Все, сидящие и стоящие кругом, тоже тревожились, удивлялись отсрочке. Восковая бледность легла на личико княжны. Синие тени окружили печальные напуганные глаза.Бабушка подозвала внучку и шепнула ей:– Пустяки. Он здоров, сейчас приедет… Там какие-то формальности договора. Он скоро явится. Будь умницей. Держись бодрее!В это время Морков уже снова явился к королю в сопровождении Безбородки, Будберга, Шувалова и Нарышкина, чтобы образумить короля, просить Штединга и регента повлиять на юношу.– Ваше величество, – робко, смиренно, совсем новым тоном обратился к нему Морков, – извольте сами рассудить… Императрица в тронной зале… Окружена всем двором… Столько чужих, совершенно посторонних лиц. Ни о чём важном с нею сейчас говорить нельзя… невозможно, ваше величество… Сами подумайте… Императрица ждёт вашего появления… Ваше величество не пожелаете такого разрыва, который явится небывалым… неслыханным оскорблением для императрицы… для великой княжны с её семьёй… Для целой империи, ваше величество, это явится тяжкой… ничем не смываемой обидой…– Да покарает меня Господь и святой Георгий, если я думаю оскорблять императрицу, ваш народ или… тем более великую княжну Александрину. Я явлюсь, куда зовёт меня мой долг, моё королевское слово. Но подписать договор я не могу! И пусть сам Рок, в который я верю, решит, прав я или нет. На себя принимаю последствия всего, что происходит в настоящую минуту, хотя должен сказать вам, господин Морков, – с нескрываемой неприязнью глядя на креатуру Зубова, прибавил король, – не мною создано настоящее положение. Итак, могу я ехать?– Без подписания брачных статей?.. Вряд ли, ваше величество… Я не знаю… Я ещё попробую… Я сейчас…Пока Морков мчался снова к Зубову, все, приехавшие с ним, стали убеждать короля изменить решение.Юноша молчал или отделывался короткими ответами:– Я не могу. Мы с императрицей договорились об условиях. Других я не приму…– Но это, очевидно, недоразумение. Всё выяснится… Потом…– Потом я и подпишу, когда договор будет ясный…Шведы во главе со Штедингом подошли к королю и стали с ним говорить, тоже склоняя к уступкам.– Отчего вы молчите, ваше высочество, – обратились русские к регенту. – Скажите ваше слово…– Боже мой! Разве я не говорил?.. Он такой упрямый… Вот, сами видите. Я ещё попробую сейчас…Он подошёл к королю, обнял его за талию, и оба пошли по комнате.Герцог о чём-то негромко, убедительно толковал королю.Русским казалось, что он уговаривает его согласиться.Шведы, успевшие уловить кое-что, удивлённо переглядывались.Вдруг Густав, освободившись от руки дяди, громко и решительно произнёс:– Нет, нет! Не хочу. Не подпишу!..И отошёл к окну, откинув край занавеса, стал глядеть на людную, оживлённую улицу.Регент, ничего не говоря, поглядел в сторону русских и сокрушённо пожал плечами.В эту минуту Морков снова ворвался в покой.– Вот, ваше величество… вот… Государыня готова изменить… Можно без договора… Благоволите только… Вот подписать эти несколько строк… Надеюсь, теперь, Бог даст, всё будет хорошо… Надеюсь, слава Господу… теперь…– Хорошо… хорошо. Читайте, что там опять у вас? Какая бумага?– Две строчки, ваше величество… Ваше высочество, прослушайте. Две строчки. Пустые самые… вот Императрица желает, чтобы скорее всё было кончено… Вот…– Читайте. Мы слушаем…Все сгруппировались вокруг Моркова и короля: с одной стороны шведы в своих красивых, но скромных, тёмного цвета кафтанах, а против них – залитые золотом, бриллиантами, с кружевными брыжами и жабо, с широкими лентами через плечо, русские вельможи, по такому необычайному поводу сошедшиеся в этой комнате, в этот час.Громко, нервно, напряжённо, совсем непривычным образом, Морков прочёл: «Проект статьи о вере».– «Я, Густав IV, король Швеции и пр., торжественно обещаю предоставить её императорскому высочеству, государыне, великой княгине Александре Павловне, как будущей супруге и шведской королеве, свободу совести и исповедания религии, в которой она родилась и воспитана, и прошу ваше величество смотреть на это обещание, как на самый обязательный акт, какой я мог подписать». Вот и всё… Может быть, ваше величество, ваше высочество, пожелаете тут какие-нибудь слова изменить… подробности… Благоволите… И извольте подписать… И всё кончено… Там ждут… Весь город… Вот, ваше величество… Прикажете начисто переписать? Или это хотите?..– Нет, я ничего не хочу. И ничего не подпишу! Об этом тоже не было речей… Вот, передайте императрице… Я сейчас напишу… Это всё, что я могу сделать… Вот. Если это удовлетворит государыню, хорошо. Если же нет, вина не моя!.. Вот…Быстро подойдя к столу, опершись только коленом на кресло, он набросал на листке несколько размашистых строк своим неровным, нервным почерком.В записке стояло без всякого обращения: «Дав уже моё честное слово её императорскому величеству в том, что великая княжна Александра никогда не будет стеснена в вопросах совести касательно религии, и так как мне казалось, что её величество этим довольна, то я уверен и теперь, что императрица нисколько не сомневается в том, что я достаточно знаю священные законы, которые предписывают мне это обязательство, и всякая другая записка от меня становится всецело излишней. Густав-Адольф IV, 22 сентября 1796 года».– Вот всё, что я могу написать, – подавая раскрытым листок не Моркову, а Безбородке, сказал король и отошёл от стола.Морков почти выхватил записку из рук Безбородки и кинулся вон.Безбородко медленно пошёл за ним.– Ваше величество, – заговорил Будберг, взяв в руки «проект» обещания, оставленный на столе, – неужели и эта бумага так пугает вас? Тут же нет никаких обязательств… Только точно выражена ваша собственная мысль… Ещё короче и прямее. Ни о чём не говорится, как о свободе совести… религии… Говорится…– Так, как желает императрица, её митрополит и все попы, а не так, как желаю и могу выразить это я, король Швеции и моего народа, который тоже глубоко и горячо верит в свой закон.– Но тут нет обязательств, неприемлемых для вас, государь! Стоит подписать эти строки, и всё будет устроено… Мы молим вас, государь… Не ставьте в тяжёлое, в опасное положение и себя, и вашу родину вместе с нами… Подумайте, ваше величество! – наперебой стали убеждать юношу русские, окружив его почти со всех сторон.Непривычный к подобной настойчивости, упрямый и вспыльчивый по натуре, Густав вдруг выпрямился, окинул всех властным, холодным взглядом и отчеканил:– Нет! Не подпишу я ничего противного законам моей страны!Повернулся и скрылся за дверью своей комнаты, щёлкнув замком.Русские стояли ошеломлённые, растерянные.– Какая дерзость! – только и вырвалось у Шувалова.Молча откланявшись регенту, Штедингу, шведам, все вышли и поспешили во дворец.«Что-то там творится? Что там делается?» – думал каждый про себя.Им навстречу мчался снова Морков, посланный для последней попытки.Было уже около десяти часов вечера.Два с лишним часа ждал весь двор, чем разрешится загадочное смятение.Архиереи, священники, весь клир изнемогали в своих блестящих одеяниях.Что делалось с государыней – видели все.Лицо у неё сразу осунулось, постарело так сильно, что страх охватил окружающих. День обещал кончиться очень печально.Не успели вельможи, приехавшие от короля, войти осторожно в покой, где сидела государыня, как к ним двинулся Зубов:– Ну, что?– Нам не удалось. Он прямо безумный… Совсем с ума сошёл… Или настроил его кто-нибудь очень сильно. Узнать нельзя мальчишку, такого тихого, спокойного, рассудительного до сих пор… Что скажет Морков?– Да, да… Я ещё послал… Да, вот и он… Ну, что, говорите!Морков, бледный от страха, еле проговорил:– Даже не раскрыл дверей…– Надо доложить государыне… Идёмте со мной…И Зубов, бледный, взволнованный, тихо подошёл к креслу Екатерины.Морков следовал за ним, как приговорённый на плаху.– Ваше величество… Вот он… граф говорит… Король подписывать ничего не желает… Он заперся у себя… Он не приедет нынче!..Екатерина стремительно поднялась, опираясь на свою трость, хотела что-то сказать и не могла.Зотов, очевидно стоящий наготове, подбежал со стаканом воды.Отпив судорожно два-три глотка, Екатерина сделала движение к Моркову и хрипло, еле внятно проговорила:– Нет?.. Он… Это ты… ты всё… Уверил меня и всех… Ты…Тростью она ткнула в ноги съёжившегося придворного раз, другой, словно хотела подчеркнуть своё гневное, презрительное «ты»… Безбородко, желая скрыть тяжёлую, дикую сцену от остальных, кинулся между нею и Морковым. Едва сдержавшись, переведя дыхание, Екатерина только произнесла глухо:– Ну, проучу же я этого мальчишку…Не договорила, пошатнулась. Лицо у неё покраснело, рот слегка перекосился.Напуганные Зубов и Нарышкин подхватили её под руки и увели в спальню, куда побежал и Роджерсон, бывший в числе свиты…Лёгкий удар поразил разгневанную государыню.Вернувшийся Зубов приказал всем объявить, что по нездоровью жениха обручение откладывается.Все разошлись, смущённые, негодующие.Настоящая причина быстро стала известна во дворце и в целом городе.Имя Зубова и Моркова не сходило с языка последнего обывателя столицы. Их проклинали, осмеивали, осуждали.Винили и государыню, которая так неосторожно доверилась двум верхоглядам в этом важном щекотливом вопросе.В общей суматохе мало кто подумал о юной невесте. С мёртвенно-бледным, кротким, недоумевающим личиком дошла она до своей комнаты, отведённой тут же, во дворце.И сразу потоком хлынули слёзы из этих испуганных больших глаз; от рыданий, которые давно уже клокотали внутри, трепетала и разрывалась грудь.Ни мать, ни окружающие фрейлины, ни воспитательницы, ни сестра – никто не мог успокоить рыдающей малютки, остановить этих слёз.А Павел, весь сжавшийся, с нахмуренными бровями, с головой, ушедшей в узкие плечи, словно приготовившись к смертельному прыжку, мчался в свой мрачный, пустынный дворец!.. VIIПОСЛЕДНИЕ ДНИ Долго спустя после полуночи, Перекусихина, Роджерсон, Протасова со своими племянницами, все близкие к Екатерине лица хлопотали, стараясь помочь больной государыне облегчить мучительные колики, которые всегда являлись после сильных потрясений.Наконец боль успокоилась, императрица задремала. Перекусихина тоже прикорнула тут же на диване, не раздеваясь почти. Все разошлись на покой.Под утро верная, старая камеристка, спавшая, как говорится, вполглаза, вскочила и стала прислушиваться.Она не ошиблась, глухие стоны неслись от постели больной.Неугасимая лампада у иконы Казанской Божией Матери слабо озаряла обширную спальню. На столике у кровати мерцал ночник.При этом свете Перекусихина увидела больную, которая лежала на спине, сбросив с себя покрывало. Её левая рука темнела на груди, неподвижная после вчерашнего лёгкого удара. Место, из которого Роджерсон пускал кровь, было перевязано.Больная стонала во сне, даже как будто делала попытки заговорить, пошевельнуться, но не могла, очевидно, мучимая кошмаром.Шепча молитвы, осторожно, нежно стала снимать Перекусихина руку с тяжело дышащей груди.Екатерина проснулась, быстро поднялась, села на кровати, озираясь с испугом:– Ты? Что тебе нужно? Никто не входил сюда? Никого не было?Дрожа от холода с голыми плечами, а также и от пережитого во сне страха, Екатерина пошарила правой рукой, ища чем бы укрыться.– Господь с тобой, матушка моя! Кому войти! Перекрестись, дай я окрещу тебя, родимая… Ложись, почивай… Ишь, приснилось видно, что. От смуты от боли, от всякого неудовольствия. Спи, почивай…– Приснилось? Да, правда. Мне снилось, кто-то чёрный, без лица, без виду, подошёл и склонился надо мной. Хочу спросить, хочу прогнать – голосу нет. Кошмар, правда. Ты руку мне сняла с груди? Вот, от руки и приснилось. Но я так хотела узнать, кто это такой. Второй раз вижу этот тяжёлый сон. В день смерти его покойного государя… И вот нынче опять… Не к добру это, Саввишна.– Ну, добро. Утром разберём, к добру оно либо к худу. А теперь усни. На бочок изволь лечь… Так, я прикрою хорошенько. И тут буду. Никуда до утра не уйду. Спи с Господом… Мало ли что ночью привидится. А утром сама смеяться изволишь ночной тревоге. Почивай. А то, может, генерала нам позвать? Нет? Ну пусть он почивает. И ты спи, Господь с тобою. Я посижу тут…Всё тише и тише бормотала свои причитания старая верная камеристка, пока не убедилась, что императрица уснула снова, стала спокойно и ровно дышать.Гораздо позднее обыкновенного проснулась императрица, но чувствуя ещё слабость и тяжесть в левой половине тела, позвала Роджерсона.Он уже сам явился и сидел в приёмной, желая знать, как спала больная. Осмотрел её и спросил:– А принимали, ваше величество, микстуру которую я давал с вечера? Вот эту.– Ох, нет. Очень уж она противная. Нельзя ли обойтись на сегодня? И так у меня во рту…Екатерина сделала гримасу.– Нет, невозможно! Вот извольте, надо выпить.– Если уж надо…Она послушно взяла рюмку, проглотила и запила водой.– Молодец! – осторожно похлопав по плечу больную, похвалил врач. – Бог даст, всё скоро пройдёт. Так, лёгкое расстройство двигательной системы… Всё пройдёт. Сегодня извольте полежать, а завтра…– Ну, этого я и не думаю. До вечера, пожалуй… А там съезд будет… Нынче рождение княгини Анны… Константин и то огорчён. Все расстроены. Нельзя откладывать. Что говорить станут: «Умирает государыня… Убил её этот неприятный случай». Этого нельзя допустить. Готова принять, что хотите, только надо вечером бодрой быть. Слышите, друг мой? Приготовьте что-нибудь… Идите с Богом. И не спорьте… Слушайте меня, как я вас, когда надо…– Повинуюсь, ваше величество.– Вот теперь вы молодец!.. Идите… А мне, Саввишна, генерала позови… Справлялся он?– Два раза приходил. Поди, и сейчас сам явится…– Ну, так его… и Храповицкого… и передать Шувалову, что бал нынче в Белом зале безотложно будет… И ничего не изменится, как вперёд назначено… И… Ну, ступай!.. Да узнай, как себя Александрина чувствует… Скажи: к вечеру пусть готовится… Или нет, генеральшу Ливен вели позвать… Пока – всё…Раньше других приняла государыня генеральшу Ливен.– Я очень рада, ваше величество, что вы изволили призвать меня, и сама хотела просить о разрешении доложить… Её высочество совсем больна. Просит разрешения не быть нынче вечером на балу. Она ночь не спала, всё рыдала. Глаза у неё напухли от слёз… Плачет, бедняжка, и теперь… Я думаю, ваше величество…– Пустое. Скажите ей, я прошу быть пободрее… Да ей нет причины так горевать… Скажите ей… Впрочем, я сама напишу… Скажу одно лишь… Верите, страшная, долгая ночь, тридцать шесть лет тому назад, ночь двенадцатого июля, когда моя жизнь и вся империя стояли на карте, была мне не так тяжела, как эта ужасная ночь!..С помощью Ливен перейдя и сев к столу, она написала на клочке бумаги, с трудом выводя буквы:«О чём вы плачете? Что отложено, то не потеряно! Протрите себе лицо льдом и примите бестужевских капель. Никакого разрыва нет. Вот я так была больна вчера. Вам досадно на замедление – вот и всё».– Возьмите, передайте. Вечером она должна быть на балу… чтобы этот мальчишка не тешил своего самолюбия, не подумал, что все несчастны тут от его сумасбродных поступков. Дадите мне знать, что скажет внучка. И как она себя будет чувствовать к вечеру. Ступайте. Берегите малюютку. Но не надо давать ей жалеть себя… Это хуже всего… С Богом!..Печален был этот бал, который состоялся вечером. Виновница торжества, обыкновенно весёлая, резвая, великая княгиня Анна Фёдоровна совсем не желала танцевать. Даже сорванец Константин, муж новорожденной, – сумрачный, молчаливый, как тень, следовал повсюду за своим старшим братом Александром, который вместе с Елисаветой старался хотя сколько-нибудь придать надлежащий вид этому вечеру.Неожиданно появился и король, но без регента.Все были поражены. Его встретили церемонными, сухими поклонами. Провожали тяжёлыми, враждебными взглядами. Многие знали о сильной ссоре, которая произошла как раз в этот день между дядей и племянником.Весь день вчера и сегодня они сидели по своим комнатам, обедали и завтракали врозь друг от друга.А вечером, когда король стал собираться на бал, дядя пришёл к нему, делая последнюю попытку:– Вы думаете согласиться с желанием императрицы? – спросил регент.– И не думаю даже. Просто я был приглашён и считаю нужным пойти…– Но это же безрассудно. И государыня, и двор сочтут это за глумление. Так поступить, как вы поступили вчера, было слишком неосторожно. Теперь на меня упали вражда и нарекания… Мне прямо сказали: «Не успеем мы вернуться домой, как русские войска вступят в пределы Швеции…» Вы, конечно, тоже знаете… И если собираетесь поправить вашу вчерашнюю оплошность… Конечно, молодость извиняет ошибки. Но можно ли было так упрямо?.. Так резко… Когда императрица пошла на уступки, перестала требовать отдельного богослужения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77