– Ты так стоишь, будто бы я тебя бросил, – сказал он ей в спину, довольный тем, что день, судя по всему, далеко еще не закончился.
Она обернулась, и Глеб увидел: женщина улыбается.
– Вы не осуждаете меня? – спросила виновато.
– Напротив, я рад. Не люблю быть один. Присядем?
Они сели рядом.
– Жозефина мне сказала, что вы никто иная, как Иштар-Астарта-Афродита, богиня любви.
– Да, я богиня любви, но любви больше плотской. А хочется чего-то большего.
– Большого хочется всем, – усмехнулся Жеглов. – И мужчинам, и женщинам.
– Пойдемте ко мне? – спросила просто, улыбнувшись каламбуру. – Вы ведь спать теперь не сможете?
– Не смогу, если представлю, что нахожусь в пионерском лагере.
– Пионеры – это советские бойскауты? – подошла вплотную, и Жеглов почувствовал запах ее кожи, пленительный и расслабляющий.
– Да. Они обожают гулять по ночам направо, потому что по ночам воспитатели гуляют налево.
– Так пойдемте?
– Пойдемте, – простер руку Жеглов в сторону двери.
Они вышли в парк, не спеша, пошли к «Трем Дубам». Было тепло и тихо. Пахло землей. На своих плацах колоннами выклевывались тюльпаны. В соснах какая-то птица сетовала на бессонницу.
– Вы как здесь оказались? – спросил Жеглов, чтобы не молчать. – Я имею в виду, в Эльсиноре?
– Как многие.
– Как многие?
– Профессор меня воплотил, чтобы тут же пожалеть об этом.
– Пожалеть?!
– Да. Я мешала ему работать.
– Так отправил бы в будущее?
– Я еще не готова. Вы разве не видите, что я… что я – стерва? – игриво улыбнувшись, положила головку ему на плечо.
– А что, стервам там места нет? – губы ее, тонкие и мягкие, расслабляли, заставляли думать о других губах.
– Нет. Там все порядочные, – залилась смехом, – стервы!
– Как это так? – обнял ее Жеглов за талию. Желание комкало его мысли, требовало действий.
– Видите ли, там где все красивы, умны и свободны и нет болезней, секс и любовь не опутаны условностями. Если у людей возникает взаимное стремление, они отдаются друг другу без жадности и задних мыслей.
– Мне говорили, что большинство людей предпочитают там иные формы бытия, бестелесные например.
– А какая разница? Счастье ведь не форма и не материя, а бесконечное единение…
– Но ревность? Люди ревнивы…
– Там невозможно ничего отнять. Там никто никому не принадлежит. И вообще, постарайтесь понять, что нельзя любить что-то одно, единственное. Один Биттлз, одно вино, одно блюдо, одну женщину, наконец. Потому что когда любишь одно, горизонт, весь мир сужается в одну точку, точку зрения. И человек тоже сужается в точку, а точка, как мы знаем из геометрии, не имеет ни объема, ни даже площади. Любить надо, стараться надо любить, не одно, а все, тогда в вас войдет вся Вселенная, все времена и все чувства.
– Понятно. Значит, мне надо учиться этому. И начать надо с того, что я ни у кого не могу ничего отнять. Ни у кого не могу отнять чести, достоинства, душевного спокойствия.
– Да. Там нельзя отнять, там можно только дать.
– Скажите, а вот такое там практикуется? – спросил Жеглов, цепко схватив ее за ягодицу.
– Конечно, – прижалась, посмотрела игриво.
– А такое? – увлек к ближайшей скамейке, согнул податливое тело, заставил упереться ладонями о сидение.
– Да!
– А такое? – поднял сзади полы платья, сорвал трусики.
– Да, да, да!
– А такое?! – расстегнув ширинку, вогнал член в горячее влагалище, – а такое?! Такое?! Такое?!
– Еще, еще, еще! – был ответ.
Застонав, она кончила. Жеглов проделал то же самое. Сказал, чувствуя себя счастливым дураком:
– Кажется, я изнасиловал богиню.
Она без сил села на скамейку.
– Не надо сидеть на холодном, – сказал он. – Матку простудишь.
– Мне было хорошо, – прошептала, ища приязнь в его глазах.
– Вставай, говорю, пошли к тебе. Мне не терпится посмотреть, как это получится в облаках твоей постели.
– Мне сказали, что я могу родить от тебя умного и смелого мальчика.
– Перестань об этом. Не то я почувствую себя подопытным кроликом.
– Без этого мальчика все, может статься, и не получится. Или получится совсем не то.
– Плевать. Сейчас я хочу в твою постель. Хочу тебя. И чуточку коньяка.
– Пошли? – встала, оправила платье.
– Пошли.
Они двинулись к «Трем дубам».
– А знаешь, почему я это сказала?
– Что?
– О мальчике?
– Почему?
– Потому что хотела убедиться в том, что ты именно тот человек.
– Мне хорошо с тобой. Так, как не было ни с кем…
– Почему?
– У тебя в глазах нет второго плана…
– Никогда не было… – ответила не поняв вопроса.
– Пошли скорее, – взяв ее под руку, повел к «Трем Дубам».
Они любили друг друга всю ночь. И в ее спальне, и в Подземном мире. Утром Генриетте позвонила Аннет Маркофф. Она сказала, что Эльсинор осаждают, и многие уже умерли.
27. Трое в лодке
Оставив женщину в подземелье, Жеглов ринулся к Эльсинору. Еще издали увидел в оконных стеклах пулевые отверстия. Из распахнутого окна фойе третьего этажа свешивался труп фрекен Свенсон. За балюстрадой парадной лестницы лежали трупы Моники Сюпервьель, Рабле, старшей медсестры Вюрмсер. У дверей Эльсинора стояли вооруженные люди, одетые в маскировочные комбинезоны. Жеглов сказал им, что по приказу Министра внутренних дел СССР расследует безобразия, творящиеся в Эльсиноре, показал удостоверение, и был после обыска пропущен. В тамбуре, у стены, сжимая мертвыми руками «Узи», лежал умиравший Жерфаньон. Жеглов, желая оказать помощь, присел рядом, однако консьерж недвусмысленно дернулся и застыл. Закрыв ему глаза, Жеглов прошел в фойе. Посреди, рядом с трупом Жюльена Жерара, лежал труп доктора Мейера. Рядом остывали два отстрелявшихся автомата АК-2у. Крови было много. На ступеньках лестницы на второй этаж головой вниз лежала Аннет Маркофф. Во лбу у нее была дырка. На диване под картиной «Свобода на баррикадах» – сидел вооруженный араб в арафатке.
– Freedom to Palestine! – сказал ему Жеглов, по-ротфронтовски подняв кулак.
– Хрен им в сраку, а не Палестину, – появившись со стороны профессорского кабинета, сказал на чистом русском горбоносый человек с чувственным ртом. В руках у него был АКМ с двумя рожками, скрепленными синей изолентой.
– Это вам хрен в сраку, – незлобиво ответил палестинец, по-видимому, учившийся в Лумумбарии и женатый, судя по выговору, на украинке. – Сбросим годков через сто в море, факт. Поплаваете еще говном.
– Кончай базар! – плотный детина, скрипя паркетом, выдвинулся из коридора напротив. До синевы выбритая голова и полное отсутствие бровей делали его похожим на Фантомаса.
– Ну как люки? Не открыл? – спросил его араб.
– Нет. А тротила у нас нет, ответил бритоголовый, прежде чем обратить взор на Жеглова.
– Я что-то не врубаюсь, – проговорил тот. – Вы что, трое в одной лодке, не считая собаки?
– Ага, земляк, – ответил детина. – Ты чего тут?
– Из ГУВД я. Расследую инкогнито здешние безобразия. То есть, расследовал инкогнито.
– Документы есть?
– Само собой, – протянул удостоверение.
– Епифанов Владимир Семенович, полковник, – прочитал бритоголовый и, заулыбавшись, с ходу процитировал:
Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным,
Меры в женщинах и в пиве он не знал и не хотел.
В общем так: подручный Джона был находкой для шпиона, –
Так случиться может с каждым – если пьян и мягкотел !
– Это про меня. Мы с Володей большие были друзья.
– «А за это, друг мой пьяный, – говорил он Епифану, – будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин! Враг не ведал, дурачина: тот, кому все поручил он, был – чекист, майор разведки и прекрасный семьянин», – с удовольствием продекламировал бритоголовый. – Пошли, погуторим, что ли, прекрасный семьянин?
– Зря вы их порешили, – указал Жеглов подбородком на доктора Мейера. – Доктора здесь поценнее немца Вернера фон Брауна.
– Так получилось, – неприязненно поджал губы пришелец. – Пошли в кабинет, поговорим.
Они пошли. За ними двинулись горбоносый с палестинцем.
– Ты чего с ними? Вроде наш, русский? – опасливо оглянувшись, спросил Жеглов.
– А у нас Пятый Интернационал, с уголовным уклоном. И потому задачи общие.
– Какие задачи?
– Так я все тебе и рассказал. Сам должен знать, коли тут ошивался.
– Чего я знаю, так это то, что взять тут нечего.
– Ошибаешься полковник, крепко ошибаешься.
Вошли в кабинет Перена. Бритоголовый устроился на хозяйском месте. Горбоносый с палестинцем, ревниво на него посмотрев, устроились кто где. Удивив Глеба, вошел буддистский монах в желтом балахоне. Залопотал, что-то на своем. Потом, вспомнив, видимо, что находится не на Тибете, убежденно сказал по-английски:
– Надо его убить!
– Ну, эти монахи в последнее время распустились, иезуиты им бы позавидовали! – покрутил головой бритоголовый. – Знакомься, полковник, это Будда, мы его так конкретно зовем. А это, – указал пальцем с массивным золотым перстнем на палестинца, – выдающийся арабский террорист Абдулла. Самолет, знаешь, взорвал и в Мюнхене, в семьдесят втором, отмечался. А это Хаим, никем не замечаем, – указал на горбоносого. – Узкий, пес, по нацистам специалист, ему даже Абдулла до лампочки.
– Трое в лодке, не считая Будды, – пробормотал Жеглов. – А тебя как кличут?
– Называй меня Фантомасом, – осклабился бритоголовый.
– А маска где?
– Она тут не нужна. Ну, сказывай, чего тут накопал?
– Судя по всему, этот Перен органы для продажи из сумасшедших добывал и сперму туда же.
– Чепуха, – махнул рукой Фантомас. – Он тут окошко в светлое будущее наладил, а будущее, как ты знаешь, аппетитнее настоящей Америки.
Жеглов вспомнил речь Гитлера и газовую войну с Украиной. Посмотрел на бандитов, спросил:
– А вы сами, случайно не из будущего? Я формы такой, как на вас, не видел даже по телевизору, и оружия такого даже в справочниках нет.
– Все из Америки, самое современное. Наши паханы веников не вяжут. Чего-нибудь странного здесь не замечал?
– Замечал. Вокруг этого места какой-то экран. Зайдешь за него, и все исчезает. Эльсинор, ты сам… Я сам видел действие этого экрана. Своими глазами, – сказал Жеглов.
– А это плохо, что видел, – сказал Абдулла. Он смотрел на Жеглова, как на пока еще живого, и тот решил, что убьет его первым. Если вообще кого-то убьет.
– В общем, нам надо что-то решать, – сказал бритоголовый, вынув из кармана комбинезона мятую пачку «Мальборо». – Судя по всему, наш полковник действительно тут заблудился. И к тому же много знает.
Глеб молчал. Он думал о Генриетте. Везет ему на француженок. А теперь его убьют. И он никогда больше ее не увидит.
– Ну что, молчишь, полковник? – прервал его мысли Фантомас.
– А что говорить? Нет смысла. Мне и так умирать, ты двадцатку повезешь до Магадана, если, конечно, вышка минует.
В дверь постучались. Будда сказал: – Come in, – и вошел растерянный Пелкастер.
– Господа, там убитые! – пролепетал он, смятенно глядя на бритоголового. – Там доктор Мейер лежит, убитый! Понимаете, убитый!
– И ты, пиздабол, лежишь, убитый, – сказал Абдулла и выстрелил, не вынимая пистолета из кармана комбинезона.
Жеглов на него бросился, вцепился руками в горло, и был застрелен, Абдуллой или кем, это для него это уже не имело значения, потому что пуля попала в лоб.
– Дурак, – сказал Фантомас, характеризуя то ли подельника, то ли Жеглова, распластавшегося на полу.
28. Солнышко наяривало
К полудню они собрали всех на лужайке перед подъездом Эльсинора. Марка-Поля Дижона, постельную лягушку, Лиз-Мари, прилепившуюся к Маару-Шарапову, Монику, Жака Ронсара с его часами, Жозефину с прочими королевами, Рено-Клодина Сандрара с лопатой, всю жизнь искавшего клады, Жана Керзо, садовника, очень похожего на Пуаро, всех собрали. Еще через час непроницаемый Хаим – в ушах микрофоны плеера – пригнал свою добычу, а именно тощего Гитлера с маленькой девочкой на руках, Геринга, не пожелавшего расстаться с незаконченной моделью Боинга-747, и еще каких-то ныне юношей явно осененных нацистским прошлым. Приказав им раздеться в стороне от других постояльцев клиники, он некоторое время освидетельствовал их, заглядывая в потрепанный блокнот и удивленно потряхивая головой, затем приказал лечь на землю лицом вниз и выстрелил каждому, включая и Еву Браун, пяти лет от роду, в голову и сердце. Закончив с этим, подошел к Фантомасу, разговаривавшему с конкретным Буддой, сказал:
– У меня все. Пойду, съем что-нибудь, а то проголодался.
– Слушай, может, поможешь? – сказал ему Фантомас просительно.
– Все, кроме этих, – указал на трупы, – мне до лампочки.
– Знаю, – окрысился Фантомас. – Просто я хотел намекнуть, что у тебя здорово получается.
– Не, без меня. Я работу свою сделал, а за остальное мне не платят.
…Толпа пациентов стояла обречено. Наяривало солнышко, сосны стояли индифферентно. Тюльпаны росли на глазах.
– Нас невозможно убить, – говорил Луи де Маар Лиз-Мари, – а значит, будем живы.
– Так, наверное, говорили в Бухенвальде по дороге в газовую камеру, – отвечала Лиз-Мари. – Их немного, надо броситься на них, и кто-то останется в живых.
– Все останутся в живых, – отвечал Маар. – Все кончится неплохо.
– Неплохо? Меня убьют, а ты спасешься?
– Я давно мог спастись. Но не делал этого, чтобы оставаться с тобой. С тобой, какая ты есть.
– С какой такой?
– С земной.
– Ты с ума сошел. Или просто разучился быть мужчиной.
– Когда все время кого-то играешь, забываешь, что такое быть самим собой.
– А ты сыграй мужчину.
– Ладно, уговорила. Я сейчас пойду на них с голыми руками, потом ты, кляня себя, будешь стенать над моим телом…
Лиз-Мари не ответила, потому что Абдулла гортанным криком приказал всем построиться в шеренгу. Когда они встали, Фантомас прошелся с тыла шеренги, отодвигая с ушей пряди волос, и говоря или не говоря потом:
– Два шага вперед!
Тех, кто шагнул вперед – их было большинство, тут же расстреляли. Остальных увели в сторону перевала.
29. Не испытывая страха
Все это Жеглов видел из своего окна. Он не умер, пуля мало повредила мозг, только какую-то вену. Когда они ушли, он, истекая черной кровью, пополз, потом, найдя силы, встал на ноги, пошел к себе по черной лестнице. Передвигаясь, шаг за шагом, шептал:
Звезд этих в небе – как рыбы в прудах, –
Хватит на всех с лихвою.
Если б не насмерть, ходил бы тогда
Тоже героем.
Шепот этот помогал сердцу работать, и он, ничего не чувствуя, дошел до своего номера, кое-как открыл дверь. Вошел, встал у окна, стал смотреть, прикрыв обильно кровоточившую рану ладонью. После того, как одних расстреляли, а других увели, достал из шкафа коробку из-под электрической бритвы, нашел чистую карточку и долго писал. Закончив, положил карточку в коробку, а ту в шкаф. Постояв, весь напитанный кровью, посреди комнаты, вернулся в кабинет профессора, раз за разом повторяя:
Я привезу с собою массу впечатлений:
Попью коктейли, послушаю джаз-банд, –
Я привезу с собою кучу ихних денег –
И всю валюту сдам в советский банк .
В кабинете профессора он лег на место, куда упал убитый, и тут же умер, не испытывая страха.

Часть четвертая
Холмс
1. Последняя надежда
– Вы – крайняя наша надежда, – сказал господин N человеку, напряженно сидевшему в кресле напротив. – И, обращая помыслы к Богу, я сделаю это сам.
Повременив, господин N звякнул колокольчиком. Вошли двое. Крепко взяли человека под руки. Подойдя к нему, господин N вынул из складок одежды кинжал, воскликнул: – Во имя твое, Боже, – и вонзил его в печень последней своей надежды.
2. В пустыне
Он лежал на кровати. Или сидел в кресле. Или стоял у окна, глядя в лес. На людей, появлявшихся в парке. Но это редко. Чаще он был в себе, как в скале. Иногда в комнату приходили. Что-то делали с ним или его обиталищем. Когда к нему приходили и что-то делали с ним или его обиталищем, он замирал. В кресле или постели. Становился камнем.
Когда-то он прочитал рассказ. Геолог нашел в пустыне останцы. Две скалы, стоявшие рядом. Они, напоминавшие мужчину и женщину, казались центром бескрайнего пространства. Геолог отбил образец с того, что смахивало на коленку женщины. Вернувшись через много лет, обнаружил, что скала, напоминавшая женщину, изменилась. Она походила уже на женщину наклонившуюся; рука ее касалась коленки, лицо, взывающее к сочувствию, снизу вверх смотрело на спутника.
И он, как они. В пустоте, в которой, ничего нет, потому что в ней есть лишь то, что не приносит удовлетворения, лишь недоумение.
Пустота. Она везде… И в нем.
В нем она сидела всегда. Сидела, пустая, томящаяся, скулящая: – Дай, дай, дай! Заполни меня!
Он кормил ее работой, опиумом, спортом, научными исследованиями, адреналином – она замолкала. Теперь этого корма нет. И единственное, что он мог сделать – это обратиться скалой в пустыне. Тогда он начинал ощущать запредельное, и пустота оставляла его. Он видел странных людей, распространявшихся, как волны. Иногда они приближались к нему, рассматривали, ничего не откалывая. Затем исчезали, чтоб появиться вновь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45