Не обошлось дело без Груапша, Обезьяны и еще кой-кого из «любителей кофе». Один молодой человек даже картер предложил от «Беларуси». Совсем новенький.
— Ежели получим трактор, — сказал Зухба.
— Трактор — легче, а за картером еще побегаешь. Груапш пустился в долгие рассуждения о жизни и смерти. Крестьяне приписали это коньяку, который «он выдул без особого труда». Обезьяна часто убегал по своим делам: люди приезжали, и всем требовалась гостиница или, на худой конец, комната где-нибудь, крыша над головою... Груапш отошел к другому столику...
— Многовато бездельников, — тихо сказал Зухба За-канбею Пате-ипа.
— Это так кажется: какая-нибудь сотня на тридцать тысяч жителей. Просто они на виду...
— Мне бы эту сотню.
— Я хочу сказать два слова в защиту этих людей, — сказал Пате-ипа. — Некоторые из них на заслуженном отдыхе...
— Допустим, — перебил его Зухба. — У нас, знаешь, даже глубокие старики чай собирают. Человек должен работу себе находить, а не кофе пить с утра и до вечера. Подумаешь — заслуженный отдых!
— Послушай, Володя, каждый живет как может и как хочет...
— А этот, который картер предлагал?
— Ну, это просто нормальный жулик... Но не о них ведь речь...
— Ты меня не убедишь, — сказал Зухба. — Я знаю многих на гвоздильном заводе, которым под семьдесят, а уходить на безделье не желают. Знаю и тех, которым нет и тридцати, а от работы бегут как черт от ладана. Согласен?
— Да, такое бывает...
Ризабей сказал, что умер бы от безделья. Столетняя старуха и та дома не сидит сложа руки. Пате-ипа мягко заметил:
— Сотня бездельников — это еще не город. Здесь тоже не все сидят сложа руки.
— Меня берет злость, когда вижу любителей легкой наживы. Я знаю цену труду. Этот коньяк, который пьем, пот и труд. Этот кофе — тоже. Эта сигарета — тоже. У меня в колхозе каждая пара рук на вес золота. А тут я вижу немало бездельников, пьяниц, — возмущался Зухба.
— Хочешь, забирай их!
— Нет уж, спасибо! Сами нянчитесь с ними!
— Ну, то-то же. — Пате-ипа предложил тост: — За нашу деревню в горах, среди скал, среди обвалов, под ярким солнцем и с журчащими родниками! За ваши мозоли и за ваш пот!
— Это дело другое!
Обезьяна вернулся на свое место и спросил, за что выпили. Ему сказали.
— За пот так за пот, — сказал он равнодушно. Груапш снова заявился, поднял свой стакан и сказал:
— Надо пить не за пот, а за людей — добрых и тру-долюбивых. А что до жизни и смерти — то об этом следует потолковать более обстоятельно. — Так и не выпив, он, шатаясь, направился к кофевару.
— Он совсем не в себе, — сказал Зухба.
— Неправда, — возразил Пате-ипа, — у него какое-то горе.
— Я знаю какое, — сказал Обезьяна, — но не скажу — хоть убейте. Я бы на его месте давно и бесповоротно с ума сошел бы. Ей-богу.
— Что ты мелешь? — рассердился Пате-ипа.
— То, что слышишь.
Зухба имел на этот счет свой рецепт:
— Работать надо. Вот мы трудимся от зари до зари — и ничего: на здоровье не жалуемся, всякие глупости нам в голову не лезут.
Ризабей был того же мнения. Он сказал:
— Как-нибудь приезжие поглядят па этот пятачок — подумают, что вся Абхазия с утра до вечера коньяком забавляется.
Пате-ипа сердито проворчал:
— Только дураки так подумают. А дураков все-таки меньше, чем умных...
Вскоре Пате-ипа проводил сельчан домой и снова вернулся на пятачок. Груапш долго еще морочил ему голову своими разглагольствованиями. Часов в десять вечера Обезьяна показался за стойкой кофевара...
Подойдя к Косте Логуа сзади, Пате-ипа легонько тронул его за плечо. Обезьяна обернулся.
— Слушай, Костя, ты скоро освободишься?
— Хоть сейчас, — с готовностью ответил Обезьяна. Хлебнул разом остаток кофе, запил холодной водой и вытер рукавом губы.
Пате-ипа отвел его в сторону. Значит, дело несложное, то самое, о котором говорил ему Груапш, сиречь Рыжий...
— Насчет зеленоглазой? — спросил Обезьяна.
— Верно. Насчет нее.
Обезьяна увел Пате-ипа подальше, к финиковой паль-е, торчавшей у края тротуара.
— Ее нигде нет, — сказал Обезьяна.
— Ты уверен? — Абсолютно. — Послушай, друг, я только что снова видел ее...
— Где?
— На том же месте, что и прежде. В окне.
— Того низенького дома?
— Точно!
— Для меня просьба друга — приказ. Я в тот же день пошел туда... к этому дому... Занял отличную позицию. У кипариса. Результат — ноль! Потом я пошел во двор, сделал вид, что работаю в жилуправлении слесарем. Результат — ноль! Потом я разговорился с одной старухой. Знаешь, каков результат? Тоже ноль! Никакой зеленоглазой. Никакой медноволосой. Есть одна — во флигеле живет, по она черная, даже усики у нее растут. Вот какое, брат, дело!
Пате-ипа достал десятку.
— Что это? — спросил Обезьяна.
— На пиво.
— Ничего себе! — Обезьяна не стал брать денег. За что, собственно? Выпить «на пару» он может. Но деньги брать ни за что ни про что?..
— Обезьяна, — сказал Пате-ипа, засовывая ему деньги в нагрудный кармашек, — я видел ее только что. Среднее окно. Слева от него три, и справа три. Она поливала цветочки...
— Так что ж ты не позвал ее?
— Как это — нозвал? — удивился Пате-ипа. — Разве я мальчишка?
— При чем тут мальчишка? С бабами надо попроще. Без антимоний. Это же закон!
— Я знаю, закон... — Пате-ипа говорил твердо, внушительно. — Можешь ты исполнить мою просьбу или нет?
— Могу.
— Так кто же тебе мешает?
— Ее нет.
— Она там!
— А я говорю — нет.
Был только один путь к сердцу упрямого: просьба. Другого не дано. Поэтому Пате-ипа не раздумывал, римский центурион превратился в абхазского шаромыжника:
— Дорогой, очень прошу... Ты же видишь, как я тебя прошу. Ты один можешь помочь мне. Ты один...
Обезьяна заколебался:
— А если ее нету?
— Там она, там... Я должен знать ее имя, ее фамилию, кто она, откуда, чем занимается. А если познако-мишь — магарыч за мной. Хо-ороший магарыч!
— При чем тут магарыч? — Обезьяна тряхнул голо-вой. — Ты уверен, что это была она?
— Что за вопрос?
— Нет, бывает иногда... Ну, когда человеку что-то кажется, чего на самом деле нет...
— По-твоему, Костя, выходит, что я вру. Не так ли?
— Зачем такие слова?
— Как последний негодяй вру, да? Обезьяна развел руками.
— Ничего я не говорил... Если хочешь, сейчас же пойду в этот проклятый дом, где бродит зеленоглазое привидение. Пойду, и все. — Он смачно сплюнул. — Для друга — хоть в воду! Спроси кого угодно. Спроси: на что способен Обезьяна ради дружбы? Поди спроси,
— Ладно. Я это знаю сам. Об этом все в один голос говорят. Если бы было иначе — я бы тебя не просил... Понимаешь, Обезьяна? Очень тебя прошу.
— Я иду, но за результат не ручаюсь. Если снова будет ноль?
— Не будет. Только ты ее получше поищи.
Пате-ипа пожал руку Обезьяне — липкую, грязную лапу — и тот ушел на выполнение задания. А когда Обезьяна отошел от него, Пате-ипа спросил вдруг себя: зачем все это, вся эта игра с зеленоглазой? Какова цель? Во имя чего?
О, если бы только он мог на это ответить! В исполкоме районного Совета узенькие коридоры, тесные комнаты. Давно не бывал Пате-ипа в этом здании. Очень давно. Просто незачем было. А теперь вот пришлось: надо оформить право наследования. Дом не бог весть какой, но все же дом, к тому же отцовский. В этом доме прошло все детство и юность. В нем знаком каждый гвоздик, каждая скрипучая половица. Но для оформления нужны справки, справки, справки, очень много справок. Их приходится добывать где только возможно: в загсе, районном архиве, райсобесе... Это работа для здорового тела и бодрого духа, работа для ног и для мозгов...
В одной из комнат сидел молодой человек в клетчатой сорочке, с огромным пестрым галстуком. Фамилия его была написана на двери, под толстым стеклом. «Какой это Надзадзе? — подумал Пате-ипа. — Может, родственник Диуана Надзадзе?» Так оно и оказалось. На вопрос: «Кем вы приходитесь Диуану Надзадзе?» — молодой человек ответил:
— Я его сын.
Пате-ипа обрадовался. Он крепко пожал руку молодому человеку.
— Ваш отец был моим школьным товарищем... Мы с ним вместе бегали за бабочками. Да, да! А потом вместе воевали. Бедный Диуан!.. Мы бросились в одну и ту же яму. Там, в Крыму. Нас одновременно прошил низко пролетавший «мессер». Нас отвезли в госпиталь... Бедный Диуан!.. Сколько же вам лет?
— Тридцать пять.
— Л как звать?
— Александр.
Пате-ипа пытался найти общие черты сходства отца и сына. Он не мог утверждать: «Как две капли воды!» — но щелочки глаз, но пухлые губы, смолисто-черные волосы — это все от него, от Диуана.
— Л вы меня не знаете?
Надзадзе привстал, подчеркивая тем самым свое уважение к старшему, к товарищу отца.
— Нет, не знаю, — проговорил он виновато.
— Я Заканбей Пате-ипа. Приехал по грустным семейным делам... Да, да... Значит, сын Диуана? Ваш отец жил еще недели две. Не повезло ему! Нас разлучили на берегу, как только переправили через Керченский пролив. Значит, сын Диуана? Я вас помню вот таким... — Пате-ипа показал, разведя ладони на ширину плеч.
Пате-ипа справился о здоровье матери. Уже стара? Очаровательная Кама стара? Боже, как бежит время! Но Заканбею просто не верится, что Кама постарела. Нет, не верится!..
— Что вас привело сюда? — спросил Надзадзе.
— Небольшое дело. Не знаю даже, к кому обратиться. Пате-ипа объяснил.
— Ах, вот как! Некоторые дома здесь подлежат сносу.
— Весьма возможно, Александр.
— Но ничего, — успокоил Надзадзе, — вам дадут хорошую квартиру.
— Мне нужен именно этот дом, а квартира ни к чему. Я живу в Свердловске.
— Вот оно как! Вы намерены сдать дом райсовету?
— Нет, пока хочу оформить на себя. По праву наследования.
— Понятно, — сказал Надзадзе и улыбнулся. Точь-в-точь как отец. Он подошел к стене, на которой висел огромный план города. — Это план застройки, генеральный план, что ли... Как известно, наш город в ближайшие десять лет приобретет ярко выраженный курортный характер... Вот здесь будут построены санатории, здесь гостиница... А ваша улица... Вот она, — Надзадзе показал ее на карте, — подвергнется основательной реконструкции... Вот здесь дом номер семь. Посмотрите на контур гостиницы. Она покрывает и ваш участок.
— А когда начинается ее строительство?
— Не скоро.
Надзадзе стоял перед Пате-ипа несколько смущенный. Ему хотелось похвастаться большим размахом городских планов, но в эту минуту это вроде бы пи к чему. Пате-ипа сообщил, что напротив его дома что-то разрушают, что-то строят...
— Там будет кинотеатр, — сказал Надзадзе. — Это уже реально. Деньги отпущены, имеется хорошая подрядная организация.
— Ну что ж, — засмеялся Пате-ипа, — будем смотреть кино.
Надзадзе оказался архитектором. Он продемонстрировал несколько собственных проектов: ресторан, кафе, киоск для газет... Говорил он без хвастовства, мягким, низким голосом. Неторопливо. В его манере держаться было что-то от опытного лектора, который больше полагается на силу своего слова, нежели на убедительность жеста. Пате-ипа даже залюбовался им. И снова мысленно перенесся в те жестокие и кровавые дни, когда над головами летали «мессеры», поливая свинцом крымскую землю. «Бедный Диуан, — подумал Пате-ипа, — если бы он видел сейчас своего сына...»
— Вы женаты? — спросил Пате-ипа.
— Да. У нас двое детей.
— А где живете?
— Там же, где жил отец. Только мы пристроили к долу две комнаты со всеми удобствами.
Пате-ипа похвалил:
— Молодец! — И не спускал глаз с архитектора. Надзадзе покраснел.
— Да, да! Я вижу, что вы достойный сын. Не могли бы передать привет маме? Скажите ей, что низко кланяется Заканбей Пате-ипа... А то просто: Закан. Она вспомнит меня. Мы же все учились в одной школе.
Надзадзе поблагодарил и проводил Пате-ипа в общий отдел, весело заметив, что здоровый бюрократизм райсовета — гарантия того, что с офо2Эмлением дома будет все в порядке.
— Да, — сказал Пате-ипа, — а со справками я уже изрядно набегался.
Рыжий приметил Чуваза еще издали. Тот был не один, а с какими-то людьми, одетыми архимодно: расклешенные брюки, приталенные пиджаки, широкие, длинные, ниже пупа, галстуки. Чуваз двигался вдоль бульварного парапета, размахивал руками, что-то, по-видимому, рассказывал. Останавливался и снова широко шагал дальше.
Погода была пасмурная — вот-вот закапает дождик. Но он заставлял себя ждать, отчего и возникала та самая черноморская духота, которая страшнее летней жары. Море побурело, по нему забегали гривастые волны, шлюпки заторопились в укрытие, а недалеко от берега летали чайки, без устали выискивая рыбу.
Нельсон Чуваз и Рыжий лет пять сидели за одной партой. Кличку «Рыжий» придумал именно Чуваз, хотя можно было, наверно, изобрести что-либо и поостроумней. Груапш сделал вид, что не замечает Чуваза, что любуется только морем и чайками. Поравнявшись с ним, Чуваз громко сказал своим спутникам, что познакомит их с лучшим другом детства, с одним из самых честных людей в районе. Трудно сказать, насколько ироничным было это представление. С любопытством уставились на Груапша три пары глаз, а чуть позже потянулись к нему три руки.
После недолгой процедуры знакомства Чуваз обратился к Григорию Груапшу:
— Это мои близкие друзья. Приехали из Сухуми. Этот друг... — Он положил руку на плечо высокого, худого
человека лет сорока — сорока пяти. — Это товарищ Тван-ба, прекрасный агроном, руководит отделом в Министерстве сельского хозяйства. А этот прекрасный молодой человек пятидесяти лет товарищ Апба, большой ученый, специалист по селекционированию. А рядом с тобой — товарищ Кан-ипа. Если у тебя когда-либо подохнет буйвол, он его воскресит.
— Буйвола у меня нет, — сказал смеясь Груапш.
— Нет, так будет.
— Зачем он мне? Чуваз удивленно развел руками:
— Узнаю Рыжего! Он всегда был скромным! Ты знаешь, Гриша, что такое буйвол? Я скажу тебе: это жирное молоко, это прекрасный сыр, прекрасное мясо и замеча-> тельный рабочий скот — почти трактор.
Сухумцы согласно закивали головами. А Чуваз вдохновенно продолжал:
— Абхазец без буйвола не может жить. Согласен? Груапш пожал плечами.
— Нет, ты не пожимай, а отвечай: может? Я утверждаю: не может! У меня в ящике стола лежит готовая статья для «Аспны Капш». Мне звонили из обкома и про* сили высказаться о буйволах. Иные головотяпы недооценивают их.
Сухумцы снова закивали головами.
Один из них — крайний, упитаный, с усами, в рыжем пиджаке — заметил, что буйвол — это великая сила^ а великая сила — это и сыр, и хлеб, и масло.
— А еще и водка, — добавил Тванба.
— Верно! — вскричал Нельсон Чуваз. — Верно! Мой друг Тванба прав, как всегда, как любой циркуляр, подписанный его рукою.
— И написанный им самим, —- добавили два других,
— Вот! — Чуваз пожал руку Тванбе. И наставительно разъяснил Рыжему: — Если ты ешь хорошее мясо и куришь прекрасный табак, скажи спасибо Тванбе.
— Я не ем хорошего мяса, — вдруг некстати обронил Рыжий.
Чуваз крайне удивился. Трое сухумцев тоже были шокированы столь неразумным заявлением. Чуваз подбоченился:
— Как это, Гриша? Что значит — не ем?
— Просто так: не ем!
— У тебя нет зубов?
— Маловато, но кое-что еще осталось.
— Так в чем же дело, Гриша?
— Денег еще меньше, чем зубов. Сквозняк в карманах.
Чуваз не сразу понял смысл этих слов. Но понемногу кое-что уразумел.
— Гриша, разве ты не работаешь?
— Нет.
— Как это?
Чуваз внимательнее пригляделся к своему школьному другу. Ему явно не пришлись по душе потертые узкие брюки, сорочка не первой свежести и небритое лицо, все в глубоких морщинах.
— Друзья мои, — обратился Чуваз к сухумцам, — мы его всегда называли Рыжим. Он и сейчас остался для меня Рыжим.
Я любил и люблю его. У него немного острый язык, но это ничего. На него нельзя обижаться. Я знаю, что у него прекрасная семья. Я однажды лежал в больнице — ну, в этом специальном отделении, — и его жена божественно делала мне уколы. Кстати, как ее здоровье?
Чуваз говорил весело, смеясь и вертясь на каблуках в разные стороны.
— Жива, здорова.
— Рыжий никогда не выдавал меня. А я, доложу вам, был страшный шалун. Помнишь, Гриша, как я стрелял в учителя хлебными шариками из трубки?
— Еще бы!
— А кто страдал? — Чуваз сделал паузу. — Он! Чуваз обнял Рыжего, прижался щекой к щеке.
— Это правда? — спросил Тванба.
— Да, правда, — ответил скромно Груапш. — Я ничем не рисковал. Я был тихий и скромный. А Нельсон мог здорово пострадать.
— Совершенно справедливо! — гоготал Чуваз. — Я все хорошо помню, как будто это было вчера.
Он выпустил из своих объятий Рыжего, отошел на шаг и еще раз оглядел старого друга. И вдруг его осенило:
— Стоп, друзья! За мной! Мы отметим встречу с Рыжим. Ты не обижаешься, что так называю тебя?
Рыжий замотал головой. Нельсон Чуваз повел всех в ресторан «Эрцаху», названный так в честь самой высокой горной вершины в Абхазии. Но повел не ко входу, а куда-то в переулок. Они свернули во двор, прошли мимо высоких штабелей дубо-
вых дров, потом миновали груду ящиков и очутились на ресторанной помойке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12