– Нет, не то думаешь, засечник. Не вижу я в них измены, и не хочу их погибели. Проверить надо было их в настоящем деле. На море-то не уследишь… А у датчанина не спросишь – он всех своих нахваливает, словно барышник лежалый товар.
– Чего проверять-то? Самые обыкновенные ратные люди, каких много.
– Обыкновенные, говоришь? – прищурился Басманов. – А как же «странность какая-то»? Сам же только что…
– Чудной они народ, это верно. Ну, так есть и чуднее.
– Ьсть, да не много. Но теперь проверкам конец, не до шуток более. Есть у меня дело для них особое. С заковыркой… другие и не справятся, поди.
– Так моря им больше не видать?
– Как раз с морем связанное. Да и тебя я к тому делу приспособлю. А еще – Анику-воина. Больше нет у меня в Ливонии особых людей, все на Москве остались, да по Руси-матушке раскиданы.
– А кто тебя, княже, беречь станет? – насупился Ярослав.
– Ну, ты ровно бабка моя, царство ей небесное, – рассмеялся Басманов. – Чай, не маленький, не пропаду.
– Гонишь, выходит, от себя, князь?
– Не гоню, – печально сказал Басманов. – Только время такое пристало – самых верных в пекло бросать. Ладно, будет день, будет пища, как в Писании сказано. Обмозгую все еще раз, тогда и заведем снова сей разговор.
Ярослав вздохнул и замолчал надолго.
Доселе пустая дорога после поворота предстала им совсем в другом свете. Чувствовалось – война рядом. Изрытые тележинами грязевые пласты, разбитая бочка, лошадь палая, от которой порскнули в лес тощие волчьи фигуры…
Совсем недавно шло здесь войско князя Серебряного. Шло на встречу с ливонской силой. Басманов мучительно вглядывался в окрестности, словно старался выведать у дороги, чем кончилось сражение.
– Если даст маху Никита Романович, – размытлял вслух Басманов, – Курбский его с потрохами съест. Поставит на его место какого-нибудь рохлю, и опять потянется «странная война». Недобитый немец зашевелится, отъест бока, осмелеет пуще прежнего.
Ярослав, пользуясь своей привилегией, влез в монолог князя.
– Серебряный сокол удалой, не чета иным прочим. Наверняка гонит сейчас германца к Ревелю. Не тот он человек, чтобы немчуре спуск давать. На югах-то он…
– На югах война другая, – возразил Басманов. – Враг там, может, и злее немца, да привычный. Давно с ним ратимся… А в здешних землях особый подходец нужен.
– А по мне, – усмехнулся засечник, – меч он везде плечом крепок. Что ногаец, что немчин одинаково визжит, когда его на рогатину вздевают.
Князь покачал головой. «Молод Серебряный, горяч. Здесь надобен человек рачительный, матерый… Эх, нет Репнина более! .. »
Но князь зря сетовал на норов Никиты Романовича.
Серебряный и сам понимал, что Ревель – не Ас-торокань какая-нибудь. Разбив Фелькензама в холмах, он не ринулся чохом на каменную твердыню. Остановился, подтянул отставшие-сотни, дал воинам роздых.
Басманов нагнал армию на привале, в огромном лагере, разбитом вблизи от поля боя решающего в этом году сражения.
– Наслышан уже об успехе твоем, – обнял он Серебряного. – Не посрамил Русь, ублажил царя и Бога не прогневил.
– Спасибо на добром слове. – Серебряный был отнюдь не весел. Встретил опричного воеводу в броне, словно собирался сам с ертаулом к Ревелю идти. – Только далеко еще нам до победы.
– Что не весел-то? Или людей много побило?
– Кого ангелы взяли, тех не воротить. Но другие полки подошли, сил у нас много, хвала воинству небесному и угодникам.
– Так чего голос такой заупокойный, Никита Романович? Или хворь какая с тобой приключилась?
Басманов огляделся, плюхнулся на лежащее седло, устало вытянул ноги.
– Рассказывай про свою кручину. Серебряный прошелся по своему шатру, уселся на бочонок, служивший заместо скамьи.
– Немцу хребтину мы перебили, больше кусаться не будет. Но сил брать города у меня нет.
– Это как же? То речешь – немерено сил, то – мало? – Хватит, чтобы немца в поле не пускать. Хватит и на то, чтобы обложить крепости его.
– Так и обложи… – Басманов посмотрел на трофейную карту, прибитую кинжалом к центральному шатровому шесту. – Корабли датчанина подойдут морем, отрежут супостату подвоз харчей и всего прочего. Долго германец не высидит, привык сыто есть да сладко спать, не под пушечную пальбу.
Серебряный как-то беспомощно заморгал, потом порывисто вскочил и с ненавистью уставился на карту.
– Знают ли на Москве, что польские хоругви да полки литовские тянутся к кордонам ливонским? Не томи, скажи мне, князь.
– Вот ты о чем? – Басманов задумчиво пожевал губами. – Тогда понятна кручина твоя, Никита Романович.
– Так ведает царь о ляхах?
– Я сам царю говорил – король польский зло умыслил, хочет не дать нам немца добороть.
– И что государь?
Басманов не выдержал взгляда Серебряного, опустил голову. Никита Романович криво улыбнулся.
– Чуяло сердце мое…
– Неправду оно чуяло! – взорвался Басманов. – Царь в уме, ведает, что творит. Не хочет он ссоры с соседями. Потому и не шлет гонцов ко двору ляхов, не гонит дьяков в земли литвинов.
Серебряный мрачно обозревал свои сапоги, молчал многозначительно.
– Князь Курбский при царе сейчас? – наконец спросил он.
Басманов ждал этого вопроса.
– В Москве он. Пока я там был, он единожды токмо у государя был. Отчет давал за гибель отрядов наших.
– Отбрехался поди… – буркнул Серебряный.
– А что он мог поделать? Адашевские псы все уши государю прожужжали про южные земли пустующие, Иоанн Васильевич внял им. Сам велел полки убрать.
– Мог настоять, – упрямо склонил шею Серебряный. – На то он и воевода, чтобы иной раз самому царю перечить. Ведь ребенок малый мог предсказать, что Кестлер учудит, как только потянутся стрельцы да казаки на юг! Мог, да не стал.
– Уж не в измене ли ты хочешь князя обвинить? Смотри, Никита Романович…
Серебряный посмотрел Басманову в глаза, зло выплюнул слова:
– Будь в измене прямой он повинен, сам бы поехал в Кремль, бросился бы царю в ноги…
– Так чего же напраслину возводишь? Слова подсердечные бросаешь на ветер?
– Небрежение людьми вижу я, – устало сказал Серебряный. – Вижу, что не любо ему в этой войне верх взять. Устал князь Курбский от дел ратных. Устал и запутался.
– В чем запутался? – быстро спросил Басманов.
– Или ты не знаешь, воевода опричный, что больше говорит Курбский с поляками да литвинами, чем с русскими людьми? Что носит платья латинские, порядки латинские в своем лагере вводит? О том все войско говорит.
– На то духовник у него имеется.
– Духовник…
Серебряный едва сдержался, чтобы не наговорить богохульственных слов.
– Оставим Курбского, – проговорил Басманов медленно. – Притомился я с дороги, а на Москве устал крепко от адашевских людишек да сильвестровых выкормышей.
– Да что это я, в самом деле! – спохватился Никита Романович. – Сейчас кликну людей, трапезничать станем.
Басманов посмотрел на него с улыбкой.
– Небось, сам едал вчера только? Щеки ввалились, глаза горят угольями, словно у волка…
– Да где ж тут пиры закатывать?
Скоро в шатре появились невесть откуда взявшиеся яства, медовуха, подслеповатый, но голосистый гусляр-сказитель.
Басманов едва притронулся к еде, Серебряный же уплетал за обе щеки.
– Ты броню-то сними, – не удержался опричный воевода от ехидного замечания. – Больше влезет.
Никита Романович что-то пробурчал, расправляясь с печеной утицей.
– Мне Ярослав так оголодать не дает, – заметил опричник. – Зудит, что твоя теща…
– Был и у меня такой зудящий, – откликнулся Серебряный. – Да я его в ертаул сослал. Пусть из кустов на Ревель полюбуется. Совсем своим скулежом надоел, хуже репы пареной.
Наконец умолк гусляр и, по едва заметному знаку Никиты Романовича, исчез из палатки.
– Скажи честно мне, по-христиански, – обратился Серебряный к опричнику. – Государь велел тебе сменить меня?
Басманов покачал головой.
– Давно не водил я полки, да у тебя и получается лихо, другим на загляденье.
Видно, отлегло от сердца у Никиты Романовича.
– Что велел государь?
– Я ведь не гонец с подставы ямщицкой, – притворно возмутился Басманов. – Будет что тебе сказать государю, пришлет человечка с папиром. Я по своим делам здесь, опричным.
Серебряный вздохнул.
– На благо ли поделили Русь на земщину и опричнину? Не ляжет ли через то меж нами стена?
– Ты что, решение царское лаять удумал? Охолони, Никита Романович. Со мной можно, а попадется какой иной человечишка…
– Я воин, привык говорить, что на сердце, без хитростей. От сердца привык говорить.
– И что сердце твое вещует? Серебряный помедлил, собираясь с мыслями.
– Мнится мне, княже, что пытаемся мы бить врага разверстой пятерней. Дурно выходит, каждый перст сам по себе. – Для убедительности он потыкал в скамью растопыренными пальцами. – Тогда как надобно кулаком его бить единым.
– На словах-то гладко выходит… Кулаком… – Басманов усмехнулся недобро. – Рука – это не Русь. У длани единая голова есть, которая правит, единое сердце ей жар дает. А на Руси голов много, иные – шибко умные головы, с изгибистым и скользким умом. В опричнине, коль она мала и лично государем выбрана, есть порядок. Ее можно уподобить единому кулаку. А в земщине…
– Я в земщине… Репнин и Русин тоже… были… Басманов глянул на него волком.
– Ты никак решил, что опричники на всю земщину ножи точат? Глупости это и вражьи домыслы! Эдак мы на всю Русь мечи вострить должны.
– Говорят всякое…
– А ты больше слушай, – отрезал Басманов. – Учил тебя духовник – по делам, а не по словам о людях мнить?
Серебряный замолчал. Басманов устало поднялся, подошел к карте и постучал по ней ногтем.
– Кто корабли завел на Балтике?
– Ты, княже.
– Не я, – наставительный тон резанул слух Никиты Романовича, – а опричнина. Не сладить с таким князю Басманову, чтоб в одиночку в далеких землях сыскать верного датчанина, сведущего в морском деле, построить верфь, руководить флотом, да еще и в тайне до поры это сохранить. А кто…
– Да знаю я, сколько вы ладного делаете, а еще больше мыслите сделать, – махнул рукой Серебряный. – Только не по нраву мне все эти тайны, секреты.
– Вот потому ты полками командуешь, а я в опричном приказе волю государя выполняю. И все при деле, к вящей славе Руси.
– Ты, словно щенка несмышленого, меня отчитываешь, – посетовал Серебряный.
– Не обессудь, – заметил Басманов, – но ты отроческие слова речешь. Пятерня, кулак… Или не видишь, сколько явной измены вокруг войны Ливонской? А сколько скрытого недоброжелательства? Можно с этим совладать, коли прежним обычаем жить станем?
– При Иоанне Третьем совладали как-то… Басманов в сердцах хватил рукой по шатровому столбу.
– Совсем замутили голову тебе заботы ратные, Никита Романович! Ты еще царя Гороха вспомни, что Тугарина Змеевича одолел.
Серебряный примирительно поднял руки.
– Не о том мы все. Так, накипело у меня. Давай к делам нашим грешным вернемся, а царский указ оставим на суд Божий.
– Нет уж, – жестко сказал Басманов. – Накипело – так лей через край. Я на то здесь, чтобы в точности знать, понимает ли каждый ратник, да и воевода общее дело, или нет.
– Ну, коли сам хочешь, слушай… – Серебряный сжал и разжал ладони, могучие, способные гнуть подковы. – Страху от вас по Руси много.
– Это верно, – Басманов провел рукой по рукояти сабли. – А кто боится? Тот, чья совесть не чиста. И правильно. Пусть трепещут. Не будет им раздолья, как в прежние времена. Не дадим Русь в обиду!
– Ладно говоришь, – Серебряный подпер кулаками подбородок. – Только не одни воры государевы трепещут.
– Ты про чернь?
– Чернь как раз довольна и весела, когда очередного боярина или купца на веревке по улице волокут. Много честных людей перепугано властью вашей, делами и слухами о деяниях опричников. Слышал, небось, величают вас кромешниками, татями.
– Слышал, – Басманов улыбнулся. – На то и одежды ратников наших темные, и собачьи головы к седлам приторочены. А кого, думаешь, больше всего бесы боятся? Богомольцев в черном. А почему?
– Опять ты со мной, как с дитем малым. Опричный воевода вернулся к седлу и уселся на татарский манер, подобрав под себя ноги.
– Планы у государя большие, – сказал он после долгого молчания. – А противодействие сильное. Очень сильное, Никита Романович. Враг внутренний многоголовый и стозевый, его не вызволишь в поле и саблями не порубишь. Страна большая, а иной раз положиться государю не на кого.
– А бояре?
– Таких как ты, безоглядно верных и честных мало. Многие хотят вольностей, как у польской шляхты. Иные города по сию пору отложиться хотят. Кабы рассказал я тебе об этих темных делишках, бросил бы ты саблю, да в монастырь ушел от омерзения, поверь мне.
– Грязи много, – изрек Серебряный. – Это верно.
– Раз есть грязь, должны быть и те, кто ее разгребает.
– Не стану я допытываться по поводу казней московских, – устало промямлил Серебряный. – Тебе – верю. Не стал бы зря боярскую да княжью кровь лить. Не стану и планов государя выведывать. Скажи только – мы всерьез здесь воюем, или для шутки?
– Всерьез, Никита Романович. Море нам нужно, без него Русь задохнется. Гавани, выход к дальним странам, новые друзья для страны…
– Тогда посоветуй, что делать мне. Идти на Ревель, не дожидаясь указа государева?
– Сам же говоришь – сил мало.
– Сил достаточно… – Серебряный быстро подошел к карте и прочертил ногтем линию вдоль южной границы Ливонии. – Да много оставить надо, дабы зад и брюхо войска прикрыть.
– От кого?
– Ты, опричник, можешь в точности сказать мне: Никита Романович, не ударят ляхи и литвины тебе в спину! Смело веди полки на последние крепости немецкие, и Бог даст победу! ..
Басманов промолчал.
– То-то…
Серебряный взъерошил шевелюру пятерней.
– Курбского нет, царь далеко. А я тут один, между немцем и ляхом.
– Не один. Скоро подойдет Шереметьев с полками.
– И кто же промеж нас главный будет? Молчишь? А я знаю наперед. Никто! Будем вдвоем топтаться на одном месте. Опять пальцами бить растопыренными вместо кулака.
– Вот заладил, – Басманов покачал головой укоризненно. – Страна большая перед вами, тут не два войска, пять или шесть воинств надо.
Глаза Серебряного внезапно загорелись.
– Вот если бы он прикрыл границу с ляхами, тогда я бы пошел на немецкие крепости! Или он бы двинулся на Ревель, а я – на ляха.
– Эк хватил – на ляха, – оборвал полет его мысли Басманов. – Вот это государь точно не одобрит. Совсем не ко времени нам ссора с поляками.
– А что они хоругвь за хоругвью к границам ведут? Вспомни, что при Иоанне Третьем было?
– Даст Бог, не повторится. Я тебе не указ, Никита Романович, но совета ты просил – даю тебе совет. Не задирайся с соседями. Русь не может воевать и ногайца, и немца, и поляка.
– А если они сами…
– А вот если сами…
Серебряный хищно вперил взор в недра польских земель.
– У них земли много. И какой земли! Смоленск один чего стоит!
– Зачем нам чужое? На Руси земель полно, освоить не можем, от набегов татарских оборонить, куда же больше? Это враги царевы нас толкают земли хапать без смысла. Нам и нужно-то всего несколько гаваней на студеном море, да кораблей побольше.
– Такая, значит, правда у опричнины?
– Такая, – согласился Басманов. – Если сильно рот разевать – морда может треснуть.
Серебряный почесал в затылке.
– И все же ляхи – главные наши недруги. Они уже гадят исподволь.
– Это как же?
Никита Романович налил себе квасу, отпил, вытер мокрые усы.
– Когда я на Фелькензама шел, стал забираться в тыл правому полку один залетный отряд. Хотел сбить нас с марша, не пустить в холмы. Чтобы тяжелая конница рыцарская на равнине по нам ударила.
– Толково придумал Фелькензам, только, кажись, не на того напал, так что ли?
Серебряный был отнюдь не тем человеком, кто любит заниматься самовосхвалением. Реплику опричного воеводы он пропустил мимо ушей.
– Послал я наперехват этих… из Аегиона. Тьфу ты, пропасть! Вой отличные, умелые и хоробрые, только к чему этим словом латинским, поганым, именуются? Тоже, поди, опричные?
– Мои люди, – согласился Басманов. – Вернее – люди Карстена Роде. Я за ними приглядываю, пока они на суше. К слову сказать, заберу скоро от тебя.
– Жаль, малая дружина, но толковая. Так вот, прижали они фелькензамовых людишек в болотах, да расколошматили. Взяли полонян. Четверых. Все, как один, из-за ляхского кордона.
– Вишневецкого люди? – подобрался Басманов.
– Не знаю я, какого там Вишневецкого. Аяхи, и весь сказ. Самые обычные ляхи. Только брони на них новенькие, получше ливонских, пищали хранцузские.
– Где держишь их? Надо мне с ними перемолвиться, – поднялся Басманов.
– Как где? Да нигде!
Басманов так и сел. Серебряный простодушно развел руками:
– А что их расспрашивать? Простые вой, не паны, не атаманы. Я их отпустил после битвы с основной ратью Ливонской.
– Что – всех отпустил?
– Нет. Один много гонору имел, русского царя лаял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31