Взобравшись на стол, они с Реной пустились в зажигательную пляску. Оба были отличные танцоры, и публика оценила зрелище по заслугам. Туссен получил в награду цыпленка и колбасы на троих. Франсуа пристроился на полу в уголке, чтобы угоститься черствой краюхой. И тут, ко всеобщему удивлению, Туссен принес свое блюдо Франсуа и стал ему прислуживать, словно тот был принцем, а дождавшись, пока тот покончит с цыпленком, взялся за его горбушку.
Испытание Франсуа длилось недели, месяцы… В конце концов, он стал говорить себе, что оно, наверное, никогда не завершится и ему всю жизнь придется провести в медвежьей шкуре. Он не жаловался, считая, что заслужил это.
Замки сменялись замками, ярмарки — ярмарками. На Иоаннов день они давали представление в Ренне. Франсуа с болью в душе увидел место, где началось его первое воспоминание. Четырнадцать лет назад он ликовал, а рядом были родители, мать и отец. И он продолжал валять дурака, изображая медведя под грубый хохот…
***
Осенью труппа проезжала через лес Ланноэ. Франсуа шел пешком, поскольку на Востоке обычно ехали Рена либо ее отец Сиприан. И тут им повстречалась старуха.
Впрочем, назвать ее старухой было бы не вполне точно, настолько странным выглядело это существо. Нельзя было даже сказать наверняка, молодая она или старая, потому что ее лицо, хоть и свидетельствовало о прожитых годах, оставалось тем не менее гладким, без единой морщинки. Это бесполое лицо могло бы принадлежать как мужчине, так и женщине.
Поскольку они оказались на узкой тропинке, а его товарищ замешкался, Франсуа окликнул:
— Эй, Туссен, посторонись!
Странное существо встрепенулось:
— Тебя Туссеном зовут, мой мальчик?
— Да. А вас как прикажете называть? И кто вы — мужчина или женщина?
— Я занимаюсь ремеслом, на которое ни один мужчина не способен: даю жизнь людям. А звать меня Божьей Тварью. Так ты, значит, родился на Всех святых?
— В этот день меня нашли на ступенях церкви.
— Выходит, родился накануне. Покажи-ка мне все-таки свою руку.
Туссен протянул руку Божьей Твари, и та несколько мгновений рассматривала ее.
— Так оно и есть. Накануне ты родился.
— Это я родился на Всех святых…
— Ты?!
Франсуа был грязен, небрит и в своей медвежьей шкуре выглядел более чем странно. Божья Тварь посмотрела на него с жалостью.
— А ты знаешь, в котором часу?
— Ночью,
— Коли судить по твоему виду, не пожелала бы я тебе этого… Дай-ка и ты руку.
Франсуа подчинился. Божья Тварь вперилась в его ладонь и долго держала ее в своей.
— Однако все верно! Как тебя зовут?
Франсуа было слишком стыдно, чтобы назвать свое имя. Туссен сделал это за него:
— Это — мой господин, Франсуа де Вивре.
Казалось, ответ ошеломил Божью Тварь. Она открыла рот, потом закрыла. Наконец вымолвила:
— Когда закончится твое испытание, навести меня.
Франсуа хотел задать вопрос, но Божья Тварь уже пошла своей дорогой, и он не осмелился ее остановить.
***
В начале сентября 1354 года Франсуа вместе с труппой оказался в замке Ламбаль. Теперь ему было семнадцать лет. С тех пор как он покинул Куссон, миновали год и девять месяцев, и за это время они с Туссеном два раза отметили свой день рождения.
Ламбаль был столицей герцогства Пентьевр и обычным местопребыванием герцогини Жанны и ее мужа, Карла Блуаского. После того как этот последний побывал в плену у англичан и был освобожден, состоялось подписание перемирия. Однако спор из-за наследства так и остался неразрешенным, и было очевидно, что рано или поздно война возобновится.
Хотя Франсуа все это и знал, но, входя в замок, нисколько о том не заботился. Ничто из происходящего здесь его больше не касается, это старые, давно забытые рыцарские дела…
Труппе предстояло играть в большом зале замка. Незадолго до представления Франсуа узнал, что за ужином во главе стола сядет сама Жанна де Пентьевр, его крестная мать — крестная рыцаря со львом, которым ему уже никогда не бывать! Значит, у Бога нет никакой жалости к нему? И он требует, чтобы Франсуа явился перед ней вот так, выряженный в звериную шкуру, испуская дикие вопли и рыча под общий хохот и насмешки? На какой-то миг Франсуа это возмутило, и он даже решил отказаться от участия в спектакле. Но, в конце концов, смирился с неумолимым приговором судьбы. Когда настал его черед выходить на сцену, он поднялся на подмостки, как на эшафот.
Жанна де Пентьевр восседала в самом конце стола, в кресле с высокой спинкой. Ей было тридцать пять лет, но она выглядела чуть старше своего возраста: испытания, выпавшие ей на долю, не проходят для женщины бесследно. Она была темноволоса. Красота никогда не являлась ее главной заботой, но от всего облика герцогини веяло величием.
Франсуа привычно изображал медведя, но кривляться как раньше уже не мог. Вместо смешного ворчания, которое он должен был издавать, у него вырывались душераздирающие стоны. Комедианты заволновались. Среди публики воцарилась некоторая неловкость. Что происходит? Все ждали фарса, а вместо него получили какую-то драму. Медведь должен быть смешным, а этот прямо слезы выжимает. Стенания Франсуа было больно слышать. Казалось, человеческая душа, заключенная в звериной оболочке, молила об избавлении, о признании, словно хотела заявить всем, кто видел лишь звериную морду, когтистые лапы и шкуру: «Я — человек!»
Пьеса закончилась в гробовой тишине. Всеобщее замешательство достигло предела. Франсуа неотрывно смотрел на свою крестную мать и вдруг, даже не сознавая, что делает, бросился к ней.
Раздался крик изумления. Люди видели, как медведь, словно обезумев, промчался через весь зал и упал на колени перед Жанной де Пентьевр. Стражники устремились к нему с поднятыми мечами, но Жанна остановила их. Она вгляделась в этого белокурого юношу, грязного, заросшего щетиной, в лохмотьях под медвежьей шкурой.
— Кто ты?
— Я тот, кого вы держали на руках в день святого Юбера в тысяча триста тридцать седьмом году… ваш крестник Франсуа де Вивре…
Ответ вызвал изумление среди присутствующих. Гости дружно уставились на Жанну и Франсуа. У всех возникло впечатление, что они присутствуют при сверхъестественном событии.
И тут Франсуа поведал свою печальную повесть. Он рассказал о бегстве из Куссона, о вызволении из котла своего оруженосца, о безумном замысле, возникшем в его голове под воздействием алкогольных паров, о скитаниях по лесу Броселианд, об убийстве медведя и о его долгом искуплении. Жанна де Пентьевр, выслушав его в молчании, встала. Она чуть прихрамывала, но этот физический недостаток ничуть не умалял ее величественности.
— Ты согрешил, Франсуа! Ты повинен в грехе глупости и гордыни! Ты хотел прославиться, прежде чем стать рыцарем, и вполне мог бы это сделать. Разве неведомо тебе, что права мои попраны Жаном де Монфором и Эдуардом Английским? Разве неведомо тебе, что англичане хозяйничают в Бретани и по всей Франции? Что идет война?
Франсуа заплакал.
— Разве неведомо тебе, что ты — мой вассал и обязан мне своей службой, как своему сюзерену, под страхом бесчестия и смерти?
— Я прошу прощения…
— Просить прощения легче, чем заслужить. Ты хотел стать рыцарем, достойным легенды, но что же ты обрел? Лже-фею, лже-чудовище и собственный подлинный позор. Ты был настолько глуп и самонадеян, что не смог даже понять, что поэты, приукрашивая подвиги, побуждают нас совершать те, что попроще, но зато нам по плечу.
Жанна де Пентьевр смягчилась.
— Но я не стану более попрекать тебя. Извинением тебе служит твой возраст и то, что тебе хватило мужества принять искупление. Ты хорошо сложен, и мой кум Ангерран дал тебе превосходное рыцарское воспитание. На тебе должно быть не это постыдное тряпье, а доспехи. Я кладу конец твоему испытанию!
Франсуа, по-прежнему не поднимаясь с колен, указал на Рену и ее спутников, стоящих в глубине зала.
— Я обещал оставаться с ними, чтобы отработать смерть их медведя.
— Они получат достаточно золота, чтобы купить себе хоть десяток.
— Как смогу я отблагодарить вас?
— Взяв оружие в руки, ибо настала пора. Встань, Франсуа де Вивре! Свои настоящие подвиги ты совершишь, сражаясь с людьми, а не с химерами. И я не думаю, что это будет легче: в жизни настоящие чудовища встречаются не так уж редко.
Повелительным жестом она велела ему сбросить медвежью шкуру. Потом улыбнулась:
— Да и настоящие феи — тоже.
Франсуа и Туссен еще некоторое время оставались в замке Ламбаль. Когда они уезжали, уже никто не смог бы узнать в них двух босяков из компании странствующих комедиантов. Франсуа был одет, как герцог. Жанна де Пентьевр отдала его в руки своих личных портных, которые воспользовались самыми редкими из тканей. Поскольку стояла зима, ему сшили роскошный плащ, и Франсуа, вошедший в замок в вонючей медвежьей шкуре, вышел из него в одеждах, украшенных шитьем и подбитых горностаем.
Что касается Туссена, то метаморфоза была не менее разительной. Со времени своего освобождения он одевался во что попало, в основном в те обноски, которыми снабдили его сердобольные зеваки из Сен-Мало. Но с тех пор все это запачкалось и истрепалось в лесных скитаниях. Сейчас же он облачился в черно-красную ливрею — цвета де Вивре.
В последний раз Франсуа явился преклонить колена перед своей крестной матерью. Когда они уезжали, та велела трубить в трубы.
Сразу в Куссон Франсуа не поехал. Он сделал крюк через лес Ланноэ, чтобы повидать Божью Тварь. Короткая встреча с этой странной женщиной оставила в его душе глубокий след, и у него возникло предчувствие, что свидание с ней — это последнее, что ему надлежит исполнить, прежде чем окончательно вернуться домой.
Они с Туссеном добрались до леса Ланноэ в начале февраля 1355 года. Первый же встреченный крестьянин указал им дорогу к хижине повитухи, низко поклонившись молодому сеньору с его пажом. Хотя был февраль, но стояла невероятно теплая для зимы погода. Распевали птицы, и почти повсюду из земли уже пробивались цветы.
Когда они постучались в дверь хижины, им никто не ответил. Они вошли. Божья Тварь покоилась на своем ложе, точнее, на том, что его заменяло, — на простой доске, положенной прямо на землю. При их появлении она даже не шевельнулась. Они подошли поближе…
Ее физиономия, как и прежде, не походила на лица прочих человеческих существ, но теперь не оставалось никакого сомнения: Божья Тварь при смерти. Кожа приобрела землистый оттенок и покрылась потом; закрыв глаза, старуха тяжело дышала.
Франсуа склонился над ней:
— Я Франсуа де Вивре… Мое испытание закончилось, я пришел, как вы просили…
Губы Божьей Твари шевельнулись:
— Холода настают…
— Нет, наоборот, сейчас очень тепло. Можно подумать, уже весна…
— Холода настают… Ужасные холода…
Затем Божья Тварь открыла глаза.
— Это ты, Франсуа? Тот самый, дитя Всех святых?
Франсуа утвердительно кивнул.
— Это я помогла тебе родиться на свет… Тебе нужно терпение. Вот что тебе понадобится больше всего — терпение.
Божья Тварь хотела добавить еще что-то, но вдруг закрыла глаза и принялась хрипеть. Прошло немалое время, прежде чем она привстала на своем ложе, не говоря ни слова. Раскрыв ладони, она вытянула руки вперед, потом медленно убрала их обратно. Потом снова… Туссен ответил на немой вопрос своего господина:
— Это она как бы роды принимает.
Настала ночь. Они зажгли единственный источник света, который смогли отыскать, — крошечную лампу. Вскоре после этого Божья Тварь умерла. Они опустились на колени… И вот тогда задул ветер, предвестник пурги.
Утром они захотели открыть дверь, но не смогли: та упиралась в снежную стену, твердую, как скала. Тогда Франсуа с Туссеном попытались похоронить Божью Тварь в ее собственной хижине, но земля так промерзла, что ее уже нельзя было ничем пробить. Франсуа долго смотрел на это странное лицо без возраста — первое лицо, которое он увидел на этом свете.
— Что будем делать?
— То, что она сама посоветовала, — запасемся терпением.
— Терпение…
Франсуа вздрогнул не столько от холода, сколько от присутствия покойницы. Их нынешнее положение напомнило ему историю, которую рассказывала мать про его предка, Юга де Куссона, историю, которую он не любил. Но, к счастью, с ним вместе был Туссен, чье жизнелюбие, в конце концов, превозмогло все его страхи.
— А не поесть ли нам, господин мой?
По хижине расхаживали две курицы. Франсуа собрался было свернуть шею одной из них, но Туссен его удержал:
— Терпение, господин мой, терпение. Быть может, они нам обе понадобятся.
И в самом деле, они пригодились обе. Мороз не спадал целый месяц, и весь месяц они оставались запертыми в хижине и питались исключительно яйцами — каждый по одному в день. Чтобы как-то убить время, Франсуа и Туссен разговаривали. По просьбе своего товарища по несчастью Франсуа рассказывал ему о своей жизни. Вначале он еще пытался приукрасить рассказ или опустить некоторые детали, но вскоре говорил уже одну чистую правду в мельчайших ее подробностях.
Так он поведал о своих злоключениях во время чумы, о которых не упоминал никому, даже своему дяде; впервые рассказал свой черный сон и почувствовал от этого бесконечное облегчение. Он не скрыл от Туссена ни одного своего сомнения или страха и заметил, что это вызывает у оруженосца гораздо больше восхищения, чем подвиги с боевым цепом.
Холода закончились в начале марта. Франсуа и Туссен отправились хоронить Божью Тварь в земле, размякшей от таяния снегов. Франсуа чувствовал себя очистившимся за время заключения наедине с самим собой и с единственным свидетелем, по-братски требовательным, — и в присутствии столь явной и очевидной смерти. Это было так, словно Божья Тварь помогла ему родиться второй раз. Теперь он мог уйти.
***
Франсуа прибыл в Куссон в понедельник, сразу после Пасхи 1355 года, то есть спустя пару лет после того, как покинул замок дяди. Его возвращение в новом, роскошном платье вызвало переполох среди обитателей замка. Ангерран отсутствовал — был на охоте. За ним тотчас же послали. Он вернулся совершенно запыхавшийся и едва сдерживал слезы, сжимая племянника в объятиях.
Что касается самого Франсуа, то он хоть и сиял, но радостью спокойной, безмятежной. Он сознавал, что прибыл к цели долгого путешествия, которое, в сущности, никуда не вело, но за время которого он преодолел один из самых трудных этапов своей жизни. Ничто не свершилось так, как он предполагал, но ничто и не оказалось напрасным. Он ушел за славой, а обрел начатки мудрости; он хотел вернуться героем, а вернулся просто мужчиной.
Впрочем, эти самые слова и обратил к нему Ангерран:
— Я расстался с мальчиком, а встречаю мужчину!
Потом, когда первое волнение улеглось, он задал жару слугам:
— Блудный сын вернулся! Так пусть же заколют тельца пожирнее! Пусть истребят все на птичьем дворе и в стойлах! Пусть опустошат леса и реки! Перетряхнут амбары, осушат винные погреба! Пусть вытащат из сундуков посуду, что была на моей свадьбе! Пусть срежут все цветы, какие только наплодила природа, и сплетут гирлянды! Пусть оповестят всю округу! Пусть зазовут торговцев, музыкантов, танцоров! Пусть скупят все, что есть дорогого и красивого! Я хочу устроить самый большой пир, который когда-либо знавали в Куссоне!
Пир удался на славу. Одни блюда сменяли другие, а гостей набралось столько, что всех их было и не счесть.
Сначала на стол подали колбасы и паштеты: кровяные, телячьи, заячьи, бекасиные, из куропаток и из кабана. Затем последовали: рагу из зайца, каплуны, жаркое из телятины, говядины и баранины. Потом пошла рыба морская и пресноводная: похлебка из угрей, суп из линя, пирог с лососем, лещом и щукой, жаркое из морского угря, налима и рыбы тюрбо. Завершалось пиршество сластями: блинчиками, пирожками, мушмулой, орехами, вареными грушами и, наконец, пирожными с кремом, украшенными головой рычащего льва. Вино лилось рекой, как французское, так и из дальних краев: из Бона, из Сен-Пурсена, из Сент-Эмильона, красное орлеанское, мальвазия, кипрский гренаш…
Пировали во дворе замка, сидя за длинными столами. Этих столов было такое несметное количество, что многочисленные труверы и музыканты, разгуливавшие среди гостей, могли петь и играть, ничуть не мешая друг другу. Однако все приумолкли, когда Туссен, завладев виолой, рассказал, спел, сыграл и станцевал историю их с Франсуа приключений. Закончил он ее под восторженные рукоплескания и здравицы.
Сидя бок о бок во главе длинного стола, Ангерран и Франсуа беседовали — так просто, словно расстались лишь вчера. Ангерран, тем не менее, собирался кое-что сообщить своему крестнику:
— Когда будешь прогуливаться по окрестностям, избегай приближаться к мельнице. Я выдал Маргаритку за мельника.
Маргаритка!.. А ведь и правда, именно из-за нее он пережил все то, что с ним случилось. Хоть Франсуа немного и стыдился этого, но со времени спасения Туссена и последовавшей за тем пьянки он больше не думал о Маргаритке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Испытание Франсуа длилось недели, месяцы… В конце концов, он стал говорить себе, что оно, наверное, никогда не завершится и ему всю жизнь придется провести в медвежьей шкуре. Он не жаловался, считая, что заслужил это.
Замки сменялись замками, ярмарки — ярмарками. На Иоаннов день они давали представление в Ренне. Франсуа с болью в душе увидел место, где началось его первое воспоминание. Четырнадцать лет назад он ликовал, а рядом были родители, мать и отец. И он продолжал валять дурака, изображая медведя под грубый хохот…
***
Осенью труппа проезжала через лес Ланноэ. Франсуа шел пешком, поскольку на Востоке обычно ехали Рена либо ее отец Сиприан. И тут им повстречалась старуха.
Впрочем, назвать ее старухой было бы не вполне точно, настолько странным выглядело это существо. Нельзя было даже сказать наверняка, молодая она или старая, потому что ее лицо, хоть и свидетельствовало о прожитых годах, оставалось тем не менее гладким, без единой морщинки. Это бесполое лицо могло бы принадлежать как мужчине, так и женщине.
Поскольку они оказались на узкой тропинке, а его товарищ замешкался, Франсуа окликнул:
— Эй, Туссен, посторонись!
Странное существо встрепенулось:
— Тебя Туссеном зовут, мой мальчик?
— Да. А вас как прикажете называть? И кто вы — мужчина или женщина?
— Я занимаюсь ремеслом, на которое ни один мужчина не способен: даю жизнь людям. А звать меня Божьей Тварью. Так ты, значит, родился на Всех святых?
— В этот день меня нашли на ступенях церкви.
— Выходит, родился накануне. Покажи-ка мне все-таки свою руку.
Туссен протянул руку Божьей Твари, и та несколько мгновений рассматривала ее.
— Так оно и есть. Накануне ты родился.
— Это я родился на Всех святых…
— Ты?!
Франсуа был грязен, небрит и в своей медвежьей шкуре выглядел более чем странно. Божья Тварь посмотрела на него с жалостью.
— А ты знаешь, в котором часу?
— Ночью,
— Коли судить по твоему виду, не пожелала бы я тебе этого… Дай-ка и ты руку.
Франсуа подчинился. Божья Тварь вперилась в его ладонь и долго держала ее в своей.
— Однако все верно! Как тебя зовут?
Франсуа было слишком стыдно, чтобы назвать свое имя. Туссен сделал это за него:
— Это — мой господин, Франсуа де Вивре.
Казалось, ответ ошеломил Божью Тварь. Она открыла рот, потом закрыла. Наконец вымолвила:
— Когда закончится твое испытание, навести меня.
Франсуа хотел задать вопрос, но Божья Тварь уже пошла своей дорогой, и он не осмелился ее остановить.
***
В начале сентября 1354 года Франсуа вместе с труппой оказался в замке Ламбаль. Теперь ему было семнадцать лет. С тех пор как он покинул Куссон, миновали год и девять месяцев, и за это время они с Туссеном два раза отметили свой день рождения.
Ламбаль был столицей герцогства Пентьевр и обычным местопребыванием герцогини Жанны и ее мужа, Карла Блуаского. После того как этот последний побывал в плену у англичан и был освобожден, состоялось подписание перемирия. Однако спор из-за наследства так и остался неразрешенным, и было очевидно, что рано или поздно война возобновится.
Хотя Франсуа все это и знал, но, входя в замок, нисколько о том не заботился. Ничто из происходящего здесь его больше не касается, это старые, давно забытые рыцарские дела…
Труппе предстояло играть в большом зале замка. Незадолго до представления Франсуа узнал, что за ужином во главе стола сядет сама Жанна де Пентьевр, его крестная мать — крестная рыцаря со львом, которым ему уже никогда не бывать! Значит, у Бога нет никакой жалости к нему? И он требует, чтобы Франсуа явился перед ней вот так, выряженный в звериную шкуру, испуская дикие вопли и рыча под общий хохот и насмешки? На какой-то миг Франсуа это возмутило, и он даже решил отказаться от участия в спектакле. Но, в конце концов, смирился с неумолимым приговором судьбы. Когда настал его черед выходить на сцену, он поднялся на подмостки, как на эшафот.
Жанна де Пентьевр восседала в самом конце стола, в кресле с высокой спинкой. Ей было тридцать пять лет, но она выглядела чуть старше своего возраста: испытания, выпавшие ей на долю, не проходят для женщины бесследно. Она была темноволоса. Красота никогда не являлась ее главной заботой, но от всего облика герцогини веяло величием.
Франсуа привычно изображал медведя, но кривляться как раньше уже не мог. Вместо смешного ворчания, которое он должен был издавать, у него вырывались душераздирающие стоны. Комедианты заволновались. Среди публики воцарилась некоторая неловкость. Что происходит? Все ждали фарса, а вместо него получили какую-то драму. Медведь должен быть смешным, а этот прямо слезы выжимает. Стенания Франсуа было больно слышать. Казалось, человеческая душа, заключенная в звериной оболочке, молила об избавлении, о признании, словно хотела заявить всем, кто видел лишь звериную морду, когтистые лапы и шкуру: «Я — человек!»
Пьеса закончилась в гробовой тишине. Всеобщее замешательство достигло предела. Франсуа неотрывно смотрел на свою крестную мать и вдруг, даже не сознавая, что делает, бросился к ней.
Раздался крик изумления. Люди видели, как медведь, словно обезумев, промчался через весь зал и упал на колени перед Жанной де Пентьевр. Стражники устремились к нему с поднятыми мечами, но Жанна остановила их. Она вгляделась в этого белокурого юношу, грязного, заросшего щетиной, в лохмотьях под медвежьей шкурой.
— Кто ты?
— Я тот, кого вы держали на руках в день святого Юбера в тысяча триста тридцать седьмом году… ваш крестник Франсуа де Вивре…
Ответ вызвал изумление среди присутствующих. Гости дружно уставились на Жанну и Франсуа. У всех возникло впечатление, что они присутствуют при сверхъестественном событии.
И тут Франсуа поведал свою печальную повесть. Он рассказал о бегстве из Куссона, о вызволении из котла своего оруженосца, о безумном замысле, возникшем в его голове под воздействием алкогольных паров, о скитаниях по лесу Броселианд, об убийстве медведя и о его долгом искуплении. Жанна де Пентьевр, выслушав его в молчании, встала. Она чуть прихрамывала, но этот физический недостаток ничуть не умалял ее величественности.
— Ты согрешил, Франсуа! Ты повинен в грехе глупости и гордыни! Ты хотел прославиться, прежде чем стать рыцарем, и вполне мог бы это сделать. Разве неведомо тебе, что права мои попраны Жаном де Монфором и Эдуардом Английским? Разве неведомо тебе, что англичане хозяйничают в Бретани и по всей Франции? Что идет война?
Франсуа заплакал.
— Разве неведомо тебе, что ты — мой вассал и обязан мне своей службой, как своему сюзерену, под страхом бесчестия и смерти?
— Я прошу прощения…
— Просить прощения легче, чем заслужить. Ты хотел стать рыцарем, достойным легенды, но что же ты обрел? Лже-фею, лже-чудовище и собственный подлинный позор. Ты был настолько глуп и самонадеян, что не смог даже понять, что поэты, приукрашивая подвиги, побуждают нас совершать те, что попроще, но зато нам по плечу.
Жанна де Пентьевр смягчилась.
— Но я не стану более попрекать тебя. Извинением тебе служит твой возраст и то, что тебе хватило мужества принять искупление. Ты хорошо сложен, и мой кум Ангерран дал тебе превосходное рыцарское воспитание. На тебе должно быть не это постыдное тряпье, а доспехи. Я кладу конец твоему испытанию!
Франсуа, по-прежнему не поднимаясь с колен, указал на Рену и ее спутников, стоящих в глубине зала.
— Я обещал оставаться с ними, чтобы отработать смерть их медведя.
— Они получат достаточно золота, чтобы купить себе хоть десяток.
— Как смогу я отблагодарить вас?
— Взяв оружие в руки, ибо настала пора. Встань, Франсуа де Вивре! Свои настоящие подвиги ты совершишь, сражаясь с людьми, а не с химерами. И я не думаю, что это будет легче: в жизни настоящие чудовища встречаются не так уж редко.
Повелительным жестом она велела ему сбросить медвежью шкуру. Потом улыбнулась:
— Да и настоящие феи — тоже.
Франсуа и Туссен еще некоторое время оставались в замке Ламбаль. Когда они уезжали, уже никто не смог бы узнать в них двух босяков из компании странствующих комедиантов. Франсуа был одет, как герцог. Жанна де Пентьевр отдала его в руки своих личных портных, которые воспользовались самыми редкими из тканей. Поскольку стояла зима, ему сшили роскошный плащ, и Франсуа, вошедший в замок в вонючей медвежьей шкуре, вышел из него в одеждах, украшенных шитьем и подбитых горностаем.
Что касается Туссена, то метаморфоза была не менее разительной. Со времени своего освобождения он одевался во что попало, в основном в те обноски, которыми снабдили его сердобольные зеваки из Сен-Мало. Но с тех пор все это запачкалось и истрепалось в лесных скитаниях. Сейчас же он облачился в черно-красную ливрею — цвета де Вивре.
В последний раз Франсуа явился преклонить колена перед своей крестной матерью. Когда они уезжали, та велела трубить в трубы.
Сразу в Куссон Франсуа не поехал. Он сделал крюк через лес Ланноэ, чтобы повидать Божью Тварь. Короткая встреча с этой странной женщиной оставила в его душе глубокий след, и у него возникло предчувствие, что свидание с ней — это последнее, что ему надлежит исполнить, прежде чем окончательно вернуться домой.
Они с Туссеном добрались до леса Ланноэ в начале февраля 1355 года. Первый же встреченный крестьянин указал им дорогу к хижине повитухи, низко поклонившись молодому сеньору с его пажом. Хотя был февраль, но стояла невероятно теплая для зимы погода. Распевали птицы, и почти повсюду из земли уже пробивались цветы.
Когда они постучались в дверь хижины, им никто не ответил. Они вошли. Божья Тварь покоилась на своем ложе, точнее, на том, что его заменяло, — на простой доске, положенной прямо на землю. При их появлении она даже не шевельнулась. Они подошли поближе…
Ее физиономия, как и прежде, не походила на лица прочих человеческих существ, но теперь не оставалось никакого сомнения: Божья Тварь при смерти. Кожа приобрела землистый оттенок и покрылась потом; закрыв глаза, старуха тяжело дышала.
Франсуа склонился над ней:
— Я Франсуа де Вивре… Мое испытание закончилось, я пришел, как вы просили…
Губы Божьей Твари шевельнулись:
— Холода настают…
— Нет, наоборот, сейчас очень тепло. Можно подумать, уже весна…
— Холода настают… Ужасные холода…
Затем Божья Тварь открыла глаза.
— Это ты, Франсуа? Тот самый, дитя Всех святых?
Франсуа утвердительно кивнул.
— Это я помогла тебе родиться на свет… Тебе нужно терпение. Вот что тебе понадобится больше всего — терпение.
Божья Тварь хотела добавить еще что-то, но вдруг закрыла глаза и принялась хрипеть. Прошло немалое время, прежде чем она привстала на своем ложе, не говоря ни слова. Раскрыв ладони, она вытянула руки вперед, потом медленно убрала их обратно. Потом снова… Туссен ответил на немой вопрос своего господина:
— Это она как бы роды принимает.
Настала ночь. Они зажгли единственный источник света, который смогли отыскать, — крошечную лампу. Вскоре после этого Божья Тварь умерла. Они опустились на колени… И вот тогда задул ветер, предвестник пурги.
Утром они захотели открыть дверь, но не смогли: та упиралась в снежную стену, твердую, как скала. Тогда Франсуа с Туссеном попытались похоронить Божью Тварь в ее собственной хижине, но земля так промерзла, что ее уже нельзя было ничем пробить. Франсуа долго смотрел на это странное лицо без возраста — первое лицо, которое он увидел на этом свете.
— Что будем делать?
— То, что она сама посоветовала, — запасемся терпением.
— Терпение…
Франсуа вздрогнул не столько от холода, сколько от присутствия покойницы. Их нынешнее положение напомнило ему историю, которую рассказывала мать про его предка, Юга де Куссона, историю, которую он не любил. Но, к счастью, с ним вместе был Туссен, чье жизнелюбие, в конце концов, превозмогло все его страхи.
— А не поесть ли нам, господин мой?
По хижине расхаживали две курицы. Франсуа собрался было свернуть шею одной из них, но Туссен его удержал:
— Терпение, господин мой, терпение. Быть может, они нам обе понадобятся.
И в самом деле, они пригодились обе. Мороз не спадал целый месяц, и весь месяц они оставались запертыми в хижине и питались исключительно яйцами — каждый по одному в день. Чтобы как-то убить время, Франсуа и Туссен разговаривали. По просьбе своего товарища по несчастью Франсуа рассказывал ему о своей жизни. Вначале он еще пытался приукрасить рассказ или опустить некоторые детали, но вскоре говорил уже одну чистую правду в мельчайших ее подробностях.
Так он поведал о своих злоключениях во время чумы, о которых не упоминал никому, даже своему дяде; впервые рассказал свой черный сон и почувствовал от этого бесконечное облегчение. Он не скрыл от Туссена ни одного своего сомнения или страха и заметил, что это вызывает у оруженосца гораздо больше восхищения, чем подвиги с боевым цепом.
Холода закончились в начале марта. Франсуа и Туссен отправились хоронить Божью Тварь в земле, размякшей от таяния снегов. Франсуа чувствовал себя очистившимся за время заключения наедине с самим собой и с единственным свидетелем, по-братски требовательным, — и в присутствии столь явной и очевидной смерти. Это было так, словно Божья Тварь помогла ему родиться второй раз. Теперь он мог уйти.
***
Франсуа прибыл в Куссон в понедельник, сразу после Пасхи 1355 года, то есть спустя пару лет после того, как покинул замок дяди. Его возвращение в новом, роскошном платье вызвало переполох среди обитателей замка. Ангерран отсутствовал — был на охоте. За ним тотчас же послали. Он вернулся совершенно запыхавшийся и едва сдерживал слезы, сжимая племянника в объятиях.
Что касается самого Франсуа, то он хоть и сиял, но радостью спокойной, безмятежной. Он сознавал, что прибыл к цели долгого путешествия, которое, в сущности, никуда не вело, но за время которого он преодолел один из самых трудных этапов своей жизни. Ничто не свершилось так, как он предполагал, но ничто и не оказалось напрасным. Он ушел за славой, а обрел начатки мудрости; он хотел вернуться героем, а вернулся просто мужчиной.
Впрочем, эти самые слова и обратил к нему Ангерран:
— Я расстался с мальчиком, а встречаю мужчину!
Потом, когда первое волнение улеглось, он задал жару слугам:
— Блудный сын вернулся! Так пусть же заколют тельца пожирнее! Пусть истребят все на птичьем дворе и в стойлах! Пусть опустошат леса и реки! Перетряхнут амбары, осушат винные погреба! Пусть вытащат из сундуков посуду, что была на моей свадьбе! Пусть срежут все цветы, какие только наплодила природа, и сплетут гирлянды! Пусть оповестят всю округу! Пусть зазовут торговцев, музыкантов, танцоров! Пусть скупят все, что есть дорогого и красивого! Я хочу устроить самый большой пир, который когда-либо знавали в Куссоне!
Пир удался на славу. Одни блюда сменяли другие, а гостей набралось столько, что всех их было и не счесть.
Сначала на стол подали колбасы и паштеты: кровяные, телячьи, заячьи, бекасиные, из куропаток и из кабана. Затем последовали: рагу из зайца, каплуны, жаркое из телятины, говядины и баранины. Потом пошла рыба морская и пресноводная: похлебка из угрей, суп из линя, пирог с лососем, лещом и щукой, жаркое из морского угря, налима и рыбы тюрбо. Завершалось пиршество сластями: блинчиками, пирожками, мушмулой, орехами, вареными грушами и, наконец, пирожными с кремом, украшенными головой рычащего льва. Вино лилось рекой, как французское, так и из дальних краев: из Бона, из Сен-Пурсена, из Сент-Эмильона, красное орлеанское, мальвазия, кипрский гренаш…
Пировали во дворе замка, сидя за длинными столами. Этих столов было такое несметное количество, что многочисленные труверы и музыканты, разгуливавшие среди гостей, могли петь и играть, ничуть не мешая друг другу. Однако все приумолкли, когда Туссен, завладев виолой, рассказал, спел, сыграл и станцевал историю их с Франсуа приключений. Закончил он ее под восторженные рукоплескания и здравицы.
Сидя бок о бок во главе длинного стола, Ангерран и Франсуа беседовали — так просто, словно расстались лишь вчера. Ангерран, тем не менее, собирался кое-что сообщить своему крестнику:
— Когда будешь прогуливаться по окрестностям, избегай приближаться к мельнице. Я выдал Маргаритку за мельника.
Маргаритка!.. А ведь и правда, именно из-за нее он пережил все то, что с ним случилось. Хоть Франсуа немного и стыдился этого, но со времени спасения Туссена и последовавшей за тем пьянки он больше не думал о Маргаритке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72