Два человека крепко держали Гильома. Когда раскаленное кольцо стиснуло ему голову, раздался ужасающий крик. Карл Злой и его приближенные поклонились.
— Нижайше склоняемся перед вами, ваше величество… Они забавлялись еще долго, пока, издав последний хрип,
Гильом Каль не лишился сознания. Король Наварры подал знак. Один из солдат приблизился к упавшему и ударом меча снес ему голову. Она покатилась по земле с намертво прикипевшим к ней треножником…
Карл Злой заключил:
— Завтра займемся остальными.
***
На следующий день, 9 июня, когда в Мелло и его окрестностях началась расправа над повстанцами, в Мо готовились к решительному столкновению. Капталь де Бюш знал, что ждать долее ему нет никакого смысла. Их было примерно пятьдесят рыцарей и столько же оруженосцев. Чтобы сдержать приступ, если он начнется сразу со всех сторон, этого явно недостаточно. Зато если они сами внезапно атакуют противника в лоб, то на узких улочках Мо одного эффекта неожиданности хватит, чтобы взять городок с налету. Капталь де Бюш отдал приказ: по коням! Герцог Орлеанский, брат короля, командовавший одним из полков при Пуатье, возглавил отряд вместе с капталем.
На том берегу Марны дикие выкрики, стихшие было за ночь, возобновились. Герцог Орлеанский подал знак; мост опустился, и оба рыцаря — победитель и побежденный при Пуатье — ринулись в атаку.
Франсуа находился в середине отряда. В упоении он несся бешеным галопом, а вокруг него гремели боевые кличи. Сразу с моста рыцари во весь опор вырывались на главную улицу. Ничто не могло их остановить. Железная масса вонзилась в толпу, как клин в дерево. Охваченные паникой жаки и городские обыватели кинулись врассыпную, толкая друг друга и натыкаясь на стены. Мечи, палицы, секиры, боевые цепы обрушились на них. Ручей крови хлынул по канавам до самой Марны.
На первом же перекрестке отряд разделился, и Франсуа оказался впереди. Его охватил приступ дурноты. Нет, это не бой. Противник не сражался, а бежал. Лишь у немногих имелось оружие, а среди бегущих попадалось немало женщин и детей. Франсуа удовлетворялся тем, что просто крутил цепом над головой; делать в этих обстоятельствах что-то иное было равнозначно убийству. Туссен прав: эта битва проклята… Франсуа заметил, что тот обнажил свой меч — впервые за последнее время. Отказавшись драться в настоящих боях, неужели он собирается теперь участвовать в резне? Невероятно!..
Зато вокруг них гасконцы капталя де Бюша предавались этому с большой охотой, отважно кромсая беззащитную человеческую плоть. Ужас мелькал в глазах жаков и обывателей Мо, которые поняли вдруг, что настал их смертный час. Собственной кровью приходилось им оплачивать цену бунта.
Но некоторые из них среди всеобщего ужаса нашли в себе мужество к сопротивлению. Отряд крестьян, вооруженных вилами и окованными железом палками сплотился в подобие каре и отчаянно сдерживал натиск рыцарей.
Все произошло очень быстро. Франсуа увидел вдруг, как Туссен бросился туда, подняв меч. Он еще услышал, как тот крикнул:
— Простите, господин мой!
И сразу же после этого:
— Я с вами, братья!
Туссен налетел на одного гасконца и несколькими ударами меча свалил наземь. Остальные рыцари, на мгновение приведенные в замешательство, повернулись к Туссену и накинулись на него все вчетвером. Но бывший соратник дю Геклена был другого закала, нежели простые крестьяне, вооруженные палками. От ударов боевого цепа он уворачивался простым движением головы, удары меча отбивал собственным мечом.
Жаки, поначалу удивленные этим неожиданным подкреплением, стали теперь действовать с ним заодно. С помощью своих орудий они пытались лишить равновесия рыцарей, окруживших Туссена. И вот один из них уже рухнул с железным грохотом…
Франсуа словно окаменел на коне, не способный ни двинуться, ни крикнуть. Вдруг перед ним пронеслось ужасное видение: капталь де Бюш с копьем наперевес летел прямо на Туссена, целя ему в спину. Франсуа крикнул:
— Туссен, берегись!
Туссен повернулся лицом к своему господину. На какое-то мгновение Франсуа успел перехватить его взгляд, потом последовал удар. Копье вонзилось в грудь оруженосца с такой силой, что наконечник вышел из спины. Франсуа услышал брань капталя, тянувшего к себе оружие в попытке высвободить его. Наконец, ему это удалось, и Туссен упал на землю, словно сломанная ребенком кукла.
Франсуа заплакал, сам того не сознавая. Его глаза оказались более чуткими, чем его ум, который все еще не мог постичь эту молниеносную и необъяснимую драму. Франсуа де Вивре соскочил с коня и бросился на колени перед своим оруженосцем. Вокруг него продолжался бой, но он этого не замечал.
Туссен его уже не видел. Его закатившиеся глаза сделались совершенно белыми. Сквозь дыру в груди видна была земля. Эта дыра была такой широкой, что в нее можно было просунуть руку. Только теперь до Франсуа дошло, что Туссен мертв и что именно поэтому он плачет… Он прошептал:
— Почему?
Жаки в беспорядке отступили. Гасконские рыцари преследовали их. Оруженосцы, шедшие за ними вслед, приканчивали еще живых. Многие жаки и жители Мо заперлись в домах, но преследователи просто подожгли их. Когда запылал первый дом, Франсуа все еще спрашивал у Туссена:
— Почему?
***
Никогда еще выражение «предать огню и мечу» не было так верно, как в тот день 9 июня 1358 года в Мо. Все те, кто не пал от меча, погибали в пламени. Рыцари никому не давали пощады. Несколько часов спустя после их нападения в живых не осталось ни жаков, ни горожан. Улицы были завалены горами трупов, а горящие дома распространяли запах паленого мяса. Франсуа по-прежнему вопрошал Туссена. Никто не обращал внимания на человека в доспехах, склонившегося над мертвецом. Без сомнения, его принимали за раненого.
Наконец, Франсуа поднял тело и сел на коня. Держа мертвого Туссена в руках, он проехал сквозь пылающий город, оцепенев, с застывшим взглядом. Мо горел весь, целиком, за исключением собора; повсюду резали и вешали уцелевших во время бойни, и очень немногие обращали внимание на рыцаря, который медленно удалялся с трупом на руках.
Франсуа ехал, куда глаза глядят. В какой-то момент он заметил, что уже выбрался из города. Он находился на берегу Марны; спускался вечер. Он заметил остров на реке. Вода показалась ему неглубокой. Может, тут есть и брод?
Франсуа направил коня в сторону острова. Да, брод имелся. Перебравшись на остров, он спешился и положил Туссена на землю.
Чудесный июньский день подходил к концу. Перед заходом солнца поднялся легкий ветерок, и деревья — тополя и плакучие ивы — тихонько колыхались… Островок был совсем небольшой: всего лишь лужайка, окруженная деревьями, как занавесом. Пение птиц, да плеск воды, да шелест ветра в листве были единственными различимыми звуками.
Посреди лужайки Франсуа заметил кованый железный крест тонкой работы, возвышавшийся на замшелом цоколе. Здесь он и решил выкопать могилу для Туссена. Чтобы ковырять землю, Франсуа воспользовался своим мечом, а чтобы выгребать — одной из поножей. Через девять лет ужасные ощущения, которые он испытал, копая могилу для своей матери, вновь вернулись к нему. Не случайно, покидая замок Флёрен, он вспомнил о Черной Чуме. Копая могилу, он все время разговаривал с Туссеном, и тот, кого он положил на краю ямы, казалось, слушал его.
— Спой, Туссен! Засмейся! Сыграй «Фарс с медведем»! Ты его помнишь, наш «Медвежий фарс»? Может, предпочитаешь «Фарс с двойняшками»? Ты ведь не умер! Нет у тебя на это права! Я тебя спас, и твоя жизнь принадлежит мне. Это я — твой брат, а не они!
Временами, не переставая копать, Франсуа взрывался:
— Ты у меня украл день рождения! Из-за тебя он станет теперь днем траура. Даже если я проживу сто лет, День всех святых всегда будет напоминать мне о твоей смерти, а не о собственном приходе в мир…
Опустилась ночь, а Франсуа все еще перебирал в памяти события, которые они с Туссеном пережили когда-то вместе.
— Помнишь тот замок, где мне подали краюху хлеба? Тебе тогда достался целый цыпленок, и ты принес его мне. А хижину Божьей Твари, где я рассказал тебе всю мою жизнь? А то бегство при Пуатье, когда тебе показалось, что я струсил? А на корабле, помнишь, когда ты нырнул за перстнем? И как ты учил меня смеяться над слепотой? А твой рыбный запах, который вел меня в темноте? Капитаншин запах… Какая она была, твоя Капитанша? Ты хоть был с нею счастлив? А со мной?.. Туссен, брат мой, без которого я бы уже тысячу раз погиб! Братишка, старший мой братик…
Франсуа без конца останавливался, чтобы взглянуть на своего оруженосца и поговорить с ним. На рытье могилы у него ушла вся ночь. Утром он бережно уложил мертвеца на дно. Туссен уже совсем закоченел. Франсуа быстро засыпал яму землей и утоптал. Его конь пасся рядом, пощипывая траву. И тут Франсуа увидел притороченный к седлу розовый куст Уарда, про который совершенно забыл. Ему пришли на ум последние слова Розы де Флёрен: «Его место — рядом с вами. Посадите его там, где будет ваше сердце…»
Оно было здесь, его сердце. Здесь оно и останется, что бы дальше ни случилось.
Франсуа развязал сверток, достал Уарду и посадил напротив подножия с крестом.
Он выпрямился. Раннее утро, хоть и теплое, заставило его вздрогнуть. Франсуа был весь черен от земли и пошел на берег реки помыться. Склонившись над водой, он увидел свое лицо. По обе стороны губ появились горькие складки — следы горя и боли. Он навсегда утратил свою прекрасную юность. Первой его морщиной стал Туссен…
Франсуа вернулся и преклонил колена перед могилой. Он проговорил с Туссеном всю ночь и мог бы говорить еще весь день, но пора было уезжать, чтобы окончательно не впасть в отчаяние. Миг расставания настал. Франсуа промолвил:
— Прощай…
И осекся. Он хотел, чтобы его последние слова, обращенные к Туссену, были самыми прекрасными, самыми истинными, самыми глубокими из тех, что он когда-либо говорил ему — живому или мертвому… Франсуа задумался на несколько мгновений, и нужные слова пришли сами собой:
— …господин мой.
Глава 12
БОЖЕ! КТО ХОЧЕТ ЗАБЫТЬСЯ?
От всадников, встреченных на берегу Марны, Франсуа узнал, что дофин стоит в Шелле. Путь туда лежал простой: достаточно было ехать вдоль реки. С самого утра Франсуа погнал коня галопом и скакал не останавливаясь.
Вокруг него царил ужас, но он ничего не замечал. После бойни в Мо расправа покатилась дальше по деревням. Она была чудовищной, вполне соответствуя тому страху, которого натерпелось благородное сословие. Деревни запылали, вспыхнули поля с созревшими для жатвы хлебами. Все обличало волю к разрушению. Повсюду валялся забитый скот — с распоротым брюхом, ноги кверху; фруктовые деревья были срублены. Всем, кто избежал резни, зимой предстояло умереть от голода.
Франсуа скакал среди пожарищ, сжав зубы. Во рту застоялся вкус пепла. Время от времени он касался пальцем своих губ, словно желая проверить, на месте ли морщины. Ничто больше не будет так, как прежде. Он оставлял на берегу Марны не только мертвого Туссена, но и свою невинность, свою наивность, свои иллюзии.
Горе его было безгранично, но Франсуа позволял ему и дальше расти внутри себя. Он знал, что когда-нибудь боль утихнет, хотя знал также, что окончательно она умрет лишь вместе с ним, потому что она и его самого сделала другим. Этой ночью он преобразился.
Все ему казалось в некотором смысле более ясным, более жестким. В первую очередь — его собственный долг. Франсуа только что определил его себе окончательно и бесповоротно. И этот долг выражался всего в двух словах: «служить королю». Все остальное было лишь преступным заблуждением, изменой и вероломством. Сир де Вивре должен биться за короля и Францию, без споров и рассуждений…
Франсуа чувствовал также, что и его поведение в частной жизни не останется прежним. В этом запутанном и безжалостном мире он не может позволить себе колебаний, иначе ему конец. Он не располагал, как его брат, незаурядным умом, способным взвесить все «за» и «против», прежде чем совершить поступок. У него были лишь совесть и меч, и его долг — разить, как в прямом, так и в переносном смысле. Нежный возраст миновал. Франсуа разом созрел и очерствел. Он стал мужчиной.
***
Повстречавшись с первыми отрядами армии дофина, Франсуа де Вивре вскоре нашел и его самого на одной из шелльских ферм в окружении нескольких вооруженных рыцарей. Никакого двора, никакой роскоши и королевской пышности. Франсуа приблизился и преклонил пред дофином колено.
— Франсуа де Вивре, государь. Прибыл служить вам. Некоторое время дофин смотрел на него с интересом, потом улыбнулся и сказал: «Добро пожаловать…» Оказалось, что своим прибытием Франсуа прервал нечто вроде военного совета, и теперь королевский сын продолжил свою речь, не попросив его удалиться. Такой знак доверия глубоко тронул Франсуа. Этот день стал бы для него днем радости, если бы не Туссен…
— Любезные сеньоры, Карл Наваррский со своими англичанами только что вступил в Париж, и Этьен Марсель объявил его капитаном обороны. Я бы хотел, чтобы вы отправились под стены прощупать противника. Мне необходимо знать, заодно ли парижане с англичанами и будут ли они вместе воевать против нас. Если, как я надеюсь, это не так, то еще не все потеряно.
Во время речи дофина Франсуа на короткий миг закрыл глаза. Голос казался слабым, но впечатление было обманчиво: за внешней слабостью тот инстинктивно скрывал свою незаурядную силу. Будущий владыка Франции станет великим королем.
Вскоре Франсуа двинулся к Парижу вместе с армией дофина: тысяча пеших солдат и примерно две сотни рыцарей. Командовать ими было поручено Жану де Танкарвилю, шамбеллану Нормандии, близкому другу Иоанна Доброго и одному из наиболее почитаемых советников самого дофина. Франсуа заметил, что наследник короны не поехал вместе с войском, и, ничуть не склонный видеть в этом проявление трусости, расценил такой поступок как благоразумную осторожность.
Они продвинулись вдоль Марны до ее впадения в Сену. Франсуа ехал в первых рядах, между графом де Танкарвилем и знаменем с королевскими лилиями. В первый раз он шел на бой непосредственно под знаменем Франции; насколько ему было известно, еще ни одному из его предков не выпадало подобной удачи. Впервые щит «пасти и песок», висевший у него на груди, был удостоен такой чести. При любых других обстоятельствах Франсуа упивался бы восторгом, но в тот мрачный день, 10 июня, и оказанная честь послужила ему лишь слабым утешением…
Вблизи от Парижа местность пострадала гораздо меньше. Возможно, именно благодаря Этьену Марселю, бывшему союзнику жаков, расправа над повстанцами тут стала не такой свирепой, как в других краях. По-прежнему двигаясь вдоль правого берега Сены, войско дофина достигло какой-то деревни. Встречный крестьянин сказал, что это Берси. Услышав название, Франсуа даже не вспомнил о той, что была родом отсюда и, вне всякого сомнения, все еще ждала его за стенами города, уже видневшегося вдалеке. Жилетта… Франсуа забыл ее давным-давно.
Именно тут и напали на них войска Карла Злого.
Из-за домов вылетел отряд всадников, вооруженных копьями; дождем посыпались арбалетные стрелы. Франсуа с силой захлопнул забрало своего шлема, ожидая приказа де Танкарвиля идти в атаку. Никогда прежде он не боялся смерти так мало, никогда прежде не испытывал такого желания убивать.
Жан де Танкарвиль взмахнул рукой, знаменосец поднял стяг с лилиями, и рыцари дофина устремились вперед с единым кличем:
— Монжуа, святой Дени!
Франсуа в своем воинственном запале обогнал остальных на добрых два корпуса. Он яростно крутил цепом над головой. Он хотел было крикнуть: «Мой лев!», но сдержался. Сегодня клич де Вивре должен уступить место кличу Франции. И Франсуа кричал изо всех сил:
— Монжуа, святой Дени!
Наметив себе первого противника, он налетел на него с такой бешеной скоростью, что опрокинул его одной лишь силой своего толчка. Сир де Вивре уже искал следующего, но, без сомнения, вид его был так страшен, что вокруг него образовалась пустота. Впрочем, превосходство французских рыцарей над англо-наваррскими было бесспорным. Те дрогнули. Вступление в битву пехоты лишь усугубило перевес. Отряды Карла Злого не замедлили пуститься в бегство. Стычка у Берси принесла дофину победу.
Это был двойной успех. Осмотр пленных не оставлял ни малейших сомнений: все они были либо англичане, либо наваррцы. Ни один парижанин не присоединился к ним. Как и предполагал в своих расчетах проницательный сын Иоанна Доброго, между его врагами, на время объединившимися, пролегла трещина. Остатки патриотического чувства все-таки помешали парижанам биться на стороне англичан.
Однако неприятности начались и в войске дофина. Если рыцари, примкнувшие к нему, вдохновлялись, подобно Франсуа, верностью короне, то вся пехота была наемной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72