А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


3. То, что меня назвали интеллигентом чертовым.
4. То, что мне поставили ультиматум, и я его принял.
Но из последнего вытекало и утешительное для меня: я вовремя уступил, не стал продолжать склоки с женщиной, тем более какой-то пигалицей, которая, как я рассуждал, и не мастер вовсе, а табельщица. И вообще: "Нищий не может вызвать полковника на дуэль". Придет время, и я уйду с этого комбината, а она останется с этими Шуриками, Борьками и Штирлицами, ждать обещанной от комбината квартиры. Этим я себя и подбадривал, целый час кидая лопатой песок.
А потом успокоился, лег на дюны и стал смотреть на дрожащую звезду сквозь дырявую шиферную крышу. Пытался представить, что я где-нибудь в Комарово или Репино. Звезда просматривалась слабо - мешал парок из носа.
26 января 1982г.
Болею дома. Распухла левая коленная чашечка. "Деформированный артроз левого коленного сустава" - нечто вроде отложения солей.
Неделю в колене щелкало, болело, а на выходные приехал домой, и оно распухло наподобие футбольного мяча - ни присесть, ни быстро шагнуть. Утром поковылял в поликлинику. Карточки нет, паспорта нет, есть только аспирантское удостоверение. Прописан в другом районе. Тетка в регистратуре с лицом артистки, которые играют вредных соседок, отказалась дать номерок к хирургу.
- Езжайте по месту прописки или идите к зам. главного врача. Может, она разрешит.
Перебрался к кабинету зам. главного врача. Просидел в коридоре больше часа. Коленка ныла и что-то в ней подергивало, как током. Так щипало в детстве язык, когда прикладывал его к сведенным жестяным контактам батарейки, чтобы проверить - не села ли она. Наконец вошел в кабинет и честно объяснил ситуацию - я "химик", т.е. работаю на стройках народного хозяйства, приехал на выходные домой и заболел. Прошу разрешить посещение врача. Фактически проживаю с семьей в вашем районе. Вот маршрутный лист с отметкой милиции о моем прибытии. Она перепугалась, словно узнала, что я сбежавший из тюрьмы рецидивист. Вдавившись в кресло и не спуская с меня глаз, залепетала об "инструктивных письмах КГБ", запрещающих иметь дело с нами, преступниками.
- У вас там, в лагере, должна быть медицинская помощь. Там и лечитесь...
- Мне не доехать с такой ногой, - закатываю штанину. - Она в штаны еле пролезает.
- Ну и что? - дрожащими руками надевает очки. - Нога, как нога. Нет-нет-нет...
- Я бы мог вам не объяснять, что я "химик", хотел по честному...
- Объяснили, и слава Богу. Нет-нет-нет... - Одно желание - поскорее избавиться от меня.
- Я же не в лагере живу, а в рабочем общежитии, - еще пытаюсь объясняться. - Это условное осуждение.
Ничего не хочет слушать. Даже нос под очками вспотел.
Поехал по месту прежней прописки, на Комендантский аэродром. Совершенно другие люди оказались. Про "химию" я, правда, умолчал.
Зашел в читальный зал библиотеки Ломоносова и в "Экономической газете" No2 за 1992 год обнаружил свою юмореску "Эксперимент". Почувствовал творческую активность и желание продолжать писать. В голове запрыгали обрывки сюжетов и прямой речи отдельных героев.
"Фирсов, например, так и не смог понять, за что отдали под суд, продержав три месяца в "Крестах", пожилого плотника-столяра Мишу, его первого соседа по квартире, мастера золотые руки, усмотрев в нем тунеядца и устроив показательный суд в жилконторе.
Миша получил год химии, и говорили, что ему повезло - с его статьей обычно дают зону. Мишу арестовали как бомжа и тунеядца, хотя бомжом он был по чисто формальному признаку: год назад бывшая супруга лишила Мишу прописки как отсутствующего длительное время и, что самое печальное, не поставив его в известность о предпринятой акции, хотя и знала, где найти его - он обитал у своей тетки на Васильевском. К тунеядцам же Миша был отнесен потому, что в его трудовой книжке за записью об увольнении около года не следовало записи "принят на работу". Сам Миша придерживался той точки зрения, что отработал свои сорок лет, а поскольку "все вокруг пропитано лжей" и дважды его надували с получением квартиры, то нет смысла дальше слушать обещания начальников и горбатиться ради их плана - надо на старости лет пожить свободно и достойно, как позволяет его высокая квалификация. Зимой Миша халтурил в магазинах - отделывал прилавки, кабинеты, подсобки, ставил двери и выгородки, искусно подрубал мясные колоды, убирая у них впадины и придавая верхней части некоторую выпуклость, отчего мясо рубилось и резалось легко, как натянутое - директора передавали старательного Мишу из рук в руки, на манер эстафетной палочки, а к лету Миша рядился к тем же директорам достраивать дачи, ладить крылечки, веранды, перестилать полы. Миша работал неторопливо и брал с заказчика двадцать пять рублей в день плюс горячее питание.
- Да я жизнь прожил! - горячился Миша и пытался зажечь спичку, чтобы поставить вариться картошку. - Меня немец к стенке два раза ставил, я пахал от зари до зари, а они -тунеядец! На нарах, как последнюю суку, три месяца до суда держали. А, Игорь, представляешь?
- Представляю.
- Следователь за три дня все бумаги оформил, а потом очереди ждал в суд. А здесь? - Миша кивал на окно, которое выходило во двор комендатуры: пустая спортплощадка, барак клуба, чахлые осенние клумбы, обложенные кирпичом. - Оформили плотником-бетонщиком третьего разряда, поставили на лопату раствор подавать. Я инспектору говорю: "Я столяр пятого разряда, направьте меня на жилой дом, я один всю столярку сделаю. Ведь требуются! Нет, говорит, ты химик, работай, куда поставили. В тепло захотел? А у меня ноги больные. - Миша садился на стул и показывал распухшие колени. - День по холоду в резиновых сапогах походил, и привет! А больничный только на пять дней дают, и то без оплаты. Если, говорят, не можете трудиться на стройках народного хозяйства, отправим вас в тюрьму конверты клеить. Ну, скажи, это по уму делается?
- А ты что, воевал? - спрашивал Фирсов. - Почему тебя немец к стенке ставил?
- Да какое воевал! Мне девять лет было, в Пушкинских Горах жил. В лес к партизанам бегали, еду да оружие носили. Поймали нас с братом и расстрелять хотели. Уже во двор вывели, мы стоим бледные, ноги не держат, а тут ихний офицер вышел. Посмотрел на нас и давай орать. Орал, орал, потом пинков надавал и на конюшню отправил - пороть. Еле до дому потом добрели - мать думала, нас уже расстреляли.
- А второй раз?
- Уздечку с медным набором украл. - Миша курил и равнодушно смотрел на таракана, ползущего по газовой плите. - Длительная история. Немцы тоже разные были. Не все такие, как их изображают...
Пропал потом Миша - поехал на Новый год к тетке и как в воду канул. Приходил потный оперативник с красными похмельными глазами, расспрашивал Фирсова о бывшем соседе, но Фирсов сказал, что ничего не знает. То, что в спецкомедатуре спокойней ничего не знать и ничего не видеть, Фирсов уловил быстро. С языком у него и раньше был полный порядок. "Язык до Вологды доводит, - сказал как-то Славка Гостомыслов, когда они шли с автобусной остановке по промерзшему поселку. - А вологодский конвой шутить не любит".
На Совете общежития разбирали персональные дела трех теток. В нашей спецкомендатуре две квартиры - женские. И вот эти тетки не поделили что-то. Скандалы, склоки, чуть ли не драки. Змеиный клубок какой-то, а не бабы. Комендант написала на них заявление.
Дали каждой слово в отдельности. Первая, по виду секретарша директора бани, начинает эдаким голубком рассказывать о несправедливом к ней отношении соседок. Утюг, сковородка, бигуди, белье на кухне... Мужики сдерживаются, чтобы не рассмеяться. Лица двух других соседок загораются негодованием и они пытаются встревать и объяснять инцидент на свой лад.
Получалось, что каждая из них - голубь мира, которого терзают коршуны и ястребы, живущие на одной площади. Хотя видно, что все они - порядочные курицы. Махоркин слушал, багровея, потом жахнул кулаком по столу и пообещал, что если они сейчас же не прекратят свой восточный базар, то оформит каждую на 15 суток за мелкое хулиганство. Присмирели. Опять смотрят голубками.
- Говорите по очереди!
- Иван Иванович, можно я скажу...
Дошло до того, что они стали сдавать друг друга с потрохами, с грязным бельем.
- У нее муж постоянно днюет и ночует в нашей квартире!
- А у нее ребенок все зимние каникулы жил и разбил мне зеркало, ябедничает другая.
- А она поздно приходит, и от нее пахнет спиртным.
- Ты мне наливала? Нет, ты скажи - ты мне наливала? Иван Иванович, не верьте ей - я вообще не пью.
И т. п.
Кончилось тем, что Махоркин вновь жахнул по столу и вынес по два месяца доп. ограничений. Каждой. А поначалу их грехи тянули на обычный выговор с недельным невыездом. Председатель 1-го отряда, пухловатый прораб Миша, только развел на перекуре руками: "Что я могу сделать? Заступайся, не заступайся... Вот такая у меня квартирка в отряде".
Часто вспоминаю Валеру. Погиб ровно в тридцать лет, накануне дня рождения. Нелепая и загадочная смерть. В самоубийство не верю, не тот был человек.
"Химик" Н. свалил в самоволку за несколько дней до Нового года и не давал о себе знать в спецкомендатуру. 31 декабря в 23-00, когда был накрыт стол и ждали тещу, в дверь позвонили. Оказалось - милиция из районного отделения, присланная за ним по телетайпограмме. Забрали, отвели в КПЗ. Там был еще один "химик". Холод в камере, как на улице. Там и встретил Новый год. На следующий день столовая, из которой привозят питание для задержанных, не работала. Дежурный капитан, пожилой мужик, год до пенсии, послал к себе домой, и им принесли эмалированную миску домашнего холодца, вареную картошку, банку салата и хлеба. Долго шушукались за дверью, потом капитан сказал:
- Да налей ты им, ребята замерзли. Все равно не наши - никто не узнает.
Сержант дал в окошко две кружки с водкой, граммов по 150.
- Только никому ни гу-гу. Поняли?
- Поняли!
На следующий день отправили в спецприемник на Каляева. Вернулся в комендатуру через месяц. И из всех эпизодов вспомнил только приятное начало своей месячной тюремной эпопеи - как им дали пожрать и выпить 1-го января. Про остальное махнул рукой: "На х...! Вспоминать не хочу!"
12 февраля 1982г.
В овощном магазине, перед закрытием, продавщица сноровисто отбирала из ящика в полиэтиленовый пакет морковку покрупнее. Я стоял один около ее отдела и смотрел в сторону, ожидая, когда она закончит это деликатное занятие. Она спрятала мешок под прилавок и протянула испачканную землей руку за чеком.
- Полтора кило моркови. Можно покрупнее.
Женщина с профессиональным удивлением вытаращилась на меня. Так смотрят, когда сморозишь глупость.
- Вы меня удивили бы, если попросили помельче. Все хотят покрупнее.
- Естественно, - сказал я. - Вы тоже. Тереть на терке ребенку мелочь неудобно, - немного спасовал я. - Вот и прошу покрупнее.
- Не удивили, не удивили, - равнодушно продолжала она, взвешивая морковку.
- Я вас не удивлять пришел, - строго сказал я. - А вот вы меня удивили. Не знаете, что вышла новая статья в УК об ответственности за укрывательство товаров от населения? 156, часть 3? Что у вас под прилавком? Мелочь отобрана?
- Да вы что? Я разве вам плохую кладу? Она вся стандартная. Если хотите, положу покрупнее. - И положила, порывшись в ящике, такую морковку, что 1,5 килограмма оказалось состоящим всего из нескольких штук.
Я вышел из магазина довольным и гордым.
За полгода пребывания на стройках я начал приобретать некоторую дерзость и нахальство. Как, например, теперь. Слабость человека, даже самого важного на воле, хорошо видна "там", и начинаешь чувствовать людей, их сущность, скрытую маской самодовольства или самоуверенности. Вот эта тетка в халате, с перепачканными землею руками - она меня в упор не видела, делала, что хотела, и не боялась. Стоит терпеливый хмырь-интеллигент и еще постоит...
12 марта 1982г. За время, прошедшее с последней записи, случилось многое.
28 февраля умер брат Феликс. Это случилось в воскресенье вечером. Последние месяцы он жил у одной женщины на Васильевском - Виолетты (Веты). В субботу он ходил на концерт скрипача Миши Безверхнего, а в воскресенье пригласил его к себе в гости. Они выпили бутылку шампанского, и Феликсу стало плохо с сердцем. Он прилег, ему вызвали скорую. Врачи ничего не смогли сделать: острая сердечная недостаточность, ишемическая болезнь сердца. Я приехал через час, попрощался. Он лежал на кровати в их с Ветой спальне. На столике матово чернела копирка, через которую милиционер с врачом писали заключение о смерти. Я сложил ее аккуратно и забрал. Феликс никогда не жаловался на сердце. Он ни на что не жаловался, кроме дураков.
В пятницу была кремация. Миша - Лауреат премии Бельгийской королевы, сыграл на скрипке у открытого гроба "Аве, Мария". С работы было человек 150-200. Приехали его коллеги из других городов. Карло, про которого Феликс много и смешно рассказывал, привез из Тбилиси огромную охапку красных гвоздик. Это были не похороны, а прощание Феликса с земной жизнью, печальный праздник ухода в иной мир. Такого я не видел никогда.
Из Владивостока прилетел средний брат Юра. О нем речь особая. Он все так же работает по эстрадной линии - конферансье в варьете при ресторане "Волна". Иногда ездит с бригадами артистов по судам рыболовного флота во время путины. Зарабатывает много. "Меня во Владике все знают", - говорит он. С Феликсом их не сравнишь. Налет артистизма не исчезал даже во время похорон.
На следующий день он ночевал у нас и долго рассказывал истории из своей Владивостокской жизни. С женой он практически развелся, сын приходит к нему в ресторан обедать, он дает ему деньги на карманные расходы.
У Феликса в записной книжке была аккуратная бумажка с записями долгов. Всего - 1000 рублей. По 50, 100 рублей. Многие друзья сразу же отказались от их востребования.
В той же книжке - листок со стихами, посвященными ему. Подписаны: "И.Ю., апрель 1977 г." Когда мы ехали в крематорий, я разговорился с одной женщиной - она работала с Феликсом и назвалась Ия Юрьевна - я вычислил, что это ее стихи. Спросил. Да, это она. Очень обрадовалась, что Феликс хранил стихи при себе. Оставила адрес, просила выслать ей копию. Она же писала стихи Лиле. Просто милый, чуткий человек. Понятно, что у них с Феликсом ничего не было. Она просто ценила и понимала его как человека. Стихи подтверждение тому. Я перепечатал их на машинке и отослал ей с теплыми словами благодарности и проч. Время было суматошное: друзья, знакомые, близкие - все это облегчало горесть утраты. В комендатуре мне дали отпуск на неделю.
Тяжелее и тяжелее становится сейчас, когда хлопоты улеглись и осталось то, что Феликса нет. Вспоминаешь его жизнь, многое становится яснее из разговоров, вспоминаешь его твердость и прямоту, мудрость, забываешь что-то неприятное, что случалось, и остается только светлое. Благодаря Феликсу мы познакомились с Ольгой. Совсем недавно наш Максим описал его, и мы шутили: "Значит, будет дядька гулять на его свадьбе!"
Знал, что он самоучка, одержимый и талантливый человек, написал несколько книг по научному приборостроению, получил премию Вавилова, но не думал, что так много людей будут говорить, что он крупный ученый и специалист с размахом, каких редко встретишь.
Светлая ему память! Урну с прахом предали земле в Зеленогорске.
Мать. Отец. Старший брат.
И щемит иной раз душу, что могилы Льва, Бронислава и Сашеньки запущены, никогда не был на них, Лев - под селом Ромашки, на Украине, погиб в сорок третьем при форсировании Днепра. А два других старших брата в Ленинграде, но мы никогда не ходили к ним после смерти родителей. Старшие братья - я уже перерос их по возрасту. А Сашенька вообще умер пятилетним, в сорок восьмом. После его смерти родители, видимо, и собрались выстроить меня...
Мы с Феликсом однажды в подпитии собрались ехать на Богословское кладбище - договариваться о перезахоронении Бронислава в Зеленогорске, даже вызвали по телефону такси, но что-то нам помешало. Освобожусь - займусь могилами.
15 марта 1982г.
Сегодня полгода, как я в спецкомендатуре.
Мне повезло. "Химик" Рувинский, оканчивая срок, порекомендовал меня на свое место - дежурным механиком в гараже. Работа сказочная - сутки через трое. На вахту общежития сдается график работы, утвержденный начальником отряда и администрацией гаража, и ты - в свободном полете. После суточного дежурства можно ехать домой (на свой страх и риск) и возвращаться к одиннадцати в комендатуру, на вечернюю проверку. Можно ездить каждый день лишь бы возвращаться к проверке. И лишь бы в городе не прихватили. Прихватят, вычислят по ЦАБу и закроют в спецприемник на Каляева, как совершившего побег со строек народного хозяйства. А там сидят по месяцу, пока с тобой не разберутся и не пришлют транспорт из спецкомендатуры.
Я занял денег и выставил Рувинскому литр водки. Тот удивился, но взял. Пить я не стал - стремно.
Завтра выхожу на первое дежурство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44