Не доходя немного до госпожи Шевалье, Штааль, до того старательно смотревший в другую сторону, как бы случайно перевёл взор, быстро изобразил на лице удивление и низко поклонился знаменитой артистке. Она взглянула на него через плечо сидевшего Палена и приветливо улыбнулась.
Она не помнила фамилии Штааля, не помнила, кто он, знала только, что он в неё влюблён. Это ей было не в диковину, но оттого ли, что Штааль был очень красив в этот вечер (ему шла бледность и усталое выражение, – он много пил и почти не спал в последние ночи), взгляд госпожи Шевалье задержался на нём гораздо ласковей, чем обычно. Он тотчас это почувствовал. Сердце у него забилось. Пален повернул голову в направлении взгляда артистки и тоже улыбнулся Штаалю. Он жестом подозвал молодого человека и, положив ему левую руку на спину, остановил перед госпожой Шевалье.
– Вы знаете этого молодого воина, богиня? – сказал Пален, вопросительно глядя на госпожу Шевалье и на Штааля: он не был уверен, свободно ли говорит по-французски Штааль. – Это наш будущий Суворов.
Штааль с глупо-радостным видом пробормотал что-то вроде «Vous me comblez, comte..». Но, сообразив, что эта фраза как бы признавала серьёзным замечание Палена, он густо покраснел и добавил:
– Oh, quelle cruelle plaisanterie!..
Это замечание также показалось ему неудачным. Пален, однако, не очень его слушал. Убедившись, что Штааль говорит по-французски, он встал и посадил молодого человека на своё место.
– Посидите-ка заместо меня с коллежской асессоршей, господин поручик, – шутливо сказал он по-русски Штаалю (мужу госпожи Шевалье был недавно пожалован чин коллежского асессора). – Богиня… – прощаясь, произнёс Пален, целуя руку госпожи Шевалье.
Ей не нравилось, что он называл её deesse. Это напоминало ей, что она была богиней разума в революционном Париже. Она смутно даже подозревала, что Палену это известно и что он называет её богиней нарочно. Он и слово «богиня» произносил деловито и просто, как обыкновенный чин: так он называл Штааля поручиком.
– Вы меня покидаете? – недовольным тоном спросила госпожа Шевалье.
На лице Палена выразилось отчаяние. Он глубоко вздохнул и приложил к сердцу руку, в которой держал маску.
– Да, я покидаю вас, богиня, – сказал он проникновенным тоном. – Я покидаю вас, но только на несколько минут. Мне надо показаться в Тронном зале. Затем я вернусь к вам и у ваших ног проведу остаток моих дней. Больше ничто нас не разлучит, богиня, – две жизни наши будут соединены навеки…
– Allez, allez, incorrigible farceur, – сказала госпожа Шевалье с безнадёжной улыбкой. Ей очень нравился этот человек, говоривший с ней, как с идиоткой; нравился даже его тон, хоть иногда её раздражал; так никто с ней не говорил. Разговор Палена почти всегда был совершенно неинтересен. Но всеми ясно чувствовалось, что Палену и неинтересно быть интересным. Это внушало большинству женщин лёгкое нервное волнение.
Пален поднял с отчаянием руки и отошёл прочь, очевидно забыв о госпоже Шевалье в ту самую секунду, как они расстались. Артистка с досадой проводила его глазами; затем перевела взор на Штааля. Пален был настоящий человек; этот был один из сотни влюблённых в неё мальчишек. Но и он был недурён в своём роде.
– En bien, – произнесла она, решительно не зная, что сказать Штаалю. – Eh bien! Mais qu'est ce que vous devenez done? On ne vous voit plus.
Сказалось это случайно, как-то само собой, но точно так, как если б Штааль постоянно, по нескольку раз в день, бывал у неё в доме, а вот в последние два дня не заглядывал. Лишь затем, прочитав изумление и счастье на вспыхнувшем лице Штааля, госпожа Шевалье спросила себя, был ли у неё вообще когда-либо этот молодой человек. Ей сразу вспомнились их немногочисленные встречи. Она смотрела на него и чувствовала, что теперь нельзя вернуться к тону хозяйки большого политического салона или же влюблённой в искусство великой артистки, – нельзя, да и незачем. Она много выпила шампанского в этот вечер и была в особенном, раздражённом состоянии: Гагарина всё время попадалась ей на глаза, и поклонники что-то не ходили толпами, как обычно. Госпожа Шевалье в упор смотрела на Штааля, и взор её совершенно изменился.
– Alors quand? – быстро и негромко спросила она с наглым выражением в голосе, чувствуя себя Мессалиной из какой-то пьесы.
Штааль смотрел на неё и не смел верить новому выражению её лица. Но в выражении этом ошибиться было невозможно.
– Cette nuit, – прошептал он.
Она засмеялась:
– Et le gros, qu'en fais-tu?..
– Je m'en f… – решительно сказал Штааль, следуя больше звуковому темпу разговора и не понимая, о ком идёт речь.
«Её муж, сказывают, уехал за границу… Ах да, Кутайсов…»
– Non, pas aujourd'hui, mais j'arrangerai cela, mon petit. Et maintenant f… le camp…
Она встала. Но точно ей мало показалось, она вдруг сказала негромко:
– Attends… Combien?
Ей совершенно не были нужны его деньги, и она догадывалась, что их у него немного… Это она говорила для о щ у щ е н и я, молодея на десять лет и чувствуя себя уже не Мессалиной, а лионской уличной женщиной, какой она была в юности.
– Се que vous voudrez… Се que tu voudras, – растерянно сказал Штааль. «Осталось десять, нет, девять тысяч… Мало!»
Она весело засмеялась;
– Tu es bete. Tu meriterais le fouet.
Походкой Астреи она направилась к дверям. Штааль растерянно смотрел ей вслед.
XIV
Пален прошёл по залам и, не встретив нигде наследника престола, неторопливо опустился вниз, в его апартаменты.
– Его высочество здесь? – спросил он у старого лакея.
«Кажется, и этот на службе у нас, в Тайной?» – подумал он.
– Так точно, ваше сиятельство. Прилегли в кабинете отдохнуть.
Пален без доклада прошёл к кабинету Александра Павловича, едва слышно постучал и открыл дверь, не дожидаясь ответа. В слабо освещённой небольшой комнате великий князь, в домино, лежал на розовом бархатном диване, глядя вниз на ковёр, подложив руку под щёку. Он поднял голову, вздрогнул и быстро сел, увидев внезапно появившуюся огромную фигуру гостя. Палена поразило скользнувшее в глазах Александра и мгновенно исчезнувшее выражение острой ненависти.
– Что? Что случилось?
– Ничего, ваше высочество, ничего не случилось. Я так хотел сделать вам посещение, – пояснил, улыбаясь, Пален. – Вы почивали?
«Что, ежели всё дело ошибка? – тревожно спросил он себя. – Ну, да он не решится…»
– Ах, нет… Устал от маскарадной суеты и толкотни… Отлучился на четверть часа к себе… Садитесь, граф, гостем будете, – приветливо приятным мягким голосом сказал Александр, улыбаясь своей прелестной детской улыбкой. – Никто не видал, что вы прошли ко мне?
– Никто, кажется, кроме вашего лакея… Славный старик ваш Василий…
– Ах, да, хороший старичок, хоть немного плохоголов.
Пален уселся в кресло около дивана, поднял лежавшую ковре маску наследника и положил её на стол.
– Зачем вы утруждаетесь? Благодарствуйте… Хороши вы в домино, граф, совсем молодой человек. Очень вам идёт.
– Да я и веду себя, как малолетний, ваше высочество, – весело сказал Пален. – Вообразите, только что строил куры госпоже Шевалье.
– О-о!..
– И правда, истая волшебница. Люди, имеющие сколько-нибудь крови в жилах, не могут, видя её, не испытать амурного волненья, – сказал Пален, впрочем, для амурного волненья довольно равнодушным тоном. – Изящнейшая эта ваша комната… Ведь оттуда ничего не слышно? – помолчав, добавил он невзначай.
– Очень славная комната, – точно не разобрав вопроса, сказал Александр. – А моя жена наверху, на бале…
– Да… Прекрасный маскерад.
– Исключая скуки…
– В ваши годы наскучить балами, ваше высочество! Вот чего мы не знали. Ах, как я был счастлив в больших обществах, когда был молод. И танцевал я до упаду.
– Неужели? В Риге?
– Нет, нет. Ведь юность моя прошла в Петербурге… Когда ваш покойный дед отрёкся от престола, я служил в конном полку.
– Вот как, я не знал, – сказал Александр, внимательно расправляя золотую кисть подушки. Тёмно-голубые, не очень большие глаза его полузакрылись. Морщинки появились меж странно-белых бровей.
– Видел, видел, как тогда всё сделалось, – пояснил, улыбаясь, Пален.
– Позвольте, сколько ж вам было лет? Лет семнадцать?
– Да, не более того… Поэтому я и не участвовал в деле, но видел и помню всё, как ежели бы вчера было. Решительные были люди…
Александр не поддержал разговора.
– Вот ведь и т о г д а многие находили, что безысходно погибла Россия. И что же вышло? Вышло блистательное царствование… Россия не погибнет, пока будут у неё достойные граждане.
– Надеюсь, всегда будут, граф. И даже уверен, что будут…
– С высоты престола подаётся пример гражданам, ваше высочество. Это зависит и от вас.
– Дай Бог, дай Бог!
– Мудрая наша поговорка, ваше высочество, указывает: на Бога надейся, а сам не плошай.
– А я, чем более живу, тем яснее вижу, что мы, человеки, бессильны, а во всём воля Божия.
– Это весьма справедливо, ваше высочество, – сказал Пален. – Но в иных обстоятельствах жизни приходится нам делать дела решительные, во всём на себя полагаясь. – Он помолчал. – Если б так думала покойная бабка ваша и Алексей Григорьевич Орлов, то Россия, верно, теперь была бы провинцией прусского короля, которым был покровительствуем почивший дед ваш.
– Да, конечно, может быть, вы и правы.
– А вот, ваше высочество, – сказал, невесело улыбаясь, Пален, – очень мне п о – п р е ж н е м у любопытно знать, как, по-вашему, я прав: к о н е ч н о или только м о ж е т б ы т ь?
– Этого я что-то не пойму, граф.
– Я скажу яснее, ваше высочество… Мы ведь не раз говорили… Говорю снова с достоверностью: скоро вам надлежит взойти на российский престол.
– Я от в а с действительно это слышал, граф. Но напомню вам, я всегда в самом начале отвечал, что своего долга сына и верноподданного забыть не могу.
– Вы действительно всегда отвечали это в с а м о м н а ч а л е, ваше высочество, – сказал Пален и нахмурился. – А я вам говорю: забудьте, ежели так, долг сына и верноподданного, ваше высочество, перед первейшим священнейшим долгом гражданина.
Александр молчал. На лице его выразилось волнение. Пален знал, что великий князь всегда волнуется при этом доводе. «Или притворяется? Может, и то и другое?..»
– И вид, однако, у вашего высочества, истинно краше в гроб кладут, – со вздохом сказал как будто некстати Пален: он чувствовал, что это замечание должно быть приятно великому князю. Впрочем, лицо у Александра Павловича было действительно бледное и измученное.
– Странно было бы, ежели б не так было, Пётр Алексеевич.
– Вам надлежит сделать над собою усилие. Сделайте это для России, ваше высочество… Помните, как вы ей нужны. Подумайте, что вы скоро будете царём.
– Ах, полноте!.
– Через месяц, ваше высочество.
Александр быстро на него взглянул:
– Почему через месяц?
– Может, и раньше. Но едва ли позднее.
– Я не хочу вас слушать, граф, – строго сказал наследник, качая отрицательно головой и совсем закрыв глаза.
– Да что же, ваше высочество, мы говорим без свидетелей, – сказал Пален, не сдержав раздражения (лицо Александра чуть дёрнулось), – и ведь не расписок же мы у вас просим. – Он спохватился. – Мы льстились заслужить ваше доверие. Я только хотел заметить вашему высочеству, ежели вы говорите о сыновнем долге: должно вам спасти жизнь государю.
– Как? – встрепенувшись, сказал Александр. Он оторвался от спинки дивана и весь наклонился вперёд.
– Почём вы знаете, что на жизнь государя императора не готовится покушение? Да, покушение… За несчётные обиды, за непристойную брань, за поносные поступки, за всё, ваше высочество. Думаете ли вы, что всё себе можно позволить над русскими людьми? – с силой сказал он. – Почём вы знаете, что один из тех офицеров, которых он приказал бить палками, не заколет его кинжалом хоть нынче на маскераде? Или у полковника Грузинова, засечённого насмерть по его велению, не осталось ни родных, ни друзей?
– Боже мой! – слабо вскрикнул Александр, закрывая лицо руками.
«Может быть, и вправду поражён?» – спросил себя Пален.
– Ваше высочество, – сказал он проникновенно. – Вы должны спасти от ужасной участи вашего отца… И н е е г о о д н о г о: разные разговоры идут в гвардии, ваше высочество. Люди доведены до отчаяния. Дошло до того, что вспоминают ужасный пример Франции. Вы не только отца, вы Россию, быть может, спасёте. Дайте нам согласие, и дело будет сделано. Ни один волос не упадёт с головы вашего отца… Поверьте, и ему будет слаще жить, не делая зла, в каком-либо загородном дворце вдали от треволнений царствования. Подумайте о спасении души отца вашего. На ней много, очень много грехов, ваше высочество.
– Ах, Пётр Алексеевич, – сказал с жаром Александр. – Если б это случилось, я окружил бы всем почётом, всеми возможными радостями жизнь моего отца, я превратил бы её в вечный праздник отрады. Не один загородный дворец, все мои дворцы («мои», – отметил мысленно Пален) были бы в его распоряжении. Я устроил бы ему театр, я поселил бы с ним Гагарину… Да мы все ездили бы к нему в гости…
– Истинно так, ваше высочество. И государь будет счастлив, гораздо счастливее, нежели теперь, творя ужасы и от них же первый страдая.
– Ах, граф, – с ещё большим жаром сказал Александр, хватая Палена за руки. – Вы один имеете влияние на отца. Убедите его добровольно отречься от престола, и отечество благословит ваше имя…
«Он что ж, или почитает меня за дурака?» – удивлённо подумал Пален, пожимая красивые слабые руки великого князя.
– Да ведь как сказать, ваше высочество? – начал он. – Мы и хотим убедить государя императора отречься добровольно… Вся задача, как того достигнуть. Да, конечно, я имею на него влияние и слава Богу: истинно вам говорю, ваше высочество, – вставил он, опустив глаза, особенно подчёркнутым значительным тоном, – истинно вам говорю, ежели б не я, Бог знает, какое зло ещё не свалилось бы на Россию, на царскую семью, н а в а с. Хоть и без всякой приятности, а скажу это вашему высочеству: всё возможно в деспотической стране, и времена царевича Алексея ещё, быть может, не миновали в России. – Он мельком взглянул на Александра и продолжал: – Да, я имею влияние на государя императора. Мы и надеемся убедить его добровольно отречься в вашу пользу. Но боюсь, не будет ли нерасчётливо следовать вами указанному. Сейчас дела наши в порядочном состоянии, но как бы не взяли тогда оборот неблагоприятный? Вы знаете нрав его величества… Ну, ежели я, например, завтра скажу ему в докладе: отрекитесь, государь, – будет ли толк, ваше высочество? Нет, ничего не будет, – разве лишь моя голова слетит с плеч… Впрочем, разрешите от имени вашего высочества предложить сию вашу мысль на обсуждение в тесном кругу Посмотрим, что скажут другие.
– Нет, ради Бога, от моего имени ничего не предлагайте на обсуждение. Я только вам говорю.
– Я за лестнейший долг почёл бы сделать вам угодное. Но соучастники н а ш и, верно, отвергнут сию попытку… А может, признают, ежели её делать, то не кому иному, как вашему высочеству Хоть времена царевича Алексея и не миновали, а всё же законный наследник трона может более уповать на снисхождение царя, нежели всякий из нас.
– Нельзя мне говорить в свою пользу: ведь я на престол взошёл бы, а вы не имеете в деле интереса.
«Вот как», – опять отметил в уме Пален.
– Мы все имеем интерес, – сказал он, – и о каждом такое же скажут. Ваше высочество в разговорах со мною и с графом Паниным не скрывали от нас намерения по вступлении на престол, уважая своими и нашими мыслями, ограничить произвол самовластья.
– Вы знаете, что это всегда было дражайшей моей мечтой.
«Voila qui nest pas tres clair», – сказал себе Пален.
– Я предполагал, ваше высочество, что здесь не только прекрасная мечта ваша. Доброта вашего сердца, благородство ваших чувствований и помыслов хорошо нам известны… Ведь мы правильно поняли ваше высочество, разумея в словах ваших безотлагательное дарование России конституционного правления?
– Я ничего другого не желаю, граф.
– Вот наш интерес как граждан, любящих отечество. Могут быть и приватные интересы, но они лишены важности сравнению главным. Клеветники не устыдятся представить нас в худом свете. Пусть несут, что им угодно… Ваше высочество говорили о своём намерении поручить графу Панину управление иностранным ведомством. Ростопчин ведь никуда не годится, пустой и сварливый человек.
Он замолчал и вопросительно посмотрел на Александра.
– Вы знаете, я видеть не могу это калмыковатое лицо. Стыдно, что ему был подчинён такой человек, как Панин.
– Я точно того же мнения, ваше высочество. Панин честный, образованный и умный человек… Не без педантства, конечно, и немного ослеплён самомнением. Но лучшего слуги не найти вашему высочеству… Вы ещё говорили, что на меня хотите возложить бремя общего руководства правительственными делами?
– И натурально поручить это умнейшему человеку России.
– Благодарю выше меры, ваше высочество, хоть это отнюдь не важно, – сказал Пален, низко кланяясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Она не помнила фамилии Штааля, не помнила, кто он, знала только, что он в неё влюблён. Это ей было не в диковину, но оттого ли, что Штааль был очень красив в этот вечер (ему шла бледность и усталое выражение, – он много пил и почти не спал в последние ночи), взгляд госпожи Шевалье задержался на нём гораздо ласковей, чем обычно. Он тотчас это почувствовал. Сердце у него забилось. Пален повернул голову в направлении взгляда артистки и тоже улыбнулся Штаалю. Он жестом подозвал молодого человека и, положив ему левую руку на спину, остановил перед госпожой Шевалье.
– Вы знаете этого молодого воина, богиня? – сказал Пален, вопросительно глядя на госпожу Шевалье и на Штааля: он не был уверен, свободно ли говорит по-французски Штааль. – Это наш будущий Суворов.
Штааль с глупо-радостным видом пробормотал что-то вроде «Vous me comblez, comte..». Но, сообразив, что эта фраза как бы признавала серьёзным замечание Палена, он густо покраснел и добавил:
– Oh, quelle cruelle plaisanterie!..
Это замечание также показалось ему неудачным. Пален, однако, не очень его слушал. Убедившись, что Штааль говорит по-французски, он встал и посадил молодого человека на своё место.
– Посидите-ка заместо меня с коллежской асессоршей, господин поручик, – шутливо сказал он по-русски Штаалю (мужу госпожи Шевалье был недавно пожалован чин коллежского асессора). – Богиня… – прощаясь, произнёс Пален, целуя руку госпожи Шевалье.
Ей не нравилось, что он называл её deesse. Это напоминало ей, что она была богиней разума в революционном Париже. Она смутно даже подозревала, что Палену это известно и что он называет её богиней нарочно. Он и слово «богиня» произносил деловито и просто, как обыкновенный чин: так он называл Штааля поручиком.
– Вы меня покидаете? – недовольным тоном спросила госпожа Шевалье.
На лице Палена выразилось отчаяние. Он глубоко вздохнул и приложил к сердцу руку, в которой держал маску.
– Да, я покидаю вас, богиня, – сказал он проникновенным тоном. – Я покидаю вас, но только на несколько минут. Мне надо показаться в Тронном зале. Затем я вернусь к вам и у ваших ног проведу остаток моих дней. Больше ничто нас не разлучит, богиня, – две жизни наши будут соединены навеки…
– Allez, allez, incorrigible farceur, – сказала госпожа Шевалье с безнадёжной улыбкой. Ей очень нравился этот человек, говоривший с ней, как с идиоткой; нравился даже его тон, хоть иногда её раздражал; так никто с ней не говорил. Разговор Палена почти всегда был совершенно неинтересен. Но всеми ясно чувствовалось, что Палену и неинтересно быть интересным. Это внушало большинству женщин лёгкое нервное волнение.
Пален поднял с отчаянием руки и отошёл прочь, очевидно забыв о госпоже Шевалье в ту самую секунду, как они расстались. Артистка с досадой проводила его глазами; затем перевела взор на Штааля. Пален был настоящий человек; этот был один из сотни влюблённых в неё мальчишек. Но и он был недурён в своём роде.
– En bien, – произнесла она, решительно не зная, что сказать Штаалю. – Eh bien! Mais qu'est ce que vous devenez done? On ne vous voit plus.
Сказалось это случайно, как-то само собой, но точно так, как если б Штааль постоянно, по нескольку раз в день, бывал у неё в доме, а вот в последние два дня не заглядывал. Лишь затем, прочитав изумление и счастье на вспыхнувшем лице Штааля, госпожа Шевалье спросила себя, был ли у неё вообще когда-либо этот молодой человек. Ей сразу вспомнились их немногочисленные встречи. Она смотрела на него и чувствовала, что теперь нельзя вернуться к тону хозяйки большого политического салона или же влюблённой в искусство великой артистки, – нельзя, да и незачем. Она много выпила шампанского в этот вечер и была в особенном, раздражённом состоянии: Гагарина всё время попадалась ей на глаза, и поклонники что-то не ходили толпами, как обычно. Госпожа Шевалье в упор смотрела на Штааля, и взор её совершенно изменился.
– Alors quand? – быстро и негромко спросила она с наглым выражением в голосе, чувствуя себя Мессалиной из какой-то пьесы.
Штааль смотрел на неё и не смел верить новому выражению её лица. Но в выражении этом ошибиться было невозможно.
– Cette nuit, – прошептал он.
Она засмеялась:
– Et le gros, qu'en fais-tu?..
– Je m'en f… – решительно сказал Штааль, следуя больше звуковому темпу разговора и не понимая, о ком идёт речь.
«Её муж, сказывают, уехал за границу… Ах да, Кутайсов…»
– Non, pas aujourd'hui, mais j'arrangerai cela, mon petit. Et maintenant f… le camp…
Она встала. Но точно ей мало показалось, она вдруг сказала негромко:
– Attends… Combien?
Ей совершенно не были нужны его деньги, и она догадывалась, что их у него немного… Это она говорила для о щ у щ е н и я, молодея на десять лет и чувствуя себя уже не Мессалиной, а лионской уличной женщиной, какой она была в юности.
– Се que vous voudrez… Се que tu voudras, – растерянно сказал Штааль. «Осталось десять, нет, девять тысяч… Мало!»
Она весело засмеялась;
– Tu es bete. Tu meriterais le fouet.
Походкой Астреи она направилась к дверям. Штааль растерянно смотрел ей вслед.
XIV
Пален прошёл по залам и, не встретив нигде наследника престола, неторопливо опустился вниз, в его апартаменты.
– Его высочество здесь? – спросил он у старого лакея.
«Кажется, и этот на службе у нас, в Тайной?» – подумал он.
– Так точно, ваше сиятельство. Прилегли в кабинете отдохнуть.
Пален без доклада прошёл к кабинету Александра Павловича, едва слышно постучал и открыл дверь, не дожидаясь ответа. В слабо освещённой небольшой комнате великий князь, в домино, лежал на розовом бархатном диване, глядя вниз на ковёр, подложив руку под щёку. Он поднял голову, вздрогнул и быстро сел, увидев внезапно появившуюся огромную фигуру гостя. Палена поразило скользнувшее в глазах Александра и мгновенно исчезнувшее выражение острой ненависти.
– Что? Что случилось?
– Ничего, ваше высочество, ничего не случилось. Я так хотел сделать вам посещение, – пояснил, улыбаясь, Пален. – Вы почивали?
«Что, ежели всё дело ошибка? – тревожно спросил он себя. – Ну, да он не решится…»
– Ах, нет… Устал от маскарадной суеты и толкотни… Отлучился на четверть часа к себе… Садитесь, граф, гостем будете, – приветливо приятным мягким голосом сказал Александр, улыбаясь своей прелестной детской улыбкой. – Никто не видал, что вы прошли ко мне?
– Никто, кажется, кроме вашего лакея… Славный старик ваш Василий…
– Ах, да, хороший старичок, хоть немного плохоголов.
Пален уселся в кресло около дивана, поднял лежавшую ковре маску наследника и положил её на стол.
– Зачем вы утруждаетесь? Благодарствуйте… Хороши вы в домино, граф, совсем молодой человек. Очень вам идёт.
– Да я и веду себя, как малолетний, ваше высочество, – весело сказал Пален. – Вообразите, только что строил куры госпоже Шевалье.
– О-о!..
– И правда, истая волшебница. Люди, имеющие сколько-нибудь крови в жилах, не могут, видя её, не испытать амурного волненья, – сказал Пален, впрочем, для амурного волненья довольно равнодушным тоном. – Изящнейшая эта ваша комната… Ведь оттуда ничего не слышно? – помолчав, добавил он невзначай.
– Очень славная комната, – точно не разобрав вопроса, сказал Александр. – А моя жена наверху, на бале…
– Да… Прекрасный маскерад.
– Исключая скуки…
– В ваши годы наскучить балами, ваше высочество! Вот чего мы не знали. Ах, как я был счастлив в больших обществах, когда был молод. И танцевал я до упаду.
– Неужели? В Риге?
– Нет, нет. Ведь юность моя прошла в Петербурге… Когда ваш покойный дед отрёкся от престола, я служил в конном полку.
– Вот как, я не знал, – сказал Александр, внимательно расправляя золотую кисть подушки. Тёмно-голубые, не очень большие глаза его полузакрылись. Морщинки появились меж странно-белых бровей.
– Видел, видел, как тогда всё сделалось, – пояснил, улыбаясь, Пален.
– Позвольте, сколько ж вам было лет? Лет семнадцать?
– Да, не более того… Поэтому я и не участвовал в деле, но видел и помню всё, как ежели бы вчера было. Решительные были люди…
Александр не поддержал разговора.
– Вот ведь и т о г д а многие находили, что безысходно погибла Россия. И что же вышло? Вышло блистательное царствование… Россия не погибнет, пока будут у неё достойные граждане.
– Надеюсь, всегда будут, граф. И даже уверен, что будут…
– С высоты престола подаётся пример гражданам, ваше высочество. Это зависит и от вас.
– Дай Бог, дай Бог!
– Мудрая наша поговорка, ваше высочество, указывает: на Бога надейся, а сам не плошай.
– А я, чем более живу, тем яснее вижу, что мы, человеки, бессильны, а во всём воля Божия.
– Это весьма справедливо, ваше высочество, – сказал Пален. – Но в иных обстоятельствах жизни приходится нам делать дела решительные, во всём на себя полагаясь. – Он помолчал. – Если б так думала покойная бабка ваша и Алексей Григорьевич Орлов, то Россия, верно, теперь была бы провинцией прусского короля, которым был покровительствуем почивший дед ваш.
– Да, конечно, может быть, вы и правы.
– А вот, ваше высочество, – сказал, невесело улыбаясь, Пален, – очень мне п о – п р е ж н е м у любопытно знать, как, по-вашему, я прав: к о н е ч н о или только м о ж е т б ы т ь?
– Этого я что-то не пойму, граф.
– Я скажу яснее, ваше высочество… Мы ведь не раз говорили… Говорю снова с достоверностью: скоро вам надлежит взойти на российский престол.
– Я от в а с действительно это слышал, граф. Но напомню вам, я всегда в самом начале отвечал, что своего долга сына и верноподданного забыть не могу.
– Вы действительно всегда отвечали это в с а м о м н а ч а л е, ваше высочество, – сказал Пален и нахмурился. – А я вам говорю: забудьте, ежели так, долг сына и верноподданного, ваше высочество, перед первейшим священнейшим долгом гражданина.
Александр молчал. На лице его выразилось волнение. Пален знал, что великий князь всегда волнуется при этом доводе. «Или притворяется? Может, и то и другое?..»
– И вид, однако, у вашего высочества, истинно краше в гроб кладут, – со вздохом сказал как будто некстати Пален: он чувствовал, что это замечание должно быть приятно великому князю. Впрочем, лицо у Александра Павловича было действительно бледное и измученное.
– Странно было бы, ежели б не так было, Пётр Алексеевич.
– Вам надлежит сделать над собою усилие. Сделайте это для России, ваше высочество… Помните, как вы ей нужны. Подумайте, что вы скоро будете царём.
– Ах, полноте!.
– Через месяц, ваше высочество.
Александр быстро на него взглянул:
– Почему через месяц?
– Может, и раньше. Но едва ли позднее.
– Я не хочу вас слушать, граф, – строго сказал наследник, качая отрицательно головой и совсем закрыв глаза.
– Да что же, ваше высочество, мы говорим без свидетелей, – сказал Пален, не сдержав раздражения (лицо Александра чуть дёрнулось), – и ведь не расписок же мы у вас просим. – Он спохватился. – Мы льстились заслужить ваше доверие. Я только хотел заметить вашему высочеству, ежели вы говорите о сыновнем долге: должно вам спасти жизнь государю.
– Как? – встрепенувшись, сказал Александр. Он оторвался от спинки дивана и весь наклонился вперёд.
– Почём вы знаете, что на жизнь государя императора не готовится покушение? Да, покушение… За несчётные обиды, за непристойную брань, за поносные поступки, за всё, ваше высочество. Думаете ли вы, что всё себе можно позволить над русскими людьми? – с силой сказал он. – Почём вы знаете, что один из тех офицеров, которых он приказал бить палками, не заколет его кинжалом хоть нынче на маскераде? Или у полковника Грузинова, засечённого насмерть по его велению, не осталось ни родных, ни друзей?
– Боже мой! – слабо вскрикнул Александр, закрывая лицо руками.
«Может быть, и вправду поражён?» – спросил себя Пален.
– Ваше высочество, – сказал он проникновенно. – Вы должны спасти от ужасной участи вашего отца… И н е е г о о д н о г о: разные разговоры идут в гвардии, ваше высочество. Люди доведены до отчаяния. Дошло до того, что вспоминают ужасный пример Франции. Вы не только отца, вы Россию, быть может, спасёте. Дайте нам согласие, и дело будет сделано. Ни один волос не упадёт с головы вашего отца… Поверьте, и ему будет слаще жить, не делая зла, в каком-либо загородном дворце вдали от треволнений царствования. Подумайте о спасении души отца вашего. На ней много, очень много грехов, ваше высочество.
– Ах, Пётр Алексеевич, – сказал с жаром Александр. – Если б это случилось, я окружил бы всем почётом, всеми возможными радостями жизнь моего отца, я превратил бы её в вечный праздник отрады. Не один загородный дворец, все мои дворцы («мои», – отметил мысленно Пален) были бы в его распоряжении. Я устроил бы ему театр, я поселил бы с ним Гагарину… Да мы все ездили бы к нему в гости…
– Истинно так, ваше высочество. И государь будет счастлив, гораздо счастливее, нежели теперь, творя ужасы и от них же первый страдая.
– Ах, граф, – с ещё большим жаром сказал Александр, хватая Палена за руки. – Вы один имеете влияние на отца. Убедите его добровольно отречься от престола, и отечество благословит ваше имя…
«Он что ж, или почитает меня за дурака?» – удивлённо подумал Пален, пожимая красивые слабые руки великого князя.
– Да ведь как сказать, ваше высочество? – начал он. – Мы и хотим убедить государя императора отречься добровольно… Вся задача, как того достигнуть. Да, конечно, я имею на него влияние и слава Богу: истинно вам говорю, ваше высочество, – вставил он, опустив глаза, особенно подчёркнутым значительным тоном, – истинно вам говорю, ежели б не я, Бог знает, какое зло ещё не свалилось бы на Россию, на царскую семью, н а в а с. Хоть и без всякой приятности, а скажу это вашему высочеству: всё возможно в деспотической стране, и времена царевича Алексея ещё, быть может, не миновали в России. – Он мельком взглянул на Александра и продолжал: – Да, я имею влияние на государя императора. Мы и надеемся убедить его добровольно отречься в вашу пользу. Но боюсь, не будет ли нерасчётливо следовать вами указанному. Сейчас дела наши в порядочном состоянии, но как бы не взяли тогда оборот неблагоприятный? Вы знаете нрав его величества… Ну, ежели я, например, завтра скажу ему в докладе: отрекитесь, государь, – будет ли толк, ваше высочество? Нет, ничего не будет, – разве лишь моя голова слетит с плеч… Впрочем, разрешите от имени вашего высочества предложить сию вашу мысль на обсуждение в тесном кругу Посмотрим, что скажут другие.
– Нет, ради Бога, от моего имени ничего не предлагайте на обсуждение. Я только вам говорю.
– Я за лестнейший долг почёл бы сделать вам угодное. Но соучастники н а ш и, верно, отвергнут сию попытку… А может, признают, ежели её делать, то не кому иному, как вашему высочеству Хоть времена царевича Алексея и не миновали, а всё же законный наследник трона может более уповать на снисхождение царя, нежели всякий из нас.
– Нельзя мне говорить в свою пользу: ведь я на престол взошёл бы, а вы не имеете в деле интереса.
«Вот как», – опять отметил в уме Пален.
– Мы все имеем интерес, – сказал он, – и о каждом такое же скажут. Ваше высочество в разговорах со мною и с графом Паниным не скрывали от нас намерения по вступлении на престол, уважая своими и нашими мыслями, ограничить произвол самовластья.
– Вы знаете, что это всегда было дражайшей моей мечтой.
«Voila qui nest pas tres clair», – сказал себе Пален.
– Я предполагал, ваше высочество, что здесь не только прекрасная мечта ваша. Доброта вашего сердца, благородство ваших чувствований и помыслов хорошо нам известны… Ведь мы правильно поняли ваше высочество, разумея в словах ваших безотлагательное дарование России конституционного правления?
– Я ничего другого не желаю, граф.
– Вот наш интерес как граждан, любящих отечество. Могут быть и приватные интересы, но они лишены важности сравнению главным. Клеветники не устыдятся представить нас в худом свете. Пусть несут, что им угодно… Ваше высочество говорили о своём намерении поручить графу Панину управление иностранным ведомством. Ростопчин ведь никуда не годится, пустой и сварливый человек.
Он замолчал и вопросительно посмотрел на Александра.
– Вы знаете, я видеть не могу это калмыковатое лицо. Стыдно, что ему был подчинён такой человек, как Панин.
– Я точно того же мнения, ваше высочество. Панин честный, образованный и умный человек… Не без педантства, конечно, и немного ослеплён самомнением. Но лучшего слуги не найти вашему высочеству… Вы ещё говорили, что на меня хотите возложить бремя общего руководства правительственными делами?
– И натурально поручить это умнейшему человеку России.
– Благодарю выше меры, ваше высочество, хоть это отнюдь не важно, – сказал Пален, низко кланяясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94