– В таком случае вы либо очень глупая женщина, либо очень смелая, – сказал он вполне дружелюбно.
Она долго смотрела на него, не зная, что сказать и даже подумать. Ее охватило какое-то странное чувство, похожее на то, какое она испытывала при чтении одного из романов. Как будто его слова дали толчок каким-то эмоциям, таившимся глубоко в ее сердце.
– Возможно, я и то, и другое, – наконец ответила она, стараясь быть такой же приветливой. – Мой отец говорил, что смелости мне не занимать. Но что этой смелостью, как шоколадом, не следует злоупотреблять.
– Ваш отец был мудрым человеком. А вы всегда прислушивались к его советами?
– Очень часто, но не всегда.
Поколебавшись, она заговорила снова:
– У меня осталась только тетя, как у вас – ваш дядя. – Она прижала руками юбки, вспомнив слова Терезы. – Мы с вами сироты, и у нас почти нет родственников. Разве это не было бы замечательно, если бы мы обрели семью друг в друге?
Он опять отвернулся и устремил взгляд куда-то вдаль. Видимо, она переступила все мыслимые границы.
– Извините, – сказала она, заставив себя улыбнуться. – Совершенно очевидно, что вы чувствуете не то же самое. Чего же тогда мне ждать от замужества? Какие еще есть правила?
– Только самое главное.
– Хорошо.
Приподняв юбки, она повернулась и пошла прочь.
Возможно, ей надо было сказать на прощание что-то еще, но он вряд ли почувствует себя обиженным из-за того, что она покинула его так поспешно. Наоборот. У нее было такое впечатление, что он будет более чем счастлив избавиться от нее.
– Нам удалось установить самое главное из того, что будет происходить между нами, моя леди жена, – сказал он ей вслед. – Вам придется довольствоваться этим.
Она резко повернулась.
– Вы меня так называете потому, что не помните моего имени? Меня зовут Давина. Имя достаточно обычное. Но я могу откликаться и на какое-либо другое, если вы хотите. И что же это главное, ваше сиятельство?
– Я спал с вами, и, между прочим, в моих объятиях вы почти теряли сознание.
Ее раздражала краска, залившая ее лицо. Она покалывала, словно сыпь, хотя была вызвана замешательством.
Она так крепко сжала платье, что была уверена, что материя порвется. Потом заставила себя разжать кулаки и аккуратно расправила юбку.
– Разве это правильно – говорить о том, что случилось на нашем брачном ложе, ваше сиятельство? – Она гордо подняла голову и расправила плечи.
– Наш брак вообще не будет правильным.
Она кивнула, будто понимая, хотя на самом деле не поняла ничего. Особенно того, как человек, который был таким нежным и внимательным ночью, может быть холодным и отчужденным на следующее утро.
– Вы намерены относиться ко мне как к незнакомому человеку? Или как к человеку, имени которого вы не можете запомнить? Например, как к знакомой из Эдинбурга, которую вы давно не видели?
Он не ответил, и она снова повернулась, чтобы уйти. Когда он ее не позвал и никак не отреагировал на ее слова, она оглянулась через плечо и увидела, что он смотрит ей вслед. Ну зачем у него такие красивые карие глаза? И что за манера смотреть так пристально? Ей хотелось спросить его, о чем он думает. Больше того – и это было уж совсем глупо, – она хотела спросить, что он думает о ней.
Прежде чем она смогла убедить себя, что ее поведение будет глупым, даже абсолютно идиотским, она повернулась и пошла обратно, остановившись только тогда, когда подошла к нему вплотную. Улыбка исчезла с его лица, но напряженный взгляд остался. Теперь она знала, почему ее так беспокоит его взгляд. Глаза у него были карие, но зрачок был большим и черным, таким глубоким, как озеро, вода которого затенена склонившимися над ним большими деревьями, из-за чего вода кажется загадочной и довольно пугающей.
– Вы были недовольны мной прошлой ночью?
Господи, какую же глупость она говорит! Но она не стала смягчать свой вопрос и пускаться в объяснения. Она просто позволила своему вопросу повиснуть в воздухе. А потом добавила:
– По-моему, все было чудесно.
Взгляд его глаз изменился – почти незаметно. Если бы она не смотрела на него в упор, она бы этого не заметила. Что-то промелькнуло в глубине, словно огонек под гладью воды.
– Мне было бы приятно все повторить, – сказала она. – То есть я хочу сказать… если вы хотите… я буду очень рада сделать это опять.
На этот раз, прежде чем он мог что-либо ответить или, хуже того, вообще ничего не отвечать, она быстро пересекла двор, все время ощущая спиной его взгляд.
Глава 8
Маршаллу никогда не удавалось полностью освободиться от демонов, даже в одном из своих любимых домов – Египетском. Были времена, когда он слышал голоса, которые будто вились вокруг статуй или висели низко над полом. Иногда ему казалось, что он видит существо с кошачьей головой, за которым волочится длинный шарф, или кончик бороды Аменхотепа, выглядывающий из-за двери. Когда наступали такие моменты, он говорил себе, что это те же самые голоса и те же самые видения, как обычно. Это не были призраки или фантомы из далекого прошлого Древнего Египта. Они были просто проявлениями его безумия. Если бы он оказался в центре вспаханного под пар поля, он увидел бы нечто такое, чего гам не должно было бы быть. С ним наверняка заговорила бы земля – или из нее поднялись бы сорняки и сплелись в подобие какого-нибудь существа.
Но на сей раз видение не исчезало. Это было что-то… или кто-то, кто не должен был там быть. К тому же привидение было надушено. Маршалл привык к голосовым галлюцинациям и к видениям, но никогда раньше в утреннем воздухе Эмброуза не пахло розовым маслом. Как правило, пахло пылью и странным, не очень приятным запахом, исходящим от некоторых мумий.
Но ведь он раньше никогда не был женат.
Для того чтобы отличить один день от другого, иногда было необходимо, чтобы случилось что-то необычное. Например, гроза в яркий солнечный день или неожиданное появление старого друга, или несколько часов самочувствия без боли. Все это были обычные события, которые все же чем-то выделялись, и этого было достаточно, чтобы их запомнить.
Сознание необычности этого дня пришло к Маршаллу на рассвете, когда он проснулся, ощутив непонятную пустоту дня. У него ничего не болело, ничто не казалось странным. Более того, его не преследовали ни воспоминания, ни обрывки ночных кошмаров. Если у него и были вчера галлюцинации, он не мог их вспомнить.
К нему не приходил ни один истерзанный и окровавленный человек.
Ни на полу, ни на стенах он не видел крови. Никто не стоял в его комнате у дверей, ожидая его пробуждения, чтобы напомнить ему о его поведении прошедшей ночью.
Неужели женитьба неожиданно принесет ему покой?
Было бы приятно спать рядом со своей женой, но Маршалл не мог так рисковать. Вдруг он проснется ночью и начнет выть, словно древнее шотландское привидение, предвещающее своими воплями смерть? Или – что еще хуже – ему покажется, что она враг, которого надо уничтожить, как ему не раз казалось, когда он сидел в тюрьме в Китае.
Во время его пребывания в пекинской тюрьме семь месяцев его жизни были расписаны по минутам. От рассвета до заката каждый следующий день в точности повторял предыдущий.
В первые недели своего заключения он каждый день надеялся, что кто-то за ними придет. Топот тяжелых сапог по длинным тюремным коридорам вселял надежду, что его самого и сорок его людей скоро освободят. В конце концов, они были эмиссарами британской короны. Даже император Китая не мог игнорировать могущество королевы Виктории.
Но мир, казалось, забыл о них, а Китай и Британская империя вели молчаливую секретную войну.
Спустя три месяца Маршалл привык к рутине и начал относиться с подозрением к тому, что казалось необычным. Любой неожиданный звук вызывал у него тревогу. Всякое отклонение от привычного существования означало, что либо кто-то должен умереть, либо что китайцы выработали какую-то новую систему истязаний. А новое никогда не сулило ничего хорошего.
Свою подозрительность Маршалл привез в Эмброуз и жил в этом состоянии весь последний год.
Давина была новым человеком. Женитьба тоже была новым явлением в его жизни.
Он еще не знал, как к этому относиться. Однако он подозревал, что ничто в его упорядоченном мире не останется таким же, как прежде.
Давина Макларен Росс. Давина. Он произнес ее имя несколько раз, и каждый раз оно звучало как молитва. Давина.
Появилась женщина, которой не внушали благоговения ни его титул и положение, ни его прошлые заслуги. В ней бурлила кровь, ее глаза сияли, а щеки раскраснелись от страсти.
Она даже повысила на него голос и осмелилась спросить: «Вы были недовольны мной прошлой ночью?»
Наоборот. Он был поражен. Очарован.
Как это странно – быть одержимым собственной женой.
Жена… Словно пробуя это слово на вкус, он произнес его громко несколько раз, сидя в тиши своего кабинета. Она была совершенно не похожа на то, что он ожидал. Но ведь его жизнь в последнее время была полна неожиданных событий, и самым страшным из них было его сумасшествие.
Он все еще видел, как она стояла во дворе в напряженной позе. Она решительно вздернула подбородок, посмотрела ему прямо в глаза и без обиняков заявила, что хочет, чтобы он был ее мужем во всех отношениях.
Он послал своего поверенного за кошкой, а тот привез ему тигрицу. Его развеселило это сравнение, но ненадолго. Кошка она или тигрица – не имело значения. Давина Макларен Росс была помехой в его жизни. Но она сможет отвлечь его от тяжелых мыслей и переживаний. Она доказала это прошлой ночью. Даже слишком хорошо.
Можно, конечно, держать ее на расстоянии с видом безразличия. Но что ему делать со своим собственным интересом?
Давина Макларен не вписывалась ни в один сценарий супружеской жизни из тех, какие он себе нарисовал. Их отношения былине более чем отношениями двух доброжелательных, но малознакомых людей. Или, точнее, двух незнакомых людей, которых соединили насильно. Однако произошедшая между ними встреча, хотя и была неловкой, осталась незабываемой. А прошлую ночь, как оказалось, было забыть еще труднее.
Почему, черт побери, он позволил ей уйти? Когда-то он чувствовал себя свободно и уверенно в любых ситуациях, был способен говорить на самые разные темы с какими угодно людьми и даже с целыми группами. Он разговаривал на шести иностранных языках.
Многие годы он тяготел скорее к разнообразию, чем к постоянству. Он даже не помнил всех женщин, с которыми переспал. Если бы ему пришлось выделить какую-то одну из них, он вряд ли сумел бы это сделать.
Успех в свете сопутствовал ему просто потому, что он был самим собой – обаятельным, любезным и всегда тактичным.
Он был красив, титулован, богат, хорошо образован и имел безупречную репутацию.
Китай, однако, положил конец и его светской жизни, и его нравственному гедонизму. Гордость диктовала ему, что ночью он должен оставаться один. Безбрачие было переносить гораздо легче, чем страшиться преследующих его ночью галлюцинаций или опасаться распространения слухов о его безумии и склонности к наркотикам.
А в браке ему придется быть настороже вдвойне.
Все же сегодня утром ему хотелось поцеловать ее, расплести ее тщательно заплетенные косы и поиграть с ее волосами, чтобы посмотреть, улыбнется ли она в ответ на его смелые ласки. Он хотел поцеловать ее в горло, чтобы убедиться, что ее пульс такой же сильный, как и у него.
Вместо этого он прогнал ее.
Безумный Маршалл.
Он уставился на свой письменный стол, но не видел ни пресс-папье, ни чернильного прибора. Он видел ее лицо.
«Мне было бы приятно все повторить».
Решительно выкинув все эти мысли из головы, он вернулся к тому, чем занимался. Потом встал и потянулся. Окна его кабинета выходили прямо на Иглу Эйдана, притом она была так близко, что ему хотелось дотронуться до вершины обелиска. Он вспомнил, что рабочие, устанавливавшие обелиск, предупреждали его, что он находится слишком близко к Египетскому дому. Если обелиск, не дай Бог, упадет, дом может сильно пострадать. Но Маршалл отдал приказание продолжать работу так, как того хотел его отец. По-видимому, потому, что считал этот обелиск мемориальным – увековечивающим память отца.
Насколько его родители в жизни существовали отдельно, настолько близки они оказались в смерти. Его мать умерла в мае, а отец последовал за ней в июне. Эйдан не дожил до того дня, когда его самое ценное приобретение заняло в Эмброузе почетное место.
Маршалл снова сел за письменный стол и положил перед собой лист бумаги.
В последние годы жизни его отец прямо-таки заболел манией коллекционирования. Даже после, его смерти в Перт прибывали корабли с грузами, и у Маршалла не оставалось другого выхода, как заполнять этими грузами свои склады. Когда Маршалл вернулся из Китая, он занялся перевозкой в Эмброуз египетских сокровищ отца. Почти каждую неделю в Эдинбург прибывала еще одна повозка, и всякий раз Маршалл восхищался сокровищами, которые его отец купил или получил в подарок в Египте.
Сколько он себя помнил, его отец был заворожен Египтом и его культурой. Он перечитал всю литературу о Египте и переписывался с учеными, интересовавшимися теми же проблемами, что и он: Не раз – и об этом ему рассказывала и мать – его отец высказывал желание навсегда переехать в Египет.
Мать никак не реагировала на такие высказывания. Она только поднимала правую бровь и смотрела на мужа так, что ее взгляд мог бы заморозить и фараона.
Когда-то Маршалл тоже приобретал предметы искусства Азии и Дальнего Востока. Но сейчас его любовь ко всему восточному иссякла. Он больше не хотел, чтобы его окружало то, что напоминало о его путешествиях в Китай, и так печально окончилось тюремным заключением. «Мне было бы приятно все повторить». Он не удивился тому, что ее голос прозвучал у него в голове. Ее заявление было удивительным, даже шокирующим, но явно соблазнительным. Она хотела, чтобы он был для нее настоящим мужем: Возможно, она убедила себя в том, что в нем – Маршалле Россе, графе Лорне, – присутствовало что-то, что можно было любить и чем хотелось восхищаться.
Если это так, ему придется объяснить ей, что она ошибается. Ни в его натуре, ни в характере не было ничего такого, что бы могло рекомендовать его в качестве супруга. Она считала его тем, кем он на самом деле не был. Все, что он мог предложить, – это свой титул и свое состояние, которые впоследствии могут быть переданы наследнику или дочери. Ее привезли в Эмброуз единственно с этой целью. Возможно, что после прошлой ночи она забеременеет и у него больше не будет повода приходить к ней в спальню.
«Мои родители обожали друг друга». Какая наивность! Она хотела того же от их брака. Что она сказала бы, если бы узнала о нем всю правду? Возможно, ей никогда не следует об этом знать. Она была прекрасна, а он – одинок. Необходимость брака позволила ему разделить ложе с привлекательной женщиной. Она нужна ему на время, но эта минутная слабость странным образом сделала его уязвимым.
– Мы учимся принимать то, что существует на самом деле, – сказал он вслух. Аменхотеп милостиво улыбался ему из своего угла.
Совсем недавно он видел, как Аменхотеп прохаживался по комнате, и эта галлюцинация страшно его потрясла. Что сказала Давина о смелости? Смелость – это вовсе не шоколад. Смелость – враг покоя. Она заставляет бороться за жизнь, тогда как гораздо проще просто сдаться.
«Мне было бы приятно все повторить».
Вот опять. Опять он думает о ней.
Что он может на это ответить?
«Мне тоже, Давина. Если бы я не был безумен. Если бы не боялся, что увижу, как двигаются предметы, а вы превращаетесь в многоголовую гидру и смеетесь надо мной, выпятив красные губы, с которых капает кровь».
Замужество определенно оказалось совсем не таким, каким она его себе представляла. Она была удивлена, потрясена, заворожена, раздражена и несчастна – и все это она перечувствовала за последние двадцать четыре часа. Что принесет ей наступивший день?
Давине стало даже немного страшно.
Она вытерла слезы и быстрыми шагами пошла обратно в замок. Совершенно неожиданно дом, который только что показался ей пустым, просто кишел слугами.
Однако вместо того, чтобы вернуться в свою комнату – для этого ей надо было бы совершить настоящий подвиг и пройти мимо слуги, а потом подняться на свой этаж, где горничная в ее спальне энергично проветривала постель, – Давина села на одну из каменных скамеек и сделала вид, будто ее интересуют ветки у нее над головой.
– Ваше сиятельство, – сказала Нора, – вам не следует сидеть на жарком утреннем солнце.
Давина неожиданно обрадовалась появлению молодой горничной. Это было как бы напоминанием о том, что она дома, хотя и в незнакомом месте.
– Меня защищает дерево. Но я не буду сидеть здесь слишком долго. Ты не знаешь, Нора, моя тетя уже проснулась?
– Простите, ваше сиятельство, но разве вы не знаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29