Я поднял головешку и подал ему:— Держи!Он зажег табак и сказал:— Видишь, я даже забыл о джебели! Но прав я или нет?— Я бы мог во многом тебе возразить.— Так возрази!— Нет времени.— Вот вы все такие, христиане. Вы обличаете нас, не пытаясь ничему научить, и хватаете без спроса. У кого лучше местечки, кто имеет влияние? Кто обогащается все больше? Армяне, хитрые греки, бессердечные англичане и гордые русские. Кто терзает наше тело? Кто пьет наши соки, кто паразитирует на наших костях? Кто сеет вражду, недовольство, трусость, неповиновение среди подчиненных? Кто натравливает одних на других? Когда-то мы были здоровыми, кто ввергнул нас в болезни?— Шимин, во многом ты прав, но не выплесни в запальчивости ребенка из корыта. Где ты набрался этих воззрений?— Я познал все это своими ушами и глазами. Я работал во многих странах, был в Вене, Будапеште, Белграде. Ты можешь возразить мне?— Да, могу. Ты смешал религию и политику. Ты ищешь причины болезни не в теле государства, а именно в нем сидит самая зараза.— Ты можешь мне это доказать?— Да, могу.— Ну, давай, хотя стой! Издали донесся стук копыт.— Слышишь? — спросил он.— Да, слышу.— Наверное, это он.— Может быть.— Жаль, мне так хотелось тебя послушать.— Мы вернемся к этому разговору, когда закончим дела.— А что нам делать сейчас?— Он не должен меня видеть, ведь он меня знает. Постарайся заманить его в дом.— Это будет несложно, если он, конечно, не проскачет мимо.— Не должен. Сейчас достаточно темно. Я выйду на середину улицы. Если он поедет мимо, я схвачу лошадь под уздцы. Спешится — зайду в дом.— А если это не он?— Тогда мы ему ничего не сделаем.Стук копыт приближался. Явно то была одинокая лошадь. Я притаился в темноте. Появился всадник. Он держался как раз в свете, отбрасываемом горном. Лицо я разглядеть не сумел.— Эй, есть тут кто живой! — крикнул он. И, поскольку никто сразу не откликнулся, повторил.Теперь у дверей показался кузнец.— Кто здесь?— Я нездешний. Кто живет в этом доме?— Я, — ответил кузнец не совсем уверенно.— А кто это — ты?— Я — владелец этого дома.— Это я и так понял, дурачина. Мне нужно твое имя.— Меня зовут Шимин.— Кто ты?— Кузнец. Что, у тебя нет глаз и ты не видишь огонь, который тебе светит?— Я вижу лишь то, что ты не только дурак, но еще и мешок с дерьмом. Подойди, мне надо спросить.— Разве я раб или слуга, чтобы подходить к тебе? Кому надо меня спросить, тот сам подходит!— Я на лошади!— Так слезь!— Это необязательно.— Если у меня насморк или кашель, я что, не могу из-за этого работать? — ответствовал Шимин и вошел в дверь.Всадник пробормотал несколько грубых слов, но подъехал на лошади поближе.До сих пор я не знал, тот ли это, кого я жду. Но когда он приблизился к кузнице, чтобы спешиться, я понял, что лошадь светлая. На мужчине были красная феска, серое пальто и еще у него была маленькая светлая бородка. А когда он слез, я разглядел и красные турецкие сапожки. Да, тот самый!Он привязал лошадь к двери кузницы и вошел в дом. Я скользнул следом. Кузнец прошел в большую комнату, туда, где лежала его жена. Поскольку чужой пошел следом за ним, я мог спокойно войти в дом, невидимый за ивовой перегородкой, и слышать все, о чем говорится. Человек стоял спиной ко мне, лицом к кузнецу. Женщина, похоже, немного пришла в себя, положила голову на руки и прислушивалась к их разговору.Всадник упрекнул кузнеца, что он неприветлив с гостями, на что тот отвечал, что он приветлив только с честными людьми. Это было явной неосторожностью с его стороны.— Ты что, считаешь, что я нечестен? — спросил тот.— Да, я так считаю.— Ты грубиян, каких мало. Откуда тебе знать, какой я. Ты что, меня знаешь?— Да, я тебя знаю.— Где же ты меня видел?— Я тебя не видел, но слышал о тебе.— От кого?— От одного эфенди, который прямо называл тебя бандитом!— Когда?— Сегодня, совсем недавно.— Ты лжешь!— Нет, я говорю правду. И могу тебе это доказать. Я очень хорошо знаю, что ты у меня хочешь выведать.— Но это невозможно!— И тем не менее я знаю!— Так скажи!— Ты собираешься расспросить меня о Манахе эль-Барше и Баруде эль-Амасате.Тот явно опешил:— Откуда ты это знаешь?— Все от того же эфенди.— Кто это такой?— Тебе ни к чему это знать. Если он сам пожелает,ты узнаешь.— Где он?— Этого я тебе не могу сказать.— А если я заставлю тебя?— Я тебя не боюсь!— И этого не боишься? — Он вытащил кинжал.— Ножик твой мне не страшен. Я здесь не один.В этот момент я показался в проходе ивовой перегородки, и кузнец указал на меня. Человек обернулся, увидел меня и воскликнул:— Дьявол! Это же дьявол!От неожиданности он замер, да и я был поражен, признав в нем того, кто столь внимательно наблюдал за мной, когда я вел дервиша по улицам Эдирне. Вскрикнул он на валахском наречии. Значит, он уроженец Валахии? В такие напряженные моменты люди обычно не контролируют себя и заговаривают на родном языке.Мне нужно было исправлять положение, подпорченное Шимином, — тому явно не следовало говорить, что он о нем что-то знает. Он должен был ожидать его вопросов, и только после этого мне следовало показаться.— Это не совсем так, — ответил я тоже по-румынски.— Нет, ты дьявол! — он пришел в себя, поднял кинжал, которым только что угрожал кузнецу, и спросил: — Что тебе надо? Я тебя не знаю!— Этого и не требуется. Главное — я тебя знаю, славный мой!Он сделал удивленное лицо, мотнул головой и заявил оскорбленным тоном:— Я тебя не знаю, Бог свидетель!— Не приплетай сюда Бога! Он-то как раз свидетель, что ты меня видел!— Где?— В Эдирне.— Когда?— А ты говоришь по-турецки!— Да.— Тогда давай оставим твой румынский. Этот храбрый кузнец тоже должен нас слышать и понимать. Ты не станешь отрицать, что присутствовал на суде над Ба-рудом эль-Амасатом в Эдирне?— Меня там не было, и я ничего не ведаю. Вообще-то я не видел его среди зрителей в зале. Поэтому этот вопрос я замял, но задал другой:— Ты знаешь Баруда эль-Амасата?— Нет.— И его сына Али Манаха — тоже?— Нет.— А почему же ты так испугался?— Я никого не видел.— Ах, так! И ты не знаешь Ханджу Доксати в Эдирне?— Нет.— И ты не помчался срочно предупредить членов твоей шайки о том, что видел меня с Али Манахом?— Не могу понять, что ты от меня хочешь. Повторяю, ничего ни про что не знаю.— А я утверждаю, что ты знаешь про бегство арестованного, что ты виновен в смерти Али Манаха, но не ведаешь, что пуля, посланная в меня, угодила в хаваса и сейчас ты находишься в пути, чтобы предупредить Манаха эль-Баршу и Баруда эль-Амасата. Все это мне отлично известно.— И все же ты заблуждаешься. Ты явно меня с кем-то спутал. Где все это происходило? Как я понял из твоих слов, в Эдирне?— Да.— И как давно? Я не был в Эдирне больше года.— Ты великий лжец. Где ты был в последние дни?— В Мандре.— А откуда едешь сейчас?— Из Болдшибака, где находился со вчерашнего утра.— Ты был в Мандре-на-Марице? Пожалуй, ты действительно был там, но в Эдирне тоже был и не надо отнекиваться.— Мне что, поклясться?— Твоя клятва гроша медного не стоит. Скажи, разве Бу-Кей лежит на пути из Мандры в Болдшибак?— Бу-Кей? Такого места не знаю.— Разве ты там не был?— Никогда.— И никого не расспрашивал о трех всадниках на двух белых лошадях и одной гнедой?— Нет, никого.— И никто тебя не направил к сторожу, который отослал тебя к киадже?— Нет.— Чудеса да и только. Все заблуждаются, один ты кристально чист. Ответь хоть, кто ты.— Я купец.— И чем же ты торгуешь?— Всем.— И как твое имя?— Пимоза.— Интересное имя. Ни в одном языке не встречал такое. Ты его сейчас выдумал?Брови его сошлись к переносице.— Господин, — гневно произнес он, — кто дал тебеправо говорить со мной в таком тоне?— Я его сам себе дал! Тут кузнец добавил:— Это тот самый эфенди, о котором я говорил.— Я уже понял, — ответил он. — Но он может быть эфенди над всеми эфенди, но не смеет разговаривать со мной так. Я знаю способ научить таких, как он, вежливости и обходительности.— Ну что, начнем? — спросил я насмешливо.— Давай.Он положил руку на сумку с пистолетами и наполовину вытащил один.— Хорошо, я принимаю твой язык — он понятен всем. Буду вежливее. Будь так любезен, сообщи, пожалуйста, где ты родился?— Я серб из Лопатиц-на-Ибаре.— А я-то сначала по неопытности принял тебя за валаха или румына, что, собственно, одно и то же. А куда ты едешь?— В Измилан.— Чудесно! Такой смышленый человек и делает такой крюк! Как же ты попал в Кушукавак, если у тебя было намерение ехать из Мандры в Измилан? Твой путь увел бы тебя заметно южнее.— Ты что, служишь в полиции, что расспрашиваешь меня о моем пути!— Хорошо, я не стану задавать вопросов, которые тебе не нравятся. Ответь мне только, зачем ты приехал сюда.— Да разве я собирался слезать с лошади? Этот кузнец вынудил меня зайти, потому что не пожелал отвечать на мои вопросы на улице.— Но что ты хотел у него узнать?Он немного растерялся, но быстро нашелся и ответил:— Вообще-то мне уже надоело все это. Похоже на приставания назойливого насекомого. — Он изобразил, будто отряхивается щеткой, и приготовился уходить.— Ты называешь это вежливостью? — рассмеялся я.— На крепкий сук — острый топор.Эту фразу он снова произнес по-валахски. Нет, он явно не был сербом.— Ты любишь поговорки, — заметил я, загораживая между тем ему дорогу. — Но жизненного опыта они тебе что-то не прибавили! Лучше было бы сказать: со шляпой в руке можно пройти по всей стране. Постарайся сохранить остатки политеса хотя бы до конца разговора. Побудь еще немного со мной.— С тобой? Где это — с тобой? Где ты живешь?— Здесь.— Этот дом принадлежит кузнецу. Он сам назвал тебячужим эфенди.— Он не против, если я тебя здесь оставлю.— А что мне тут делать? У меня и времени нет, мне пора ехать.— Ты должен дождаться других гостей, они очень хотели с тобой встретиться.— Кто эти люди?— Хавасы из Эдирне.— Пошел к дьяволу!— Нет уж, я останусь с тобой. Места хватит всем. Будь так добр присесть.— Ты что, спятил, отойди-ка!Он хотел пройти мимо, но я схватил его за руку и удержал.— Еще раз по-дружески прошу, останься. Хавасы охотно поговорят с тобой.— Что у меня с ними общего?— У тебя с ними — действительно ничего, а вот у них с тобой…— Убери руки!— Сейчас! А кто же позаботится, чтобы ты не доехал до Манаха эль-Барши?Я стоял перед ним, а кузнец, воткнув горящую щепку в приспособленное для этого отверстие, — позади. Он этого не заметил, но понял, что за ним следили, и еще раз уразумел, что дорогу сможет проложить только боем. Хотя я и сохранял равнодушную мину, руки мои были наготове. Он вскрикнул злобно и истерично:— Я не знаю этих людей, пропусти меня! — И сделал несколько шагов к выходу.Я заступил ему дорогу.— Будь ты навеки проклят! — с этими словами он отступил.В руке блеснул нож, он замахнулся на меня, но кузнец перехватил руку и загнул ее назад.— Собака! — прошипел он и обернулся к нему.Я оказался сзади. Заломив ему обе руки, я сжал ихтак, что он не смог и пошевелиться.— Дай веревку или канат! — крикнул я кузнецу.— Этот номер у вас не пройдет, — шипел незнакомец в феске.Так называемый «купец» силился освободиться, но напрасно. Какие-то мгновения он пытался достать нас ногами, но кузнец проворно выполнил мое распоряжение и связал его по рукам и ногам.— Так, — удовлетворенно проговорил он, уложив пленника на пол, — полежи-ка так же, как лежали мы с женой, связанные твоими сообщниками!— У меня нет никаких сообщников! — сипя, выдавил тот.— Ну нам-то лучше знать.— Я требую, чтобы меня немедленно освободили!— Куда спешить?— Вы обознались, я — честный человек.— Докажи!— Пойдите в Енибашлы!— Ага, это недалеко. А к кому там?— К красильщику Бошаку.— Знаю такого.— И он меня знает. И он скажет, что я не тот, за кого вы меня принимаете.Кузнец взглянул на меня вопросительно. Я же ответил ему:— Так быстро мы не успеем. Давай лучше посмотрим, что у него в карманах.Мы обыскали его, сопровождаемые руганью и многообещающими взглядами. Обнаружили приличную сумму и обычные вещички, которые есть у каждого, и засунули все обратно в карманы. Кузнец, более доверчивый, чем я, спросил:— Эфенди, мы не ошиблись?— Нет, я уверен. Даже если мы ничего не найдем, нужно задержать его. Надо осмотреть и лошадь.До сих пор жена вела себя спокойно. Но когда заметила, что мы собираемся уходить, спросила:— Мне за ним последить?— Будь добра! — попросил ее муж.Она поднялась со своей лежанки, зажгла несколько лучин и сказала:— Идите спокойно. Если он попытается пошевелиться, я подожгу его. Я больше не хочу валяться в темной дыре.— Мужественная девочка! — проговорил кузнец удовлетворенно. — Не так ли, эфенди?Лошадь стояла на привязи у входа в дом. В седельных сумках, кроме небольшого запаса провизии, ничего не было.— Ну, что будем сейчас делать? — поинтересовался Шимин.— Для начала мы подведем эту лошадь туда, где стоит моя.— А потом?— Потом поместим арестованного в тот же подвал, где имели удовольствие побывать вы с супругой.— А потом?— Будем ждать моих людей, с ними я отправлю его в Эдирне.После этого мы выполнили намеченное — невзирая на ругань и угрозы, спустили «купца» в подвал. Затем мы с кузнецом снова уселись возле двери и разожгли трубки.— Незабываемое приключение! Я еще ни разу не был в плену в собственном погребе и никого там не держал. Такова, однако, воля Аллаха!Время медленно текло, пока мы беседовали. Мы поели, и я с нетерпением ждал Халефа и остальных. Женщина снова прилегла. Наступила полночь. Прошел еще час, но никто не появлялся.— Наверное, они нашли по дороге постоялый двор, — пытался объяснить их долгое отсутствие Шимин.— Нет, у них есть указание ехать сюда. Может, их задержало какое-то непредвиденное обстоятельство, но ночевать они нигде не станут, пока не приедут сюда.— Или они спутали тропу.— Такого с ними не должно случиться, особенно с Халефом.— Тогда нам не остается ничего другого, как просто ждать. Ведь нам не так тяжко, как тому человеку в подвале. Как ему там, кстати?— Так же, как и тебе, когда ты там лежал в куче угля.— Ты думаешь, он не серб?— Нет, он врет.— И никакой он не Пимоза?— Нет.— Но ведь и ты можешь ошибаться!— Ба! Да если бы ему удалось выхватить нож, он бы напал на нас. Почему он не потребовал доставить его к киадже? Так поступил бы любой честный путник. А ты знаешь того красильщика, о котором он говорил?— Да, знаю.— Кто это?— Толстый, ленивый болван.Своеобразный ответ. Красильщика звали Бошак, а это слово означает «ленивый», «вялый». Я спросил еще:— Он обеспеченный человек?— Нет, именно по причине лености. К тому же он еще и пекарь.— А как пекарь он прилежен?— Нет, дом его разваливается, ибо он ленится его чинить. Его жена сама построила печь и сама же заботится о ней, подправляет ее.— И печет все сама?— Да, все сама.— А что же делает ее муж?— Ест, пьет, курит, ловит кейф.— Тогда неудивительно, что он беден. Ведь он живет в Енибашлы.— Да, эфенди, это большая деревня. До нее два часа ходу. Как только пройдешь Кушукавак, пересечешь реку по мосту — оттуда дорога сразу ведет в Енибашлы.— Наверное, там его продукция пользуется спросом?— Не знаю.— Говори точнее.— Видишь ли, несколько лет назад ему отрезали уши.— За что?— Разве ты не знаешь, когда применяют такое наказание?— Может, пек слишком маленький хлеб?— Нет, скорее слишком большой. Того, кто недопечет, бывает, приколют за ухо к двери, но отрезать — нет, за это уши не отрезают.— Если он такой бедный, почему же он испек слишком большую буханку?— Нет, дело не в этом. Квашня вывалилась из кадки, оказалось, тесто слишком тяжелое, что-то он туда не то примешал, может быть, даже солому.— Ах, вон оно что! Значит, он просто вор!— Выходит, так.— Тогда мне надо с ним пообщаться.— Зачем? Я думаю, тебе надо сразу ехать дальше, как только появятся твои товарищи.— Раньше я так и хотел сделать. Но всадник упомянул пекаря, и он может оказаться мне полезным.— Тогда все равно придется ждать до утра.— Да, как раз мои приедут, а я их потом просто нагоню.— Зачем тебе их здесь ждать? Ты ведь можешь поспать в доме!— А вдруг, не увидев меня, они проскачут мимо?— Я посторожу, эфенди.— Нет, этого я не допущу.— Почему? Разве ты не вытащил нас с женой из подвала? Без тебя мы бы задохнулись. А я не могу несколько часов скоротать один? А когда ты утром поскачешь, я наверстаю.Он так убедительно говорил, что я наконец уступил. Его жена подготовила мне лежанку, и, взяв клятвенное обещание с кузнеца поддерживать огонь, я провалился в тяжелый сон. Глава 2СРЕДИ КОНТРАБАНДИСТОВ Когда я проснулся, вокруг было еще совсем темно, но я почувствовал, что выспался. Разгадка пришла, когда я встал и заметил, что ставни на окнах плотно закрыты. Распахнув одно из окон, я обнаружил, что утро в разгаре — никак не менее восьми-девяти часов.Снаружи отчетливо доносились размеренные звуки поковки. Я вышел. Кузнец работал, а жена держала мехи.— С добрым утром, — улыбнулся он. — Долго же ты спал, эфенди!— Увы. Но ты тоже.— Я? Как это?— Не вижу своих спутников.— Я их тоже не видел.— Они проехали мимо.— Когда?— Ночью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35