В боковой комнате, по обыкновению, засиделся за бумагами угрюмый старший секретарь Афанасий Покоев, а в приёмной вежливо осведомился о здоровье Иванчука титулярный советник Тиран. После тоскливой тревоги тех мест, где Иванчуку приходилось быть в этот день, всё это приятно его поразило. Тиран немедленно доложил о нём военному губернатору. Через минуту Иванчук был принят. Пален в парадном мундире, при ленте и палаше, стоял у стола, надевая тугие белые перчатки. В этом тоже не было ничего необыкновенного. Граф часто выезжал из дому и в более поздние часы. Никакого волнения на его лице Иванчук не заметил. Напротив, Пален был, по-видимому, прекрасно расположен, – мурлыкал какую-то песенку, что делал только в минуты очень хорошего настроения. «Конечно, всё враки», – облегчённо подумал Иванчук.
– Особенные приказания на сию ночь и на завтрашнее утро? – повторил Пален, выслушав Иванчука. – Никаких особенных приказаний… Ах, чуть не забыл, на завтрашнее утро есть приказание. Сказывали мне, будто на Петербургской и на Выборгской стороне сугробы снега в человеческий рост, так что и ходить по улицам невозможно… Ежели правда, то безобразие. Велите, пожалуйста, Аплечееву завтра же расчистить улицы…
Он разгладил на левой руке перчатку и снова замурлыкал песню. «Ну, разумеется, вздор… Эк мастера стали врать люди!» – подумал Иванчук, немного обиженный, но и успокоенный особенным приказанием Палена.
– Да, вот что ещё, – небрежно сказал Пален, натянув и правую перчатку. – Вы ведь свободны в эту ночь?..
Иванчук побледнел. Он больше всего боялся, как бы военный губернатор не предложил ему принять какое-либо участие в деле.
– Я… Я… Ваше сиятельство… Жена больна… Что прикажете?
– Вот что я прикажу, мой милый, – сказал Пален, подчёркивая слово «прикажу». – Я сейчас еду к генералу Талызину, в казармы Преображенского полка (Иванчук совершенно побелел). Меж тем ко мне сюда будут люди по важному делу. Извольте оставаться здесь на крыльце и всем, кто спросит: «граф Пален», указывайте ехать к Талызину. В час ночи можете идти спать… Всем, кто скажет: «граф Пален». Поняли?
С ужасом глядя на своего начальника, Иванчук медленно кивнул несколько раз головой. Ему от волненья было трудно говорить. Пален посмотрел на него внимательно.
– Ну-с, так пожалуйте за мной… Мне пора, – холодно сказал он.
Внизу все встали и вытянулись. Надевая шинель, Пален подозвал того полицейского офицера, которого не знал Иванчук, и сказал несколько слов негромким голосом, показывая глазами на Иванчука. Полицейский оглянулся и проговорил уверенным тоном:
– Слушаю-с, ваше сиятельство.
– Вот и он с вами здесь постоит, чтоб вам не так было скучно… Эх, стужа какая!.. Ну-с, прощайте…
Он кивнул им головой. Затем уже на пороге раскрытой лакеем настежь двери, точно что-то припоминая, повернулся, окинул взглядом вестибюль, лестницу, быстро вышел и сел в сани.
– В лейб-кампанский корпус, – приказал он кучеру.
XXVI
– Что с ним прикажете делать? – разводя руками, сказал Уваров, войдя в комнату, где его ждал Штааль. – Новые, вишь, пажи потребовались… На нынешнюю ночь…
Он опять засмеялся нехорошим смехом. Штааль молчал. Уваров махнул рукою и сказал Штаалю:
– Ну, что ж, как приказал, так и сделаем. Нынче он ещё царь… Съезди, родной, в первый корпус и скажи князю Зубову, чтобы сегодня же прислал новых пажей. Доложи также, что конногвардейский караул сменён и что государь отбыл в свою опочивальню. Остались только преображенцы… Далеко, – добавил он многозначительно, подмигнув Штаалю левой бровью.
– Сейчас прикажете ехать, ваше превосходительство?
Уваров задумался:
– Сейчас, князя, верно, ещё нет в корпусе… Впрочем, как знаешь.
– Слушаю-с, ваше превосходительство.
Ночь была довольно тёмная. Шёл снег. Мороз ещё усилился и перешёл в настоящую стужу. Штааль застегнул на все пуговицы тонкую шинель, на зиму подшитую старым мехом, и поднял воротник, хоть этого по правилам не полагалось. «Семь бед, один ответ… Беды-то разные», – угрюмо усмехаясь, сказал он себе. Он ещё подумал, что, отправляясь из дворца со служебным поручением, собственно, мог бы потребовать придворный экипаж. «Всё равно возьму извозчика». Он вышел из замка со стороны Летнего сада. «Какие уж тут извозчики… Ну, на набережной отыщу…»
Штааль быстро пошёл по аллее. Отойдя немного, он оглянулся. В окнах Михайловского замка ещё кое-где горели огоньки. Один из них быстро заколебался и погас. Штааль поднял голову. На тёмном небе, чуть дрожа, блестела луна. Косые нити снега рвались, дрожали, рябили в глазах, так что голова немного кружилась. Идти было жутко. Штааль вытащил правую руку из рукава левой, опустил её в карман и нащупал пистолет. Сразу стало легче. Через несколько минут он опять оглянулся на замок. Света в окнах больше не было видно.
Штааль вышел на набережную. Там не было ни души. Вдали на стенах Петропавловской крепости повисли в воздухе редкие огни. Очень высоко над ними, на вершине еле видного тонкого шпиля, слабо поблёскивал синеватый свет луны. «Ламор говорит, что это самое красивое, самое поэтическое место в Европе: самое красивое место в Европе – Тайная экспедиция. Странно, правда… А извозчика и здесь нет… Набережной ли пройти до моста или здесь, что ли, перейти реку?»
От фонаря утоптанная дорожка в снегу косо спускалась к Неве. «По набережной ближе», – нерешительно подумал Штааль – и поспешно спустился к реке, скользя и спотыкаясь на крутой обледенелой дорожке. Слева рвал ледяной ветер, взметая снежные сугробы, засыпая глаза Штаалю колючей пылью. Снег оседал на отяжелевшей шляпе. Чёрная стена приближалась. На валах у фонарей уже видны пушки. Штааль быстро шёл вперёд. Вдруг он остановился: от протоптанной по реке дорожки узкая обсаженная вехами тропинка сворачивала к Невским воротам крепости. Он замер…
«Ежели сказаться по важному делу, шеф Тайной экспедиции примет тотчас и завтра я буду богачом, генералом, князем… Нет, я сошёл с ума… – С трудом дыша, вздрагивая всем телом, он стоял у перекрёстка дорожек. – В крепость или в корпус?.. В крепость или в корпус? – бессмысленно повторял он вслух. Издали зловещим гулким звоном забили куранты. Штааль вздрогнул и поспешно пошёл по прежней дорожке. – Мерзавец!.. Предатель!..» – тяжело дыша, повторял он вслух с яростью. Одно только мгновенье он задержался на этой мысли и позже всю жизнь вспоминал о ней со стыдом и ужасом. Штааль не переоценивал своих нравственных качеств, но на предательство был совершенно неспособен даже в самые худшие свои минуты. Эта мысль, тотчас отогнанная с отвращением, осталась навсегда одним из наиболее мучительных его воспоминаний.
Петербургская сторона давно спала. Здесь и рогатки не выставлялись на ночь: некого было задерживать. Огоньки в маленьких домиках были давно погашены. Фонари в этой части города попадались нечасто. Только издали светились огни на валах Петропавловской крепости. Не видно было и будочников. Из-за заборов лаяли собаки. «Точно Шклов… Совсем деревня», – думал Штааль, давно не бывавший на Петербургской стороне. Он хотел кратчайшей дорогой выйти на Васильевский остров, но заблудился, плохо разбираясь в темноте. «Кажется, не туда свернул… Авось ли здесь извозчик попадётся… Экая глушь…» Небольшие деревянные дома, дощатые заборы, палисадники чередовались с пустырями. Штааль шёл наудачу, крепко сжимая в кармане пистолет. «Вот до чего дожил, вот оно, паденье души, – вздрагивая, думал он. – Предатель!.. Иуда!..» Ветер выл, разбрасывая сугробы, разнося снежные столбы. Мутная луна то скрывалась, то выплывала из-за чёрных облаков, окаймлённых узким жёлтым ободом. Ноги у Штааля коченели всё больше; ему было трудно идти. Уши над воротником стыли. Он вынул правую руку из кармана, с сожалением оторвав её от пистолета, стащил перчатку и приложил руку к уху. Боль усилилась, потом ухо стало отходить. Штааль, искривившись, принялся обогревать той же рукой левое ухо. В двух шагах от него собака отчаянно завыла и заметалась вдоль забора, яростно царапаясь лапами о доски. Впереди, в светлой полосе, шедшей от фонаря, что-то большое стремительно пронеслось, пригнувшись к земле, странным, не собачьим, бегом. Штааль задрожал быстрой дрожью, уронил перчатку и мгновенно опустил руку в карман с пистолетом. «Волк!.. Ей-Богу, волк!.. Что, ежели стая!..» – промелькнуло у него в голове. Он расширенными глазами смотрел вслед пробежавшему зверю. В эту холодную зиму волки нередко забегали по ночам на безлюдные улицы окраин. Ветер подхватил и понёс по снегу перчатку. «Ну и времена… Волки в императорской резиденции! – подумал Штааль успокаиваясь. – Волки в столице Екатерины Великой!..» Эта фраза, однако, ему самому показалась глупой. Он невесело засмеялся, хотел было разыскать перчатку, наклонился, но её не было видно в белом вихре. «Бог с ней… Ну и забрался я в глушь!.. Может, нынче умирать, да не от волков же…» Штааль вернулся назад и, ориентируясь по огням крепости, вскоре вышел на правильную дорогу. Ещё минут через десять он подходил к кадетскому корпусу.
XXVII
– Сейчас доставить кадет? Ночью? – с недоумением спросил дежурный офицер, подозрительно глядя на Штааля.
Вид измученного, с воспалёнными глазами человека, с ног до головы покрытого снегом, с перчаткой на одной левой руке, действительно внушал мало доверия.
– Так мне приказал государь император, – сказал Штааль. – Через генерал-адъютанта Уварова, – отрывисто добавил он, сняв шляпу и стряхивая с неё снег. От сапог его расходилась на полу лужа. – Впрочем, мне велено лично доложить князю Зубову.
– Так бы вы и сказали, – немного смягчившись, заметил офицер. – Снимите здесь шинель. Я вас провожу к его сиятельству… Ну и погода!..
Они пошли наверх по слабо освещённой лестнице. Офицер молча с опаской поглядывал на Штааля. Пройдя по длинному коридору, он остановился в нерешительности.
– У нас его сиятельство мало во что вмешивается, – нехотя сказал он. – Делами ведает генерал Клингер…
– Так что же?
– Так вот, видите ли, вы извольте сами доложить дело его сиятельству, а я тем временем сообщу генералу… Как раз и кадет поднимем. А то ведь все спят.
– Сделайте милость.
– Тогда будьте добры, – с видимым облегчением сказал офицер, – поднимитесь до той площадки и позвоните: это квартира его сиятельства. А я пойду к генералу.
Не дожидаясь ответа, он звякнул шпорами и быстро пошёл назад.
На площадке было довольно темно. Шаги офицера затихли вдали. Нервы Штааля были очень напряжены. Он постоял, повернувшись ухом к двери и почему-то поднявшись на цыпочки. За дверью слышались голоса. Но разобрать слова было невозможно: говорили далеко. Штааль резко дёрнул ручку шнурка и вздрогнул: так сильно прозвучал звонок. Голоса мгновенно замолкли. Прошло не менее двух минут. Штаалю показалось, что кто-то на цыпочках прокрался к двери. «В щёлку, что ли, смотрит?..»
– Кто такой? – спросил дрожащий голос за дверью.
– По приказу его императорского величества, – громко сказал Штааль: уж очень было трудно не произнести эту звучную фразу.
За дверью она, по-видимому, произвела чрезвычайно сильное впечатление. Кто-то слабо ахнул. Послышались бегущие лёгкие шаги, взволнованный шёпот, затем опять шаги, но другие, очень тяжёлые.
– Кто здесь? – спросил густой бас.
– Поручик Штааль… Имею поручение к князю, – сказал уже несколько смущённо Штааль.
– Ах ты, Господи!.. Я его знаю, открой, – сказал первый голос (Штааль теперь признал голос Платона Александровича). – Впусти его… Ложная тревога…
Дверь приоткрылась, затем открылась совсем. Штааль вошёл в переднюю. Гигантского роста человек без мундира, в белой рубашке, с обнажённым палашом в руке, изумлённо посмотрел на Штааля, покатился со смеху и вложил палаш в ножны. Это был Николай Зубов. Он произнёс с хохотом несколько очень крепких слов. Штааль почувствовал себя немного оскорблённым, хоть слова эти, собственно, ни к кому не относились. Хозяин, стоявший боком в конце передней, с неудовольствием покосился на своего брата, подошёл к Штаалю и быстро поздоровался. Лакеев в передней не было.
– Что случилось? – тревожно спросил Зубов.
– Ничего такого, князь, – с достоинством сказал Штааль. – Имею поручение.
– Наверное, ничего такого?.. Скажите прямо, ради Бога.
– Да нет же, князь.
– Прошу вас, войдите, – вздохнув с облечением, произнёс Зубов. – Позвольте вас познакомить… Поручик (он скороговоркой произнёс фамилию)… Мой брат…
– Имею честь знать графа Николая Александровича.
– Ладно, ладно, я тоже теперь имею честь, – сказал Николай Зубов. – Так говори, в чём дело, отец мой. Зачем пожаловал?
От него сильно пахло вином.
– Поручик наш, – недовольным тоном сказал Платон Александрович, не совсем уверенно глядя на Штааля. Штааль кивнул головой с лёгкой улыбкой, показывая, что понимает эти слова и что сомневаться в нём никак не приходится. Он только теперь заметил, что не снял в передней оставшейся у него перчатки; по возможности незаметно он стащил её с руки и быстро сунул в карман.
– Войдите, голубчик, – повторил Зубов, пропуская гостя в большую, ярко освещённую комнату. У стола, заставленного бутылками, стоял пожилой, высокий, сухощавый, очень прямо державшийся генерал, с аккуратно зачёсанными вниз волосами, с задумчивыми добрыми глазами. Штаалю, который не знал его в лицо, бросился в глаза белый крест на шее у генерала. Немногие имели Георгия третьей степени, да и мало кто носил в царствование Павла этот бывший в немилости орден.
– Поручик Штольц… Барон фон Беннигсен, – познакомил хозяин. – Поручик – наш… Голубчик, не томите, скажите, в чём дело.
Штааль передал приказание государя и то, что поручил ему сказать Уваров. Николай Зубов покатился со смеху:
– Пажей, говоришь? Пажей на эту ночь? Ах, забавник…
Беннигсен приблизился к Штаалю и спросил с сильным немецким акцентом:
– Так ви говорите, тшто он в свою опатшивальную комнату уходиль?
– Государь? Так точно, ваше превосходительство, – ответил Штааль и решил больше никого не титуловать: в таком деле все равны.
– Hochst wichtig, – многозначительно сказал Беннигсен, обращаясь к князю. – И ви вашими глазами видели, тшто карауль с конной гвардии смениль?
– Собственными глазами… Дежурный по конногвардейскому караулу корнет Андреевский мой бывший сослуживец, и я…
– И конногвардейски карауль с дворца уходиль?
– Ja wohl, ja wohl, – фамильярным тоном подтвердил Штааль по-немецки, чтобы не говорить ни «уходиль», ни «ушёл». – Ja wohl, Excellenz, – добавил он, хоть и решил никого не титуловать: «Excellenz» было хорошее слово, которое приходилось употреблять не часто. – Gewiss, – добавил он не вполне кстати, но заботливо произнося «i» как «ы».
– Sehr wichtig, – повторил Беннигсен и, прикоснувшись двумя пальцами к груди Штааля, снял с его мундира пушинку меха. Штааль удивлённо попятился.
– Слышал про пажей? Уморушка! – сказал с хохотом Николай Зубов, наливая себе вина. – Ты, малыш, пить хочешь? Тебя как звать?.. Ты ведь грузин, правда? Эх, брат…
Он опять произнёс несколько сильных слов.
– Не пей так много, – перебил его Платон Александрович. – В самом деле, может, вы закусите? – учтиво спросил он Штааля. Он, видимо, любезной интонацией хотел загладить и грубость своего брата, и то, что сам нетвёрдо помнил фамилию гостя. Беннигсен наклонился к Зубову и что-то ему сказал.
– Ну да, конечно, надо исполнить, – торопливо ответил Платон Александрович. – Я сейчас прикажу Клингеру нарядить кадет… Выпейте с нами вина, голубчик, за успех нашего дела. Николай, налей-ка нам шампанского.
– Это что шампанское лакать, – говорил Николай Зубов, разливая вино. – Тебе налить, немецкая образина?.. Я шампанское и за напиток не считаю. Ты, отец мой, его с английским пивом пополам выпей… Не хочешь, малыш? Ишак ты, право, кавказский ишак…
Штааль вспыхнул, но сдержался. «Что с пьяного взять?» – подумал он. Платон Александрович умоляюще уставился на своего брата.
– Was heisst: ischak? –спросил равнодушно Беннигсен.
– Я на вечерний стол приглашён к Петру Александровичу, – сказал Штааль, выпив вина. – К Талызину.
– Ах да, мы все там будем, – поспешно заметил Зубов. – Но прежде прошу вас заехать к графу Палену. Вы можете?
– Отчего же, могу, если нужно для дела.
– Очень нужно. Пожалуйста, поезжайте сейчас к нему и сообщите, что мы за ним заедем или ежели не успеем, то в полночь прибудем прямо к Талызину… Будьте добры.
– Не умедлю сделать. Так до скорого свиданья, – равнодушным тоном сказал Штааль, откланиваясь.
– И говорим вам пароль: «граф Пален», – добавил генерал Беннигсен.
XXVIII
У кадетского корпуса стояло несколько извозчиков. Штааль выбрал лучшую на вид пару.
– По часам прикажете, ваше благородие, или в один конец?
«В самом деле, взять по часам?.. Может, и там пригодится: не пешком же мы пойдём его убивать, – спокойно подумал Штааль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
– Особенные приказания на сию ночь и на завтрашнее утро? – повторил Пален, выслушав Иванчука. – Никаких особенных приказаний… Ах, чуть не забыл, на завтрашнее утро есть приказание. Сказывали мне, будто на Петербургской и на Выборгской стороне сугробы снега в человеческий рост, так что и ходить по улицам невозможно… Ежели правда, то безобразие. Велите, пожалуйста, Аплечееву завтра же расчистить улицы…
Он разгладил на левой руке перчатку и снова замурлыкал песню. «Ну, разумеется, вздор… Эк мастера стали врать люди!» – подумал Иванчук, немного обиженный, но и успокоенный особенным приказанием Палена.
– Да, вот что ещё, – небрежно сказал Пален, натянув и правую перчатку. – Вы ведь свободны в эту ночь?..
Иванчук побледнел. Он больше всего боялся, как бы военный губернатор не предложил ему принять какое-либо участие в деле.
– Я… Я… Ваше сиятельство… Жена больна… Что прикажете?
– Вот что я прикажу, мой милый, – сказал Пален, подчёркивая слово «прикажу». – Я сейчас еду к генералу Талызину, в казармы Преображенского полка (Иванчук совершенно побелел). Меж тем ко мне сюда будут люди по важному делу. Извольте оставаться здесь на крыльце и всем, кто спросит: «граф Пален», указывайте ехать к Талызину. В час ночи можете идти спать… Всем, кто скажет: «граф Пален». Поняли?
С ужасом глядя на своего начальника, Иванчук медленно кивнул несколько раз головой. Ему от волненья было трудно говорить. Пален посмотрел на него внимательно.
– Ну-с, так пожалуйте за мной… Мне пора, – холодно сказал он.
Внизу все встали и вытянулись. Надевая шинель, Пален подозвал того полицейского офицера, которого не знал Иванчук, и сказал несколько слов негромким голосом, показывая глазами на Иванчука. Полицейский оглянулся и проговорил уверенным тоном:
– Слушаю-с, ваше сиятельство.
– Вот и он с вами здесь постоит, чтоб вам не так было скучно… Эх, стужа какая!.. Ну-с, прощайте…
Он кивнул им головой. Затем уже на пороге раскрытой лакеем настежь двери, точно что-то припоминая, повернулся, окинул взглядом вестибюль, лестницу, быстро вышел и сел в сани.
– В лейб-кампанский корпус, – приказал он кучеру.
XXVI
– Что с ним прикажете делать? – разводя руками, сказал Уваров, войдя в комнату, где его ждал Штааль. – Новые, вишь, пажи потребовались… На нынешнюю ночь…
Он опять засмеялся нехорошим смехом. Штааль молчал. Уваров махнул рукою и сказал Штаалю:
– Ну, что ж, как приказал, так и сделаем. Нынче он ещё царь… Съезди, родной, в первый корпус и скажи князю Зубову, чтобы сегодня же прислал новых пажей. Доложи также, что конногвардейский караул сменён и что государь отбыл в свою опочивальню. Остались только преображенцы… Далеко, – добавил он многозначительно, подмигнув Штаалю левой бровью.
– Сейчас прикажете ехать, ваше превосходительство?
Уваров задумался:
– Сейчас, князя, верно, ещё нет в корпусе… Впрочем, как знаешь.
– Слушаю-с, ваше превосходительство.
Ночь была довольно тёмная. Шёл снег. Мороз ещё усилился и перешёл в настоящую стужу. Штааль застегнул на все пуговицы тонкую шинель, на зиму подшитую старым мехом, и поднял воротник, хоть этого по правилам не полагалось. «Семь бед, один ответ… Беды-то разные», – угрюмо усмехаясь, сказал он себе. Он ещё подумал, что, отправляясь из дворца со служебным поручением, собственно, мог бы потребовать придворный экипаж. «Всё равно возьму извозчика». Он вышел из замка со стороны Летнего сада. «Какие уж тут извозчики… Ну, на набережной отыщу…»
Штааль быстро пошёл по аллее. Отойдя немного, он оглянулся. В окнах Михайловского замка ещё кое-где горели огоньки. Один из них быстро заколебался и погас. Штааль поднял голову. На тёмном небе, чуть дрожа, блестела луна. Косые нити снега рвались, дрожали, рябили в глазах, так что голова немного кружилась. Идти было жутко. Штааль вытащил правую руку из рукава левой, опустил её в карман и нащупал пистолет. Сразу стало легче. Через несколько минут он опять оглянулся на замок. Света в окнах больше не было видно.
Штааль вышел на набережную. Там не было ни души. Вдали на стенах Петропавловской крепости повисли в воздухе редкие огни. Очень высоко над ними, на вершине еле видного тонкого шпиля, слабо поблёскивал синеватый свет луны. «Ламор говорит, что это самое красивое, самое поэтическое место в Европе: самое красивое место в Европе – Тайная экспедиция. Странно, правда… А извозчика и здесь нет… Набережной ли пройти до моста или здесь, что ли, перейти реку?»
От фонаря утоптанная дорожка в снегу косо спускалась к Неве. «По набережной ближе», – нерешительно подумал Штааль – и поспешно спустился к реке, скользя и спотыкаясь на крутой обледенелой дорожке. Слева рвал ледяной ветер, взметая снежные сугробы, засыпая глаза Штаалю колючей пылью. Снег оседал на отяжелевшей шляпе. Чёрная стена приближалась. На валах у фонарей уже видны пушки. Штааль быстро шёл вперёд. Вдруг он остановился: от протоптанной по реке дорожки узкая обсаженная вехами тропинка сворачивала к Невским воротам крепости. Он замер…
«Ежели сказаться по важному делу, шеф Тайной экспедиции примет тотчас и завтра я буду богачом, генералом, князем… Нет, я сошёл с ума… – С трудом дыша, вздрагивая всем телом, он стоял у перекрёстка дорожек. – В крепость или в корпус?.. В крепость или в корпус? – бессмысленно повторял он вслух. Издали зловещим гулким звоном забили куранты. Штааль вздрогнул и поспешно пошёл по прежней дорожке. – Мерзавец!.. Предатель!..» – тяжело дыша, повторял он вслух с яростью. Одно только мгновенье он задержался на этой мысли и позже всю жизнь вспоминал о ней со стыдом и ужасом. Штааль не переоценивал своих нравственных качеств, но на предательство был совершенно неспособен даже в самые худшие свои минуты. Эта мысль, тотчас отогнанная с отвращением, осталась навсегда одним из наиболее мучительных его воспоминаний.
Петербургская сторона давно спала. Здесь и рогатки не выставлялись на ночь: некого было задерживать. Огоньки в маленьких домиках были давно погашены. Фонари в этой части города попадались нечасто. Только издали светились огни на валах Петропавловской крепости. Не видно было и будочников. Из-за заборов лаяли собаки. «Точно Шклов… Совсем деревня», – думал Штааль, давно не бывавший на Петербургской стороне. Он хотел кратчайшей дорогой выйти на Васильевский остров, но заблудился, плохо разбираясь в темноте. «Кажется, не туда свернул… Авось ли здесь извозчик попадётся… Экая глушь…» Небольшие деревянные дома, дощатые заборы, палисадники чередовались с пустырями. Штааль шёл наудачу, крепко сжимая в кармане пистолет. «Вот до чего дожил, вот оно, паденье души, – вздрагивая, думал он. – Предатель!.. Иуда!..» Ветер выл, разбрасывая сугробы, разнося снежные столбы. Мутная луна то скрывалась, то выплывала из-за чёрных облаков, окаймлённых узким жёлтым ободом. Ноги у Штааля коченели всё больше; ему было трудно идти. Уши над воротником стыли. Он вынул правую руку из кармана, с сожалением оторвав её от пистолета, стащил перчатку и приложил руку к уху. Боль усилилась, потом ухо стало отходить. Штааль, искривившись, принялся обогревать той же рукой левое ухо. В двух шагах от него собака отчаянно завыла и заметалась вдоль забора, яростно царапаясь лапами о доски. Впереди, в светлой полосе, шедшей от фонаря, что-то большое стремительно пронеслось, пригнувшись к земле, странным, не собачьим, бегом. Штааль задрожал быстрой дрожью, уронил перчатку и мгновенно опустил руку в карман с пистолетом. «Волк!.. Ей-Богу, волк!.. Что, ежели стая!..» – промелькнуло у него в голове. Он расширенными глазами смотрел вслед пробежавшему зверю. В эту холодную зиму волки нередко забегали по ночам на безлюдные улицы окраин. Ветер подхватил и понёс по снегу перчатку. «Ну и времена… Волки в императорской резиденции! – подумал Штааль успокаиваясь. – Волки в столице Екатерины Великой!..» Эта фраза, однако, ему самому показалась глупой. Он невесело засмеялся, хотел было разыскать перчатку, наклонился, но её не было видно в белом вихре. «Бог с ней… Ну и забрался я в глушь!.. Может, нынче умирать, да не от волков же…» Штааль вернулся назад и, ориентируясь по огням крепости, вскоре вышел на правильную дорогу. Ещё минут через десять он подходил к кадетскому корпусу.
XXVII
– Сейчас доставить кадет? Ночью? – с недоумением спросил дежурный офицер, подозрительно глядя на Штааля.
Вид измученного, с воспалёнными глазами человека, с ног до головы покрытого снегом, с перчаткой на одной левой руке, действительно внушал мало доверия.
– Так мне приказал государь император, – сказал Штааль. – Через генерал-адъютанта Уварова, – отрывисто добавил он, сняв шляпу и стряхивая с неё снег. От сапог его расходилась на полу лужа. – Впрочем, мне велено лично доложить князю Зубову.
– Так бы вы и сказали, – немного смягчившись, заметил офицер. – Снимите здесь шинель. Я вас провожу к его сиятельству… Ну и погода!..
Они пошли наверх по слабо освещённой лестнице. Офицер молча с опаской поглядывал на Штааля. Пройдя по длинному коридору, он остановился в нерешительности.
– У нас его сиятельство мало во что вмешивается, – нехотя сказал он. – Делами ведает генерал Клингер…
– Так что же?
– Так вот, видите ли, вы извольте сами доложить дело его сиятельству, а я тем временем сообщу генералу… Как раз и кадет поднимем. А то ведь все спят.
– Сделайте милость.
– Тогда будьте добры, – с видимым облегчением сказал офицер, – поднимитесь до той площадки и позвоните: это квартира его сиятельства. А я пойду к генералу.
Не дожидаясь ответа, он звякнул шпорами и быстро пошёл назад.
На площадке было довольно темно. Шаги офицера затихли вдали. Нервы Штааля были очень напряжены. Он постоял, повернувшись ухом к двери и почему-то поднявшись на цыпочки. За дверью слышались голоса. Но разобрать слова было невозможно: говорили далеко. Штааль резко дёрнул ручку шнурка и вздрогнул: так сильно прозвучал звонок. Голоса мгновенно замолкли. Прошло не менее двух минут. Штаалю показалось, что кто-то на цыпочках прокрался к двери. «В щёлку, что ли, смотрит?..»
– Кто такой? – спросил дрожащий голос за дверью.
– По приказу его императорского величества, – громко сказал Штааль: уж очень было трудно не произнести эту звучную фразу.
За дверью она, по-видимому, произвела чрезвычайно сильное впечатление. Кто-то слабо ахнул. Послышались бегущие лёгкие шаги, взволнованный шёпот, затем опять шаги, но другие, очень тяжёлые.
– Кто здесь? – спросил густой бас.
– Поручик Штааль… Имею поручение к князю, – сказал уже несколько смущённо Штааль.
– Ах ты, Господи!.. Я его знаю, открой, – сказал первый голос (Штааль теперь признал голос Платона Александровича). – Впусти его… Ложная тревога…
Дверь приоткрылась, затем открылась совсем. Штааль вошёл в переднюю. Гигантского роста человек без мундира, в белой рубашке, с обнажённым палашом в руке, изумлённо посмотрел на Штааля, покатился со смеху и вложил палаш в ножны. Это был Николай Зубов. Он произнёс с хохотом несколько очень крепких слов. Штааль почувствовал себя немного оскорблённым, хоть слова эти, собственно, ни к кому не относились. Хозяин, стоявший боком в конце передней, с неудовольствием покосился на своего брата, подошёл к Штаалю и быстро поздоровался. Лакеев в передней не было.
– Что случилось? – тревожно спросил Зубов.
– Ничего такого, князь, – с достоинством сказал Штааль. – Имею поручение.
– Наверное, ничего такого?.. Скажите прямо, ради Бога.
– Да нет же, князь.
– Прошу вас, войдите, – вздохнув с облечением, произнёс Зубов. – Позвольте вас познакомить… Поручик (он скороговоркой произнёс фамилию)… Мой брат…
– Имею честь знать графа Николая Александровича.
– Ладно, ладно, я тоже теперь имею честь, – сказал Николай Зубов. – Так говори, в чём дело, отец мой. Зачем пожаловал?
От него сильно пахло вином.
– Поручик наш, – недовольным тоном сказал Платон Александрович, не совсем уверенно глядя на Штааля. Штааль кивнул головой с лёгкой улыбкой, показывая, что понимает эти слова и что сомневаться в нём никак не приходится. Он только теперь заметил, что не снял в передней оставшейся у него перчатки; по возможности незаметно он стащил её с руки и быстро сунул в карман.
– Войдите, голубчик, – повторил Зубов, пропуская гостя в большую, ярко освещённую комнату. У стола, заставленного бутылками, стоял пожилой, высокий, сухощавый, очень прямо державшийся генерал, с аккуратно зачёсанными вниз волосами, с задумчивыми добрыми глазами. Штаалю, который не знал его в лицо, бросился в глаза белый крест на шее у генерала. Немногие имели Георгия третьей степени, да и мало кто носил в царствование Павла этот бывший в немилости орден.
– Поручик Штольц… Барон фон Беннигсен, – познакомил хозяин. – Поручик – наш… Голубчик, не томите, скажите, в чём дело.
Штааль передал приказание государя и то, что поручил ему сказать Уваров. Николай Зубов покатился со смеху:
– Пажей, говоришь? Пажей на эту ночь? Ах, забавник…
Беннигсен приблизился к Штаалю и спросил с сильным немецким акцентом:
– Так ви говорите, тшто он в свою опатшивальную комнату уходиль?
– Государь? Так точно, ваше превосходительство, – ответил Штааль и решил больше никого не титуловать: в таком деле все равны.
– Hochst wichtig, – многозначительно сказал Беннигсен, обращаясь к князю. – И ви вашими глазами видели, тшто карауль с конной гвардии смениль?
– Собственными глазами… Дежурный по конногвардейскому караулу корнет Андреевский мой бывший сослуживец, и я…
– И конногвардейски карауль с дворца уходиль?
– Ja wohl, ja wohl, – фамильярным тоном подтвердил Штааль по-немецки, чтобы не говорить ни «уходиль», ни «ушёл». – Ja wohl, Excellenz, – добавил он, хоть и решил никого не титуловать: «Excellenz» было хорошее слово, которое приходилось употреблять не часто. – Gewiss, – добавил он не вполне кстати, но заботливо произнося «i» как «ы».
– Sehr wichtig, – повторил Беннигсен и, прикоснувшись двумя пальцами к груди Штааля, снял с его мундира пушинку меха. Штааль удивлённо попятился.
– Слышал про пажей? Уморушка! – сказал с хохотом Николай Зубов, наливая себе вина. – Ты, малыш, пить хочешь? Тебя как звать?.. Ты ведь грузин, правда? Эх, брат…
Он опять произнёс несколько сильных слов.
– Не пей так много, – перебил его Платон Александрович. – В самом деле, может, вы закусите? – учтиво спросил он Штааля. Он, видимо, любезной интонацией хотел загладить и грубость своего брата, и то, что сам нетвёрдо помнил фамилию гостя. Беннигсен наклонился к Зубову и что-то ему сказал.
– Ну да, конечно, надо исполнить, – торопливо ответил Платон Александрович. – Я сейчас прикажу Клингеру нарядить кадет… Выпейте с нами вина, голубчик, за успех нашего дела. Николай, налей-ка нам шампанского.
– Это что шампанское лакать, – говорил Николай Зубов, разливая вино. – Тебе налить, немецкая образина?.. Я шампанское и за напиток не считаю. Ты, отец мой, его с английским пивом пополам выпей… Не хочешь, малыш? Ишак ты, право, кавказский ишак…
Штааль вспыхнул, но сдержался. «Что с пьяного взять?» – подумал он. Платон Александрович умоляюще уставился на своего брата.
– Was heisst: ischak? –спросил равнодушно Беннигсен.
– Я на вечерний стол приглашён к Петру Александровичу, – сказал Штааль, выпив вина. – К Талызину.
– Ах да, мы все там будем, – поспешно заметил Зубов. – Но прежде прошу вас заехать к графу Палену. Вы можете?
– Отчего же, могу, если нужно для дела.
– Очень нужно. Пожалуйста, поезжайте сейчас к нему и сообщите, что мы за ним заедем или ежели не успеем, то в полночь прибудем прямо к Талызину… Будьте добры.
– Не умедлю сделать. Так до скорого свиданья, – равнодушным тоном сказал Штааль, откланиваясь.
– И говорим вам пароль: «граф Пален», – добавил генерал Беннигсен.
XXVIII
У кадетского корпуса стояло несколько извозчиков. Штааль выбрал лучшую на вид пару.
– По часам прикажете, ваше благородие, или в один конец?
«В самом деле, взять по часам?.. Может, и там пригодится: не пешком же мы пойдём его убивать, – спокойно подумал Штааль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94