Совершенно бесшумно он спустился с помоста и остановился перед раздетым до пояса Николасом, который не мог вымолвить ни слова. С тех пор как Николас пришел в рю , Кансацу заговаривал с ним не больше двух или трех раз. Теперь же они были одни, и Николас понимал, что эта встреча не случайна.Кансацу внимательно разглядывал мальчика, потом сделал шаг вперед и коснулся указательным пальцем фиолетового синяка на его груди.— Для Японии настали тяжелые времена, — сказал Кансацу. — Очень тяжелые. — Он посмотрел на потолок. — Война была развязана из-за экономики. Наш империализм требовал расширения территории. — Он вздохнул. — Но мы были обречены на поражение, потому что нами двигала не честь, а жадность. Нынешние японцы не руководствуются бусидо , они лишь используют его для внешнего блеска. — Взгляд Кансацу был печальным. — А теперь мы расплачиваемся. Американцы наводнили страну, продиктовали нам новую конституцию, и теперь мы служим их интересам. Как это странно для Японии — служить такому хозяину. — Он пожал плечами. — Но, что бы ни случилось с Японией, бусидо никогда не исчезнет. Мы начали носить европейские костюмы, наши женщины причесываются по американской моде, мы перенимаем западный образ жизни. Но это ничего не значит. Японцы, как вербы, гнутся на ветру, чтобы не сломаться. Это просто внешние проявления нашего стремления не уступать другим, быть признанными в мире. Как ни парадоксально, американцы тоже — невольно — служат нашим целям: с помощью их денег мы станем могущественнее, чем прежде. Но мы никогда не должны забывать о наших традициях — только бусидо дает нам силы.— Ты хочешь стать одним из нас, — неожиданно сказал Кансацу. — Но я вижу, — он показал на синяк, — тебе это не вполне удается.— Успех придет в свое время, — возразил Николас — Я учусь быть терпеливым. Кансацу кивнул.— Прекрасно. И все же нужно идти вперед. Он сложил перед собой ладони и медленно двинулся вдоль додзе. Николас последовал за ним.— Думаю, для тебя пришло время поработать с другим учителем. Я не хочу, чтобы ты оставил весьма полезные занятия у Муромати — я предлагаю тебе позаниматься дополнительно.С завтрашнего дня ты начнешь работать со мной, — объявил Кансацу, направляясь к выходу из зала. — Мы займемся харагэй.Свои отношения с Сацугаи Николас мог четко разделить на два периода. Переломным моментом послужил банкет дзайбацу, на который его пригласили с родителями. Возможно, Николас просто повзрослел и переменился, тем не менее он твердо верил, что решающую роль сыграли события того вечера.Несмотря на небольшой рост и невзрачную внешность, Сацугаи, безусловно, привлекал к себе внимание. Толстые руки и ноги выглядели слишком короткими на фоне его массивного туловища. Голова Сацугаи, казавшаяся вмурованной в плечи без всякого намека на шею, представляла собой правильный овал, покрытый сверху короткой щетиной черных волос, — Николас считал, что это придавало ему военную выправку. Лицо Сацугаи нельзя было назвать типично японским. Например, внешние уголки его миндалевидных лучисто-черных глаз были заметно приподняты, и это, вместе с широкими плоскими скулами и желтым оттенком кожи, выдавало его монгольское происхождение. Николас без труда мог разглядеть в нем одно из воплощений Чингисхана.С точки зрения истории, это предположение было не таким уж фантастическим. Николас знал о монгольских походах в Японию в 1271 и 1281 годах. Главной мишенью стал южный район Фукуока, расположенный очень близко к азиатскому материку. Сацугаи, как было известно Николасу, родился в Фукуока, и хотя он во всех отношениях был настоящим японцем, почитающим традиции и крайне консервативным, кто мог поручиться, что среди его предков не оказалось кого-то из тех неукротимых кочевников?С первого взгляда было заметно, что Сацугаи — прирожденный лидер. Сын народа, считавшего высшей ценностью преданность родителям, даймё, и, наконец, сегуну, который на протяжении двух с половиной веков олицетворял собой японский дух даже в большей степени, нежели император, — Сацугаи, тем не менее, всегда был занят лишь собой. Внешне, разумеется, все выглядело иначе: он был бесконечно предан Японии, его Японии, и в этом смысле он принадлежал ко многим группам, не только к дзайбацу. Но в тот вечер Николас полностью убедился, что в душе Сацугаи считает себя выше остальных; отчасти именно поэтому он был хорошим руководителем. Подчинение заложено у японцев в крови; многие поколения были приучены слепо, не щадя собственной жизни, повиноваться сёгуну. Что же удивительного, если у Сацугаи, для которого главным в жизни была власть, нашлось много преданных пocлeдoвaтeлeй?Итами всегда находилась рядом с ним; Сайго тоже не отходил от отца, словно заряжаясь его энергией. Но в тот вечер, помимо жены и сына, с Сацугаи была еще одна девушка, которая с первого взгляда пленила Николаса. Он наклонился к матери и спросил, кто она.— Это племянница Сацугаи, с юга, — пояснила Цзон. — Она приехала ненадолго, погостить у них.Мать больше ничего не сказала, но в ее интонации слышалось: лучше бы она вообще не приезжала. Николас собрался спросить, чем ей не нравится эта девушка, но как раз в этот момент Сацугаи подвел к ним племянницу и представил ее Цзон и полковнику.Она была высокая и стройная — гибкая, как сказал бы европеец. Необыкновенно длинные темные волосы, огромные влажные глаза, кожа, светящаяся изнутри, словно фарфор, — этого нельзя было добиться с помощью косметики. Николас был просто потрясен. Сацугаи отдельно представил девушку Николасу: ее звали Юкио Дзекоин.Юкио пришла на банкет с Сайго, который демонстративно не отходил от нее ни на шаг. Николас никак не мог понять, нравится ей это или нет.Большую часть вечера он провел в колебаниях. Николасу очень хотелось пригласить девушку на танец, но он не знал, что из этого может выйти. Он не столько робел перед Сайго, сколько не хотел раздражать Сацугаи, у которого с полковником были и без того весьма натянутые отношения.Ему не у кого было спросить совета. В конце концов, Николас решил, что преувеличивает возможные последствия своего поступка. Он подошел к Юкио и Сайго, и девушка сама завела с ним разговор. Она много спрашивала о Токио, в котором давно не была, и Николасу показалось, что Юкио не отпускают далеко от Киото.Как и следовало ожидать, вторжение Николаса пришлось Сайго не по душе. Он уже был готов заявить об этом вслух, как вдруг его позвал к себе отец. Сайго нехотя извинился и отошел.Пока они шли к площадке для танцев, Николаса успел оценить кимоно Юкио: серо-голубая ткань с серебряной ниткой, украшенная узором из темно-синих колес со спицами, — такой узор был распространен в средние века среди даймё.Они двигались в такт медленной музыке, и Юкио казалась Николасу невесомой. Через тонкую ткань кимоно он чувствовал тепло ее тела.— Мы оба слишком молоды, чтобы помнить войну, — сказала Юкио хрипловатым голосом, — а она так сильно повлияла на нас. Странно, правда?— Да нет, не очень. — Николас вдыхал аромат ее кожи, и ему казалось, что даже ее пот пахнет духами, — Ведь история не прерывается. Ничто не происходит в вакууме — от любого события расходятся круги, сталкиваются с другими кругами, изменяют их ход и меняются при этом сами.— Надо же, какая философия. — Николас подумал, что Юкио издевается над ним, но она засмеялась и добавила: — Но эта теория мне нравится. Знаешь почему? Потому что из нее следует, что сегодняшняя встреча повлияет на наше будущее.— Ты имеешь в виду нас с тобой?— Да. Нас двоих. Белое и черное. Инь и ян. Говоря это, Юкио непринужденно приблизилась к Николасу, и его обожгло горячее прикосновение ее бедра. Она продолжала говорить, глядя ему в глаза и прижимаясь все сильнее. Николас затаил дыхание и боялся пошевелиться. Он чувствовал интимность этой минуты тем острее, что все происходило среди сотен нарядно одетых людей, не одобрявших новую жизнь и свободные нравы. Поворачивая Юкио в танце, Николас поймал на себе взгляд Сайго, все еще беседующего с отцом. Пожалуй, это был единственный случай, когда Николас подумал о Сацугаи с теплотой.Танец казался бесконечным, и когда они, наконец, расстались — не сказав друг другу ни слова о возникшей между ними близости, — Николас не предполагал, что следующая их встреча произойдет спустя четыре года.По воскресеньям полковник спал допоздна. Наверно, он позволял себе это потому, что в выходной ему хотелось полностью нарушить привычный распорядок. По выходным Цзон готовила сама. Николас знал, что она любила стряпать и делала бы это каждый день, если бы не запрет полковника.— Пусть готовит Тай, — распорядился он однажды. — В конце концов, ей за это платят. А твое время должно принадлежать тебе — делай, что тебе нравится.— Но что мне делать?— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.— Кто, я? — Цзон показала на себя. — Моя только глупый китаец, господин полковник, — сказала она на ломаном английском, хотя прекрасно владела этим языком, и стала непрерывно кланяться.Полковник был раздосадован ее кривлянием, тем более что Цзон блестяще пародировала людей, мгновенно схватывая их самые тонкие особенности. Он не любил вспоминать об этой темной стороне азиатской истории, о том, с каким презрением англичане и американцы относились к китайцам и малайцам, словно те были недочеловеки, годные только для услужения белым хозяевам. Полковник крепко обнял Цзон загорелыми руками и поцеловал в губы — он знал, что это единственный способ заставить ее замолчать.В то воскресное утро Цзон была уже на ногах и нарезала свежие овощи, когда Николас вошел в кухню.Косые лучи солнца играли на оконных стеклах. Издалека доносился гул самолета, приземлявшегося в аэропорту Ханэда. Низко над горизонтом повис гусиный клин, медленно удалявшийся от огненного круга восходящего солнца.Николас поцеловал мать.— Ты пойдешь сегодня в додзе? — спокойно спросила она” обнимая сына.— Нет, если отец будет дома. Она принялась лущить бобы.— Мне кажется, у него есть для тебя сюрприз. Я рада, что ты решил остаться дома.— Я почувствовал, что так будет лучше, — признался Николас.— Может придти такое время, — сказала Цзон, не отрываясь от работы, — когда это станет невозможным.— Ты имеешь в виду отца?— Нет, я говорю о тебе.— Я не совсем понимаю.— Когда мы с твоим отцом уезжали из Сингапура, Со Пэн был уже при смерти. У него в запасе еще оставалось какое-то время — он собирался привести в порядок свои многочисленные дела. Но он сказал, что мы с ним видимся в последний раз; так оно и вышло.Руки Цзон мелькали над столом, будто жили своей отдельной жизнью.— Я знала, что должна навсегда оставить Сингапур. Наша жизнь с твоим отцом была здесь, в Японии. Но разлука с Со Пэном разбивала мне сердце. Он стад мне отцом, нет, гораздо больше чем отцом, и я была для него больше чем дочерью. Вероятно, потому, что мы сами выбрали друг друга — нас связывала не кровь, а общность душ.В тот последний день, перед уходом, я на минуту задержалась на крыльце его дома, как всегда делала в детстве. Когда я уже собралась идти, Со Пэн положил руку мне на плечо. Твой отец в это время уже ушел вперед. “Теперь, Цзон, ты — это я”, — сказал он на особом китайском диалекте, которым мы с ним обычно пользовались.— Что это означало?— Не знаю — могу только догадываться. — Цзон вытерла руки, смочила их в чашке с холодной лимонной водой и снова принялась ловко и быстро резать овощи, на этот раз огурцы. — Я плакала не переставая, пока мы не прошли через лес и не оказались на поляне, где нас дожидался джип. Твой отец, разумеется, ничего не сказал; он побоялся меня обидеть.— Ты должна была оставить Со Пэна?— Да, — ответила Цзон, в первый раз оторвав свой взгляд от работы. — Это был мой долг перед твоим отцом. Со Пэн это знал. Он бы никогда не допустил, чтобы я осталась с ним и пренебрегла своим долгом. Забыть о долге — значит, разрушить то, что делает человека личностью, что дает ему силы для великих дел.Долг — это основа жизни, Николас. Это единственное, что неподвластно смерти. Это подлинное бессмертие. * * * Как выяснилось, полковник был свободен весь день. Он повел Николаса в город, в ботанический парк Дзиндайдзи, чтобы полюбоваться цветением вишни.По дороге они проводили Цзон к Итами; мать собиралась вместе с ней навестить больного дядю.Сильный восточный ветер уже развеял утренний туман; легкие перистые облака выстроились в ряд, словно картины импрессионистов в гигантской галерее.Весенний парк, казалось, целиком опустился на землю с небес. Ветви деревьев, согнувшиеся под тяжестью нежно-розовых соцветий, поражали неземной красотой. В другое время года этот парк, наверно, выглядел более заурядно, но теперь, в апреле, от его великолепия захватывало дух.По извилистым тропинкам парка мелькали кимоно и яркие зонтики из вощеной бумаги, растекаясь по извилистым тропинкам парка. Николас с отцом подошли к дотку со сладким соевым творогом тофу. Полковник купил две порции, и они, жуя на ходу, неторопливо продолжили свой путь. Мимо пробегали смеющиеся дети, получившие на время полную свободу; проходили, держась за руки, влюбленные пары. Среди гуляющих было довольно много американцев.— Отец, расскажи мне о дзайбацу, — попросил Николас.Полковник отправил в рот очередной кусочек тофу и задумался.— Очевидно, кое-что тебе уже известно.— Я знаю что такое дзайбацу, — подтвердил Николас — Четыре самых крупных промышленных концерна Японии. И какое-то время, сразу после войны, многие из высших руководителей дзайбацу стояли перед судом как военные преступники. Этого я не понимаю.Полковник был вынужден пригнуться, когда они проходили под низко нависшими ветвями. Казалось, нет вокруг шумного Токио — только эти розовые облака. Для японца это ощущение было вполне естественным. Япония изобилует символами, обладающими немалой силой. Пожалуй, самый важный из этих символов — цветы вишни. Они олицетворяют обновление, очищение, любовь и невыразимую вечную красоту — основные категории японского духа. Обо всем этом успел подумать полковник, собираясь с мыслями.— Как часто бывает в Японии, — заговорил он наконец, — простого ответа не существует. В самом деле, его надо искать в долгой истории японского милитаризма. С началом революции Мэйдзи в 1868 году Япония предприняла ряд мощных усилий, чтобы преодолеть изоляцию от внешнего мира и покончить с феодализмом, царившим на протяжении более чем двухсотлетнего периода правления сегунов Токугава. Это означало и отказ от древних традиций, в которых, как считали многие, кроется сила Японии.Они свернули на тропинку, спускавшуюся к небольшому озеру. Сквозь густую листву доносился шум детских голосов.— Эта новая политика, — продолжал полковник, — которую можно было бы назвать европеизацией, естественно вела к ослаблению могущества самураев. В конце концов, они всегда были самыми несгибаемыми приверженцами традиций. Теперь их клеймили как реакционеров, потому что они яростно сопротивлялись всему, на что была направлена революция Мэйдзи. Тебе, конечно, хорошо известно, что начиная с 1582 года, когда сегуном стал Тоётоми Хидэёси, только самураям разре далось носить два меча, один из которых — катана — считался исключительно самурайским оружием. Теперь все изменилось. Закон о воинской службе запретил ношение катана , а создание регулярной армии из “простолюдинов” положило конец привилегированному общественному положению самураев, которое они занимали начиная с 792 года.Несколько минут они бродили вдоль озера. Холодная синева оттеняла нежные бело-розовые цветы. По воде плавали игрушечные кораблики; их белые паруса надувались ветром, и маленькие капитаны радостно бегали за ними у самой воды.— Однако самураи так легко не сдались, — прервал молчание полковник. — Эти крохотные, уверенно движущиеся вперед кораблики напомнили ему изящные средневековые гравюры. — Большинство из них открыто сопротивлялись, а потерпев поражение, стали объединяться в союзы. Самый крупный из таких союзов назывался Гэньёся — Общество Темного Океана. Появлялись и более мелкие, как, например, Кокурюкай — Общество Черного Дракона. Эти реакционные союзы весьма активны и сегодня — они исповедуют идеи империализма и японского господства на азиатском побережье.Так вот, общество Гэньёся возникло в Фукуока и базируется там до сих пор. Впрочем, здесь нет ничего удивительного — этот район Кюсю ближе всех к материку.Николас подумал о монгольских нашествиях и о том оголтелом национализме, который они должны были породить. Это заставило его вспомнить о Сацугаи.Они присели на скамейку возле воды. На противоположном берегу озера резвился мальчуган со связкой разноцветных воздушных шаров, а дальше, высоко над верхушками деревьев, на фоне неба вырисовывался зыбкий силуэт коробчатого воздушного змея в виде огнедышащего дракона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51