Солдаты и попы не любят меня и наверно восстановят против меня сына. Что же делать? – обратился он к Панину.
– Если вы, ваше императорское высочество, покажетесь пред государыней с августейшей супругой и великим князем Павлом Петровичем, в присутствии многочисленных свидетелей, и получите от умирающей императрицы благословение, то трон останется за вами без всякого кровопролития. В России существуют два пути, две силы, на которые монарх может опереться. Первая из них – армия, то есть преимущественно гвардейские полки, расположенные в Петербурге. Этот путь не особенно благоприятен для вас; во-первых, вы малопопулярны среди армии, а во-вторых, зависимость от неё слишком тяжела. Императору, возведённому на престол войском, очень трудно восстановить дисциплину среди армии. Вторая сила – это Сенат, собрание высших, заслуженных сановников Российской империи. В царствование государыни императрицы Елизаветы Петровны Сенат почти бездействовал, но это – старинный национальный институт, народ верит ему, и каждое слово, сказанное в Сенате, имеет значение для всех. Если вы, ваше императорское высочество, пожелаете следовать моему совету, то я рекомендую вам получить корону непосредственно от Сената. Только тогда она будет прочно держаться на вашей голове, и даже у армии не явится желания оспаривать ваши права на престол. Этот путь, ваше императорское высочество, по моему мнению, единственно верный и самый почтенный. Всякий другой, если бы он даже привёл к желанной цели, я считал бы недостаточно верным, так как нельзя было бы поручиться за дальнейшие последствия.
– Да, да, – подтвердил Пётр Фёдорович с прояснившимся лицом, – мне кажется, что в ваших словах есть доля правды. Да, мой трон должен иметь поддержку в народе, а никак не в армии. Я вовсе не желаю быть императором по милости гвардии. Да, вы правы, Никита Иванович, – прибавил он, расхаживая по комнате большими шагами. – А что ты думаешь на этот счёт? – обратился он к своему адъютанту, останавливаясь пред ним.
– Я согласен с мнением вашего императорского высочества, – ответил Гудович. – Никита Иванович прав, и путь, предлагаемый им, наиболее почтенный и верный.
– Допустим, что это так, – сказал Пётр Фёдорович. – Каким образом расположить к себе Сенат, в котором много моих врагов? Да притом он уже давно не собирается.
– Я берусь устроить всё это, – возразил Панин. – Я уже говорил с многими сенаторами; большинство из них за вас, остальные не посмеют мешать им. Все они с радостью воспользуются случаем возвести Сенат на ту высоту, на которой он был раньше, вновь призвать его к политической жизни. Я позабочусь о том, чтобы Сенат собрался именно в ту минуту, когда государыня императрица испустит последний вздох. Вам, ваше императорское высочество, нужно будет явиться в собрание и провозгласить себя там императором; в Сенат же должны прийти командиры полков и там принять присягу. Сенат я беру на себя и ручаюсь за успех. Вы, ваше императорское высочество, должны забыть в эту минуту всё прошлое и стремиться сейчас лишь к одной определённой цели. Я советовал бы вам немедленно отправиться к своей августейшей супруге и тайно переговорить с ней о том, что я только что имел честь докладывать вам. Великая княгиня умна и находчива; она придумает способ, как помириться с императрицей. Но только поторопитесь, ваше императорское высочество! Положение государыни таково, что ей, может быть, осталось жить лишь несколько часов.
– Моя супруга – не друг мне, – задумчиво проговорил Пётр Фёдорович. – Надо сознаться, что она имеет достаточно оснований для этого.
– Как вам, ваше императорское высочество, так и великой княгине стоит постараться, чтобы совместно получить корону, которая должна блистать на ваших головах, – сказал Панин. – Всякие мелочи, всякие неприятности должны стушеваться пред важностью момента. Но, повторяю, поторопитесь!.. Время не терпит.
– Да, ваше императорское высочество, не теряйте времени, – подтвердил слова Панина Гудович. – Незачем долго думать!
Пётр Фёдорович постепенно освобождался от своей нерешительности. Его лицо приняло спокойное, ясное выражение, и горделивая отвага промелькнула в глазах.
– Да, корона стоит того, чтобы похлопотать о ней, и я покажу себя достойным её. Идите, Никита Иванович, и устраивайте дело с Сенатом, а я тоже не стану терять время. Теперь я вижу, что вы – мой верный друг и прекрасный советчик, за что очень благодарю вас. Когда я буду императором, то никогда не забуду этой минуты. Я всегда буду помнить, кто дал мне самый лучший совет и помог подняться на первые ступени трона. Как это приятно, когда новый император сразу знает, кого ему следует назначить первым министром!
Горделивое удовольствие осветило всегда холодное, равнодушное лицо Панина. Он поцеловал руку великого князя и твёрдыми шагами вышел из комнаты.
«Романовна будет сердиться, – подумал Пётр Фёдорович с лёгким вздохом, – но ничего не поделаешь. Она должна научиться повиноваться своему императору. Ну, а теперь отправлюсь к своей жене; ради короны можно принести какую угодно жертву».
V
События во дворце не прошли бесследно и для великой княгини. Екатерине Алексеевне уже было в описываемый момент тридцать два года, но по её стройной фигуре, блестящим тёмно-синим глазам и живому, красивому, подвижному лицу ей нельзя было дать более двадцати пяти лет. Немилость императрицы заставляла великую княгиню вести замкнутый образ жизни, и Екатерина Алексеевна посвящала почти всё своё время чтению, увлекаясь преимущественно книгами философского содержания. Великая княгиня сидела в своей спальне – большой комнате, обитой серой шёлковой материей. Шторы были спущены, густой, мягкий ковёр заглушал шаги, и лампа, спускавшаяся с потолка, освещала комнату ровным, нежным светом. В нише помещалась большая кровать, скрытая тяжёлым пологом. Откинувшись на спинку кресла, стоявшего у камина, Екатерина Алексеевна читала книгу, и по её оживлённому лицу видно было, что абстрактные выводы философа очень интересовали её. По временам она опускала книгу на колени и задумчиво смотрела на пламя топившегося камина. Эта уютная комната и прекрасная, погружённая в книги женщина производили впечатление такой тишины и покоя, что просто не верилось, что тут, в непосредственной близости, решается судьба целого государства, что страшная борьба на жизнь и смерть идёт между многими людьми, интересы которых столкнулись в этой борьбе.
Великая княгиня снова опустила книгу на колени, задумавшись над только что прочитанной фразой. Вдруг её слуха достиг какой-то смутный гул, напоминавший отдалённый шум моря. Екатерина Алексеевна приподняла голову и начала прислушиваться; лёгкая тревога отразилась на её лице.
«Кажется, сегодня собрание во дворце, – подумала великая княгиня, – до сих пор императрица всегда приглашала нас на свои собрания, хотя бы ради того только, чтобы в присутствии всех показать нам свою немилость и дать таким образом сильнее почувствовать её. Теперь она считает лишним даже и такое приглашение. Да, несомненно, удар, который готовят нам наши враги, не замедлит опуститься на наши головы. Великий князь не создан для короны, ему не удержать её. Да и лучше ли было бы для меня, если бы мой муж оказался на троне? Где, где они, эти мечты о могуществе и величии? Для чего я пожертвовала им всем счастьем любви? Напрасно я старалась сохранить ясность мыслей, мужество духа; для чего всё это нужно? Человеку, с которым связала меня судьба, никогда не понять меня и моих стремлений! Молодость уходит, и даже надежда, которая, как говорят, сопровождает людей до могилы, и та отвернулась от меня. Одиночество и унижение – вот мой удел! Нет, нет! – внезапно переменила свои мысли Екатерина Алексеевна. – Будь что будет, а я не позволю унизить себя; я сама поднимусь высоко и, уважая себя, сама заставлю и слепую толпу уважать меня. А, впрочем, для чего всё это? Сколько силы и труда потратил философ, написавший эту книгу, для того, чтобы познать человека и его зависимость от природы и других внешних условий существования! Стоит ли человеческая жизнь такой большой работы? В молодости она представляется нам высокой горой, вершина которой покрыта роскошными цветами и свежим зелёным лесом; в недрах горы нам чудятся золото и дорогие камни, но, добравшись до вершины, мы находим вместо цветов глубокий снег и лёд, а вместо золота – мусор». Великая княгиня глубоко вздохнула и опустила голову на грудь.
В комнату вбежала взволнованная камеристка.
– Что случилось? – спокойно и равнодушно спросила Екатерина Алексеевна. – Кажется, во дворце собрание? Я нахожу, что гораздо лучше, что нас не пригласили. Мы избавлены, по крайней мере, от недоброжелательных взглядов и новых унижений.
– Нет, ваше императорское высочество, во дворце не собрание, – ответила камеристка, вся дрожа от испуга. – Сюда созваны войска. Всюду расхаживают преображенцы и измайловцы. Государыня императрица в театре; она велела актёрам играть для неё одной и взяла с собой лишь великого князя Павла Петровича. По приказанию государыни императрицы были спешно вызваны Преображенский и Измайловский полки. Нет, ваше императорское высочество, здесь затевается что-то недоброе, и вы не должны оставаться в бездействии.
– Что же, по-твоему, я должна делать? – спросила Екатерина Алексеевна, пожимая плечами.
– Если бы вы, ваше императорское высочество, согласились убедить своего августейшего супруга показаться вместе с вами в ложе императрицы, – ответила камеристка, – то никто не решился бы…
– На что не решился бы? – нетерпеливо прервала великая княгиня.
– Никто не решился бы отстранить от престола его императорское высочество Петра Фёдоровича и провозгласить будущим императором вашего августейшего сына.
Екатерина Алексеевна вскочила с места; её лицо оживилось, а глаза заблестели.
– Ты думаешь, что собираются провозгласить императором моего ребёнка? – воскликнула она. – Неужели об этом говорят во дворце?
– Не только во дворце, об этом говорит весь свет! – возразила камеристка. – Все утверждают, что государыня императрица позвала в театр гвардейцев для того, чтобы показать им маленького великого князя, объявив его будущим императором и заставить присягнуть ему как наследнику престола. Что касается вашего августейшего супруга, то говорят, что государыня императрица собирается отправить его обратно в Голштинию.
– Так вот что говорят! – воскликнула великая княгиня. – Что же, это вполне возможно, и если бы действительно случилось – я была бы спасена. Новые надежды возникли бы в моей груди.
– Как? Вы были бы спасены, если бы вашего августейшего супруга отстранили от престола? – с удивлением спросила камеристка.
– Да, – подтвердила Екатерина Алексеевна. – Мой супруг – прежде всего герцог Голштинский, и его можно всегда выслать из России; но если голову моего ребёнка украсит корона, то я, как мать императора, являюсь почти священной особой для русского народа. Посадив моего сына на престол, меня не могут изгнать, не могут оскорбить, так как, унижая мать императора, оскорбляют его самого. Понимаешь ты это? Пока со мной могут делать что угодно, но, как только мой сын станет императором, я буду после него первым лицом в государстве. Да, если такое событие ожидается, я должна быть готова к нему. Моё место теперь возле своего сына, и никто не может отнять у меня это право. Скорей, скорей! Дай мне придворный костюм!..
Камеристка повиновалась.
Екатерина Алексеевна быстро сняла с себя домашнюю блузу и надела на себя богатый костюм, отделанный горностаем и расшитый драгоценными камнями. Через плечо она повязала екатерининскую ленту и приколола орден к груди.
– Пойди теперь в покои государыни и послушай, что там говорят, – обратилась она к камеристке. – Постарайся узнать, что происходит в театре, и, как только что-нибудь узнаешь, беги сюда!..
Камеристка поспешила исполнить приказание великой княгини.
Екатерина Алексеевна остановилась посреди комнаты, напряжённо прислушиваясь к каждому звуку. Её глаза блестели; она чувствовала внезапный прилив жизненных сил.
Дверь снова открылась; великая княгиня нетерпеливо оглянулась, ожидая увидеть камеристку, но вместо неё вошла какая-то женщина, вся закутанная в длинную шубу. У Екатерины Алексеевны невольно вырвался крик разочарования.
Вошедшая женщина оказалась княгиней Екатериной Романовной Дашковой, дочерью генерала графа Воронцова и родной сестрой возлюбленной великого князя. Как бы желая вознаградить великую княгиню за все страдания, причиняемые ей Елизаветой Романовной Воронцовой, княгиня Дашкова была бесконечно предана Екатерине Алексеевне. Юной княгине было всего восемнадцать лет, но, несмотря на это, на была уже три года замужем. Во всём облике княгини Дашковой проглядывало что-то детское; только в больших лучистых глазах видна была недетская серьёзность; они зорко и проницательно смотрели на людей и окружающие предметы, не теряя в то же время выражения ясности и доброты.
Когда Екатерина Романовна вошла в комнату великой княгини, её лицо было бледно, а глаза лихорадочно блестели; роскошные каштановые волосы были небрежно связаны узлом на затылке.
Екатерина Алексеевна, узнав свою гостью, быстро пошла ей навстречу и обняла её.
– Каким образом вы очутились здесь, княгиня? – спросила она радостным голосом. – Мне говорили, что вы серьёзно заболели. Разве вы не получили моего письма, в котором я просила вас беречь своё здоровье? Я собиралась завтра ехать к вам, чтобы узнать, как вы поживаете.
Молодая княгиня еле дышала от волнения и слабости; она сбросила с себя тяжёлую шубу и оказалась лишь в одном батистовом пеньюаре, а её голые ноги чуть прикрывались красными кожаными туфельками, расшитыми золотом.
– Боже мой, в каком вы костюме! – воскликнула Екатерина Алексеевна. – Как вы могли в такой холод выехать в подобном виде?
– Я немного простудилась, – ответила княгиня Дашкова, – и доктор уложил меня в постель, но, узнав, что происходит во дворце, я не могла оставаться в своей комнате и полетела к вам в том виде, в каком была дома. Правда ли, что государыня императрица призвала во дворец гвардию? Это – дурной признак, даже опасный, и прежде всего опасный для вас и вашего августейшего супруга, – продолжала княгиня. – Понятно, что, когда мне сообщили эту новость, я не могла оставаться спокойно в постели. Знать, что вы находитесь в опасности, и не быть с вами!.. Разве это возможно? Разве существуют такие болезни, которые могли бы удержать меня в ту минуту, когда вы, может быть, нуждаетесь в моих услугах? Мой дух, моя воля сильнее физических страданий; я преодолею их и буду вместе с вами бороться со злом, которое хотят причинить вам, или же погибну вместе с вами.
Глаза великой княгини наполнились слезами; глубоко растроганным взглядом смотрела она на нежную, хрупкую фигурку Екатерины Романовны.
– А я отчаивалась, теряла веру в людей, – взволнованно проговорила великая княгиня. – Да разве можно мрачно смотреть на будущее, когда имеешь такого друга, когда благородное сердце принадлежит тебе? Но, Боже, княгиня, вы дрожите, вы шатаетесь! Вы убьёте себя из любви ко мне. А что на свете может мне заменить вашу дружбу?
Екатерина Алексеевна обняла молодую женщину, дрожавшую от лихорадочного озноба.
– Что за несчастная натура! – проговорила Дашкова, сжимая руки, – неужели сила духа не может победить физическую слабость?
– Скорее, скорее ложитесь в постель! – с тревогой сказала Екатерина Алексеевна. – Вы можете так умереть.
Она подвела молодую женщину к своей кровати, откинула полог и, подняв княгиню, как ребёнка, на руки, опустила на мягкие подушки, прикрыв её до самого горла пуховым одеялом.
Несколько минут Екатерина Романовна лежала молча, полузакрыв глаза. Озноб становился всё слабее и наконец совсем прекратился.
– Ну вот, силы опять возвращаются ко мне, – проговорила Дашкова, облегчённо переводя дыхание. – Теперь я снова могу думать и говорить. Я поборю слабость жалкого тела и до своего последнего вздоха не покину надежды работать с вами и за вас.
Екатерина Алексеевна наклонилась и поцеловала молодую женщину в лоб.
Опять послышался отдалённый глухой гул; он стал приближаться и становился всё громче. Великая княгиня прислушивалась к нему с большим беспокойством.
Дверь распахнулась – и на пороге показалась взволнованная и возбуждённая камеристка.
– Государыня умерла, – громко воскликнула девушка, – сейчас её вынесли из ложи. Все потеряли головы, не знают, что им делать!
Екатерина Алексеевна опустилась на стул, стоявший рядом с постелью.
– Теперь всё погибло, – проговорила она с глубоким вздохом. – Государыня не успела провозгласить наследником моего сына, и теперь я никогда не буду матерью императора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Если вы, ваше императорское высочество, покажетесь пред государыней с августейшей супругой и великим князем Павлом Петровичем, в присутствии многочисленных свидетелей, и получите от умирающей императрицы благословение, то трон останется за вами без всякого кровопролития. В России существуют два пути, две силы, на которые монарх может опереться. Первая из них – армия, то есть преимущественно гвардейские полки, расположенные в Петербурге. Этот путь не особенно благоприятен для вас; во-первых, вы малопопулярны среди армии, а во-вторых, зависимость от неё слишком тяжела. Императору, возведённому на престол войском, очень трудно восстановить дисциплину среди армии. Вторая сила – это Сенат, собрание высших, заслуженных сановников Российской империи. В царствование государыни императрицы Елизаветы Петровны Сенат почти бездействовал, но это – старинный национальный институт, народ верит ему, и каждое слово, сказанное в Сенате, имеет значение для всех. Если вы, ваше императорское высочество, пожелаете следовать моему совету, то я рекомендую вам получить корону непосредственно от Сената. Только тогда она будет прочно держаться на вашей голове, и даже у армии не явится желания оспаривать ваши права на престол. Этот путь, ваше императорское высочество, по моему мнению, единственно верный и самый почтенный. Всякий другой, если бы он даже привёл к желанной цели, я считал бы недостаточно верным, так как нельзя было бы поручиться за дальнейшие последствия.
– Да, да, – подтвердил Пётр Фёдорович с прояснившимся лицом, – мне кажется, что в ваших словах есть доля правды. Да, мой трон должен иметь поддержку в народе, а никак не в армии. Я вовсе не желаю быть императором по милости гвардии. Да, вы правы, Никита Иванович, – прибавил он, расхаживая по комнате большими шагами. – А что ты думаешь на этот счёт? – обратился он к своему адъютанту, останавливаясь пред ним.
– Я согласен с мнением вашего императорского высочества, – ответил Гудович. – Никита Иванович прав, и путь, предлагаемый им, наиболее почтенный и верный.
– Допустим, что это так, – сказал Пётр Фёдорович. – Каким образом расположить к себе Сенат, в котором много моих врагов? Да притом он уже давно не собирается.
– Я берусь устроить всё это, – возразил Панин. – Я уже говорил с многими сенаторами; большинство из них за вас, остальные не посмеют мешать им. Все они с радостью воспользуются случаем возвести Сенат на ту высоту, на которой он был раньше, вновь призвать его к политической жизни. Я позабочусь о том, чтобы Сенат собрался именно в ту минуту, когда государыня императрица испустит последний вздох. Вам, ваше императорское высочество, нужно будет явиться в собрание и провозгласить себя там императором; в Сенат же должны прийти командиры полков и там принять присягу. Сенат я беру на себя и ручаюсь за успех. Вы, ваше императорское высочество, должны забыть в эту минуту всё прошлое и стремиться сейчас лишь к одной определённой цели. Я советовал бы вам немедленно отправиться к своей августейшей супруге и тайно переговорить с ней о том, что я только что имел честь докладывать вам. Великая княгиня умна и находчива; она придумает способ, как помириться с императрицей. Но только поторопитесь, ваше императорское высочество! Положение государыни таково, что ей, может быть, осталось жить лишь несколько часов.
– Моя супруга – не друг мне, – задумчиво проговорил Пётр Фёдорович. – Надо сознаться, что она имеет достаточно оснований для этого.
– Как вам, ваше императорское высочество, так и великой княгине стоит постараться, чтобы совместно получить корону, которая должна блистать на ваших головах, – сказал Панин. – Всякие мелочи, всякие неприятности должны стушеваться пред важностью момента. Но, повторяю, поторопитесь!.. Время не терпит.
– Да, ваше императорское высочество, не теряйте времени, – подтвердил слова Панина Гудович. – Незачем долго думать!
Пётр Фёдорович постепенно освобождался от своей нерешительности. Его лицо приняло спокойное, ясное выражение, и горделивая отвага промелькнула в глазах.
– Да, корона стоит того, чтобы похлопотать о ней, и я покажу себя достойным её. Идите, Никита Иванович, и устраивайте дело с Сенатом, а я тоже не стану терять время. Теперь я вижу, что вы – мой верный друг и прекрасный советчик, за что очень благодарю вас. Когда я буду императором, то никогда не забуду этой минуты. Я всегда буду помнить, кто дал мне самый лучший совет и помог подняться на первые ступени трона. Как это приятно, когда новый император сразу знает, кого ему следует назначить первым министром!
Горделивое удовольствие осветило всегда холодное, равнодушное лицо Панина. Он поцеловал руку великого князя и твёрдыми шагами вышел из комнаты.
«Романовна будет сердиться, – подумал Пётр Фёдорович с лёгким вздохом, – но ничего не поделаешь. Она должна научиться повиноваться своему императору. Ну, а теперь отправлюсь к своей жене; ради короны можно принести какую угодно жертву».
V
События во дворце не прошли бесследно и для великой княгини. Екатерине Алексеевне уже было в описываемый момент тридцать два года, но по её стройной фигуре, блестящим тёмно-синим глазам и живому, красивому, подвижному лицу ей нельзя было дать более двадцати пяти лет. Немилость императрицы заставляла великую княгиню вести замкнутый образ жизни, и Екатерина Алексеевна посвящала почти всё своё время чтению, увлекаясь преимущественно книгами философского содержания. Великая княгиня сидела в своей спальне – большой комнате, обитой серой шёлковой материей. Шторы были спущены, густой, мягкий ковёр заглушал шаги, и лампа, спускавшаяся с потолка, освещала комнату ровным, нежным светом. В нише помещалась большая кровать, скрытая тяжёлым пологом. Откинувшись на спинку кресла, стоявшего у камина, Екатерина Алексеевна читала книгу, и по её оживлённому лицу видно было, что абстрактные выводы философа очень интересовали её. По временам она опускала книгу на колени и задумчиво смотрела на пламя топившегося камина. Эта уютная комната и прекрасная, погружённая в книги женщина производили впечатление такой тишины и покоя, что просто не верилось, что тут, в непосредственной близости, решается судьба целого государства, что страшная борьба на жизнь и смерть идёт между многими людьми, интересы которых столкнулись в этой борьбе.
Великая княгиня снова опустила книгу на колени, задумавшись над только что прочитанной фразой. Вдруг её слуха достиг какой-то смутный гул, напоминавший отдалённый шум моря. Екатерина Алексеевна приподняла голову и начала прислушиваться; лёгкая тревога отразилась на её лице.
«Кажется, сегодня собрание во дворце, – подумала великая княгиня, – до сих пор императрица всегда приглашала нас на свои собрания, хотя бы ради того только, чтобы в присутствии всех показать нам свою немилость и дать таким образом сильнее почувствовать её. Теперь она считает лишним даже и такое приглашение. Да, несомненно, удар, который готовят нам наши враги, не замедлит опуститься на наши головы. Великий князь не создан для короны, ему не удержать её. Да и лучше ли было бы для меня, если бы мой муж оказался на троне? Где, где они, эти мечты о могуществе и величии? Для чего я пожертвовала им всем счастьем любви? Напрасно я старалась сохранить ясность мыслей, мужество духа; для чего всё это нужно? Человеку, с которым связала меня судьба, никогда не понять меня и моих стремлений! Молодость уходит, и даже надежда, которая, как говорят, сопровождает людей до могилы, и та отвернулась от меня. Одиночество и унижение – вот мой удел! Нет, нет! – внезапно переменила свои мысли Екатерина Алексеевна. – Будь что будет, а я не позволю унизить себя; я сама поднимусь высоко и, уважая себя, сама заставлю и слепую толпу уважать меня. А, впрочем, для чего всё это? Сколько силы и труда потратил философ, написавший эту книгу, для того, чтобы познать человека и его зависимость от природы и других внешних условий существования! Стоит ли человеческая жизнь такой большой работы? В молодости она представляется нам высокой горой, вершина которой покрыта роскошными цветами и свежим зелёным лесом; в недрах горы нам чудятся золото и дорогие камни, но, добравшись до вершины, мы находим вместо цветов глубокий снег и лёд, а вместо золота – мусор». Великая княгиня глубоко вздохнула и опустила голову на грудь.
В комнату вбежала взволнованная камеристка.
– Что случилось? – спокойно и равнодушно спросила Екатерина Алексеевна. – Кажется, во дворце собрание? Я нахожу, что гораздо лучше, что нас не пригласили. Мы избавлены, по крайней мере, от недоброжелательных взглядов и новых унижений.
– Нет, ваше императорское высочество, во дворце не собрание, – ответила камеристка, вся дрожа от испуга. – Сюда созваны войска. Всюду расхаживают преображенцы и измайловцы. Государыня императрица в театре; она велела актёрам играть для неё одной и взяла с собой лишь великого князя Павла Петровича. По приказанию государыни императрицы были спешно вызваны Преображенский и Измайловский полки. Нет, ваше императорское высочество, здесь затевается что-то недоброе, и вы не должны оставаться в бездействии.
– Что же, по-твоему, я должна делать? – спросила Екатерина Алексеевна, пожимая плечами.
– Если бы вы, ваше императорское высочество, согласились убедить своего августейшего супруга показаться вместе с вами в ложе императрицы, – ответила камеристка, – то никто не решился бы…
– На что не решился бы? – нетерпеливо прервала великая княгиня.
– Никто не решился бы отстранить от престола его императорское высочество Петра Фёдоровича и провозгласить будущим императором вашего августейшего сына.
Екатерина Алексеевна вскочила с места; её лицо оживилось, а глаза заблестели.
– Ты думаешь, что собираются провозгласить императором моего ребёнка? – воскликнула она. – Неужели об этом говорят во дворце?
– Не только во дворце, об этом говорит весь свет! – возразила камеристка. – Все утверждают, что государыня императрица позвала в театр гвардейцев для того, чтобы показать им маленького великого князя, объявив его будущим императором и заставить присягнуть ему как наследнику престола. Что касается вашего августейшего супруга, то говорят, что государыня императрица собирается отправить его обратно в Голштинию.
– Так вот что говорят! – воскликнула великая княгиня. – Что же, это вполне возможно, и если бы действительно случилось – я была бы спасена. Новые надежды возникли бы в моей груди.
– Как? Вы были бы спасены, если бы вашего августейшего супруга отстранили от престола? – с удивлением спросила камеристка.
– Да, – подтвердила Екатерина Алексеевна. – Мой супруг – прежде всего герцог Голштинский, и его можно всегда выслать из России; но если голову моего ребёнка украсит корона, то я, как мать императора, являюсь почти священной особой для русского народа. Посадив моего сына на престол, меня не могут изгнать, не могут оскорбить, так как, унижая мать императора, оскорбляют его самого. Понимаешь ты это? Пока со мной могут делать что угодно, но, как только мой сын станет императором, я буду после него первым лицом в государстве. Да, если такое событие ожидается, я должна быть готова к нему. Моё место теперь возле своего сына, и никто не может отнять у меня это право. Скорей, скорей! Дай мне придворный костюм!..
Камеристка повиновалась.
Екатерина Алексеевна быстро сняла с себя домашнюю блузу и надела на себя богатый костюм, отделанный горностаем и расшитый драгоценными камнями. Через плечо она повязала екатерининскую ленту и приколола орден к груди.
– Пойди теперь в покои государыни и послушай, что там говорят, – обратилась она к камеристке. – Постарайся узнать, что происходит в театре, и, как только что-нибудь узнаешь, беги сюда!..
Камеристка поспешила исполнить приказание великой княгини.
Екатерина Алексеевна остановилась посреди комнаты, напряжённо прислушиваясь к каждому звуку. Её глаза блестели; она чувствовала внезапный прилив жизненных сил.
Дверь снова открылась; великая княгиня нетерпеливо оглянулась, ожидая увидеть камеристку, но вместо неё вошла какая-то женщина, вся закутанная в длинную шубу. У Екатерины Алексеевны невольно вырвался крик разочарования.
Вошедшая женщина оказалась княгиней Екатериной Романовной Дашковой, дочерью генерала графа Воронцова и родной сестрой возлюбленной великого князя. Как бы желая вознаградить великую княгиню за все страдания, причиняемые ей Елизаветой Романовной Воронцовой, княгиня Дашкова была бесконечно предана Екатерине Алексеевне. Юной княгине было всего восемнадцать лет, но, несмотря на это, на была уже три года замужем. Во всём облике княгини Дашковой проглядывало что-то детское; только в больших лучистых глазах видна была недетская серьёзность; они зорко и проницательно смотрели на людей и окружающие предметы, не теряя в то же время выражения ясности и доброты.
Когда Екатерина Романовна вошла в комнату великой княгини, её лицо было бледно, а глаза лихорадочно блестели; роскошные каштановые волосы были небрежно связаны узлом на затылке.
Екатерина Алексеевна, узнав свою гостью, быстро пошла ей навстречу и обняла её.
– Каким образом вы очутились здесь, княгиня? – спросила она радостным голосом. – Мне говорили, что вы серьёзно заболели. Разве вы не получили моего письма, в котором я просила вас беречь своё здоровье? Я собиралась завтра ехать к вам, чтобы узнать, как вы поживаете.
Молодая княгиня еле дышала от волнения и слабости; она сбросила с себя тяжёлую шубу и оказалась лишь в одном батистовом пеньюаре, а её голые ноги чуть прикрывались красными кожаными туфельками, расшитыми золотом.
– Боже мой, в каком вы костюме! – воскликнула Екатерина Алексеевна. – Как вы могли в такой холод выехать в подобном виде?
– Я немного простудилась, – ответила княгиня Дашкова, – и доктор уложил меня в постель, но, узнав, что происходит во дворце, я не могла оставаться в своей комнате и полетела к вам в том виде, в каком была дома. Правда ли, что государыня императрица призвала во дворец гвардию? Это – дурной признак, даже опасный, и прежде всего опасный для вас и вашего августейшего супруга, – продолжала княгиня. – Понятно, что, когда мне сообщили эту новость, я не могла оставаться спокойно в постели. Знать, что вы находитесь в опасности, и не быть с вами!.. Разве это возможно? Разве существуют такие болезни, которые могли бы удержать меня в ту минуту, когда вы, может быть, нуждаетесь в моих услугах? Мой дух, моя воля сильнее физических страданий; я преодолею их и буду вместе с вами бороться со злом, которое хотят причинить вам, или же погибну вместе с вами.
Глаза великой княгини наполнились слезами; глубоко растроганным взглядом смотрела она на нежную, хрупкую фигурку Екатерины Романовны.
– А я отчаивалась, теряла веру в людей, – взволнованно проговорила великая княгиня. – Да разве можно мрачно смотреть на будущее, когда имеешь такого друга, когда благородное сердце принадлежит тебе? Но, Боже, княгиня, вы дрожите, вы шатаетесь! Вы убьёте себя из любви ко мне. А что на свете может мне заменить вашу дружбу?
Екатерина Алексеевна обняла молодую женщину, дрожавшую от лихорадочного озноба.
– Что за несчастная натура! – проговорила Дашкова, сжимая руки, – неужели сила духа не может победить физическую слабость?
– Скорее, скорее ложитесь в постель! – с тревогой сказала Екатерина Алексеевна. – Вы можете так умереть.
Она подвела молодую женщину к своей кровати, откинула полог и, подняв княгиню, как ребёнка, на руки, опустила на мягкие подушки, прикрыв её до самого горла пуховым одеялом.
Несколько минут Екатерина Романовна лежала молча, полузакрыв глаза. Озноб становился всё слабее и наконец совсем прекратился.
– Ну вот, силы опять возвращаются ко мне, – проговорила Дашкова, облегчённо переводя дыхание. – Теперь я снова могу думать и говорить. Я поборю слабость жалкого тела и до своего последнего вздоха не покину надежды работать с вами и за вас.
Екатерина Алексеевна наклонилась и поцеловала молодую женщину в лоб.
Опять послышался отдалённый глухой гул; он стал приближаться и становился всё громче. Великая княгиня прислушивалась к нему с большим беспокойством.
Дверь распахнулась – и на пороге показалась взволнованная и возбуждённая камеристка.
– Государыня умерла, – громко воскликнула девушка, – сейчас её вынесли из ложи. Все потеряли головы, не знают, что им делать!
Екатерина Алексеевна опустилась на стул, стоявший рядом с постелью.
– Теперь всё погибло, – проговорила она с глубоким вздохом. – Государыня не успела провозгласить наследником моего сына, и теперь я никогда не буду матерью императора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93