– Нас кто крестил? Византийцы, то есть греки. А по-гречески «психе» – это и есть душа. Вот и весь феномен. Психика-душа. Ставь знак равенства. А материальный носитель у этой единой субстанции не важен. Хоть мозг, хоть копчик. Герман опять встал, важно шлепнул себя по пузу:
– Есть телеса, и психика. Все, баста! Стае зааплодировал с кислой усмешкой.
Тут Герман преобразился в некое подобие одного весьма известного думского демократа:
– И, прошу заметить, господа – никакого «спиритуса».
– Шановний оратор, – обратился к нему Стае, – а как же астрал?
– А это уже – идеологическая диверсия «агентов влияния». Нет никакого астрала. Нет, не было и не надо!
Стае достал сигарету из пачки и с наслаждением закурил, подумав: «Пропади оно пропадом, это бросание. В этой конторе и колеса глотать начнешь – не заметишь».
– Не стоит, – сокрушенно покачал головой Герман. – Аспирин – яд!
Стае вздрогнул и потушил сигарету.
– Психика и телеса. Занятная картина. И что же здесь первично?
– Глупо ставить вопрос в таком разрезе, – Герман уселся и закинул ногу на ногу. – Какая, к лешему, разница? Левая половинка первее, или правая? У целого-то! Важно, что это всего лишь самая вразумительная терминология. Го сеть – описательная конструкция. В природе она вряд ли существует, а только на словах. Чтобы понималось лучше. Усложнять ее не стоит.
– А что существует в природе?
– Существует это самое целое. Его мы и воспринимаем,
– А ближе к практике?
– Напрямую мы воспринимаем только микропластику, определенный тембр звуков и всякие другие ощущения различными органами чувств. 11ервична не «картинка», не звуки, и уж тем более – не смысл какой-то там, а именно микропластика движений.
– И ее ты научился воспроизводить?
– Ее меня и научили воспроизводить, – поправил его Герман. – Все человеческое существо девяносто процентов информации получает от микропластики иного организма, а до сознания доходит едва ли не сотая часть. Эту малость мы можем «сфотографировать» по твоему меткому выражению. А большая часть остается где-то на подкорке, в тени.
– Интересная мысль, – зевнул Стае. – Но эта самая микропластика – функция тела. А где душа? Псюхе это самое – где?
Герман возмущенно всплеснул руками: – Не попав в эмоциональную волну, никак не воспроизведешь пластику. Тут как раз больше души, психики, чем тела.
– Теория шаткая, – признался Стае. – Но практика – устрашает своей эффективностью.
– А как говорил вождь всех рабочих и крестьян «для пролетариата нужна только та теория, которая подтверждается практикой». Несколько демагогический лозунг, но по сути – верный. А всякий астрал и прочий спиритус вместе с центральной нервной системой только приводят людей в грязные объятия фрейдизма и сексшопы.
– Вот чем мой дядя занимается на государственные деньги, – усмехнулся невесело Стае. – Учит офицеров госбезопасности воспроизводить души людские.
– Не надо так печально. Ведь пока ты не понимаешь, зачем это надо. Какие головокружительные возможности это дает. И потом, не корчи из себя осла в погонах. Тело и душа – это описательные конструкции. Есть только единое целое, именуемое человеком. А воспринимаем мы из целого в большей степени – именно микропластику. Ее и научились в данной конторе воспроизводить.
– Бесценный материал для глубинных разведчиков, надо полагать.
– Да, – важно кивнул Герман. – Они интересуются. У них и у самих были и есть сильные наработки. Да и людишек, интуитивно способных к полному перевоплощению во все времена хватало. Только их интересует банальная сторона дела – маскировка и тому подобное. Это – как телескопом орехи колоть.
– А вы можете предугадать действия других людей, слова и мысли?
– Только учимся, – печально заметил Герман. – Результаты более чем скромные. Для цирка – годится. А для серьезного дублирования нужно досконально знать человека, желательно – с детства. По крайней мере, годами наблюдать его в различных ситуациях. Знать родителей или родственников. Проработать первые каракули… гм… поцеловать его первую девушку…
– Ну-ка, – встрепенулся Стае. – С этого места подробнее!
– Давайте не будем, товарищ капитан, – замахал на него руками Герман. – Тебе уже табельное выдали, как начнешь шмалять.
– Да не буду я шмалять.
– Врешь, будешь. Я ведь точно знаю. Стае помолчал, думая о своем.
– Ладно, – вздохнул он, – Верка дурой была всегда, да мы и расстались, так что… Как насчет галерки? Что ты плел про универ?
Герман еще раз взъерошил волосы, придал лицу диковатое выражение.
Взял со стола какие-то паки и побрел к выходу. Стае зажмурился, припоминая.
– Было что-то эдакое.… Где-то на периферии сознания…
– Вот-вот, – закивал головой Герман. – Мы, тени, и созданы быть на периферии сознания.
– Зачем?
– А это ты у начальства спроси, – ухмыльнулся Герман. – Спросила пуля у пороха – зачем мы созданы Творцом…
Они некоторое время сидели молча.
– И сколько лет ты за мной наблюдаешь?
– Не сильно много, да и то – урывками. Служба, знаешь ли, у нас всегда в параллель с обучением. Помог дядя Саша. Да и вообще – это его затея. Тени пару не выбирают.
– Значит, это не контора вовсе, типа Лубянки, а научная лаборатория, где в колбах выращивают новый вид чекиста? Двухголовый монстр – терминатор госбезопасности?
– Глупости. – Герман сделался удивительно печальным, что ему совершенно не шло. – Не хватает тебе головокружительных погонь, слежки, подслушиваний и прочей лабуды? Будет. И слишком много. А пока что – мне пора на дежурство.
– Дежурство?
– Банально сидеть на телефонах. От оперов получать сообщения и разруливать всякую рутинную чепуху.
– За «зелененькими человечками» следят ваши оперативники?
– Точно. За ними, супостатами. Готовятся, понимаешь, Землю-матушку оккупировать.
– А я когда…
– На настоящую службу заступишь? – ухмыльнулся Герман. – Не боись, хватит и на тебя нарядов.2

Глава 12
Погоны и лошади

– И все же, товарищ полковник, – почти жалобно попросил Стае, – почему я не разрабатываю дело об исчезнувшем «фестивале». Ведь знаю, роете вы землю, может – чего уже нарыли?
– Нарыли не нарыли, – бухтел дядя Саша, упрямо глядя невидящими глазами в телевизор, вечно включенный в его кабинете. – Чего не служится-то? Попрекает кто-то, бездельем, или с первой получкой проблемы были? Или общага хуже вашей?
– Я и не вижу никого, кроме длинноногого прапорщика, да изредка – Германа. И еще этих горе-терминаторов на вахте. Некому попрекать. Жилищные условия – прекрасные, честно если, я и не рассчитывал на такое. Деньги – пыль для чекиста…
– Пыль?
– Ну – не главное.
– И все же приятно, что они есть, не так ли? И почти столько же, сколько и было.
– Спасибо, конечно…
– Нет, ты и мертвого достанешь, – полковник выключил футбол, яростно отхлебнул газировку прямо из горлышка. – Докладывай, как проведена тобой последняя неделя! Как на духу.
– Дважды сидел «на телефонах». Какую-то дурость записывал и передавал, куда велено. Нареканий нет.
– Похвально, возьми с полки пирожок.
– В остальное время следовал рекомендациям капитана Германа.
– То есть?
– А то вы не знаете. По утрам – пробежка, вечером – спортзал. Кстати – на какие-такие шиши вы его отгрохали? Неужто нельзя просто снимать какой-нибудь на стороне? Дешевле и лучше.
– Что значит – лучше?
– Ну, – замялся Пшибышевский, – сауны там всякие, массажные кабинеты, тренажеры. И инвентарь посовременнее бы.
– Мечи не нравятся?
Речь шла о бамбуковых, деревянных и алюминиевых имитаторах разного рода холодного оружия, и доспехов к ним.
– Почему же не нравятся, – пожал плечами Стае. – Даже весело. Разнообразие какое-то. В перечне людей, с которыми я общаюсь, забыл упомянуть двух достойных узкоглазых джентльменов, которые регулярно со мной фехтуют. Вернее – избивают меня всякими палками, и дрынами. Да еще и пинаются. Очень достойные господа.
– Знал бы ты, во сколько обходятся нашему государству эти узкоглазые господа, – промямлил полковник, оттянув нижнюю губу и глядя в пустоту, – ценил бы эти пинки и палочные удары.
– Я ценю. Но все же, вместо экзотики, мне бы штангу да парочку гирь, а три раза в неделю – нормальный тир со встающими мишенями. Так недолго одичать и разучиться владеть табельным оружием.
Полковник пропустил его последние замечания мимо ушей.
– В таком же духе прошла и прошлая неделя?
– И позапрошлая, и два других месяца. Про походы в кино и на редкость нерегулярную половую жизнь можно не докладывать?
– Уволь, – полковник вытащил из стола какую-то папку, уставился в могучий график, пестреющий синими и красными карандашными пометками. – А ты молодец!
– В чем, интересно? Может, я не гожусь в отличники боевой и политической, но как знатная макивара и главный дуракавалятель в конторе требую внеочередного воинского звания. И талоны на усиленное питание.
– Талоны – вот они, – меланхолично заметил дядя Саша, предъявляя взору изумленного Стаса цветастый рулон каких-то бумажек. – Диетическая столовая при… В общем, недалеко отсюда, прапориха объяснит. Два раза в день питаться по полной. Считай это приказом Родины.
– Есть. – Стае сглотнул. – А как насчет расследования? Я же как опер скоро буду просто несостоятелен. Можно хоть пропажу носового платка вашей секретарши расследую? Мозг затупится ведь.
– Тебе не повредит, востер больно. Не по-военному это, шибко грамотным быть. А с платком – проще некуда. Это Герман его увел, а точнее велел ей положить на плафон. Прямо над ее рабочим столом. За что получил от меня лишний наряд и урезанный отпуск.
– А что же ей не скажете? Мается, бедная. Хороший индийский платок. С каким-то шитьем хитрым.
– Нечего ей хлебалом мух ловить. Она, между прочим, тоже Тень. Неважно – чья, но Тень. И не должна поддаваться на провокации Германа, как…
– Некоторые бывшие контрразведчики, – докончил грустно Стае.
– Именно, племянник, – палец полковника устремился в зенит. – Она обязана не поддаваться никакому ментальному контролю! Или спишу в обоз! В пехоту! В маркитантки!
Стае помолчал. Потом несмело намекнул:
– Если нет во мне особой нужды, может – насчет отпуска…
– Отставить давить на родственную жилу. Кумовство разводить в органах? Не позволю, не будь я твой дядя и полковник.
Пшибышевский наблюдал этот разговор словно бы со стороны, как будто смотрел странное тягомотное кино. Но все же была в этой киноленте какая-то особенная притягательность, изюминка.
Ему было сложно представить в роли полковника своего прежнего начальника, Сан Саныча. Тот был по-своему неплохим командиром, но чтобы вот так дурачиться! Никогда! Всегда собранный и серьезный, как собственный памятник…
А дядя Саша не служил, а как бы играл в службу.
Подобная манера общения водилась почти за всеми работниками безымянной конторы, с которыми довелось свидеться Стасу. Они из каждого мига служебного взаимодействия делали какое-то театральное представление, странно подбирая слова, меняя мимику и тембр голоса.
Поначалу это утомляло, потом он привык. У каждой марфушки, рассудил капитан, свои игрушки. На Лубянке все микро-феликсы. А здесь – макси-ста-ниславские. Бывает.
– С питанием и тренировками все ясно, – сказал полковник, еще раз проглядев график. – Тиры и тренажеры отменяю своим волевым командирским решением. Что насчет ментальных тренировок?
– Герман говорит, – честно признался Стае, – что я полный бездарь.
– Мне он пишет совсем иное.
– Шуткует, наверняка, озорной наш.
– А как тебе сама практика?
– Да никак. Нудно и скучновато.
Битых два месяца капитан Пшибышевский разгадывал какие-то головоломки, разглядывал бесформенные кляксы на листах писчей бумаги, пытался одновременно следить за бьющейся о стекло мухой в одной части своего кабинета, и кривляющимся собственным отражением в кривом зеркале по другую сторону от стола.
– А еще, – настаивал полковник, словно желающий сделать научную карьеру на болезни пациента педиатр, – какие впечатления?
– Башка болит и кружится. Полным дураком себя ощущаю. Стал запоминать длинные последовательности бессмысленных знаков и пить водку напополам с вермутом.
Полковник уткнулся в график, потом переспросил:
– При чем тут вермут? Стае хлопнул себя по лбу:
– Ах да, прошу прощения. Это уже из моей частной жизни и досуга.
– Ты мне это брось! Вермут – отставить! Только водку, можно с пивом. И только по выходным… Или после дежурства.
Стае подумал, вытянуться ли ему во фрунт, но пришел к выводу, что может получить в глаз. Он только сухо кивнул и сказал:
– Так точно.
– И все?
– В смысле, товарищ полковник?
– Больше никаких изменений не ощущаешь? Они есть, и график тому свидетель. Начальство интересуется твоим субъективным мнением.
– Сны цветные видеть стал, – помедлив, сказал Пшибышевский. – После первого ранения такого не было.
– После чеченского осколка?
– Нет, еще в школе, на фехтовании маска слетела. Партнер клинок в сторону отвел, но эфесом залепил так, что… В общем – три шва, сотрясение, минус два боковых зуба.
– А теперь видишь в цвете? Это отрадно. Надеюсь – чистая порнография мерещится? Никаких антисоветских демонстраций, ковбоев и бейсбола?
Стае устало прикрыл глаза. Этот балаган, в который его дядя превратил бывшее отделение комитета, начинал его раздражать.
– Одни бабы, пляжи и пальмы, – через силу выдавил он. – Никаких демонстраций и прочих противоправных действий.
– Хвалю. Объявляю тебе от лица службы благодарность! Но тренировки придется усилить. И сделать поразнообразнее.
Стае про себя застонал.
– Думаю, товарищ полковник, ненадолго эти цветные сны. Косоглазые товарищи скоро опять отобьют. Эти эфесы помассивней будут, чем на спортивной рапире.
– Но и ты с годами стал крепче, чекист, – подмигнул полковник. – Не первый год в органах, что тебе парочка-другая сотрясений? Ничто нас в этой жизни не вышибет из седла… Кстати о седлах… Прапорщик Елизавета!
В дверях тут же возникла «секретарша».
– С завтрашнего дня будете объезжать данного молодого человека. Ему уже бабы и пальмы мерещатся. Шутки шутками, а он не просто какой-нибудь дворник, а мужчина с табельным оружием. А ну как что в голову ударит?
– Так точно, – солидно кивнула шевелюрой, аккуратно уложенной на принципиально «штатский» манер прапорша. – Заезжу до упада. Ничего в голову не стукнет. И пальмы сниться перестанут.
Стае мрачно встал и подошел к окну, глядя на безмятежный московский дворик, где облетала листва.
«А чем я недоволен, в сущности? – подумал он. – Весело, деньги платят, никаких тебе вынесений служебных несоответствий и командировок куда не надо. Другие бы за это дядя Саше ноги целовали, а мне их манеры не нравятся».
Он повернулся к столу.
На него смотрел улыбающийся полковник, вертя в руках стасово удостоверение.
– И старые кони на что-то годятся, не так ли? – спросил он у Елизаветы, потом насупился. – Надо к тебе корочку гвоздями прибить, что ли. Недалеко так до беды, враги не дремлют!
Стае протянул руку, с удовольствием отметив, что пальцы совершенно не дрожат.
Взял удостоверение и положил его во внутренний карман пиджака, подумав: «Надо бы туда взведенную мышеловку установить, или противоугонное устройство».
– По ментальному самоконтролю тебе двойка, капитан, – заметил полковник. – Чуть мысли смешались – можно из тебя веревки вить, если знаешь – как. Посему мой приговор остается в силе – тренировки наращивать и наращивать. Баб и вермут урезать до необходимого минимума.
– Разрешите идти на пост? В смысле – в спортзал? – спросил Стае сухо.
– А когда ты собираешься с Елизаветой обговаривать время и место встречи?
«Это что, не шутка была? » – колыхнулась в голове мысль, и под хохот дяди и зловредной прапорши он заполошно схватился за карман с удостоверением.
– Встречаемся, товарищ капитан, – официозным тоном сообщила Елизавета, – в три ноль-ноль на метро ВДНХ.
– И что там?
– Там… – мечтательно закатила глаза прапорша, потом раздвинула слегка влажные от помады губы и провела кончиком языка по жемчужным зубам. – Там кони.
– Не понял.
– Четвероногие кусачие животные. Используемые человечеством примерно с эпохи неолита в качестве вьючного или верхового скота.
– И мы их будем… это… того…
– Именно так. Использовать в качестве верховых животных. У меня, между прочим, разряд.
– Товарищ полковник, – Стае побагровел. – Это-то зачем? Мечи, кони, тесты эти дурацкие?
– Ты не думай, – участливо сказал дядя Саша, – за тебя партия давно все продумала. Осталось действовать.
Совершенно неожиданно для себя Пшибышевский скорчил зверскую физиономию, щелкнул каблуками и вознес руку в фашистском приветствии:
– Хайль!
И тут же почувствовал, что ремешок на наручных часах его странно болтается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31