– К сожалению, я теряю его, представляя, что об этом подумает Лиз-Мари, – улыбнулся Гастингс печально.
– Это счастье, дорогой Гастингс, это счастье быть зависимым от хорошенькой женщины. Неужели вы до сих пор этого не поняли?..
– Понял, дорогой мой Пуаро, понял. Но эта зависимость – всего лишь ветка большой зависимости, большой моей зависимости от всего, укоренившейся в моей душе. Зависимости от Лиз-Мари, от вас, от профессора, от мяса, наконец…
– К черту философствование, Гастингс, к черту. Возьмите лучше это. – Пуаро вынул из внутреннего кармана пиджака связку отмычек и протянул ее капитану. – Лапидарное железо решает жизненные проблемы в сто крат лучше слов.
Взяв связку, Гастингс взялся изучать более чем лапидарные орудия взлома. Пуаро, улыбнувшись этому, вынул из ящика письменного стола колоду карт, обстоятельно их перетасовал и принялся сосредоточенно строить домик. Заметив через минуту, что капитан на него удивленно смотрит, сказал снисходительно:
– Не беспокойтесь, дружище, я не впадаю еще в детство, и, тем более, в маразм. Просто нет лучшего способа привести свои умственные системы в идеальный порядок. Четкость движений влечет за собой четкость мысли, а она мне сейчас нужна, как никогда…
13. Полтергейст как он есть
Гастингс покинул свой пост утром, часов в девять, сразу после того, как мадам Николь Пелльтан направилась с дочерью на прогулку, обычную перед завтраком. Спустя десять минут он сидел в номере Пуаро, растерянный и не знающий с чего начать.
Пуаро, сама вежливость пополам с предупредительностью, предложил другу одну из изысканных русских папирос, которые иногда позволял себе, невзирая на строгий запрет на курение табака в Эльсиноре. Пока Гастингс смотрел, как он аккуратно опускает горелые спички в маленькую фарфоровую пепельницу с цветистыми китайскими драконами, его растерянность исчезла, как исчезает в небесной голубизне отпущенный на волю воздушный шарик.
– Ну и как прошло дежурство, Артур? – спросил сыщик, пустив к потолку первую порцию дыма.
– Пришлось повозиться с замком на дверях черного хода, но потом все прошло нормально, даже поспать удалось. Урывками, правда, – на скуле Гастингса набирал силу небольшой прыщик. Осуждающе на него поглядывая, Пуаро поинтересовался.
– А где вы расположились?
– Сначала сидел внизу на ступеньках, напротив парадной двери. Она открывается изнутри, и случись что, я мигом мог достигнуть апартаментов мадам Пелльтан. Посидев около часа, поднялся наверх посмотреть второй этаж. И в фойе, как раз над гостиной мадам, к своему удовольствию обнаружил приличный диванчик…
– И, ничтоже сумняшеся, на нем устроился…
– А что? Да, устроился, но уже после того, как осмотрел помещения.
– Что-нибудь особенное обнаружили?
– Как вам сказать, Эркюль…
– Прямо скажите, Артур, прямо.
– Если прямо, то четвертый номер – он справа от фойе – уставлен мебельной рухлядью, свезенной, наверное, со всего санатория. В третьем номере, слева от фойе, все на месте. И еще я там, кажется, видел…
Гастингс, недоговорив, испуганно оглянулся. Пуаро, вытянув шею, посмотрел ему за спину. За ней никого не было, кроме персонажей картины Эжена Делакруа «Битва при Тайбуре», индифферентно висевшей на стене.
– Что вы еще видели? Из вас, скаут вы наш, слова не вытянешь! – Пуаро с утра хотелось горячего шоколаду с… с мясными пирожками, да, именно, с мясными пирожками. Дернув три раза шнурок звонка, он получил бы их с подноса Аннет Маркофф вместе с парочкой тепленьких еще эльсинорских сплетен. Однако делиться всем этим с Гастингсом ему не хотелось, и потому шнурок остался нетронутым.
– Еще на полу, как раз под крюком для люстры, лежало что-то вроде удавки, – продолжил капитан, вернув голову в прежнее положение. – Как только я ее увидел, мне стало казаться, что за моей спиной, как бы я не поворачивался, висит, покачиваясь, висельник…
– И это все?
– Нет, у него на груди висела еще табличка с надписью: «Сафо, Сафо, как ты могла?..»
– То есть вам показалось, что на груди привидевшегося вам висельника висит табличка с такой надписью?
– Пуаро, я могу поклясться, что я это видел!
– В воображении?
– Ну да, а где же еще? Вы знаете, – добавил капитан, подумав, – сейчас я вспомнил, что кто-то рассказывал мне о таком же видении. И это кто-то говорил мне, что повесившегося студента звали Леон Клодель.
– Мегре вам об этом рассказывал. Мегре, называвший вас Люкой. Вы ведь проводили вместе с ним какое-то расследование?
– Мегре? Я проводил вместе с ним расследование? Не помню… – подумав, покачал головой де Маар. – Нет, не помню. Потому что перед вашим появлением в Эльсиноре у меня в очередной раз пропала записная книжка. А без нее я – памятная зебра.
– Памятная зебра?! – несказанно удивился Пуаро.
– Ну да. Зебра с узенькими белыми полосками «Помню» и широкими черными «Не помню».
– Странно, – задумчиво покрутил Пуаро ус. – В этом санатории, похоже, все зебры. И потому никто не помнит Аслена Ксавье, считавшего себя дивизионным комиссаром Мегре. И, соответственно, никто не знает, чем он занимался. Рассказывайте, что еще видели в доме мадам Пелльтан.
– Что еще видел? Ну, если вам это интересно, пол обоих номеров – 3-го и 4-го – покрыт кошачьими следами. И следами женских туфелек небольшого размера, принадлежащими, видимо, мадмуазель Люсьен.
– А как насчет полтергейста?
– С полтергейстом все нормально, – махнул рукой капитан. – Лестничные ступеньки поскрипывали, как будто по ним взад-вперед ходили приведения, дверь шкафа, стоявшего в гостиной 3-го номера, пару раз открывалась, пока я не обездвижил ее бумажным клином. Потом, часа в три ночи, там же со стены упала картина, тут же с грохотом откинулась полка секретера, а уже под утро с одной из стен – шлеп!!! – сорвались обои. Все это мало меня страшило, но вот огромный старинный стол, оккупировавший гостиную, едва не доконал.
– Вас?! Доконал? – удивился Пуаро.
– Да, меня. Понимаете, он, расшатанный, переминался с ноги на ногу, цокая, как подкованная лошадь на мостовой, на паркете в данном случае. Представляете себе мои чувства? В полумраке, посреди большой пыльной комнаты – это от пыли у меня прыщик, на который вы не перестаете пялиться…
– Что вы, Гастингс, я только что его заметил!
– В общем, представьте, в полумраке, посреди большой комнаты стоит стол, цокает себе в тишине, изредка прерываемой падением полок и обоев, скрипом двери? Представили?
– Представил, – посмотрел Пуаро на прыщик.
– А теперь напрягите воображение и увидьте на нем большую куклу…
– На столе?
– Да.
– Она лежит?
– Нет, сидит лицом к вам. Сидит и щупает ваше лицо своими идиотски круглыми голубыми глазами.
– Представил. Жуткая картина. Висельник висит, пол покрыт следами кота, несомненно, черного. Половицы скрипят, стол топчется, на нем – кукла с расширившимися от страха глазами.
– Совершенно верно, расширившимися от страха зенками. Чтобы вконец не запаниковать, я решил изучить это непознанное явление, я имею в виду топтание стола, стал на четвереньки и полез под него. Предварительно, конечно, затворив куклу в плательном шкафу.
– И что вы увидели под столом? – Пуаро был заинтригован.
– Две противоположные ножки у него были короче. Вот он и переминался в токах воздуха. Полагаю, что для помещения, в котором никто не живет, это нормально.
– Я тоже так считаю, – проговорил Пуаро, о чем-то размышляя. – Может быть, мой друг, отложим визит к профессору да вечера? Ведь вам нужно выспаться?
– Знаете, Эркюль, чувство, что должно произойти что-то дурное, меня не оставляет. И потому давайте сделаем визит прямо сейчас.
– Согласен… – Пуаро смотрел на Гастингса изучающим взглядом.
Капитан поправил узел галстука, пригладил волосы, глянул в стенное зеркало, спросил:
– Что вы на меня так смотрите?
– По-моему, мой друг, вы мне не все рассказали. Я вижу, что-то еще вас распирает.
– Я даже не знаю… – замялся Гастингс, – этот чертов дом… Пуаро, вы будете иронизировать…
– Не буду. Слово джентльмена.
– Тогда слушайте. В середине ночи мне приснился странный сон. Нет, не подумайте, я мало спал. Он как-то мельком приснился, может быть, в одну секунду в меня вошел…
– И что вам приснилось? Висельник?
– Отнюдь. Помните историю? Розетты фон Кобург?
– Помню. Ее, кажется, задрали волки, – заскучавший Пуаро подошел к стенному зеркалу, водя подбородком из стороны в сторону, стал рассматривать лицо – засалилось, не засалилось?
– Да… я все это видел. Во сне. Как наяву, – повернулся к нему Гастингс.
– Интересно. И что же вы видели? – Пуаро, приблизив лицо к зеркалу, сосредоточенно вытирал лоб платочком.
– Она была привлекательна в свои тридцать с небольшим лет…
– Я думаю. Если сам премьер-министр обратил на нее высочайшее свое внимание, – вернулся Пуаро на свое место.
– Весьма привлекательной и женственной…
– Полагаю, от этого сна у вас случилась поллюция? Вы об этом хотели мне рассказать?
– Да нет, что вы! Какие поллюции при моей… при моей диете?
– Я шучу, Гастингс. Так как все это случилось?
– Что случилось?
– Ну, при каких обстоятельствах ее задрали волки?
– За какое-то время до своей трагической кончины она узнала от врача клиники, что смертельно больна. Я видел этого человека, как вижу сейчас вас… Обыкновенный, но с живыми глазами, оживлявшими рябоватое лицо. Он пришел к ней, в «Дом с приведениями»…
– По преданию Розетта фон Кобург проживала в «Трех дубах», – вставил Пуаро, раздумывая, начать ему позевывать напоказ или подождать с этим.
– Нет, она жила в «Доме с приведениями». На втором его этаже, в четвертом номере. Так вот, врач пришел и все рассказал. Что последние три недели жизни ее будут мучить невыносимые боли, что ее придется накачивать морфием, что ей придется стать свидетелем своего медленного превращения в живой труп.
– Почему вы мне это говорите? – воскликнула Розетта, отвернувшись, чтобы доктор не увидел выступивших слез. Где-то в лесу выли волки, над соснами сверкали звезды…
– Вы так говорите, как будто эту историю ввели в ваш мозг под гипнозом, – вставил Пуаро, вперившись глазами в завороженные глаза Гастингса.
– Мне самому так кажется. Этот дом насыщен мистикой, как водой море…
– Ну и что ответил доктор бедной женщине?
– У вас осталась две недели до этого, – сказал ей Пилар. – А за две недели, если пожелать, можно… можно насытиться жизнью…
– Насытиться жизнью? – обернулась она, готовая презирать. – Что вы имеете в виду?
– За две недели можно получить все…
– Все?..
– Да, все. Детство вы провели под пятой зловредной мачехи. Провели, не зная, что такое счастье, поцелуй и даже сытость. Треть взрослой жизни работали без интереса, треть ждали светлого будущего без надежды, какую-то душевно страдали, какую-то физически болели. Вы сами говорили мне при поступлении в санаторий, что счастливы были, до конца счастливы, всего лишь пару дней. А сейчас у вас есть целых две недели. Если хозяйски к ним отнестись, то можно почить, чувствуя себя изрядно пожившей.
– Изрядно пожившей?
– Да. Изрядно пожившей.
– Хорошо. Я поняла вас. Но скажите, Альбер, как это начнется?
– Что?
– Смерть.
– А… Сначала у вас онемеют пальцы ног. Через день вы не сможете ходить, потом вообще двигаться.
– И через три недели – конец?
– Да.
– Вы не ошибаетесь?
– К сожалению, в этой области я – корифей. Потому премьер министр и отправил вас ко мне.
– С великим облегчением отправил.
– Это ни в коей мере меня не касается.
– Хорошо, доктор Пилар. Спасибо вам за своевременную информацию. Вы поможете мне прожить эти две недели счастливо?
– Технически – да. Я сделаю все, что в моих силах. А если вы имели в виду другое, то нет.
– Но почему?!
– Если бы вы провели со мной эти две недели, подарили их мне, после вашей смерти я пустил бы пулю себе в сердце. Но я не смогу сделать вас счастливой, – помрачнел доктор. – Нет, не смогу. Это исключено.
– Если позволите, я сама это решу, – вой в лесу смолк, как выключенный. Звери нашли себе занятие.
– Нет… – отступил к двери доктор, – нет.
– С того дня жизнь Розетты Кобург завертелась, как брошенная в беличье колесо, – помолчав, продолжал повествовать Гастингс. – Она отдалась земному существованию, как осенний листок отдается ветру. Она рисовала волшебные воздушной прозрачностью акварели, писала чудесные рассказы, гуляла по парку, скакала по альпийским лугам, поднималась на хребты, бесподобно играла роли в театральных постановках Пилара. Когда на десятый день женщина забеременела – это показал тест, доктор Пилар извлек оплодотворенную яйцеклетку и пересадил ее бесплодной медсестре. Это порадовало Розетту, она говорила, что теперь не умрет, совсем не умрет.
– Подобные операции стали делать гораздо позже, – сказал Пуаро беспристрастно.
– Они стали известными гораздо позже.
– Это почему?
– Потому что Пилар застрелился.
Горло сыщика сжала судорога. «Вот те на! – подумал Пуаро. – Я становлюсь сентиментальным». Отвернувшись от Гастингса к окну, он спросил, как можно равнодушнее:
– И что было дальше?
– На двадцатый день, когда доктор уже надеялся на чудо, у нее онемели пальцы ног. Был поздний вечер, Пилар спал рядом, обнадеженный, и видел розовые сны. Она поцеловала его в губы, оделась, взяла наган, пошла в лес, в котором выли волки. Она убила троих, прежде чем звери одолели ее…
– Трогательная история, – вернулся Пуаро в свое кресло. – И как она могла присниться вам в одну секунду? Может быть, вы, воспользовавшись моментом, изложили мне свои литературные экзерсисы? Признайтесь, Гастингс, ведь изложили?
– Вы смеетесь надо мной, Пуаро! Какие экзерсисы? Может быть, я слышал эту историю раньше. Но забыл. Я многое забываю, вы знаете.
Они помолчали, глядя в столешницу. Паузу прервал Гастингс:
– Я должен сказать, Пуаро, я там думал…
– О чем же? – не стал острить сыщик.
– О страхе… В молодости, когда впереди были десятки лет счастливой жизни, достаток, известность, я безбожно рисковал. Лез в самое пекло, под пули, не боялся проказы, желтой лихорадки, сотен дикарей с ружьями, безжизненной пустыни, в общем, не боялся болезней и смерти… А теперь, когда впереди одни лишь старость и болезни – боюсь…
– Ничего странного, Гастингс, – дружески улыбнулся Пуаро. – Все дело в тестостероне, мужском гормоне. В молодости он вырабатывается в больших количествах, толкая мужчину на риск, на смелые мужские поступки, в общем, на подиум жизни. А в зрелых годах его становится меньше, и мы начинаем бояться. Так что все нормально, мой храбрый капитан, жизнь, так или иначе, продолжается, продолжается по своим законам. И в ней частенько случаются нежданные радости.
Заговорщицки улыбнувшись, Пуаро достал из холодильника прозрачный пластмассовый контейнер с изрядным ломтем мяса по-корсикански. Это яство он слямзил накануне со стола Наполеона Бонапарта, когда тот, приняв грохот лавины за пушечный грохот, устремился к своей башне. Передав контейнер Гастингсу, сыщик шепнул:
– Дома съедите, – и трижды дернул шнурок звонка, чтоб, наконец, получить свои мясные пирожки.
Сорок минут спустя они встретились перед дверьми кабинета профессора Перена.
14. Красная гвоздика
Профессор выглядел болезненно. Огорченно отметив, что он, обычно застегнутый на все пуговицы, на этот раз сидит расхристанным, то есть в мятых брюках и халате, Пуаро вкратце рассказал о результатах прошедшего дня, в том числе, и о ночном дежурстве Гастингса. Не выслушав его до конца, Перен зашипел:
– Вы обязаны были поставить меня в известность! Не забывайте, что здесь вы – всего лишь временные постояльцы, а я – главный врач. И я, именно я, отвечаю за все, что здесь происходит! За все, что здесь происходит, и за ваши жизни, черт побери, за ваши жизни, поймите это наконец!!!
Гастингс с Пуаро переглянулись. Им не приходилось видеть профессора столь рассерженным.
– Извините меня за резкость, – извинился тот, увидев, что лица визитеров вытянулись чуть ли не вдвое. – Я знаю, татуировками Потрошитель не ограничится. И потому согласен, что «Эльсинор» нужно оборудовать камерами наблюдения, тем более, они у нас наличествуют – закупили еще в прошлом году. Я все откладывал их установку, зная из практики, что наличие следящих телекамер отрицательно влияет на душевное самочувствие некоторых групп пациентов…
Пуаро с Гастингсом не слушали его, они смотрели на левое плечо профессора. На белоснежной ткани халата, рядом с сердцем, на их глазах распускалась кровавая гвоздика.
– Вчера вечером, когда я шел из Четвертого корпуса, в меня стреляли, – в голосе Перена прозвучал глухой упрек.
– Надеюсь, ничего серьезного? – посчитав в уме, сколько раз за последние дни он видел Перена потирающим левое плечо, спросил Пуаро.
– Ранение пустяковое, пуля прошла навылет.
– Вчера же вечером стреляли в человека, подсматривавшего в окно мадмуазель Генриетты, – сказал Пуаро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45