смотреться так же, как то, что ты помнишь о Брауне, — будто кадры из когда-то увиденного фильма. Но ты сможешь достаточно толково пересказать это тогда, когда понадобится.— Зачем вам все это?— Узнаешь в свое время. Запомни на всю жизнь: ты — наш. Ты будешь жить под нашим контролем и выполнять наши указания, если нам это понадобится. Сам по себе ты — никто и должен это осознавать. Это нелегко осознать, но придется. Если не захочешь, все равно заставим, отказаться не сможешь. Ты — робот, понял?Конечно, я понял. То есть не совсем в общем-то, но уловил, что попал в зависимость, от которой не так просто будет отвертеться. Еще во сне понял, но убедился только наяву.Дело в том, что проснуться я ожидал где угодно, но только не там, где проснулся. Не знаю даже, сразу ли я в это поверил или думал, что сон продолжается.— Вставай, зема, дембель неизбежен! — услышал я бодренький, хотя и хриплый голос. На меня дохнуло долговременным перегаром, в уши ворвался неразборчивый гомон плацкартного вагона, стук колес на стыках. Глаза с трудом открылись и увидели замызганное окно, за которым пробегали пропыленные древонасаждения, телеграфные столбы эпохи первые пятилеток, свежескошенные луга, приземистые деревеньки с крестами телевизионных антенн над крышами. В отсеке вагона сидела очень бухая и довольная жизнью публика из разных родов войск, наслаждавшаяся волей и приближением родных мест. Меня тормошил за локоть лохматый парень в майке-тельняшке с наколотой на плече вэдэвэшной эмблемой и надписью «Витебск» — должно быть, служил там.— Вставай, похмеляйся, рабочий народ! — дурашливо запел братан, протягивая мне солидную эмалированную кружку, заныканную, должно быть, в родной части. Кружка, само собой, была не пустая, в ней плескалась то ли плохая водка, то ли хороший самогон.— Не нюхай, не нюхай, корефан! — подбодрил лохматый. — Залпом — и все ништяк!Голова у меня действительно побаливала, а во рту было гнусно. Похмельный синдром сделал меня тупым и невосприимчивым.От выпитого полегчало. Я ощутил даже какую-то легкость и освобождение. Хотя я по-прежнему не понимал, почему не помню, как здесь оказался, волноваться из-за этого мне было лень. Хрен его знает, как они меня перетащили через границу и привезли в Союз — это их проблемы!— А корешки у тебя, зема, так себе! — заметил витебский. — Принесли, закатили на полку — и пошли. Вроде им выходить на следующей… Ты посмотри по карманам, не свистнули чего-нибудь?— Какие корешки? — удивился я. — Я один ехал…— Это ж надо так нажраться? Ты чего, не помнишь, с кем пил? Опять же они вроде бы с тобой из одной части, служили вместе…— Они не из нашей роты… — сказал я, потому что был убежден, уж тут-то не ошибаюсь.— А-а, ну тогда ясно… — понял лохматый. — У нас между ротами тоже напряги были. Вплоть до полной месиловки. Тогда они, считай, вообще орлы. Чемоданчик занесли. Ты только глянь в него. Могли и скоммуниздить, если что нормальное было.У меня едва не вырвалось: «А что, у меня и чемодан был?», потому что точно помнил, как меня сажали в самолет без всякого чемодана. Однако не захотелось выглядеть уж совсем идиотом. Тем более что чемоданчик был действительно МОЙ. Именно этот чемоданчик я некогда приготовил на дембель, купив его в нашем военторге. Толстенький такой «дипломатик». Но он, этот «дипломат», должен был остаться в нашей ротной каптерке, на нашей родной гэдээровской горочке. Неужели я по дороге из Штатов ненадолго в часть заехал? Да меня б там тут же в трибунал поволокли. Или хотя бы на губу для начала.Я открыл чемодан. Нет, это точно был мой! На внутренней стороне была наклеена открытка-самоделка, сделанная нашим доморощенным фотографом в овале моя личная рожа, которой я самое зверское выражение придал, а вокруг пушки, танки, ракеты, корабли и флаги.В чемодане лежал дембельский альбом, две пары трусов и маек, четыре пары разноцветных носков, мыльница с куском мыла «Красная Москва» в нераспечатанной упаковке, пластмассовый цилиндрик с зубной щеткой, тюбик зубной пасты «Хлородент», помазок и бритвенный станок.— Денег не было? — спросил лохматый.— Я не помню, — сказал я, — может, пропил. На всякий случай я все-таки полез в карман и нашел бумажник. Там по-прежнему находились военный и комсомольский билеты, авторучка за 35 копеек и фотография Наташи Ивановой. Однако сверх этого там оказалось двадцать пять рублей пятерками и отпускное свидетельство. Согласно ему я должен был встать на учет в Кунцевском РВК города Москвы.— Мальчики! — не очень свежая, но молодящаяся проводница появилась в проходе — Давайте сворачиваться! К Москве подъезжаем. Билеты кому нужны?— Нужны! Перекомпостировать надо! А я просто на память возьму! — загалдели мужики и растащили из кожаной сумочки проводницы, где были рассованы по ячейкам наши плацкарты, каждый свой билет. Лохматый при этом порадовал проводницу тем, что погладил ее по объемистой заднице.Я развернул билет и обнаружил, что ехал от какой-то совершенно неизвестной мне станции. Может, когда нас везли из учебки в Германию, я ее и проезжал, но явно ночью и без остановки… Не то Комаровичи, не то Закоровичи — короче, где-то в Белоруссии.— Как тебя звать-то? — спросил лохматый.— Николай.— А я Игорь. Ты москвич?— Да вроде бы. Детдомовский.— Ну и куда ты теперь? — озабоченно посерьезнел Игорь.— Пойду в детдом для начала, авось не прогонят.— А потом?— Потом в военкомат. Может, направление дадут куда-нибудь или комсомольскую путевку.— Ага, в Сибирь, по зову сердца, гнуса кормить, — хмыкнул Игорь — На фига тебе? Даже если в Москве предложат — все равно хреново. Либо ментуру, либо водилой, если умеешь, только сперва на курсах покантуешься со степухой в полста рэ.— Потом-то до трех сотен выгнать можно — не согласился другой попутчик, приземистый парнишка, застегивая свой китель с черными автомобильными петлицами. У него на груди поблескивал синий значок с цифрой один.— Тебе проще, — проворчал Игорь, — тебя можно сразу на автобус сажать. Тем более что сейчас одна лимита туда идет.— Придумаю что-нибудь, — отмахнулся я. — Не в Америке, безработных нет.Вот когда, пожалуй, до меня по-настоящему дошло, какая разница сейчас между мной и всеми этими пацанами. Я ведь еще вчера был в этой самой Америке, и все говорили со мной по-английски. Я мог бы запросто сейчас огорошить всех, выпалив какую-нибудь английскую фразу. Или испанскую с хайдийским акцентом. И не только «Хау ду ю ду?» или «Буэнос диас!» Правда, меня тут же повело на сомнения. «Ну, допустим, в Майами я действительно прилетел и пошел с Марселой в здание аэропорта. А дальше вырубился. Может, меня действительно еще тогда скоммуниздили братья-кагэбэшники?» Привезли куда-нибудь в эти самые Закоровичи-Комаровичи, где у них еще с партизанских времен бункер открыт, и пошли мозги полоскать. Что им стоит свозить на ближайший аэродром и покрутить в воздухе на вертолете или самолете, чтоб я, дурак, думал, будто они меня из Майами в Голливуд увезли? Зачем? А хрен их, штирлицев, знает — работа у них такая. Не обведешь — не проживешь».— Тебе еще налить? — предложил Игорь. — Не выплескивать же?Он потряс бутылку с остатками «Русской», где еще оставалось граммов сто.— А ты?— Да мне, Никола, силы беречь надо! Батя же, если телеграмму получил, уже банкет готовит… Слушай! Поехали к нам. Успеешь ты в свой детдом и в военкомат. Отдохни! У нас клево! Речка, лес, рыбалка. И всего полчаса на электричке, вон, как раз проезжаем!— Это, выходит, обратно? — усмехнулся я.— Ну и что? Тебе так и так в Кунцево на электричке возвращаться. Подальше проедешь чуть, а не понравится у нас — минут двадцать, и ты в Кунцеве.Я допил из горла оставшиеся сто грамм и хлопнул по крепкой ладони Игоря. На природе На перроне мы долго трясли всем попутным дембелям руки, обнимались, хлопали по плечам и орали. Пара милиционеров, прохаживавшихся по перрону, не обращала на это внимания. Они сами, судя по рожам, недавно отслужили срочную, и все это дело вполне понимали. Военный патруль тоже скромно посматривал в противоположную сторону: шум был, а драки не было…Народ расползся, и нас осталось трое: я, Игорь и водитель I класса, которого все называли Лосенком. Я уж не помню, с каких рыжиков он решил ехать с нами. Вообще-то Лосенка звали Юрой, но это имя для него употребляли очень редко.Мы прошли через вокзал, очутились у пригородных касс-автоматов, Игорь орал, что можно не брать, но я уперся и купил всем троим билеты. Потом через подземный переход прошли на самую дальнюю, у забора, платформу. Здесь купили— опять же за мой счет, три мороженых по 19 копеек в хрустящих вафельных стаканчиках и, пошучивая насчет «вафель», схрупали все за пару-тройку минут.На платформе толпился в основном всякий дачный люд: с рюкзаками, пакетами, авоськами. Все было такое привычное, свое, родное, бестолковое…На меня пялили глаза. В отличие от своих спутников, одетых в ушитую парадку, на мне был линялый комбез, да и загорел я, само собой, куда чернее— как-никак всего месяц, как с Антильских островов вернулся… Смешно, но я уже начал сомневаться в этом. Может, мне все это дело во сне показали? И придумал я себе этого Брауна с невероятными приключениями… Я прикинул, что сейчас, если бы я взялся рассказывать Игорю и Лосенку про свои похождения, то под бутылку они бы с радостью все выслушали с интересом, а потом сказали: «Ну, здоров врать!» И были бы правы. Я сам бы ни за что не поверил.Электричка подошла, мы влезли и сумели усесться, хотя народу набилось много. Проехали с десяток остановок…— Вон Афган сидит, — вдруг сказал Лосенок, показав куда-то за мою спину. На соседних лавочках разговаривали четверо, одетые в необычную по тем временам форму с кепками-ушанками на головах, с выгоревшими до желтизны ХБ погонами-хлястиками, широких мятых брюках и в ботинках. Они тоже были выпивши, но говорили как-то вполголоса, а один все пытался подобрать на гитаре какую-то незнакомую песню.— С понтом дела, — заметил Игорь, впрочем, постаравшись, чтоб «афганцы» его не услышали. — Воевали! Может, где-то пару раз пальнули в них, а уже куда там — ветераны!— Вообще-то, чтоб убить, и одного раза хватит, — неожиданно сказал я. Тут у меня начали выпрыгивать из памяти разные эпизоды, словно бы кадры из фильмов. Их для меня «отсняли» глаза Дика Брауна да и мои собственные тоже, которыми пользовался Браун на Хайди. То рядовой — по-ихнему «приват» — Брайт с дырявой головой, то разорванный в клочья Комиссар, то Камикадзе, обугленный, как головешка. А наша с Киской атака на научный центр? Сколько мы тогда уложили?Я обернулся и увидел мрачноватый взгляд из-под козырька. Через щеку у мужика тянулся неровный розовый шрам со следами швов. Ему вряд ли было больше лет, чем мне, если, конечно, считать, сколько лет прожило мое тело.— Чего уставился? — хрипло пробурчал он, обращаясь ко мне. — Морда не нравится? Хошь, такую же обеспечу?— Андрюха, — хлопнул его по плечу другой, настроенный миролюбиво, — остынь, а? Сегодня день нормальный…— А хрена ли он зырит? — дернулся тот, что со шрамом, — всем, блин, надо вылупиться…— Чего ты хочешь? — усмехнулся его товарищ. — Это ж дети. Жизни не знают…— У, е-мое, взрослые нашлись! — задиристо привскочил Игорь, но я дернул его за ремень и усадил на место.Но того, со шрамом, уже повело. Кроме того, Игорь своим выкриком наступил на хвост и остальным. Тот самый парень, который осаживал шрамоватого, встал и не спеша подошел к нам.— Вы чего, ребята? — сказал он тихо и зло, — Совсем оборзели? Может, в тамбур пройдем, потолкуем?— Погоди, — теперь я встал, потому что Игорь с пьяной балды уже готов был, не дожидаясь выхода в тамбур, показать, чему его в ВДВ учили. А у этих ребят тоже синели тельняшки в вороте хэбэ и, кроме того, злости накопилось на десятерых.— А чего годить? — прищурился «афганец». — Вас, сучар, надо жизни учить! Сидели тут, падлы, спортом занимались! Ты видел, как человека миной разносит?Народ, видя, что наклевывается крупная драка при вагонной узкости и трое на четверо довольно много, — срочно потеснился.Матюки сыпались с обеих сторон. Я понимал, что лучший способ избежать драки — это не идти в тамбур, потому что «афганцы» тоже не хотят драться на людях. Вряд ли, конечно, кто-либо взялся бы нас растаскивать, но все-таки как-то неудобно — свидетелей много.Андрюха со шрамом больше других рвался показать свою особую крутость. Отчего-то он прицелился на меня, хотя, честно сказать, один на один ему было нечего ловить. Разве что на злости бы выехал. Второй, тот самый, что предложил выйти, был поспокойнее. Но этот, судя по темным следам от лычек на выгоревших погонах, — старший сержант, был крепкий вол-чара. Пожалуй, по первой прикидке, мне его даже в паре с Игорем не удалось бы одолеть. Метр девяносто, лобастый, со здоровыми кулаками и длинными ручищами, без особых мышц, он был наверняка способен наносить режущие, хлесткие удары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71