– Под пытку пускай поставят, под пыткой скажу! – воскликнула бабка. И, не по-старушечьи быстро собравшись, без обеда ушла из дому…
Но ее не стали пытать. Над ней посмеялись в Земской избе и прогнали вон, чтобы приходила, когда позовут, вместе со всеми.
– Неладно, старуха, затеяла, – сказал ей дворянин Иван Чиркин, сидевший в Земской избе. – Скажи своему Иванке – неладно тебя научил! Ступай, а заповедь божью помни: «Не послушествуй свидетельства ложна!»
– Крест целовать готова! – вскричала бабка.
– То горший грех, – поддержал дворянина старый поп Яков Заплева.
После обеда вся семья сидела дома без дела, дожидаясь возвращения бабки из Земской избы. Наконец пришла бабка в горьком сознании бессилья. Сморщенное темно-коричневое ее лицо было мокро от слез… Она без слов опустилась на лавку, и никто ни о чем ее не спросил, только Груня поставила перед ней миску со щами и положила ломоть хлеба. Но, не тронув еды, бабка сидела целый час у стола, и никто не сказал ей ни слова…
Вечерело. По улице с песней прошла молодежь… Железные лопаты, ломы и топоры были у всех на плечах – это после дневной работы собрались уличанские отряды на вечернюю работу по укреплению города.
Проходя мимо домов, каждый вечер выборный позывщик стучал в окошки, и из каждого дома выбегал уже готовый к работе парень. Так каждый день выходил и Иванка, едва успев возвратиться из кузни.
В тяжелой мрачности и унынии проведенный день сбил его с толку. Он потерял ощущение времени. Услышав песню парней, он быстро выскочил, подхватил рукавицы, надвинул шапку и, захватив лопату, шагнул в сенцы.
– Иванку Истомина кликнуть?! – услышал он возглас с улицы.
– А ну их, изменщиков! Брось, не зови! – отозвался второй голос.
И Иванка услышал, как пустился бегом от дома позывщик…
«Пойти самому? Не пойти?!» – подумал он.
Громкая песня парней раздавалась уже в отдалении.
Иванка швырнул на пол лопату и молча прислонился к стене головой… Чувство обреченности и одиночества больно сдавило ему грудь и горло…
Иванка был не в силах сидеть дома, несмотря на предупреждение земских людей. Он давно не встречал Гаврилы. Пойти к нему, рассказать ему все… потребовать от него защиты… В другое время Иванка зашел бы к Кузе, но Кузя был послан Томилой в Опочку и Остров в Земские избы, да так пока и не возвратился…
Идя к дому хлебника, Иванка готовил заранее все упреки, какие обрушит он на Гаврилу. «Ты сам не велел говорить про Первушку. Я бы сказал про все – кто бы меня попрекнул! И бабка знала бы, что Первушка корыстник, и в дом его не впустила б. Ты один виноват во всем – ты и скажи земским выборным, что не изменная наша семья…»
Иванка стукнул в дверь, вышла жена Гаврилы.
– Дядя Гавря… – начал было Иванка…
– Какой он тебе дядя! – оборвала его женщина. – Уехал Гаврила Левонтьич по земским делам. В городе нету…
«Когда вернется?» – хотел спросить Иванка.
– А коль что надо – ступай к нему в Земскую избу. А в дом пошто лезешь!.. – добавила женщина.
У Иванки перехватило дыхание, горло сдавило. Он сам не помнил, как повернулся от дверей, как не шел, а бежал по улице, сталкиваясь с прохожими, натыкаясь на тумбы и вызывая смех ребятишек, поздно заигравшихся в один из первых теплых майских вечеров…
Он не смел пойти в дом кузнеца, думая, что вместе со всеми другими и Аленка считает его предателем.
«Повидаться бы с ней на часок, рассказать бы ей все – неужто она не поверит!» – думал Иванка. Но как повидаться, как прийти в дом кузнеца, который вместе с другими в Земской избе уж, верно, корил их семью за измену городу и предательство… И Иванка поздно бродил один по темным пустеющим улицам, пока не начали запирать решетки. В последний миг он все же решился зайти к Аленке…
В этот вечер Мошницын, рано придя домой, завалился спать, чтобы выспаться разом за много дней и ночей. Иванка стукнул в окно, когда Якуня гулял с товарищами, бабка Матрена давно уснула и Аленка уже собралась ложиться.
Она встретила друга укором за то, что весь день он ее заставил дожидаться.
– Я чаял, и ты – как все, – ответил Иванка.
– А кто ж тебя любит? – шепнула Аленка ласково, как когда-то на берегу Великой, заглянув снизу в его глаза.
– Не знаю…
Она оттолкнула его:
– Ступай, поищи… Как найдешь, приди мне скажи.
– Нашел! – громко воскликнул Иванка, забыв, что через открытое окно его голос может услышать Михайла.
Он схватил и прижал Аленку.
– Ой, пусти!.. – прошептала она. – То-то, нашел!..
– Стало, веришь, Аленка, что я не видал Первушку в чулане? Бабка сказывает, что Захар приходил к Первушке тайком ночью.
– Пошто?
– Кто же их знает – пошто! Первушка – лазутчик боярский. Знать, и Захар…
– И ты, знать, таков же, как и Захар, и ты поклепать неправдой на друга готов для своей корысти…
– Когда так ты мыслишь, то и не быть между нами ладу! – резко сказал Иванка. – Либо ты мне поверь, что ни макова зернышка не соврал, либо прощай!
Аленка взглянула ему близко в лицо. В сумерках ее глаза казались огромными.
– Хочешь уходить? – спросила она.
– Не веришь – уйду.
– Я завтра ж тогда с Захаркой пойду к венцу…
– Нужна ты ему! У него есть невеста…
– Брешешь опять! – засмеялась Аленка, и она обхватила его крепче за шею.
Уверенная в том, что грамотку, отнятую у князя, Иванка из ревности приписал Захарке, она была уверена и в любви Иванки. Его ревность была для нее доказательством любви, и она сама позабыла девичью застенчивость.
– Ивушка мой, соколик, месяц мой ясный, люблю тебя, ни за кого не пойду, знаю, что ты с кручины ко мне не ходил, а Захарка наплел на тебя… Верю тебе одному…
– Во всем веришь? – опять перебил Иванка.
– Во всешеньком-развовсем!..
В саду пахло черемухой. Белые грозди ее свисали над самой скамейкой. Ее вяжущий вкус, казалось, был на губах. Сквозь ветви падал узорчатый лунный свет на щеки милой…
– Видишь теперь, что верю тебе во всем, как себе самой? – шепнула Аленка.
– Вижу, вижу, – ответно шептал Иванка, целуя ее вслед за каждым словом. – Вижу, вижу, вижу…
– А любишь?
– Горлинку мою нежную люблю, так люблю, что сказать не мочно.
После долгого одиночества и тоски он согрелся доверием и лаской, и ему казалось, что нет больше счастья, как сидеть под черемухой рядом с Аленкой…
Часы шли, и лунные тени кивали уже с другой стороны, и замолкли песни и смех молодежи.
Они не слыхали, как загудел тонким голосом в городе сполох, как вскочил Михайла и как распахнул он дверь в сад, где под навесом летом спала Аленка.
– Сполох! – крикнул он. – Я иду, Аленка, запри ворота…
Кузнец запнулся на слове, наткнувшись на Аленку с Иванкой, и вдруг изменившимся голосом тихо спросил:
– Что ж, Иван, и сполоха не слышал?
– Не слышал… – признался Иванка.
Аленка закрыла лицо рукавом.
– У-ух, ты! – Михайла с угрозой шагнул на дочь, но сдержался.
– Пошли, – сурово позвал он Ивана.
Иванка покорно пошел вслед за ним из сада.
Сполох звонил в городе.
Кузнец и Иванка молча запрягли лошадь. Иванка взялся за вожжи, и они покатили по встревоженному и шумному, несмотря на ночь, Завеличью.
Кузнец молчал. Добрая лошадь его несла их быстро к плавучему мосту.
Мост был запружен вооруженным народом и от скопления народа почти погрузился в воду.
– Дорогу! – крикнул Иванка. – Всегороднему старосте дорогу!
Во Власьевских воротах горели факелы. Стрельцы не пропускали никого в ворота.
– Случай вышел, – объяснил народу стрелецкий старшина, – думали, что войско пришло подо Псков, ан то послы…
– Что за послы? – спросил Михайла.
– Дворяне из Новгорода. Прискакали вестники от Егорьевских ворот, сказывали, чтобы не пускать народ, и сполох, слышь, уняли. Сказывают, утром станут спрошать послов…
– Меня-то пустишь? – усмехнулся Михайла.
– Тебя-то завсе, хоть без сполоха, и то! – поклонился стрелецкий старшина.
Они въехали в город.
У первого перекрестка кузнец велел остановиться.
– Слышь, Иван, иной бы рожу тебе побил, а я добром сказываю: больше не лезь в мой дом, да и в кузне народ без тебя найдется… В зятья не годишься. Аленка не кой-чья дочь!.. – сказал кузнец. – Слезай.
Он взял у Иванки из руки вожжи.
– Всегороднему старосте зятя из больших надобно аль из приказных?! – с насмешкой воскликнул Иванка.
– Не из холопов. Тебя уж не стану спрошать! – разозлясь, оборвал Михайла. – Да слышь, Иван, вся черная хитрость ваша теперь на виду – не укроешь!..
– Какая хитрость?..
– Семейства вашего хитрость! Весь род ваш таков: удачи, вишь, только нету!.. Вишь, прилез девку смущать, – мол, падет на нее позор, и некуда будет деваться, отдаст отец за меня, за холопа… Как голого вижу тебя – в чем мать родила!..
Иванка слушал, остолбенев. Слова не шли с его языка.
– Бабка кусошничать ходила – я посылал Аленку: «Срамно, мол, Иванка все ж в кузне работает, снеси им поесть» – носила! – со злостью резал Михайла. – За то ее бабка к лапам прибрать надумала – замуж за внучка… А сам ты что? Куда лезешь? Захара хотел поклепать с дощана, с Волконским путал; утре бабка опять на Захарку… Я тебя приютил, пригрел, за то ты мне же недоброе ладишь, а у себя дома брата-лазутчика укрываешь. Тебя бы в тюрьму за все разом…
Кузнец хлестнул лошадь вожжами и быстро помчался, оставив Иванку на перекрестке…
Град обвинений, обрушившихся на Иванку, кружил ему голову, мутил разум. Спазма сжимала грудь. Хотелось кричать во все горло, чтоб было легче…
Иванка пришел к себе, не сказав ни слова старухе. В темноте избы он направился прямо к лавке и лег.
Из всех обвинений, высказанных кузнецом, его не задело так сильно ни одно, направленное лично против него, как заявление Мошницына, что Истома в Москве продается боярам.
«Бачку, бачку, они за что же, проклятые, клеплют! Чем он Захарке стал на пути? И Томила Иваныч молчит, будто его не касаемо!..» – размышлял про себя Иванка.
Разыскать самого Первушку, отплатить ему за извет, проданный Ваське Собакину, за то, что он боярский лазутчик, за бабкину голову, которую он чуть не разбил, за клевету на отца, за позор, несправедливо покрывший теперь всю их семью… Да где найдешь его! Небось напакостил и ускочил к боярам в Новгород или куда…
Иванку вдруг озарило: Ульянка Фадеев знает, зачем прилезал Первушка.
– Федюнька, ты сам отдавал Ульянке письмо? – разбудив братишку, спросил Иванка.
– Сам отдал… Ды, Вань, ды я вечером бегал узнать. Там земский обыск был. Хотели Ульянку к расспросу взять во Всегороднюю избу, а он убежал! По городу всюду искали – и нет. Будто в воду канул… Должно, к боярам убег, окаянный! – шептал Федюнька.
Иванка не спал. Мысль о том, что все, сказанное Мошницыным, со стороны покажется людям правдой, мучила его невозможностью оправдаться. Вокруг не было ни единого друга. Иванка больше не верил ни в дружбу Гаврилы, ни в правду Томилы Слепого, которого чтил и уважал до сих пор, как мудреца, ни в верность Кузи, ни в товарищество Якуни.
Иванка слышал, как пропели петухи… Забрезжил рассвет… С улицы звякнула железная щеколда калитки…
Старуха вошла из сеней в сторожку.
– Захарка был ночью тогда у Первушки! – воскликнула она. – Кабы не он – откуда бы Захарка ведал, что Первой говорил, будто рубль Истома послал? Мы ведь двое с Первушкой были!
– Брось, бабка, полно! – остановил Иванка. – Хоть ты обкричись, что Захар, – и никто не поверит. Нет правды во Пскове!.. Михайла, Гаврила, Томила Слепой – все смотрят, чтоб для себя. Все лжа!.. И у Томилы нет правды, чтоб сдох он, подьячья крыса!
С печи, где спали вместе с бабкой Федюнька и Груня, послышался сдержанный девичий плач.
– Груньк, ты что?! – воскликнул разбуженный Федя.
– Ништо! Отвяжись! – огрызнулась она и умолкла.

7

Усталость взяла свое, и под утро Иванка уснул. Он проснулся, когда сполох собирал горожан снова к Рыбницкой башне.
Иванка решил, что больше ему нет дела до города. Остановясь на углу, купил у торговки пяток раскисших соленых огурцов, с независимым видом поплевывая вокруг кожуру и обливаясь рассолом, он подошел к площади.
– Господа дворяне, посадские, стрельцы, пушкари и вы, всяких званий меньшой люд, – сказал с дощана выборный дворянин Иван Чиркин. – Новгородцы послов к нам прислали – дворян и посадских, а с ними посол с царским словом к вам, псковитяне. Хотите ли слушать?
– Пусть говорят!
– Говорите, послы! – закричали вокруг дощана.
Десяток чужих людей – дворян и посадских – вырос на дощанах. Глава посланцев – дворянин Сонин вышел вперед.
– Господа псковитяне! – сказал он. – Добро ли творите? Крест целовали великому государю, а ныне что?! Ныне на русских братьев готовы с ружьем, как татаре… Где же крест на вас?! Вам бы в город впустить добром воеводу Хованского, как мы, новгородцы, впустили. Вам бы от дурна отстать, и вас государь пожалует по вашему челобитью… А коль вы в мятеже, то не пристало ему челобитья вашего слушать… Войско большое на вас идет. Чего доброго – город ваш пушками разобьют, пожгут!.. Чьей ради корысти?! Ради бездельных людей, кои шкуры свои от праведна гнева спасают…
Дворянин говорил, а народ молча слушал. Слова боярского посланца о войске многих смутили.
– Вам вины бы свои принести государю! – кричал с дощана дворянин на всю площадь.
– Мы бы рады – заводчики, вишь, не велят!.. – крикнул рядом с Иванкой старик посадский.
– Все бы рады! Заводчики не дают! – поддержали сзади.
– А вы бы заводчиков повязали! – выкрикнул дворянин с дощана. – Вон сколько народу троих крикунов устрашилась?! Связали бы да выдали их государю!.. Гаврилку Демидова да Козу.
– Не смеем! – крикнули из толпы.
– Вы нам пособите!..
– Спасибо скажем!..
Это были отдельные выкрики, может быть не более десятка человек, но, раздавшиеся с разных сторон, они посеяли в толпе смятение. Город не видел главных своих вождей, не слышал их голоса, и какая-то странная робость объяла сердца.
– Начните вязать – пособим! – откликнулся дворянин.
Иванка протолкался поближе и стоял у самого дощана. Он не видел в толпе земских выборных, ни Гаврилы, ни Прохора Козы, ни Томилы Слепого. Захарка, Мошницын, Чиркин, Устинов, Михайла Леванисов, Копытков стояли у дощана, вполголоса споря о чем-то между собой.
«Сдались сами изменники! – подумал Иванка. – Чего же Гаврила с Томилой глядят?! Где Коза?!» Он забыл, что дела городские – уже не его дела.
– Заткнись ты, собака! – не выдержав, крикнул Иванка, и мягкий большой огурец, пущенный меткой рукой, разлетелся вдрызг, ударясь в лицо дворянина…
– Слазь с дощана! – вдруг закричала словно тут только очнувшаяся толпа.
И в тот же миг позади посольства явился Гаврила Демидов с толпою конных стрельцов. Подскакав верхом, он прямо с седла перелез на дощан. Короткий удар кулака опрокинул посла в толпу.
– Саблю взять у него, – обратился Гаврила к стоявшим ближе других. – Брысь под печку! – крикнул он остальным посланцам.
Те посыпались кубарем вниз, как ребята, забравшиеся в чужой огород и напуганные окриком сторожа.
– Стрельцы, стерегите изменщиков новгородских, – сказал Гаврила.
Спокойный и властный голос его, медный, как голос сполошного колокола Рыбницкой башни, всех отрезвил. Псковские кликуны словно вдруг провалились сквозь землю.
Толпа загудела ропотом одобрения.
К дощану подъехали на взмыленных лошадях Томила Слепой и Прохор Коза. Оба взошли на дощан.
– Псковитяне! Повстали Изборск да Порхов! Два города ныне с нами! – крикнул Коза.
Площадь закричала и заревела, полетели вверх шапки, над толпой поднялись дубины и топоры.
– Убить новгородцев!
– Убить изменников!
– Братцы, пошто убивать! – прокричал Гаврила. – Не страшен беззубый зверь. Десятерых в тюрьму, а двоих назад пошлем к боярам. Пусть правду про город расскажут да скажут Хованскому – не трудился бы, мол, слати послов!
Стрельцы окружили послов и повели их в тюрьму. Толпа раздалась.
– Каков огурец?! – злорадно спросил дворянина Иванка.
– Паршивый щенок, найдет тебя сыск государев! – воскликнул Сонин, грозя кулаком Иванке. – На всех на вас сыск и управа найдется! – крикнул он окружавшей толпе.
Иванка повернулся к нему спиной, поднял полу кафтана и хлопнул себя по мягкому месту. И вдруг сотни людей – старики и молодые, сапожники, хлебники, каменщики, стрельцы и всякий посадский люд – стали повертываться так же по пути, по которому вели дворян, и так же хлопали себя и смеялись друг другу, а когда вышли дворяне с площади, то собралась толпа малых посадских ребятишек, и ребятишки забегали вперед по дороге к тюрьме, оттопыривали худенькие и толстенькие бесштанные задки и хлопали себя ладошками. Дворяне кричали на них, бранили их грязными, нехорошими словами и грозили, что воевода Хованский не пощадит с отцами и их детей…
Наконец двоих дворян вывели к Варламским воротам и дали им «киселя» коленом…
И когда предводительствовавший толпой Иванка свистал в три пальца вдогонку убегавшим дворянам, словно обухом по затылку хватили его слова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81