Украшенный венцом, Ты будешь нам отцом. Императрица всё больше укреплялась в мысли, что московские мартинисты стремятся свергнуть её с престола. Среди них она считала самым опасным Новикова. Но теперь уже и все придворные и вельможи, бывшие когда-либо масонами или поддерживавшие связь с московскими просветителями, были взяты под подозрение.Победитель турок при Мачине генерал-аншеф князь Николай Васильевич Репнин был поклонником Новикова. Он не получил никакой награды, был вынужден сдать командование и уехать в Москву. Было приказано перехватывать все его письма. Александр Романович Воронцов – покровитель Радищева – всё больше впадал в немилость.Даже толстяк Храповицкий, собственный секретарь Екатерины, обнаруженный в списках масонской ложи, когда-то основанной покойным Александром Бибиковым, стал терять расположение императрицы, хотя и оправдывался многократно «глупостью юных лет».Особенно беспокоила императрицу московская университетская молодёжь, находившаяся под влиянием Новикова и Хераскова. «Они все подвержены французской заразе, подобно Радищеву», – говорила императрица. И она торопила Прозоровского «покончить с московскими мартинистами» и требовала от него обличительных материалов на них. Но материалы не поступали, и сам Прозоровский, несмотря на всю свою решительность, чувствовал себя в Москве довольно скверно. 25КОНЕЦ «ТИПОГРАФИЧЕСКОЙ КОМПАНИИ» Генерал-аншеф князь Александр Александрович Прозоровский, прослужив в армии двадцать лет, был назначен управляющим Курским и Орловским наместничествами и десять лет правил этими губерниями. Он был богат, родовит, имел воинские заслуги и любил похвастать этим перед тамошними дворянами.Но когда он приехал в Москву, то оказалось, что на каждой улице живут дворяне и побогаче, и породовитее, и чинами повыше, чем он.По обычаю, после прибытия его в Москву дворяне устроили ужин и бал новому главнокомандующему, и князь Прозоровский за столом попытался было произнести речь насчёт того, что многие дворяне в Москве «заражены разными мыслями». Не успел он её закончить, как стулья громко задвигались, и фельдмаршал князь Кирилл Разумовский на весь стол произнёс:– Он что, от природы такой дурак или вино на него подействовало?Остальные старики-вельможи рассмеялись скрипучим смехом, замахали руками и понемногу разошлись. Пришлось новому главнокомандующему поучать одних чиновников своей канцелярии, оставшихся за столом.С тех пор князь Прозоровский почувствовал, «что его афрапируют». А когда приезжал он в Английский клуб, Трубецкие, Волконские, Черкасские, Разумовские, Долгорукие, Репнины, Лопухины, Воронцовы, Татищевы и прочие древние московские дворяне отворачивались и продолжали разговаривать, как будто его и не было.Прозоровский попытался жаловаться императрице. Но та и сама должна была считаться с московскими дворянами и знала, что задевать их попусту весьма опасно.Тогда князь установил за многими из них пристальную слежку, перехватывая их письма и подсылая к дворовым переодетых полицейских, чтобы выспрашивать о поведении господ. Но полицейских быстро узнавали, били и выбрасывали из дворов, а почтой перестали пользоваться, предпочитая пересылать письма с верными людьми.«Типографическую компанию» официально распустили. Всё её имущество и средства перешли к Новикову. Перестало собираться и «Дружеское общество».Тогда главнокомандующий стал собирать материалы против каждого из членов «Типографической компании» и «Дружеского общества» поодиночке. Больше всего он ненавидел Ивана Владимировича Лопухина. Лопухин, один из основателей «Типографической компании» и «Дружеского общества», был замечательнейшим человеком своего времени. Внук царицы Евдокии и правнучатый брат императора Петра Великого, сын генерал-поручика и кавалера всех российских орденов девяностолетнего Владимира Ивановича Лопухина, он по своему происхождению и огромному наследственному богатству предназначен был для самой блестящей карьеры. Он служил в чине капитана в Преображенском полку. Это открывало путь к первым чинам, если учесть, что сама императрица имела звание полковника, а Суворов за Измаил зачислен был только в подполковники того же полка. Лопухин дослужился до полковника, но под влиянием французских энциклопедистов разочаровался в военной службе, подал в отставку и занялся философией. Потом сблизился с Новиковым, завёл собственную типографию и все свои огромные средства, как и Татищев, тратил на «Дружеское общество» и широкую помощь нуждающимся. Он был председателем Московской уголовной палаты и отличался неподкупностью и справедливостью.Как-то главнокомандующий намекнул ему, что его близость с Новиковым, издательская и благотворительная деятельность вызывают подозрения. Лопухин посмотрел на него пристально и сказал:– Не вам, сударь, учить меня, как служить своему отечеству.Не лучше было и с Юрием Никитичем и Николаем Никитичем Трубецкими. Первый был генерал-поручик и кавалер многих орденов, второй – действительный статский советник и руководил Московским казначейством. Отец их – Никита Юрьевич Трубецкой, сподвижник Петра Великого, генерал-фельдмаршал, бывший генерал-прокурор – был виднейшим деятелем восьми царствований. И тронуть его детей было не так просто. В такой же степени влиянием, властью и богатством пользовались и остальные основатели «Дружеского общества» – князь А. Черкасский, М. Херасков, Татищев, князь Репнин, И. Тургенев.Прозоровский, чувствуя, что теряет в борьбе с ними почву под ногами, стал писать на каждого императрице несообразные доносы. Так, широкую благотворительную деятельность Лопухина он объяснил тем, что тот, вероятно, печатает фальшивые ассигнации, хочет взбунтовать чернь и сносится с якобинцами. Князя Репнина он обвинил в связи с прусским двором через барона Шрёдера. Вельможу и богача Петра Александровича Татищева, содержавшего на свой счёт бедных студентов, Прозоровский подозревал в том, что он подготовляет «свергателей престола и развратителей отечества».Доносы эти были столь глупы, что императрице стало ясно: без её помощи Прозоровский «не справится с деятелями нового раскола». Ещё одно перехваченное в Петербурге письмо архитектора Баженова, в котором тот писал, что наследник Павел Петрович высоко ценит московских просветителей, перепугало её. Ей казалось, что тщательный обыск у Новикова и его арест раскроют ей пружины тайной московской организации. Но для этого нужен был предлог. Предлог она нашла довольно неудачно. Но это её мало беспокоило.Русские старообрядцы, преследуемые правительством, осели плотными и хорошо устроенными общинами на севере и в других отдалённых местах. У них за границей, в частности в Польше, были большие связи. Старообрядцы печатали там свои книги, и Екатерине попалась одна из таких, под названием: «История об отцах и страдальцах соловецких иже за благочестие, святые церковные законы и предания в настоящие времена пострадаша», тут же и челобитная монахов Соловецкого монастыря к царю Алексею Михайловичу, повесть о белом клобуке и другие статьи.Кроме этого, императрице ещё раньше доставили другую старообрядческую книгу, выпущенную в Гродно и направленную прямо против неё. Это была «Отречённая тетрадь монастыря Свято-Троицкого», где, между прочим, говорилось:«Мрак объял землю Русскую, солнце скрыло лучи свои, луна и звёзды померкли, и бездны все содрогаются. Изменились злобно все древние святые предания, все пастыри в еретичестве потонули, а верные из отечества изгоняются – царит там вавилонская любодейница и поит всех из чаши мерзости».Императрица прекрасно знала, что если Новиков и печатал масонские книги, то он никак не мог выпускать старообрядческих документов. Вообще по описи изданий «Типографической компании», составленной в своё время московским прокурором Андреем Тайльсом и посланной Екатерине, книги религиозные составляли ничтожную часть, печатались в большинстве в типографии Лопухина и с дозволения и просмотра церковного начальства. Новиков же издавал главным образом учебники, научно-просветительную литературу и художественные произведения, русские и иностранные.Однако Екатерина отправила московскому главнокомандующему специальное повеление. В нём она писала: «…есть вероятность, что подобные книги издаются в Москве, в партикулярных типографиях, наипаче же имеем причину подозревать в сём деле известного вам Николая Новикова, который, как слышно, сверх типографии, имеющейся у него в Москве, завёл таковую и в подмосковной его деревне». На основании этих подозрений Екатерина предписывала Прозоровскому срочно произвести обыск у Новикова и в Москве, и в деревне. А самого его «взять под присмотр и допросить».
За год до этих событий Николая Ивановича Новикова постигло большое горе – умерла горячо любимая им жена, Анна Егоровна Римская-Корсакова. Она была родственницей князя Николая Никитича Трубецкого, жила в его доме, воспитывалась в Смольном институте и по выходе оттуда предпочла скромного отставного поручика богатым дворянам, которые делали ей предложения. Они прожили счастливо десять лет. Но нервная и впечатлительная Анна Егоровна не выдержала преследований, которые обрушивались за последние годы на Новикова, и стала болеть. Ни заботы мужа, ни уход врачей не помогли. Она скончалась, оставив ему троих детей – сына Ивана и дочерей: Варвару и совсем маленькую Веру. Всё летнее время года Николай Иванович Новиков проводил в своём имении Авдотьино-Тихвино Бронницкого уезда. Это небольшое поместье досталось ему от отца. Оно не походило на владения других помещиков: доходы от него владелец обращал на улучшение жизни крестьян. Все тридцать шесть домов были каменные. В селе были устроены школа, больница и аптека. Там же была богадельня для престарелых дворовых, служивших в семье Новикова, и для стариков и старух, которые не могли уже работать. Дом Николая Ивановича был двухэтажный деревянный особняк серого цвета, с красной железной крышей. Во втором этаже жил сам Новиков. Окна его выходили на реку Северку, белой блестящей лентой извивавшуюся среди бескрайних полей. В других комнатах жили дети и доктор Михаил Иванович Багрянский. В нижнем этаже жили Семён Иванович Гамалея и вдова покойного друга Новикова, Ивана Григорьевича Шварца, и помещалась библиотека, где по вечерам собирались все обитатели дома.Новиков вместе с доктором Багрянским и фельдшером сам лечил крестьян и ежедневно обходил жителей села со старостой-заикой Никифором Захаровым, который пробыл на этой должности большую часть своей жизни. Никифор Захаров был грамотей и начётчик и нередко вступал со своим барином в споры о смысле жизни, которые начинались на улице, а кончались в помещичьем доме за самоваром.Такое странное поведение помещика, к тому же бесплатно снабжавшего своих крестьян в голодные годы хлебом и выкупавшего крепостных от набора в рекруты, сначала удивляло и возмущало соседей.У местного исправника и в особенности у московского главнокомандующего село Авдотьино было на особом учёте «по причине несообразных действий помещика и великой самостоятельности крестьян».В этот 1792 год весна была особенная. Рано сошёл снег, зазеленела трава и распустились почки на деревьях. День за днём проходили без дождей. Горячее солнце и синее безоблачное небо так и тянули за город. И Новиков прежде обыкновения переехал в именье.Двадцать первого апреля был день рождения императрицы. Николай Иванович вспомнил об этом, сидя на балконе своего дома и глядя на реку, поверхность которой играла и дробилась под солнечными лучами. Он вспомнил также и о том, что произошло тридцать лет тому назад, когда в ночь на 28 июня 1762 года Екатерина Алексеевна скакала с Григорием Орловым и Шаргородской в Петербург, чтобы свергнуть Петра Третьего. В Калинкинской деревне, откуда начинались казармы Измайловского полка, будущая императрица натолкнулась на часового, стоявшего на мосту. Сердце её замерло: достаточно было выстрела из ружья или удара в колокол, чтобы всё «предприятие» оказалось сорванным. Но часовой взял «на краул» и сказал ласково, со слезами на глазах: «Проходите, матушка государыня!»Этим часовым был питомец Московского университета, унтер-офицер Измайловского полка Николай Иванович Новиков. Он верил, что Екатерина несёт русскому народу освобождение от иностранного засилия и с её воцарением наступят для России новые, лучшие времена.И вот прошло тридцать лет – народ пребывает в рабстве невиданном, свободная мысль придушена, лучшие люди на подозрении, Радищев в Сибири.Новиков продолжал любоваться рекой, зелёным лугом на её берегу и дорогой, шедшей с горы через мост к Авдотьину. Неожиданно на горе показалось облако пыли, быстро катившееся вниз. Через минуту на дороге возникли всадники в красных мундирах, карьером летевшие к деревне. Это был эскадрон полицейских гусар под командой ротмистра князя Жевахова и полковника Олсуфьева. Эскадрон ворвался в Авдотьино и окружил помещичий дом. Жевахов и Олсуфьев спешились и в сопровождении нескольких гусар направились к подъезду. Новиков вышел им навстречу.– Что вам угодно, господа?Ротмистр князь Жевахов молчал – ему было стыдно и за себя, и за гусар. Он слышал о Новикове, читал его издания и не мог понять, для чего понадобилось главнокомандующему посылать целый эскадрон в его имение.Но полковник Олсуфьев находился в превосходном настроении. Он служил в армии, в боях проявил себя не очень храбро, и посему корпусной генерал как-то намекнул ему, что на штатской службе «многие куда быстрее свой карьер делают». Его назначили советником Уголовной палаты в Москву.Так как председателем палаты был Лопухин, то Прозоровский, тайно вызвав Олсуфьева, показал ему указ императрицы и, дав соответствующие указания, заверил, «что дело сие без возблагодарения не останется».Уже в дороге Олсуфьеву мерещилась тайная типография, секретные бумаги и антиправительственные издания, которые он обнаружит, чем и прославит себя вовеки.– Где ваша типография? – закричал он, не здороваясь с Новиковым.Николай Иванович, спокойный, печальный, полный достоинства, в чёрном сюртуке, белом галстуке и домашних туфлях, стоял перед ними. Он понял, что это тот последний удар, который заготовила ему Екатерина. И он знал, что теперь только от неё зависит его судьба.– Я не держу в доме типографии, – ответил он наконец.– По велению её величества мы должны произвести у вас обыск, – прошипел взбешённый этим спокойствием Олсуфьев.– Производите, – так же спокойно заметил Новиков.Между тем весть о том, что барина забирают, пронеслась по всем домам. Авдотьинские крестьяне не были теми забитыми «рабами своих господ», о которых писала в своих инструкциях Екатерина. И они прекрасно понимали, что означала для них перемена помещика. Теперь толпа крестьян густела, и они молча приближались к гусарам, окружая кольцом.От толпы отделился лысый Никита Захаров, отыскал глазами вахмистра и степенно подошёл к нему.– Староста я, – сказал он важно.– Ну что ж с того, – ответил вахмистр, беспокойным взглядом оглядывая толпу.– Народ требует, – с ударением сказал Никита Захаров, – чтобы барин наш вышел на крыльцо…– Ишь ты! – произнёс было вахмистр, но прямо перед собой увидел злые глаза высокого мужика, который тяжело дышал, сжимая кулаки.– Вы пойдите и доложите, а то будет грех, – повторил настойчиво староста и оглянулся на толпу, которая разом загудела.Вахмистр соскочил с коня и бросился в дом к ротмистру.– Ваше сиятельство, там народ собрался, напирает на коней…Жевахов нахмурился.– Они что же, в драку лезут или кричат?..– Никак нет, а только требуют, чтобы их барин к ним вышел…– Это же бунт! – закричал Олсуфьев.Жевахов повернулся к нему.– Господин полковник, разрешите эскадроном распоряжаться мне. Я думаю, господин Новиков, что вы выйдете к крестьянам и тем самым предотвратите возможное кровопролитие.Новиков вышел на подъезд, посмотрел на народ, слёзы душили его. Наконец он взял себя в руки и, обращаясь к крестьянам, сказал:– Друзья мои, идите по домам. Вы ничем не поможете и ничего не поправите. Желаю вам, если меня не будет, всякого счастия и довольства.Гусары, слушая его, начали переглядываться и качать головами. Народ молча стал расходиться. Новиков вернулся в дом. Во всех комнатах открывали шкафы и столы, вспарывали мягкую мебель, сваливали книги в кучу, складывали в пачки и опечатывали бумаги.В дверях молча стояли дети, Иван и Варвара с удивлением и страхом глядели на гусар, рыскавших по дому.Маленькая Вера держала сестру за подол и сквозь слёзы повторяла одни и те же слова:– Папа… где же ты, папа?Когда Новикова усадили в маленькую кибитку и его окружил конный конвой, Иван и Варвара бросились за лошадьми и упали на дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77