У Новикова просветлело лицо, голос его задрожал:– Я думаю, нет более святого дела, чем помощь народу в эти самые тяжёлые для него дни. Каждый рубль наш спасает человека от голодной смерти. Кажется мне, что нам следует помимо раздачи хлеба подлинно неимущим наладить продажу его по дешёвым ценам всему населению, сбить на него цены и заставить купцов выбросить свой хлеб на рынок. Для сего, может быть, Григорий Максимович возьмёт на себя закупку хлеба в дальних губерниях и отправку его Москву, я же буду его раздавать и продавать здесь. Само собой разумеется, что у кого из наших братьев в отдалённых имениях есть хлебные запасы, надобно их по дешёвой цене направить в Москву же. У кого из членов нашего сообщества крепостные в деревнях голодают, следует вменить ему в обязанность снабдить оных хлебом бесплатно…Через две недели начались в Москве странные вещи: кто-то снимал в аренду пекарни, давно не выпекавшие хлеба, занимал пустые амбары, где была одна пыль да голодные крысы. Какие-то люди посещали дома в бедных кварталах, другие расспрашивали про заработки и достатки купцов. В Москву стали приходить обозы – кладь укрыта рогожей, у каждой подводы караульщик с самопалом. Вдруг одна за другой стали открываться пекарни – хлеб, какого давно не видели и по цене вдвое дешевле прежнего! На базарах стали продавать муку – цена на неё падала. В купеческих домах в Замоскворечье началось волнение.Иван Дмитриевич, сидя в Егоровском трактире и шевеля пальцами в серебряных кольцах, говорил соседу – рябенькому купцу с хитренькими глазками:– Что же такое происходит, я хлеб покупал по двадцать рублей четверть. А третьего дня стали его продавать осьмнадцать рублей, вчерась семнадцать, ноне за пятнадцать отдают. Это выходит, я за два дня по три целковых на четверти потерял… Это значит, свой же купец своего брата топит, Бога не боится… – И Иван Дмитриевич, задыхаясь, расстегнул воротник поддёвки. – Нет, только бы узнать мне, чья это рука, я бы его по миру пустил!..Рябенький купец вздохнул:– А я свой хлеб вчерась продал…Иван Дмитриевич подался вперёд:– Неужто продал?Рябенький махнул сухонькой ручкой:– Продал. Прямо вывез на базар все возы: «Покупайте, православные, по семнадцати рублей!» И то сказать, покупали с трудом. Говорят: «Завтра-то дешевле будет, вон его сколько навалило, видать, пригнали».Иван Дмитриевич взмахнул руками:– Да и откуда же хлеб-то взялся? До нового урожая полгода ждать!..Рябенький наклонился, зашептал:– Слыхать, Николай Иванович Новиков со товарищи за дело взялся. Порешили они народу помочь. Да Походяшин в кумпанию вошёл. Разве с ним потягаешься! Новиков-то какой человек – у него ума палата, да с ним денег миллионы…Иван Дмитриевич налился кровью, вскочил:– И чего на них власть смотрит, фармазоны проклятые!..Почесал затылок – придётся, видно, хлеб продавать, а то совсем разоришься. И побежал к выходу.
Маленькое украинское село Парафеевка потонуло в садах. Яркие звёзды мерцали на чёрном небе. Стояла тихая и тёплая августовская ночь. Откуда-то доносились обрывки песен, голоса и девичий смех. Всё было в томлении. Красноватая луна медленно выплыла из облаков, освещая бледным светом белые хаты, курчавые вишнёвые деревья, стройные тополя, дорогу, вьющуюся от полей к селу, и у самой околицы фигуру гренадера в кивере, стоявшего как изваяние.Только в одной большой избе на самом краю села светились окна. Около неё несколько стреноженных осёдланных лошадей щипали траву и, сидя на корточках, двое солдат курили трубки и разговаривали вполголоса. Перед крыльцом стояли парные часовые. В первой комнате, положив голову на стол, спал офицер, против него на лавке лежал, закутавшись в плащ, казачий полковник. Он храпел, длинные усы его зловеще шевелились, пламя стоявшей рядом с ним свечи колебалось. Из-за двери, которая вела в другую комнату, доносились голоса.В этой комнате, чисто прибранной, за столом, на котором лежала карта и стояли свечи, сидели двое. Один – гигантского роста, полный, с чертами лица, как будто вырубленными топором, и тяжёлым подбородком, медлительный в движениях, и другой – худенький, маленький, носатый, подвижный.– Так вот-с, – сказал носатый, ткнув пальцем в карту, – изволите видеть, милостивый государь мой, Пётр Александрович, турки прямое имеют намерение, через Кинбурн прорвавшись, выйти прямо к Херсону и в Крым, отчего и последствия будут ужасные…– Будут, – сказал его собеседник, Румянцев.– А посему просил я у светлейшего хотя бы два полка, я бы варваров опрокинул и прогнал… Отказал-с…Румянцев встал и начал расхаживать по комнате из угла в угол, потом подошёл к карте.– Диспозиция моих войск такова, что одним флангом примыкают они к австрийцам, другим – к армии светлейшего. К тому же вся жидкая и растянутая сия линия идёт по берегам Буга и Днестра, имея против себя подвижные и многочисленные неприятельские силы. Австрийцы каждый день планы свои меняют, а принц Кобургский только и знает, что просит у меня войск. Где же мне их взять? Светлейший молчит. Четыре моих курьера уже уехали и у него сидят. Слухи о нём идут дурные, то якобы он хочет в монахи постричься и вовсе из армии уехать, всё бросив как есть, то якобы он запил и в меланхолии пребывает. Мне он не только кавалерийского полка, а и сотни казаков не даёт – некому фураж и провиант собирать. Вот какие дела, батюшка!..Румянцев махнул рукой и повернулся к двери.– Михаил Борисович, а Михаил Борисович!В дверях появился гренадер-денщик, головой под дверную притолоку, вся грудь в медалях.– Дай-ка нам, Михаил Борисович, по рюмке анисовой да два кренделя с тмином – что-то во рту сухо и в суставах ломота. Вот мы с Михаилом Борисовичем почти сорок лет воюем, а такой войны не видели. Ты как считаешь, Михаил Борисович? А?Гренадер потоптался, половицы заскрипели, потом прогудел басом, которому позавидовал бы даже дьякон придворной церкви:– Мы при прежних войнах, ваше сиятельство, этих турков кучами брали. Добыч был какой – богатство! А теперечи не поймёшь что – не видать дела! – И затопал к выходу, потом вернулся, неся на подносе две рюмки и крендели.Суворов выпил рюмку, закусил кренделем, потом снова склонился к карте.– Так что же вы, батюшка Пётр Александрович, советуете? Неприятель с каждым днём в числе умножается, наши же войска тают, раненых и больных почти одна треть…Румянцев выпил, понюхал крендель.– То же и у меня…Суворов вскочил.– Из сего надо сделать вывод…Румянцев ударил тяжёлой ладонью по карте:– Вывод один: не надеяся более на светлейшего и не ожидая от него помощи, наступать и бить неприятеля. 12ПОДВИГ САКЕНА В землянке с колоннами, похожей на дворцовую залу, в которой потолок, стены и пол были покрыты коврами, на диване лежал Потёмкин – в халате, босой, небритый и непричёсанный, держа в руках святцы. Перед ним стоял капитан Спечинский, числившийся его адъютантом, но проживавший в Москве. Он был вызван срочной эстафетой и прискакал в ставку светлейшего бледный от бессонницы, шатаясь от усталости. Капитан, вытянувшись, молча глядел на князя, который лениво перелистывал церковную книгу. Потёмкин поднял своё помятое лицо.– Капитан, тринадцатого генваря день какого святого?Спечинский задохнулся от удивления, но ответил бодрым по уставу голосом.– Святого мученика Ермила, ваша светлость.Князь криво улыбнулся:– Верно. А четырнадцатого декабря?– Святого мученика Фирса, преподобного Исаакия Почепского, ваша светлость.Потёмкин удивлённо пожал плечами:– Тоже верно. Ну, а, предположим, двадцать первого июня?– Святого мученика Юлиана Тарийского, ваша светлость.Потёмкин захлопнул святцы, вскочил, халат распахнулся, волосатая грудь открылась.– Сие просто удивительно! Поздравляю вас, капитан. Такой памяти я ещё не встречал. Вы женаты?– Так точно, ваша светлость.– Можете возвратиться назад в Москву и передать мой нижайший поклон вашей супруге.Капитан, шатаясь, направился к выходу.Светлейший взял с маленького столика бутылку, откупорил её. Кислые щи ударили вверх, залили ковры на стене и полу. Потёмкин выпил большой бокал квасу, подошёл к секретеру, сел. Нераспечатанные пакеты и письма лежали на нём грудами. Одно из них, с вензелем «Д. М.» на конверте, бросилось ему в глаза.Потёмкин задумался. Три недели тому назад он приказал контр-адмиралу Войновичу, собрав весь Черноморский флот, уничтожить турецкие суда, беспрерывно подвозившие подкрепления в Очаков. На море свирепствовали страшные осенние бури. Войнович просил обождать некоторое время, пока наступит ясная погода.Тогда он, светлейший, накричал на него, обозвал трусом, потребовал, чтобы «флот показал свою неустрашимость».Корабли вышли в море, их разметала буря. Теперь они, повреждённые, со сломанными мачтами, стояли в разных портах, многих недосчитывались вовсе. Тогда Потёмкин решил совсем удалиться от дел, уйти в монастырь и написал императрице письмо:«Матушка, корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьёт, а не турки. Ей-богу, я почти мёртв. Все милости и имения, которые получил от щедрот ваших, повергаю к стопам вашим и хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь свою, которая, думаю, не продолжится».Он взял конверт с вензелем «Д. М.», сломал маленькую именную сургучную печать и вынул оттуда две записки. Одна была от Дмитриева-Мамонова.Благоразумный поручик, ныне генерал-адъютант и фаворит, писал: «Светлейший князь, милостивый государь мой, Григорий Александрович, письмо ваше в столь великую печаль меня повергло, что и описать невозможно. Всем известно, сколь военное счастье переменчиво, и никто сумневаться не может, что ваше сиятельство вскорости сумеет полной виктории над неприятелем добиться. Умоляю вас, яко отца, не вдаваться в чёрные мысли, а паче не открывать оных никому, ибо многие недоброжелатели ваши великости духа вашего не понимают».Во второй записке Екатерина писала:«Ради Бога, не пущайся на такие мысли: когда кто сидит на коне, то да не сойдёт с оного, чтобы держаться за хвост».Потёмкин задумался, потом схватил шнурок от звонка, дёрнул два раза. В комнату вошёл генерал-майор Василий Степанович Попов – управитель канцелярии светлейшего.Потёмкин посмотрел на него своим сверкающим единственным глазом. Оттого, что другой, искусственный, блестел тускло, взгляд этот показался Попову страшным.– Вот что, собери тотчас же сведения, где какие суда наши находятся и какие повреждения имеют. Чтобы через месяц весь флот был готов к выходу. Проверять поеду сам в Херсон и Севастополь. Капитану Сакену передашь приказ – на дубель-шлюпках разведать местоположение и численность турецких судов. Для того надлежит выйти ему из Кинбурна к Глубокой пристани. Копию приказа пошлите принцу Нассау. Воевать-то мы как следует ещё не начинали…Попов ведал всеми делами светлейшего – он был единственный человек, который его знал лучше, чем князь самого себя.И теперь, выйдя из комнаты, он сказал адъютантам, уныло сидевшим в походной канцелярии:– Князь вышел из меланхолии и начинает действовать.Капитан Христофор Иванович Сакен вылез из землянки.Дверь с шумом захлопнулась, шляпу капитана сорвало ветром, сам он едва удержался на ногах. В сумерках море слилось с горизонтом. Огромные волны накатывались на берег, со страшным рокотом ударяясь о камни. Четыре дубель-шлюпки, стоявшие на якоре, то взлетали вверх, то глубоко погружались носом в волны. От одной из них отделилась маленькая лодка, море её подхватило, как щепку, обдавая брызгами и пеной. На некоторое время она исчезла, но потом капитан увидел, что лодка всё-таки приближается к берегу. Сакен стоял, приложив руку к глазам козырьком и другой придерживая раздувавшийся от ветра плащ. Где-то вдали загремел гром. Зигзагообразная молния пронеслась по небу и ударила в море. Наконец лодку почти выбросило на берег. Шесть матросов-гребцов с боцманом во главе выскочили из неё. С их плащей и больших войлочных шляп стекала вода.Боцман, коренастый человек с серьгой в ухе, дудкой на груди и линьком Линёк – короткая корабельная верёвка с узлом на конце, служившая для наказания матросов.
за поясом, узнал капитана и отдал честь.– Ну что, Шишкин, качает?– Норд дует, господин капитан. Два раза якоря рвало.Сакен вынул из-под плаща большую стеклянную флягу, приложился к ней, потом передал боцману.– Пей и дай людям, пускай согреются…Боцман живо подхватил посудину.– Премного благодарим, – вытер губы ладонью, закинул голову, отпил, потом крякнул и передал флягу матросам.Сакен внимательно осматривал небо и прислушивался к ветру.– Как будто стихает. Дождь прошёл стороной…Боцман тоже прислушался, посмотрел на море:– К утру стихнет…Капитан подумал, потом сказал:– Сейчас, пожалуй, можно подойти незаметно?Боцман с сомнением покачал головой:– Трудно против ветра идти, ваше высокоблагородие, люди устали – буря!..Сакен посмотрел на него, на матросов. Люди стояли понуро, ёжась от ветра.– Ничего, дойдём. Сходите в землянку, возьмёшь у каптенармуса Каптенармус – лицо в армии, ведающее хранением и выдачей продовольствия, обмундирования и оружия.
четыре бочонка шнапсу, раздашь по две чарки на человека…Пока они ходили за вином, Сакен зажёг трут под плащом и раскурил трубку.Кое-где на небе появились светлые полосы. Облака плыли медленно, шум прибоя стихал.Но когда они сели в лодку, капитан понял, какой это будет поход. По канату, брошенному с дубель-шлюпки над кипящей пучиной, они взобрались на палубу, подтянули лодку, выбрали якорь и пошли.Через четыре часа они увидели турецкий флот. Десять кораблей, шесть фрегатов и семнадцать галер шли кильватерной колонной в сторону Очакова. На мачтах развевался полумесяц со звездой. Палубы полны солдат. Сакен в подзорную трубу ясно различил чаушей, Чауш – сержант.
янычар в белых юбках и кулей Кули – носильщик, грузчик на судне.
в жёлтых головных повязках – солдат из рабов. На переднем судне на носу виднелся воткнутый в палубу бунчук с золотым наконечником и тремя лошадиными хвостами. Там находился трехбунчужный паша, следовавший с войсками. Слева показалось широкое устье Буга.Сакен спустился вниз, схватил лист бумаги.«Светлейшему князю Потёмкину – донесение…» Написав, поднялся наверх. Было совсем светло. Чайки летали над кораблями. Ласковое утреннее солнце вышло из-за горизонта, и блики его серебристыми полосками дробились на воде. Море успокоилось. Устье Буга казалось совсем близким. Турецкие корабли находились на том же расстоянии. Вдруг строй их начал меняться. Вскинув трубу, Сакен увидел движение на палубах. Потом на мачте флагманского корабля появились сигналы:– Идите ко мне!..Сакен повернулся к боцману:– Поворот все вдруг, идти прямо в устье.Дубель-шлюпки сделали крутой поворот и пошли к Бугу.Головной фрегат и за ним три галеры турецкого флота двинулись наперерез.На флагманском корабле опять засигналили:– Какой вы нации?Сакен усмехнулся, не отрываясь от трубы, приказал поднять на всех шлюпках белый с крестом андреевский и российский флаги.Шлюпки шли полным ходом к устью. На мачтах их развевались российские флаги. На головном турецком судне засуетились вокруг орудий. Раздался залп, и судно закрылось облаком дыма. Круглые ядра со свистом шлёпались в воду, не долетая до шлюпок. Тогда Сакен сам подбежал к орудиям. Дубель-шлюпки ответили дружным огнём. Один турецкий фрегат загорелся, на галере сбило мачту. Дубель-шлюпки уже вошли в устье. Сакен видел, как на преследующих его кораблях поднялись все паруса. Расстояние между ними и шлюпками сокращалось с каждой минутой. Впереди летело флагманское судно. Теперь уже ясно можно было различить и пашу в чалме, стоявшего около бунчука, и группу раисов вокруг него, и аскеров, Аскер – турецкий солдат.
выстроившихся на палубе.– Боцман! – вдруг закричал Сакен. – Приказываю тебе со всеми людьми высадиться в лодки, а также и с остальных шлюпок, пристать к берегу и уходить в пешем строю, орудия привести в негодность…– Господин капитан, – сказал дрогнувшим голосом боцман, – ваше высокоблагородие, Христофор Иванович…– Приказываю тебе сие под страхом смерти. Пакет передашь светлейшему лично…Сакен спустился в крюйт-камеру. Крюйт-камера – пороховой погреб.
Осмотрел бочки с порохом – всё было в порядке. Потом тщательно разрезал большой фитиль на части, заложил концы его в бочки и поднялся наверх. Матросы уже высаживались на берег, держа мушкеты над головами. Они выстраивались в колонну – голова её скрылась в лесу.Флагманский фрегат и четыре турецкие галеры вошли в широкое устье Буга, галеры шли по две с каждой стороны, стараясь зажать между собой дубель-шлюпку Сакена, который продолжал стоять на её носу. Теперь он уже простым глазом видел турок, они указывали на него пальцами, смеясь над глупцом, попавшимся им в руки. Слышалась гортанная команда, сверкали ножи и кривые сабли – они готовились к абордажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Маленькое украинское село Парафеевка потонуло в садах. Яркие звёзды мерцали на чёрном небе. Стояла тихая и тёплая августовская ночь. Откуда-то доносились обрывки песен, голоса и девичий смех. Всё было в томлении. Красноватая луна медленно выплыла из облаков, освещая бледным светом белые хаты, курчавые вишнёвые деревья, стройные тополя, дорогу, вьющуюся от полей к селу, и у самой околицы фигуру гренадера в кивере, стоявшего как изваяние.Только в одной большой избе на самом краю села светились окна. Около неё несколько стреноженных осёдланных лошадей щипали траву и, сидя на корточках, двое солдат курили трубки и разговаривали вполголоса. Перед крыльцом стояли парные часовые. В первой комнате, положив голову на стол, спал офицер, против него на лавке лежал, закутавшись в плащ, казачий полковник. Он храпел, длинные усы его зловеще шевелились, пламя стоявшей рядом с ним свечи колебалось. Из-за двери, которая вела в другую комнату, доносились голоса.В этой комнате, чисто прибранной, за столом, на котором лежала карта и стояли свечи, сидели двое. Один – гигантского роста, полный, с чертами лица, как будто вырубленными топором, и тяжёлым подбородком, медлительный в движениях, и другой – худенький, маленький, носатый, подвижный.– Так вот-с, – сказал носатый, ткнув пальцем в карту, – изволите видеть, милостивый государь мой, Пётр Александрович, турки прямое имеют намерение, через Кинбурн прорвавшись, выйти прямо к Херсону и в Крым, отчего и последствия будут ужасные…– Будут, – сказал его собеседник, Румянцев.– А посему просил я у светлейшего хотя бы два полка, я бы варваров опрокинул и прогнал… Отказал-с…Румянцев встал и начал расхаживать по комнате из угла в угол, потом подошёл к карте.– Диспозиция моих войск такова, что одним флангом примыкают они к австрийцам, другим – к армии светлейшего. К тому же вся жидкая и растянутая сия линия идёт по берегам Буга и Днестра, имея против себя подвижные и многочисленные неприятельские силы. Австрийцы каждый день планы свои меняют, а принц Кобургский только и знает, что просит у меня войск. Где же мне их взять? Светлейший молчит. Четыре моих курьера уже уехали и у него сидят. Слухи о нём идут дурные, то якобы он хочет в монахи постричься и вовсе из армии уехать, всё бросив как есть, то якобы он запил и в меланхолии пребывает. Мне он не только кавалерийского полка, а и сотни казаков не даёт – некому фураж и провиант собирать. Вот какие дела, батюшка!..Румянцев махнул рукой и повернулся к двери.– Михаил Борисович, а Михаил Борисович!В дверях появился гренадер-денщик, головой под дверную притолоку, вся грудь в медалях.– Дай-ка нам, Михаил Борисович, по рюмке анисовой да два кренделя с тмином – что-то во рту сухо и в суставах ломота. Вот мы с Михаилом Борисовичем почти сорок лет воюем, а такой войны не видели. Ты как считаешь, Михаил Борисович? А?Гренадер потоптался, половицы заскрипели, потом прогудел басом, которому позавидовал бы даже дьякон придворной церкви:– Мы при прежних войнах, ваше сиятельство, этих турков кучами брали. Добыч был какой – богатство! А теперечи не поймёшь что – не видать дела! – И затопал к выходу, потом вернулся, неся на подносе две рюмки и крендели.Суворов выпил рюмку, закусил кренделем, потом снова склонился к карте.– Так что же вы, батюшка Пётр Александрович, советуете? Неприятель с каждым днём в числе умножается, наши же войска тают, раненых и больных почти одна треть…Румянцев выпил, понюхал крендель.– То же и у меня…Суворов вскочил.– Из сего надо сделать вывод…Румянцев ударил тяжёлой ладонью по карте:– Вывод один: не надеяся более на светлейшего и не ожидая от него помощи, наступать и бить неприятеля. 12ПОДВИГ САКЕНА В землянке с колоннами, похожей на дворцовую залу, в которой потолок, стены и пол были покрыты коврами, на диване лежал Потёмкин – в халате, босой, небритый и непричёсанный, держа в руках святцы. Перед ним стоял капитан Спечинский, числившийся его адъютантом, но проживавший в Москве. Он был вызван срочной эстафетой и прискакал в ставку светлейшего бледный от бессонницы, шатаясь от усталости. Капитан, вытянувшись, молча глядел на князя, который лениво перелистывал церковную книгу. Потёмкин поднял своё помятое лицо.– Капитан, тринадцатого генваря день какого святого?Спечинский задохнулся от удивления, но ответил бодрым по уставу голосом.– Святого мученика Ермила, ваша светлость.Князь криво улыбнулся:– Верно. А четырнадцатого декабря?– Святого мученика Фирса, преподобного Исаакия Почепского, ваша светлость.Потёмкин удивлённо пожал плечами:– Тоже верно. Ну, а, предположим, двадцать первого июня?– Святого мученика Юлиана Тарийского, ваша светлость.Потёмкин захлопнул святцы, вскочил, халат распахнулся, волосатая грудь открылась.– Сие просто удивительно! Поздравляю вас, капитан. Такой памяти я ещё не встречал. Вы женаты?– Так точно, ваша светлость.– Можете возвратиться назад в Москву и передать мой нижайший поклон вашей супруге.Капитан, шатаясь, направился к выходу.Светлейший взял с маленького столика бутылку, откупорил её. Кислые щи ударили вверх, залили ковры на стене и полу. Потёмкин выпил большой бокал квасу, подошёл к секретеру, сел. Нераспечатанные пакеты и письма лежали на нём грудами. Одно из них, с вензелем «Д. М.» на конверте, бросилось ему в глаза.Потёмкин задумался. Три недели тому назад он приказал контр-адмиралу Войновичу, собрав весь Черноморский флот, уничтожить турецкие суда, беспрерывно подвозившие подкрепления в Очаков. На море свирепствовали страшные осенние бури. Войнович просил обождать некоторое время, пока наступит ясная погода.Тогда он, светлейший, накричал на него, обозвал трусом, потребовал, чтобы «флот показал свою неустрашимость».Корабли вышли в море, их разметала буря. Теперь они, повреждённые, со сломанными мачтами, стояли в разных портах, многих недосчитывались вовсе. Тогда Потёмкин решил совсем удалиться от дел, уйти в монастырь и написал императрице письмо:«Матушка, корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьёт, а не турки. Ей-богу, я почти мёртв. Все милости и имения, которые получил от щедрот ваших, повергаю к стопам вашим и хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь свою, которая, думаю, не продолжится».Он взял конверт с вензелем «Д. М.», сломал маленькую именную сургучную печать и вынул оттуда две записки. Одна была от Дмитриева-Мамонова.Благоразумный поручик, ныне генерал-адъютант и фаворит, писал: «Светлейший князь, милостивый государь мой, Григорий Александрович, письмо ваше в столь великую печаль меня повергло, что и описать невозможно. Всем известно, сколь военное счастье переменчиво, и никто сумневаться не может, что ваше сиятельство вскорости сумеет полной виктории над неприятелем добиться. Умоляю вас, яко отца, не вдаваться в чёрные мысли, а паче не открывать оных никому, ибо многие недоброжелатели ваши великости духа вашего не понимают».Во второй записке Екатерина писала:«Ради Бога, не пущайся на такие мысли: когда кто сидит на коне, то да не сойдёт с оного, чтобы держаться за хвост».Потёмкин задумался, потом схватил шнурок от звонка, дёрнул два раза. В комнату вошёл генерал-майор Василий Степанович Попов – управитель канцелярии светлейшего.Потёмкин посмотрел на него своим сверкающим единственным глазом. Оттого, что другой, искусственный, блестел тускло, взгляд этот показался Попову страшным.– Вот что, собери тотчас же сведения, где какие суда наши находятся и какие повреждения имеют. Чтобы через месяц весь флот был готов к выходу. Проверять поеду сам в Херсон и Севастополь. Капитану Сакену передашь приказ – на дубель-шлюпках разведать местоположение и численность турецких судов. Для того надлежит выйти ему из Кинбурна к Глубокой пристани. Копию приказа пошлите принцу Нассау. Воевать-то мы как следует ещё не начинали…Попов ведал всеми делами светлейшего – он был единственный человек, который его знал лучше, чем князь самого себя.И теперь, выйдя из комнаты, он сказал адъютантам, уныло сидевшим в походной канцелярии:– Князь вышел из меланхолии и начинает действовать.Капитан Христофор Иванович Сакен вылез из землянки.Дверь с шумом захлопнулась, шляпу капитана сорвало ветром, сам он едва удержался на ногах. В сумерках море слилось с горизонтом. Огромные волны накатывались на берег, со страшным рокотом ударяясь о камни. Четыре дубель-шлюпки, стоявшие на якоре, то взлетали вверх, то глубоко погружались носом в волны. От одной из них отделилась маленькая лодка, море её подхватило, как щепку, обдавая брызгами и пеной. На некоторое время она исчезла, но потом капитан увидел, что лодка всё-таки приближается к берегу. Сакен стоял, приложив руку к глазам козырьком и другой придерживая раздувавшийся от ветра плащ. Где-то вдали загремел гром. Зигзагообразная молния пронеслась по небу и ударила в море. Наконец лодку почти выбросило на берег. Шесть матросов-гребцов с боцманом во главе выскочили из неё. С их плащей и больших войлочных шляп стекала вода.Боцман, коренастый человек с серьгой в ухе, дудкой на груди и линьком Линёк – короткая корабельная верёвка с узлом на конце, служившая для наказания матросов.
за поясом, узнал капитана и отдал честь.– Ну что, Шишкин, качает?– Норд дует, господин капитан. Два раза якоря рвало.Сакен вынул из-под плаща большую стеклянную флягу, приложился к ней, потом передал боцману.– Пей и дай людям, пускай согреются…Боцман живо подхватил посудину.– Премного благодарим, – вытер губы ладонью, закинул голову, отпил, потом крякнул и передал флягу матросам.Сакен внимательно осматривал небо и прислушивался к ветру.– Как будто стихает. Дождь прошёл стороной…Боцман тоже прислушался, посмотрел на море:– К утру стихнет…Капитан подумал, потом сказал:– Сейчас, пожалуй, можно подойти незаметно?Боцман с сомнением покачал головой:– Трудно против ветра идти, ваше высокоблагородие, люди устали – буря!..Сакен посмотрел на него, на матросов. Люди стояли понуро, ёжась от ветра.– Ничего, дойдём. Сходите в землянку, возьмёшь у каптенармуса Каптенармус – лицо в армии, ведающее хранением и выдачей продовольствия, обмундирования и оружия.
четыре бочонка шнапсу, раздашь по две чарки на человека…Пока они ходили за вином, Сакен зажёг трут под плащом и раскурил трубку.Кое-где на небе появились светлые полосы. Облака плыли медленно, шум прибоя стихал.Но когда они сели в лодку, капитан понял, какой это будет поход. По канату, брошенному с дубель-шлюпки над кипящей пучиной, они взобрались на палубу, подтянули лодку, выбрали якорь и пошли.Через четыре часа они увидели турецкий флот. Десять кораблей, шесть фрегатов и семнадцать галер шли кильватерной колонной в сторону Очакова. На мачтах развевался полумесяц со звездой. Палубы полны солдат. Сакен в подзорную трубу ясно различил чаушей, Чауш – сержант.
янычар в белых юбках и кулей Кули – носильщик, грузчик на судне.
в жёлтых головных повязках – солдат из рабов. На переднем судне на носу виднелся воткнутый в палубу бунчук с золотым наконечником и тремя лошадиными хвостами. Там находился трехбунчужный паша, следовавший с войсками. Слева показалось широкое устье Буга.Сакен спустился вниз, схватил лист бумаги.«Светлейшему князю Потёмкину – донесение…» Написав, поднялся наверх. Было совсем светло. Чайки летали над кораблями. Ласковое утреннее солнце вышло из-за горизонта, и блики его серебристыми полосками дробились на воде. Море успокоилось. Устье Буга казалось совсем близким. Турецкие корабли находились на том же расстоянии. Вдруг строй их начал меняться. Вскинув трубу, Сакен увидел движение на палубах. Потом на мачте флагманского корабля появились сигналы:– Идите ко мне!..Сакен повернулся к боцману:– Поворот все вдруг, идти прямо в устье.Дубель-шлюпки сделали крутой поворот и пошли к Бугу.Головной фрегат и за ним три галеры турецкого флота двинулись наперерез.На флагманском корабле опять засигналили:– Какой вы нации?Сакен усмехнулся, не отрываясь от трубы, приказал поднять на всех шлюпках белый с крестом андреевский и российский флаги.Шлюпки шли полным ходом к устью. На мачтах их развевались российские флаги. На головном турецком судне засуетились вокруг орудий. Раздался залп, и судно закрылось облаком дыма. Круглые ядра со свистом шлёпались в воду, не долетая до шлюпок. Тогда Сакен сам подбежал к орудиям. Дубель-шлюпки ответили дружным огнём. Один турецкий фрегат загорелся, на галере сбило мачту. Дубель-шлюпки уже вошли в устье. Сакен видел, как на преследующих его кораблях поднялись все паруса. Расстояние между ними и шлюпками сокращалось с каждой минутой. Впереди летело флагманское судно. Теперь уже ясно можно было различить и пашу в чалме, стоявшего около бунчука, и группу раисов вокруг него, и аскеров, Аскер – турецкий солдат.
выстроившихся на палубе.– Боцман! – вдруг закричал Сакен. – Приказываю тебе со всеми людьми высадиться в лодки, а также и с остальных шлюпок, пристать к берегу и уходить в пешем строю, орудия привести в негодность…– Господин капитан, – сказал дрогнувшим голосом боцман, – ваше высокоблагородие, Христофор Иванович…– Приказываю тебе сие под страхом смерти. Пакет передашь светлейшему лично…Сакен спустился в крюйт-камеру. Крюйт-камера – пороховой погреб.
Осмотрел бочки с порохом – всё было в порядке. Потом тщательно разрезал большой фитиль на части, заложил концы его в бочки и поднялся наверх. Матросы уже высаживались на берег, держа мушкеты над головами. Они выстраивались в колонну – голова её скрылась в лесу.Флагманский фрегат и четыре турецкие галеры вошли в широкое устье Буга, галеры шли по две с каждой стороны, стараясь зажать между собой дубель-шлюпку Сакена, который продолжал стоять на её носу. Теперь он уже простым глазом видел турок, они указывали на него пальцами, смеясь над глупцом, попавшимся им в руки. Слышалась гортанная команда, сверкали ножи и кривые сабли – они готовились к абордажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77