– Потому, что вы сумасшедший?
– Да, черт побери!
– Тогда почему вы не бываете безумным со мной?
Он пожал плечами и нахмурился.
– Если вы и вправду сумасшедший, почему вы безумны не все время? Например, за завтраком? Почему не сейчас? Это происходит только в полночь? Или на рассвете?
У него не было на это ответа. К тому же ему было неприятно признаваться, что до этого момента такое ему никогда не приходило в голову.
– Вижу, вы думали о моем условии.
– На это у меня была целая неделя. Вы уверены, что не принимаете ничего возбуждающего?
Слабая улыбка появилась на его губах.
– Вы хотите спросить, не принимаю ли я что-то такое, что делает меня другим?
– Во всяком случае, вы могли бы об этом задуматься.
– Единственный возбуждающий напиток, который я пью, – это вино.
– Значит, вам нельзя этого делать, – твердо заявила она.
Он молчал, и она вздохнула.
– Все в порядке, Маршалл. Я уже поняла, что вполне могу обходиться без вас. У меня появилась привычка спать в любое время дня. А когда спать не хочется, я читаю. Я прочитала много книг за эту неделю, Маршалл. Мне придется побеспокоить вас и попросить послать за новой парой очков для меня. Я полагаю, что наступит время, когда они мне понадобятся.
– Хотите, я честно признаюсь, Давина? Я скучал по вас. Даже мой камердинер обратил внимание на то, что вас нет, и несколько раз упомянул о возможном вашем недомогании.
Она опустила глаза и уставилась на пуговицы его рубашки.
– Я не должен поддаваться вашим чарам, Давина.
Она кивнула.
– Другими словами, мне следовало бы быть более опытной, чтобы завоевать ваше внимание, – сказала она. – Возможно, быть светской женщиной, а не серой мышкой из Эдинбурга. Может быть, блондинкой?
– Мышкой? Вы что, с ума сошли? Я точно знаю, что зеркала встречаются в Эмброузе на каждом шагу. – Он оглядел спальню. – Вон там как раз висит одно. Посмотритесь в него, и вы увидите то, что вижу я. Вы красивая женщина, Давина. Но я никак не думал, что вам надо все время об этом напоминать.
Она посмотрела на него хмуро.
– И вы считаете себя дипломатом? Каждой женщине надо об этом напоминать, Маршалл.
Он отступил на шаг, потому что в грудь ему полетели шпильки и пуговицы. Она тряхнула головой, потом слишком энергично расстегнула последнюю пуговицу и швырнула платье в него.
– Я ошибалась, – сказала она, с невероятной скоростью освобождаясь от сорочки. – Я более голодна, чем думала. Я сегодня не завтракала. Так что, если не возражаете, я была бы вам очень обязана, если бы мы сделали все по-быстрому.
Она уперлась руками в обнажившиеся бедра и посмотрела на него с явным раздражением.
– Мне надо что-то делать? Хотя, я полагаю, лицезреть голую женщину – вполне достаточно. Если нет, подскажите. В конце концов, я не светская дама. Но я очень быстро все схватываю. Я могу быстро научиться тому, чего не знаю. Совершив ошибку однажды, я стараюсь ее не повторять. Мы подойдем друг другу, если вы просто скажете, в какой момент нашего акта вы считаете меня неполноценной.
Наклонившись, она стянула с себя чулки. Куда подевались туфли? Ее волосы рассыпались по плечам, и он подумал, что еще никогда не видел ничего более прекрасного, чем Давина. Она сидела на краю кровати, подняв одну ногу и совершенно не стесняясь.
Она заметила, куда был направлен его взгляд, и улыбнулась, хотя эта улыбка не совсем вязалась с раздражением в ее глазах.
– Мне лечь под простыню, Маршалл, и притвориться, что я дрожу? Вам нравятся только испуганные женщины?
Он был уверен, что она хотела, чтобы ее голос звучал резко.
Он прислонился к стене. Интересно, как далеко она зайдет в этом маленьком представлении, подумал он.
Он снял сапоги, но только для того, чтобы отдохнули ноги. Пойти дальше он не был готов.
Она подняла подушки и села, опершись на них, и поставила ногу под несколько более скромным углом. Но ему были видны ее груди – достаточно пышные для такой стройной женщины, и скромными они, во всяком случае, не были. Наоборот, соски нахально торчали, указывая прямо на него.
– Мне все больше хочется есть, – сказала она. – Может, вы хотите, чтобы я легла на спину и раздвинула ноги? Тогда дело пойдет быстрее…
В комнате было довольно тепло, и он расстегнул верхние пуговицы рубашки. Брюки стали ему немного тесноваты, но пока он не намеревался их снимать.
Она соскользнула с подушек и уставилась в потолок.
– Интересно, что мне принесут с кухни? Я попросила бы доставить еду сюда. Вы не возражаете? – Она повернула голову и посмотрела на него. – Мне бы не хотелось, чтобы ваш суп остыл. – Повернувшись на бок и подперев рукой голову, она широко ему улыбнулась: – Вы не выглядите сумасшедшим. Правда, вы сердито хмуритесь. Именно так, по вашему мнению, должен выглядеть на стоящий сумасшедший?
– Какую игру вы затеяли, Давина?
Для голой женщины, распростертой на кровати – на его кровати! – она выглядела на удивление невинной.
Он почти не спал всю неделю и страшно устал. Почему бы ему не поспать часок-другой?
Последние две пуговицы расстегнулись легко. Рубашка оказалась на полу. Туда же последовали брюки.
Она потрогала пальцем свою нижнюю губу.
– У сумасшедшего на губах выступает пена, как у бешеной собаки, не так ли?
Он не понимал, в здравом ли уме находится в данный момент, но он не собирался причинять ей вред. Тем не менее, ему, наверное, следует предупредить ее об этом.
– Я лягу рядом с вами, Давина, и у наших слуг, если они настолько глупы, что принесут ваш завтрак сюда, наверняка будет шок.
– О-о? – Она подняла одну бровь и улыбнулась. – Они увидят, чем занимается сумасшедший Маршалл?
– Прекратите повторять это. – Он нахмурился. – Может быть, нам заключить мораторий? Не употреблять слова «сумасшествие» и «безумие» в течение следующего часа?
– Потому что вы хотите заниматься тем, что называется хорошим старинным англо-саксонским словом fuck?
– Давайте объявим мораторий и на это слово, – сказал он, снимая остатки одежды и забираясь в постель.
Под тяжестью его тела матрас прогнулся, и она скатилась к нему.
А он лег на нее, но опускался очень осторожно, так что их тела едва соприкасались.
– Никто не говорил вам, Давина, что не следует дразнить дьявола?
Она взглянула на него с сияющей улыбкой.
– Бросьте, Маршалл. Вы вовсе не дьявол. Разве это возможно?
– Вы невозможны, – сказал он, но его голос был добрым.
– Ваша рука все еще болит? – спросила она.
– А что, заметно?
– Доктор оставил вам какое-нибудь лекарство от боли?
– Я решил его не принимать.
– Но это же глупо. Нельзя быть таким упрямым.
Он слегка коснулся губами ее рта, при этом его руки заскользили сначала по округлостям плеч, потом вниз по соблазнительному женственному изгибу спины.
Ее великолепные каштановые волосы обрамляли лицо и падали на плечи и спину. Ее фигура была идеальной, грудь – божественной, ноги длинными и стройными. При всех этих прелестях у нее была улыбка Мадонны, а цвет лица и кожи – как у здоровой шотландской девушки.
Он уже прижимался к ней всем телом, а она просто извивалась под ним – другого слова не придумаешь. Его пальцы ласкали ее горячую, влажную плоть, а когда он просунул внутрь большой палец, она вздрогнула и раздвинула ноги.
Это было приглашение, от которого он был не в силах отказаться.
Он вошел в нее и на секунду замер, задержав дыхание, а она обвила ногами его икры, а руками уперлась ему в грудь.
Она тихо постанывала, повторяя его имя, но он не шевелился, захваченный на самом краю пропасти ощущениями такими невероятными, что он закрыл глаза, желая насладиться ими в полной мере.
– Ты абсолютно уверена, что в библиотеке твоего отца не было книг с описанием совокупления?
– Абсолютно. Если бы что-нибудь было, можешь не сомневаться – я бы прочитала.
– Боже правый, – сказал он, открыв глаза, – я бы этого не пережил.
Он хотел, чтобы она была частью этого волшебства. Эта упрямая женщина, не склонная ни к покорности, ни просто к сговорчивости, сейчас лежала в его объятиях, готовая выполнить любые его требования. Это уже само по себе было подарком, хотя она об этом и не подозревала.
Заниматься любовью с Давиной было все равно что находиться в огромном огненном тоннеле. Огонь не вредил, но он обжигал. С каждым ее стоном пламя оказывалось все ближе. С каждым прикосновением ее руки к его коже языки пламени взвивались все выше.
Однако Маршалл хотел продлить этот момент.
Он хотел запомнить все – и ее прерывистое дыхание, и нетерпеливое постукивание пальцев по его спине. То, как бьется ее сердце, когда он прижимается губами к пульсирующей жилке у нее на шее, и каково это – чувствовать себя глубоко внутри, полностью заполняя ее своим жаром и своей твердой плотью.
Потом он встал на колени и поднял ее так, что она оказалась на нем верхом, а ее груди – прижатыми к его груди. В ее глазах он прочел такое смятение и желание, что поспешил поцеловать ее.
В этом соитии не было ничего утонченного, сдерживающего. Он кусал ее губы и улыбался, когда через секунду она делала то же самое. Оба уже тяжело дышали. Они сжимали друг друга, почти впиваясь ногтями в разгоряченную кожу.
Он рывком поднял ее, а потом безжалостно бросил обратно на спину.
Когда у нее наступил момент наивысшего наслаждения, она откинула голову и уставилась невидящим взором в потолок, но ее тело дрожало, а плоть с такой силой сжалась вокруг его плоти, что это ощущение привело и его к желанной вершине.
Позже он удивлялся, как он вообще смог все это пережить, как его тело осталось целым. Ему казалось тогда, что его тело расчленили, и он не удивился бы, если бы нашел свои руки в одном месте, а ноги – в другом. Больше всего его поразило то, что его мужское достоинство все еще было там, где ему положено было быть.
А женщина – виновница этого взрыва ощущений – покорно лежала под ним, и ее полные, немного припухшие губы улыбались.
Давина… Он мысленно произнес ее имя, и оно прозвучало почти как любовная поэма.
Она лежала тихо. Ее дыхание постепенно стало ровным.
Он скатился с нее и начал изучать ее лицо. Уголки губ были приподняты в полуулыбке. Щеки пылали, волосы были растрепаны. Он считал ее красивой с той самой минуты, когда впервые увидел, и с каждым днем убеждался в этом все больше. Улыбалась ли она или хмурилась, была ли весела или печальна – в любом настроении и в любой ситуации она была словно живая модель Боттичелли.
Своей дерзостью, своей искренностью и прямотой эта женщина сумела заставить его взглянуть на самого себя. Она бросала вызов всему тому, что он от всех прятал. Хотя она очень мало знала о его прошлом и совсем ничего – слава Богу! – о его настоящем, ей удалось заглянуть за занавес, которым он отгородился от всего остального мира.
У него было такое чувство, что она откроет в нем все, что надо было открыть: все его секреты, страхи и трудности, которыми он ни с кем не желал делиться. Возможно, она это поняла и нашла оправдание его поведению. Может быть, ничто не будет ее ни шокировать, ни вызывать отвращение, и она все ему простит.
Давина сказала, что он не сумасшедший, и мир просто должен принять это.
Вместе с тем он не сомневался, что Давина так же искусно сумеет сгладить последствия его безумия. Даже если весь мир покорился бы ему, преклонив перед ним колени, он был уверен, что одна одинокая фигура останется стоять. Она взглянет на него с таким презрением, что по одному повороту головы он узнает, кто это.
Давина. У нее должно быть другое имя, более экзотическое. Розалинда? Адельфия? Глория? Он улыбнулся, представив себе ее реакцию.
Он лег на спину и положил руку на лоб.
Почему у него никогда не бывает галлюцинаций, когда она рядом?
– Ты сейчас от меня уйдешь? – спросила она.
Он увидел, что она улыбается.
– Еще не совсем стемнело.
– Нет еще. – Она закинула руки за голову. – Я сейчас размышляла о том, как обратиться к мужу после того, как он весь день тебя любил.
– И что ты решила?
– Сказать ему «привет!». И все.
Глава 18
Радость была недолговечным чувством, но она пронеслась по всему телу, словно легкий ветерок, пробежала по позвоночнику и проникла в самую глубину ее естества.
Давина улыбалась не переставая.
В окна по-прежнему проникал слабый солнечный свет, напоминая ей, что день еще не кончился.
Неужели ей тепло от одной его улыбки? Или ее согрел его взгляд?
Она протянула руку, и он схватил ее и сплел свои пальцы с ее пальцами, словно они были детьми, играющими в свою тайную игру. Неплохо было бы, если бы они выросли вместе, но она была бы на шесть лет моложе его, а такая разница в возрасте означала бы, что он вовсе не стал бы с ней играть, а почувствовал бы свое превосходство и посчитал бы себя слишком взрослым для детских забав. Сейчас они могли быть товарищами в другой игре, наслаждаясь тем, что они взрослые люди и рады этому.
Ей вдруг захотелось что-то сделать для него, подарить что-нибудь ценное и принадлежащее исключительно ей одной. Например, честно признаться в своих чувствах.
– Я никогда не думала, что любить – это что-то, что может доставить удовольствие. – Она прижала палец к его губам, расплывшимся в улыбке. – Нет, не смейся, я говорю серьезно. Считается, что от нее дрожит земля, что она что-то особенное, внушающее благоговейный страх, но я никогда не думала, что можно просто радоваться.
– Радоваться?
Она кивнула.
Он закрыл глаза и одновременно притянул ее к себе.
– Ты приводишь меня в изумление, Давина. Только я подумаю о том, что ты можешь сказать, а ты это уже говоришь.
Она отстранилась.
– А не следовало бы?
Он не ответил, а просто снова прижал к себе. Они оба были голые и так идеально соответствовали друг другу, словно сам Бог хотел этого.
– Расскажи мне о том мужчине в Эдинбурге.
Она вздрогнула и взглянула на него.
– Мне жаль, Давина, что тебе пришлось пережить позор. А еще жестокость и обман – ведь так ты сказала?
Она сначала отвернулась, но потом решительно посмотрела ему в глаза.
– Это не то, что ты думаешь, Маршалл. – Она сделала глубокий вдох. – Если и есть кто-то, виновный в том, что на мою голову обрушился скандал, так это я.
Казалось, он был занят тем, что его пальцы скользили по тыльной стороне ее ладони к большому пальцу. Но Давина приняла его молчание за знак того, что настал момент, когда надо наконец во всем признаться.
– Мне было любопытно, – сказала она, решив быть честной. Муж заслуживал правды. А может быть, она сказала правду самой себе, впервые выразив ее словами. – Я хотела узнать, о чем говорится в книгах, во всех этих поэмах и сонетах.
– Или в книгах, которых не было в библиотеке твоего отца?
Она улыбнулась:
– В отцовской библиотеке их было достаточно, чтобы дать мне представление о том, что должно произойти. Или чего я ожидала. Абсолютным сюрпризом это для меня не было. – Она еще раз улыбнулась. – Но то, что я испытала с тобой, было совершенно другим. Я и не подозревала, сколько всего надо уметь.
Его смех удивил ее. Неужели он воспринял все так легко? А она? Почему она не чувствует своей вины? Его смех вознаградил ее за смелость, за нахальство. Впервые с того эпизода в Эдинбурге она не чувствовала себя отверженной миром, приговоренной жить там, где нет ни людей, ни свидетелей ее глупости.
– Я была глупой девчонкой, желающей удовлетворить свое любопытство. Я позволила заманить себя в спальню. А может, это я заманила его.
– Опыт подсказывает мне, что в подобных ситуациях почти всегда чувства взаимны.
Она покачала головой.
– Он был очень красивым, – призналась она, – и очень приятным. И титулованным.
– А затем последовало неизбежное.
Она кивнула.
– А потом?
– Нас, конечно, обнаружили.
Она удивилась своему деловому тону, потому что на самом деле момент их обнаружения был ужасающе обескураживающим. Служанка срочно вызвала хозяйку дома, где происходил вечер. Не менее дюжины человек, столпившихся в открытых дверях спальни, увидели полураздетую Давину. Однако самую ужасную минуту позора Давина пережила позже, когда об инциденте сообщили ее отцу. Вздох отца и его взгляд потрясли ее так, будто ее сердце пронзила стрела.
– А потом этот человек исчез? – спросил Маршалл.
– Нет. Он вел себя вполне по-рыцарски. Он сказал, что получит специальное разрешение на наш брак и мы сможем пожениться. Но я отказалась.
Его рука замерла. А потом он стал водить поочередно по каждому из ее пальцев.
– Тебе не интересно почему? – спросила она.
Он улыбнулся:
– Конечно, интересно. Но я уже научился тому; что если быть терпеливым и промолчать, ты в конце концов расскажешь все, что мне нужно узнать.
Она нахмурилась, но это не произвело на него никакого впечатления.
– Мой отец умер, – тихо выговорила она. – Для меня это было страшное время. У меня появилась уважительная причина отказать, и я даже почувствовала облегчение. – Она бросила взгляд на Маршалла. – Если быть честной, я поняла, что на самом деле он был позер и невежда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29