наличное бытие, качество, да и вообще все понятия философии
служат примерами этого единства. А так называющий себя обыденный или здравый
человеческий рассудок, поскольку он отвергает нераздельность бытия и ничто,
пусть попытается отыскать пример, в котором одно оказалось бы отделенным от
другого (нечто от границы, предела, или бесконечное, Бог, как мы только что
упомянули, от деятельности). Только пустые порождения мысли (Gedankendinge)
- бытие и ничто - только сами они и суть такого рода раздельные, и их-то
этот рассудок предпочитает истине, нераздельности того и другого, которую мы
всюду имеем перед собой.
Нашим намерением не может быть предупреждать все случаи, когда обыденное
сознание сбивается с толку при рассмотрении подобного рода логических
положений, ибо случаи эти неисчислимы. Мы можем коснуться лишь некоторых из
них. Одной из причин такой путаницы служит, между прочим, то обстоятельство,
что сознание привносит в такие абстрактные логические положения
представления о некотором конкретном нечто и забывает, что речь идет вовсе
не о нем, а лишь о чистых абстракциях бытия и ничто, и что только их
необходимо придерживаться.
Бытие и небытие суть одно и то же; следовательно, одно и то же, существую
ли я или не существую, существует ли или не существует этот дом, обладаю ли
я или не обладаю ста талерами. Это умозаключение или применение указанного
положения совершенно меняет его смысл. В указанном положении говорится о
чистых абстракциях бытия и ничто; применение же делает из них определенное
бытие и определенное ничто. Но об определенном бытии, как уже сказано, здесь
речь не идет. Определенное, конечное бытие - это такое бытие, которое
соотносится с другим бытием: оно содержание, находящееся в отношении
необходимости с другим содержанием, со всем миром. Имея в виду
взаимоопределяющую связь целого, метафизика могла выставить - в сущности
говоря, тавтологическое - утверждение, что если бы была уничтожена одна
пылинка, то обрушилась бы вся Вселенная. В примерах, приводимых против
рассматриваемого нами положения, представляется небезразличным, существует
ли нечто или его нет, не из-за бытия или небытия, а из-за его содержания,
связывающего его с другим содержанием. Когда предполагается некое
определенное содержание, какое-то определенное наличное бытие, то это
наличное бытие, потому что оно определенное, находится в многообразном
соотношении с другим содержанием. Для него небезразлично, имеется ли другое
содержание, с которым оно соотносится, или его нет, ибо только через такое
соотношение оно по своему существу есть то, что оно есть. То же самое имеет
место и в представлении (поскольку мы берем небытие в более определенном
смысле - как представление в противоположность действительности), в связи с
которым небезразлично, имеется ли бытие или отсутствие содержания, которое
как определенное представляется соотнесенным с другим содержанием.
Это соображение касается того, что составляет один из главных моментов в
кантовской критике онтологического доказательства бытия Бога, которую,
однако, мы здесь рассматриваем лишь в отношении встречающегося в ней
различения между бытием и ничто вообще и между определенными бытием или
небытием. - Как известно, это так называемое доказательство заранее
предполагает понятие существа, которому присущи все реальности и,
следовательно, также существование, каковое также было принято за одну из
реальностей. Кантова критика напирает, главным образом, на то, что
существование или бытие (которые здесь считаются равнозначными) не есть
свойство или реальный предикат, т. е. не есть понятие чего-то такого, что
можно прибавить к понятию какой-нибудь вещи. - Кант хочет этим сказать, что
бытие не есть определение содержания. - Стало быть, продолжает он,
действительное не содержит в себе чего-либо большего, чем возможное; сто
действительных талеров не содержат в себе ни на йоту больше, чем сто
возможных талеров, а именно первые не имеют другого определения содержания,
чем последние. Для этого, рассматриваемого как изолированное, содержания в
самом деле безразлично, быть или не быть; в нем нет никакого различия бытия
или небытия, это различие вообще не затрагивает его: сто талеров не
сделаются меньше, если их нет, и больше, если они есть. Различие должно
прийти откуда-то извне. - "Но, - напоминает Кант, - мое имущество больше при
наличии ста действительных талеров, чем при одном лишь понятии их (т. е.
возможности их). В самом деле, в случае действительности предмет не только
аналитически содержится в моем понятии, но и прибавляется синтетически к
моему понятию (которое служит определением моего состояния), нисколько не
увеличивая эти мыслимые сто талеров этим бытием вне моего понятия".
Здесь предполагаются - если сохранить выражения Канта, не свободные от
запутывающей тяжеловесности, - двоякого рода состояния: одно, которое Кант
называет понятием и под которым следует понимать представление, и другое -
состояние имущества. Для одного, как и для другого, - для имущества, как и
для представления, сто талеров суть определение содержания, или, как
выражается Кант, "они прибавляются к нему синтетически". Я как обладатель
ста талеров или как необладатель их или же я как представляющий себе сто
талеров или не представляющий себе их - это, конечно, разное содержание.
Выразим это в более общем виде: абстракции бытия и ничто перестают быть
абстракциями, когда они получают определенное содержание; в этом случае
бытие есть реальность, определенное бытие ста этих талеров, ничто есть
отрицание, определенное небытие этих талеров. Само же это определение
содержания, сто талеров, рассматриваемое также абстрактно, само по себе,
остается без изменений, одним и тем же и в том, и в другом случае. Но когда,
далее, бытие берется как имущественное состояние, сто талеров вступают в
связь с некоторым состоянием, и для последнего такого рода определенность,
которую они составляют, не безразлична; их бытие или небытие есть лишь
изменение; они перенесены в сферу наличного бытия. Поэтому, если против
единства бытия и ничто возражают, что, мол, не безразлично, имеется ли то-то
(100 талеров) или не имеется, то заблуждаются, относя различие между моим
обладанием и необладанием ста талерами только за счет бытия или небытия. Это
заблуждение, как мы показали, основано на односторонней абстракции,
опускающей определенное наличное бытие, которое имеется в такого рода
примерах, и удерживающей лишь бытие и небытие, так же как и, наоборот,
превращающей абстрактное бытие и [абстрактное] ничто, которое должно
постигнуть, в определенное бытие и ничто, в наличное бытие. Лишь наличное
бытие содержит реальное различие между бытием и ничто, а именно нечто и
иное. - Это реальное различие предстает перед представлением вместо
абстрактного бытия и чистого ничто и лишь мнимого различия между ними.
Как выражается Кант, "посредством существования нечто вступает в контекст
совокупного опыта". "Благодаря этому мы получаем одним предметом восприятия
больше, но наше понятие о предмете этим не обогащается". - Это, как вытекает
из предыдущего разъяснения, означает следующее: посредством существования,
главным образом потому, что нечто есть определенное существование, оно
находится в связи с иным, и, между прочим, также с неким воспринимающим. -
Понятие ста талеров, говорит Кант, не обогащается от того, что их
воспринимают. Понятием Кант здесь называет означенные выше изолированно
представляемые сто талеров. В такой изолированности они, правда, суть
некоторое эмпирическое содержание, но содержание оторванное, не связанное с
иным и не имеющее определенности в отношении иного. Форма тождества с собой
лишает их соотношения с иным и делает их безразличными к тому, восприняты ли
они или нет. Но это так называемое понятие ста талеров - ложное понятие;
форма простого соотношения с собой не принадлежит самому такому
ограниченному, конечному содержанию; она форма, приданная ему субъективным
рассудком и заимствованная им у этого рассудка; сто талеров - это не нечто
соотносящееся с собой, а нечто изменчивое и преходящее.
Мышлению или представлению, перед которыми предстает лишь какое-то
определенное бытие - наличное бытие, - следует указать на упомянутое выше
начало науки, положенное Парменидом, который свое представление и тем самым
и представление последующих поколений очистил и возвысил до чистой мысли, до
бытия, как такового, и этим создал стихию науки. - То, что составляет первый
шаг в науке, должно было явить себя первым и историческим (geschichtlich). И
единое или бытие в учении элеатов мы должны рассматривать как первый шаг
знания о мысли; вода 36 и тому подобные материальные начала, хотя, по мнению
выдвигавших их философов, представляли собой всеобщее, однако как материи
они не чистые мысли; числа же - это не первая простая и не остающаяся самой
собой мысль, а мысль, всецело внешняя самой себе.
Отсылку от отдельного конечного бытия к бытию, как таковому, взятому в
его совершенно абстрактной всеобщности, следует рассматривать как самое
первое теоретическое и даже практическое требование. А именно, если
поднимают шумиху вокруг этих ста талеров, утверждая, что для моего
имущественного состояния не безразлично, обладаю ли я ими или нет, и тем
более не безразлично, существую ли я или нет, существует ли иное или нет, то
не говоря уже о том, что бывают такие имущественные состояния, для которых
такое обладание ста талерами будет безразлично, - можно напомнить, что
человек должен подняться в своем образе мыслей до такой абстрактной
всеобщности, при которой ему в самом деле будет безразлично, существуют ли
или не существуют эти сто талеров, каково бы ни было их количественное
соотношение с его имущественным состоянием, как ему будет столь же
безразлично, существует ли он или нет, т. е. существует ли он или нет в
конечной жизни (ибо имеется в виду некое состояние, определенное бытие) и т.
д. Даже si fractus illabatur orbis, impavidum ferient ruinae, сказал один
римлянин, а тем более должно быть присуще такое безразличие христианину.
Следует еще отметить непосредственную связь между возвышением над ста
талерами и вообще над конечными вещами и онтологическим доказательством и
упомянутой кантовской критикой его. Эта критика показалась всем убедительной
благодаря приведенному ею популярному примеру; кто же не знает, что сто
действительных талеров отличны от ста лишь возможных талеров? Кто не знает,
что они составляют разницу в моем имущественном состоянии? Так как на
примере ста талеров обнаруживается таким образом эта разница, то понятие, т.
е. определенность содержания как пустая возможность, и бытие отличны друг от
друга; стало быть, и понятие Бога отлично от его бытия, и так же как я из
возможности ста талеров не могу вывести их действительность, точно так же не
могу из понятия Бога "вылущить" (herausklauben) его существование; а в таком
вылущивании существования Бога из его понятия и состоит-де онтологическое
доказательство. Но если несомненно верно, что понятие отлично от бытия, то
Бог еще более отличен от ста талеров и других конечных вещей. В том и
состоит дефиниция конечных вещей, что в них понятие и бытие различны,
понятие и реальность, душа и тело отделимы друг от друга, и потому преходящи
и смертны; напротив, абстрактная дефиниция бога состоит именно в том, что
его понятие и его бытие нераздельны и неотделимы. Истинная критика категорий
и разума заключается как раз в том, чтобы сделать познание этого различия
ясным и удерживать его от применения к Богу определений и соотношений
конечного.
Примечание 2
[Неудовлетворительность выражения: единство, тождество бытия и ничто]
Следует еще указать и на другую причину, усиливающую неприязнь к
положению о бытии и ничто. Эта причина - то, что вывод, вытекающий из
рассмотрения бытия и ничто, несовершенно выражен в положении: бытие и ничто
- одно и то же. Ударение падает преимущественно на "одно и то же", как и
вообще в суждении, поскольку в нем лишь предикат высказывает, что
представляет собой субъект [суждения]. Поэтому кажется, будто смысл [вывода
] - в отрицании различия, которое, однако, в то же время непосредственно
имеется в положении, ибо оно высказывает оба определения, бытие и ничто, и
содержит их как различные. - И не в том смысл этого положения, что следует
от них абстрагироваться и удерживать лишь единство. Подобный смысл сам
обнаруживал бы свою односторонность, так как то, от чего якобы должно
отвлекаться, все же имеется и названо в положении. - Итак, поскольку
положение: бытие и ничто - одно и то же высказывает тождество этих
определений, но на самом деле также содержит эти два определения как
различные, постольку оно противоречиво в самом себе и разлагает себя. Если
выразиться более точно, то здесь дано положение, которое, как обнаруживается
при более тщательном рассмотрении, устремлено к тому, чтобы заставить само
себя исчезнуть. Но тем самым в нем самом совершается то, что должно
составить его настоящее содержание, а именно становление.
Рассматриваемое нами положение, таким образом, содержит вывод, оно в
самом себе есть этот вывод. Но здесь мы должны обратить внимание на
следующий недостаток: сам вывод не выражен в положении; только внешняя
рефлексия познает его в нем. - По этому поводу следует уже в самом начале
сделать общее замечание, что положение в форме суждения не пригодно для
выражения спекулятивных истин. Знакомство с этим обстоятельством могло бы
устранить многие недоразумения относительно спекулятивных истин. Суждение
есть отношение тождества между субъектом и предикатом, при этом
абстрагируются от того, что у субъекта еще многие [другие] определенности,
чем те,
которыми обладает предикат, и от того, что предикат шире субъекта. Но
если содержание спекулятивно, то и нетождественное в субъекте и предикате
составляет существенный момент, однако в суждении это не выражено.
Парадоксальный и странный свет, в котором не освоившимся со спекулятивным
мышлением представляются многие положения новейшей философии, часто зависит
от формы простого суждения, когда она применяется для выражения
спекулятивных выводов.
Чтобы выразить спекулятивную истину, указанный недостаток устраняют
прежде всего тем, что к положению прибавляют противоположное положение:
бытие и ничто не одно и то же, каковое положение также было высказано выше.
Но тогда возникает еще другой недостаток, а именно: эти положения не связаны
между собой и, стало быть, излагают содержание лишь в антиномии, между тем
как их содержание касается одного и того же, и определения, выраженные в
этих двух положениях, должны быть безусловно соединены, - получится
соединение, которое может быть высказано лишь как некое беспокойство
несовместимых друг с другом [определений], как некое движение. Самая обычная
несправедливость, совершаемая по отношению к спекулятивному содержанию,
заключается в том, что его делают односторонним, т. е. выпячивают лишь одно
из положений, на которые оно может быть разложено. Нельзя в таком случае
отрицать, что это положение [действительно] утверждается; но насколько
правильно то, что в нем указывается, настолько же оно и ложно, ибо раз из
области спекулятивного берут одно положение, то следовало бы по меньшей мере
точно так же обратить внимание и на другое положение и указать его. - При
этом нужно еще особо отметить, так сказать, злополучное слово "единство".
"Единство" еще в большей мере, чем "тождество", обозначает субъективную
рефлексию. Оно берется главным образом как соотношение, получающееся из
сравнивания, из внешней рефлексии. Поскольку последняя находит в двух разных
предметах одно и то же, единство имеется таким образом, что при этом
предполагается полное безразличие самих сравниваемых предметов к этому
единству, так что это сравнивание и единство вовсе не касаются самих
предметов и суть некое внешнее для них действование и определение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
служат примерами этого единства. А так называющий себя обыденный или здравый
человеческий рассудок, поскольку он отвергает нераздельность бытия и ничто,
пусть попытается отыскать пример, в котором одно оказалось бы отделенным от
другого (нечто от границы, предела, или бесконечное, Бог, как мы только что
упомянули, от деятельности). Только пустые порождения мысли (Gedankendinge)
- бытие и ничто - только сами они и суть такого рода раздельные, и их-то
этот рассудок предпочитает истине, нераздельности того и другого, которую мы
всюду имеем перед собой.
Нашим намерением не может быть предупреждать все случаи, когда обыденное
сознание сбивается с толку при рассмотрении подобного рода логических
положений, ибо случаи эти неисчислимы. Мы можем коснуться лишь некоторых из
них. Одной из причин такой путаницы служит, между прочим, то обстоятельство,
что сознание привносит в такие абстрактные логические положения
представления о некотором конкретном нечто и забывает, что речь идет вовсе
не о нем, а лишь о чистых абстракциях бытия и ничто, и что только их
необходимо придерживаться.
Бытие и небытие суть одно и то же; следовательно, одно и то же, существую
ли я или не существую, существует ли или не существует этот дом, обладаю ли
я или не обладаю ста талерами. Это умозаключение или применение указанного
положения совершенно меняет его смысл. В указанном положении говорится о
чистых абстракциях бытия и ничто; применение же делает из них определенное
бытие и определенное ничто. Но об определенном бытии, как уже сказано, здесь
речь не идет. Определенное, конечное бытие - это такое бытие, которое
соотносится с другим бытием: оно содержание, находящееся в отношении
необходимости с другим содержанием, со всем миром. Имея в виду
взаимоопределяющую связь целого, метафизика могла выставить - в сущности
говоря, тавтологическое - утверждение, что если бы была уничтожена одна
пылинка, то обрушилась бы вся Вселенная. В примерах, приводимых против
рассматриваемого нами положения, представляется небезразличным, существует
ли нечто или его нет, не из-за бытия или небытия, а из-за его содержания,
связывающего его с другим содержанием. Когда предполагается некое
определенное содержание, какое-то определенное наличное бытие, то это
наличное бытие, потому что оно определенное, находится в многообразном
соотношении с другим содержанием. Для него небезразлично, имеется ли другое
содержание, с которым оно соотносится, или его нет, ибо только через такое
соотношение оно по своему существу есть то, что оно есть. То же самое имеет
место и в представлении (поскольку мы берем небытие в более определенном
смысле - как представление в противоположность действительности), в связи с
которым небезразлично, имеется ли бытие или отсутствие содержания, которое
как определенное представляется соотнесенным с другим содержанием.
Это соображение касается того, что составляет один из главных моментов в
кантовской критике онтологического доказательства бытия Бога, которую,
однако, мы здесь рассматриваем лишь в отношении встречающегося в ней
различения между бытием и ничто вообще и между определенными бытием или
небытием. - Как известно, это так называемое доказательство заранее
предполагает понятие существа, которому присущи все реальности и,
следовательно, также существование, каковое также было принято за одну из
реальностей. Кантова критика напирает, главным образом, на то, что
существование или бытие (которые здесь считаются равнозначными) не есть
свойство или реальный предикат, т. е. не есть понятие чего-то такого, что
можно прибавить к понятию какой-нибудь вещи. - Кант хочет этим сказать, что
бытие не есть определение содержания. - Стало быть, продолжает он,
действительное не содержит в себе чего-либо большего, чем возможное; сто
действительных талеров не содержат в себе ни на йоту больше, чем сто
возможных талеров, а именно первые не имеют другого определения содержания,
чем последние. Для этого, рассматриваемого как изолированное, содержания в
самом деле безразлично, быть или не быть; в нем нет никакого различия бытия
или небытия, это различие вообще не затрагивает его: сто талеров не
сделаются меньше, если их нет, и больше, если они есть. Различие должно
прийти откуда-то извне. - "Но, - напоминает Кант, - мое имущество больше при
наличии ста действительных талеров, чем при одном лишь понятии их (т. е.
возможности их). В самом деле, в случае действительности предмет не только
аналитически содержится в моем понятии, но и прибавляется синтетически к
моему понятию (которое служит определением моего состояния), нисколько не
увеличивая эти мыслимые сто талеров этим бытием вне моего понятия".
Здесь предполагаются - если сохранить выражения Канта, не свободные от
запутывающей тяжеловесности, - двоякого рода состояния: одно, которое Кант
называет понятием и под которым следует понимать представление, и другое -
состояние имущества. Для одного, как и для другого, - для имущества, как и
для представления, сто талеров суть определение содержания, или, как
выражается Кант, "они прибавляются к нему синтетически". Я как обладатель
ста талеров или как необладатель их или же я как представляющий себе сто
талеров или не представляющий себе их - это, конечно, разное содержание.
Выразим это в более общем виде: абстракции бытия и ничто перестают быть
абстракциями, когда они получают определенное содержание; в этом случае
бытие есть реальность, определенное бытие ста этих талеров, ничто есть
отрицание, определенное небытие этих талеров. Само же это определение
содержания, сто талеров, рассматриваемое также абстрактно, само по себе,
остается без изменений, одним и тем же и в том, и в другом случае. Но когда,
далее, бытие берется как имущественное состояние, сто талеров вступают в
связь с некоторым состоянием, и для последнего такого рода определенность,
которую они составляют, не безразлична; их бытие или небытие есть лишь
изменение; они перенесены в сферу наличного бытия. Поэтому, если против
единства бытия и ничто возражают, что, мол, не безразлично, имеется ли то-то
(100 талеров) или не имеется, то заблуждаются, относя различие между моим
обладанием и необладанием ста талерами только за счет бытия или небытия. Это
заблуждение, как мы показали, основано на односторонней абстракции,
опускающей определенное наличное бытие, которое имеется в такого рода
примерах, и удерживающей лишь бытие и небытие, так же как и, наоборот,
превращающей абстрактное бытие и [абстрактное] ничто, которое должно
постигнуть, в определенное бытие и ничто, в наличное бытие. Лишь наличное
бытие содержит реальное различие между бытием и ничто, а именно нечто и
иное. - Это реальное различие предстает перед представлением вместо
абстрактного бытия и чистого ничто и лишь мнимого различия между ними.
Как выражается Кант, "посредством существования нечто вступает в контекст
совокупного опыта". "Благодаря этому мы получаем одним предметом восприятия
больше, но наше понятие о предмете этим не обогащается". - Это, как вытекает
из предыдущего разъяснения, означает следующее: посредством существования,
главным образом потому, что нечто есть определенное существование, оно
находится в связи с иным, и, между прочим, также с неким воспринимающим. -
Понятие ста талеров, говорит Кант, не обогащается от того, что их
воспринимают. Понятием Кант здесь называет означенные выше изолированно
представляемые сто талеров. В такой изолированности они, правда, суть
некоторое эмпирическое содержание, но содержание оторванное, не связанное с
иным и не имеющее определенности в отношении иного. Форма тождества с собой
лишает их соотношения с иным и делает их безразличными к тому, восприняты ли
они или нет. Но это так называемое понятие ста талеров - ложное понятие;
форма простого соотношения с собой не принадлежит самому такому
ограниченному, конечному содержанию; она форма, приданная ему субъективным
рассудком и заимствованная им у этого рассудка; сто талеров - это не нечто
соотносящееся с собой, а нечто изменчивое и преходящее.
Мышлению или представлению, перед которыми предстает лишь какое-то
определенное бытие - наличное бытие, - следует указать на упомянутое выше
начало науки, положенное Парменидом, который свое представление и тем самым
и представление последующих поколений очистил и возвысил до чистой мысли, до
бытия, как такового, и этим создал стихию науки. - То, что составляет первый
шаг в науке, должно было явить себя первым и историческим (geschichtlich). И
единое или бытие в учении элеатов мы должны рассматривать как первый шаг
знания о мысли; вода 36 и тому подобные материальные начала, хотя, по мнению
выдвигавших их философов, представляли собой всеобщее, однако как материи
они не чистые мысли; числа же - это не первая простая и не остающаяся самой
собой мысль, а мысль, всецело внешняя самой себе.
Отсылку от отдельного конечного бытия к бытию, как таковому, взятому в
его совершенно абстрактной всеобщности, следует рассматривать как самое
первое теоретическое и даже практическое требование. А именно, если
поднимают шумиху вокруг этих ста талеров, утверждая, что для моего
имущественного состояния не безразлично, обладаю ли я ими или нет, и тем
более не безразлично, существую ли я или нет, существует ли иное или нет, то
не говоря уже о том, что бывают такие имущественные состояния, для которых
такое обладание ста талерами будет безразлично, - можно напомнить, что
человек должен подняться в своем образе мыслей до такой абстрактной
всеобщности, при которой ему в самом деле будет безразлично, существуют ли
или не существуют эти сто талеров, каково бы ни было их количественное
соотношение с его имущественным состоянием, как ему будет столь же
безразлично, существует ли он или нет, т. е. существует ли он или нет в
конечной жизни (ибо имеется в виду некое состояние, определенное бытие) и т.
д. Даже si fractus illabatur orbis, impavidum ferient ruinae, сказал один
римлянин, а тем более должно быть присуще такое безразличие христианину.
Следует еще отметить непосредственную связь между возвышением над ста
талерами и вообще над конечными вещами и онтологическим доказательством и
упомянутой кантовской критикой его. Эта критика показалась всем убедительной
благодаря приведенному ею популярному примеру; кто же не знает, что сто
действительных талеров отличны от ста лишь возможных талеров? Кто не знает,
что они составляют разницу в моем имущественном состоянии? Так как на
примере ста талеров обнаруживается таким образом эта разница, то понятие, т.
е. определенность содержания как пустая возможность, и бытие отличны друг от
друга; стало быть, и понятие Бога отлично от его бытия, и так же как я из
возможности ста талеров не могу вывести их действительность, точно так же не
могу из понятия Бога "вылущить" (herausklauben) его существование; а в таком
вылущивании существования Бога из его понятия и состоит-де онтологическое
доказательство. Но если несомненно верно, что понятие отлично от бытия, то
Бог еще более отличен от ста талеров и других конечных вещей. В том и
состоит дефиниция конечных вещей, что в них понятие и бытие различны,
понятие и реальность, душа и тело отделимы друг от друга, и потому преходящи
и смертны; напротив, абстрактная дефиниция бога состоит именно в том, что
его понятие и его бытие нераздельны и неотделимы. Истинная критика категорий
и разума заключается как раз в том, чтобы сделать познание этого различия
ясным и удерживать его от применения к Богу определений и соотношений
конечного.
Примечание 2
[Неудовлетворительность выражения: единство, тождество бытия и ничто]
Следует еще указать и на другую причину, усиливающую неприязнь к
положению о бытии и ничто. Эта причина - то, что вывод, вытекающий из
рассмотрения бытия и ничто, несовершенно выражен в положении: бытие и ничто
- одно и то же. Ударение падает преимущественно на "одно и то же", как и
вообще в суждении, поскольку в нем лишь предикат высказывает, что
представляет собой субъект [суждения]. Поэтому кажется, будто смысл [вывода
] - в отрицании различия, которое, однако, в то же время непосредственно
имеется в положении, ибо оно высказывает оба определения, бытие и ничто, и
содержит их как различные. - И не в том смысл этого положения, что следует
от них абстрагироваться и удерживать лишь единство. Подобный смысл сам
обнаруживал бы свою односторонность, так как то, от чего якобы должно
отвлекаться, все же имеется и названо в положении. - Итак, поскольку
положение: бытие и ничто - одно и то же высказывает тождество этих
определений, но на самом деле также содержит эти два определения как
различные, постольку оно противоречиво в самом себе и разлагает себя. Если
выразиться более точно, то здесь дано положение, которое, как обнаруживается
при более тщательном рассмотрении, устремлено к тому, чтобы заставить само
себя исчезнуть. Но тем самым в нем самом совершается то, что должно
составить его настоящее содержание, а именно становление.
Рассматриваемое нами положение, таким образом, содержит вывод, оно в
самом себе есть этот вывод. Но здесь мы должны обратить внимание на
следующий недостаток: сам вывод не выражен в положении; только внешняя
рефлексия познает его в нем. - По этому поводу следует уже в самом начале
сделать общее замечание, что положение в форме суждения не пригодно для
выражения спекулятивных истин. Знакомство с этим обстоятельством могло бы
устранить многие недоразумения относительно спекулятивных истин. Суждение
есть отношение тождества между субъектом и предикатом, при этом
абстрагируются от того, что у субъекта еще многие [другие] определенности,
чем те,
которыми обладает предикат, и от того, что предикат шире субъекта. Но
если содержание спекулятивно, то и нетождественное в субъекте и предикате
составляет существенный момент, однако в суждении это не выражено.
Парадоксальный и странный свет, в котором не освоившимся со спекулятивным
мышлением представляются многие положения новейшей философии, часто зависит
от формы простого суждения, когда она применяется для выражения
спекулятивных выводов.
Чтобы выразить спекулятивную истину, указанный недостаток устраняют
прежде всего тем, что к положению прибавляют противоположное положение:
бытие и ничто не одно и то же, каковое положение также было высказано выше.
Но тогда возникает еще другой недостаток, а именно: эти положения не связаны
между собой и, стало быть, излагают содержание лишь в антиномии, между тем
как их содержание касается одного и того же, и определения, выраженные в
этих двух положениях, должны быть безусловно соединены, - получится
соединение, которое может быть высказано лишь как некое беспокойство
несовместимых друг с другом [определений], как некое движение. Самая обычная
несправедливость, совершаемая по отношению к спекулятивному содержанию,
заключается в том, что его делают односторонним, т. е. выпячивают лишь одно
из положений, на которые оно может быть разложено. Нельзя в таком случае
отрицать, что это положение [действительно] утверждается; но насколько
правильно то, что в нем указывается, настолько же оно и ложно, ибо раз из
области спекулятивного берут одно положение, то следовало бы по меньшей мере
точно так же обратить внимание и на другое положение и указать его. - При
этом нужно еще особо отметить, так сказать, злополучное слово "единство".
"Единство" еще в большей мере, чем "тождество", обозначает субъективную
рефлексию. Оно берется главным образом как соотношение, получающееся из
сравнивания, из внешней рефлексии. Поскольку последняя находит в двух разных
предметах одно и то же, единство имеется таким образом, что при этом
предполагается полное безразличие самих сравниваемых предметов к этому
единству, так что это сравнивание и единство вовсе не касаются самих
предметов и суть некое внешнее для них действование и определение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19