— Вы незаконно задержали меня, я лишь оборонялся. Мне нужно ехать дальше.— Да уж, «в никуда»! Мы с этим еще разберемся. Молчи! Мы еще поговорим с тобой по душам, когда я попрощаюсь с этим эфенди!Нищий в самом деле затих. Наверное, он надеялся выудить какие-либо сведения из нашего разговора, но Шимин был тоже не дурак. Он намеренно обратился ко мне с такими словами:— Ну вот, эфенди, теперь ты один найдешь дорогу. Скачи назад и жди нас там. Я поеду дорогой на Гельджик, хотя мне будет нелегко с ним туда добраться. Скажи своим, что он уже у нас, чтобы те зря не искали. До скорого!Говоря это, он сел на лошадь и, дернув за поводья, уехал. Еще некоторое время я слышал громкий, недовольный голос нищего, потом все стихло.Я не верил в то, что Сабах воспринял слова Шимина всерьез, но мне уже было все равно. Самое главное — они уехали. Быстрое прощание с Шимином сэкономило мне время. Я успел привязаться к этому человеку, и в иной ситуации расставание заняло бы куда больше времени.Я поехал в том направлении, которое мы выбрали с ним раньше, и достиг Мадана в обговоренные с Шимином сроки. День, между тем, шел на убыль. Я размышлял: в Палацу ехать было ни к чему. Озабоченные родственники раненного Москлана мне совсем не нужны. Посланник, отправленный к ним, был в наших руках и находился под неусыпным надзором кузнеца. В Изми-лане сегодня тоже ничего не узнают о смерти Дезелима. К чему тогда напрягать лошадь, тем более что она уже проскакала без отдыха две ночи? И я решил ехать в Топоклу и ждать там Халефа и двух его спутников.Через некоторое время добрался до деревни, в которой был постоялый двор. Здесь еще не спали, и я решил дать вороному роздых. Постоялый двор находился не на самой дороге, а немного поодаль и был окружен довольно густым кустарником. Рядом лежал толстый, узловатый ствол дуба, потом следовал загончик, в котором гуляли свиньи, а оттуда тропинка вела прямо к воротам. Что за ними — оставалось загадкой. Высокий глиняный забор окружал двор и закрывал обзор.Чтобы перебраться через этот ствол, кому-то понадобились бы специальные «кошки». Но моему жеребцу удалось без труда перепрыгнуть через него. Загон со свиньями тоже быстро остался позади. Тут я услышал крик ужаса, и предо мной предстал мужчина, который появился в воротах в тот самый момент, когда я влетал в них. Я оказался в просторном дворе, который, как мне представилось, был до краев наполнен навозом. В углу стояли люди и что-то кричали. Они крепко держали какую-то девушку и пытались привязать ее к лестнице. Важный мужчина, державший в руке плетку, подступил ко мне со зверским выражением на хищном, вытянутом лице с ястребиным носом.— Ты что, совсем слепой? — накинулся он на меня. — Смотреть надо, куда едешь!— А ты убери отсюда все дерьмо и сделай пошире проходы, тогда можно будет въезжать сюда, не сломав никому шеи.— Хамишь?— Ты тоже не больно-то вежлив.— А что, я должен обнять и поцеловать тебя после того, как ты чуть не зашиб моего слугу?— Зашиб? Вон он стоит и выковыривает навоз из волос. У вас на дворе такая «перина», что падать в нее одно удовольствие. Ты хозяин?— Да, а ты кто?— Чужеземец.— Это я вижу. А паспорт у тебя есть?— Да.— Покажи!— Сначала помой руки — запачкаешь. Что у тебяесть выпить?— Кислое молоко.— Спасибо! А больше нечего?— Сливовица.— А корм для лошади?— Резаная кукуруза.— Хорошо. Дай ему, сколько съест, а мне стакан сливовицы.— Стаканов нет, есть горшок. Иди в дом.Этот человек явно не отличался особым гостеприимством. Я привязал лошадь к колышку и вошел в дом. Это была та еще дыра с грубыми скамьями и таким же небрежно сколоченным столом. Множество странных изделий из треугольных досок на трех ножках наполняли помещение. Напрягая воображение, я догадался: это кресла! Здесь же сидела женщина и помешивала кислое молоко в большом деревянном кубке. Инструмент, которым она пользовалась, был не ложкой и не половником, а скорее половинкой подметки, разрезанной вдоль. Я не ошибся в своем предположении: рядом на полу лежала вторая половинка этого нехитрого приспособления. Похоже, женщина воспользовалась первым попавшимся предметом, чтобы помешать молоко. Если бы подошвы рядом не оказалось, она сняла бы с себя обувку и применила ее по тому же назначению.Я поздоровался. Она подняла на меня большие, лишенные всякого выражения глаза и ничего не ответила. Со мной вместе вошел хозяин. Он снял с гвоздя маленький горшок, налил в него немного жидкости и протянул мне.— Это действительно сливовица? — спросил я, понюхав содержимое горшка.— Да.— А другого ничего нет?— Нет. А что, тебе этого не хватит?— Она плохая.— В таком случае проваливай отсюда, если тебе здесь ничего не нравится. Тебя никто не заставлял здесь останавливаться. Ты что, паша, чтобы выдвигать требования?— Нет. Сколько стоит сливовица?— Два пиастра.Я заплатил. Емкость горшка была чуть больше поллитра, сливовицы же там было всего лишь на два пальца. К тому же на краю горшка скопилась какая-то грязь — от тысяч усов и бород тех, кто из нее пил. Эта сливовица была самой настоящей сивухой, причем самой гадкой из тех, что мне доводилось пробовать. А стоила целых два пиастра! Тридцать восемь — сорок пфеннигов! Это настоящее свинство в стране сливовых деревьев, но я удержался от дальнейших замечаний.— Ну как, нравится? — спросил мужчина.— Да. Еще как.Он не понял моей иронии и сказал:— Если захочешь еще, попроси у этой женщины, она тебе даст. У меня же нет времени. Я занят во дворе.Он ушел, и я огляделся. Жалкие картинки, развешанные на стене, убедили меня в предположении, что я нахожусь среди армянских христиан.Женщина все еще размешивала свое пойло. Ее нижняя губа отвисла, и с нее капало в молоко. Я оглянулся и заметил в стене дыру, заменяющую окно. Там, на улице, солнце начинало свой дневной переход. Здесь же внутри было мрачно и дымно. Бррр! Я встал, чтобы выйти на свежий воздух, насколько он мог оказаться свежим там, на этом дворе. Делать мне здесь было нечего, в этом я был уверен. Но едва я шагнул из дома, как услышал протяжный и пронзительный крик. В мгновение ока я очутился возле двери. При втором таком крике я уже летел через двор туда, где к лестнице была привязана девушка. На ней была лишь юбка. Девушка была привязана лицом к лестнице, подставив бледные плечи ударам плетки, которой уже в третий раз замахивался один из парней. Прежде чем он ударил девушку в следующий раз, я вырвал плетку у него из рук. На спине несчастной вздулись две кровавые полосы. Хозяин стоял рядом с видом справедливого судьи, который ждал неукоснительного выполнения своих приказаний. Он ринулся ко мне, пытаясь отнять у меня плетку, крича:— Ты! Куда лезешь! Дай сюда плетку! Это моя плетка!Меня буквально трясло от бешенства всякий раз, когда я сталкивался с таким постыдным обращением с женщиной. Они вольны делать все, что вздумается, но только не у меня на глазах. Я чувствовал, что лицо мое заливает краска гнева. Сдерживая себя, я спросил хозяина:— Кто эта девочка?— Это тебя не касается! — грубо ответил он.— Она что, твоя дочь?— Какое право ты имеешь задавать такие вопросы? Отдай мою плетку! Или я тебя самого огрею как следует!— Что? Меня — плеткой? Вот вам мой ответ! — И я огрел его по спине, да так, что он тут же согнулся.В тот же момент он вскочил пружиной и полетел на меня, но не рассчитал и грохнулся на землю, потому как я вовремя отскочил в сторону.— Лучше и не пытайся, иначе получишь плеткой по морде! — предупредил я.Но он снова бросился на меня. Правой ногой я ударил его в живот, но сам между тем удержался на ногах, а он грохнулся прямо в навоз. Но, видно, и этого ему было мало. Он хотел что-то сказать, но не смог. Поплелся к дому, так и не взглянув на меня. Этого было достаточно. Я пошел к жеребцу, взял штуцер и вернулся к лестнице. При этом внимательно следил за окнами, чтобы из них кто-нибудь не выстрелил. Встал я так, чтобы между мной и дверью находился кто-то из людей.— Развяжите ее! — приказал я слугам.Меня поразило, что они и пальцем не пошевелили, чтобы помочь своему господину. Они молниеносно повиновались.— Оденьте ее!Наказуемая едва могла шевелить руками, так крепко они были связаны и так саднили ссадины на ее плечах.— За что ее били? — спросил я.Вокруг меня стояли трое женщин и четверо мужчин — один другого краше.— Господин приказал, — ответил один из них.— За что?— За то, что она шутила.— С кем?— С чужеземцами.— Она родственница хозяину?— Нет. Она домашняя работница.— Откуда?— Из соседней деревни.— А родные у нее есть?— Мать.— И он приказал ее бить только за то, что она приветливо отнеслась к чужеземцу?Между тем девушка быстро исчезла за одной из дверей.— Да, она ничего такого не сделала, — последовал ответ. — Господин очень строг, а сегодня с утра он вообще какой-то дикий.В этот момент вышеупомянутый вновь появился во дворе. В руках у него было дрянное турецкое ружье. Было видно, что он уже очухался от моего удара и снова мог говорить, ибо закричал своим резким гортанным голосом:— Ты, собачий сын, сейчас я с тобой разделаюсь!Он поднял ружье и прицелился в меня. Следом за ним из дома выскочила его жена. Она закричала от страха и вцепилась в его ружье.— Что ты делаешь? — взвизгнула она. — Ты что, хочешь его убить?— Молчи! Убирайся! — бросил он ей и отпихнул так, что та повалилась на землю.Ствол его ружья тем временем отклонился от цели. Я вскинул штуцер и быстро прицелился. Я не хотел его ранить, хотя и видел, что он тверд в своем желании влепить мне заряд. Мой выстрел прогремел раньше, чем его. Он испустил крик и выронил ружье. Я хорошо прицелился, как потом выяснилось. Пуля пробила замок его ружья, но самого его не задела. Кроме разве что того, что приклад здорово долбанул его по физиономии, а руки потом тряслись от резкого толчка. Он махал ими и бормотал:— Все видели, что он стрелял в меня? Хватайте его! Ловите его!Он поднял с земли обломки ружья и, размахивая ими, бросился на меня.— Назад! — крикнул я. — Или я снова стреляю!— Что ж, попробуй! — заревел он.Ружье его было однозарядным, и он, наверное, думал, что у меня такое же. Я спустил курок, прицелившись в ствол его ружья. И снова оно вылетело у него из рук. Еще два выстрела я сделал в воздух. Ругательства замерли у него на губах, он встал как вкопанный.— Что за чертово ружье, — выговорил он наконец.— Он волшебник, это колдовство! — запричитали его слуги.Я молча опустил свою винтовку. Он же поднял свою, осмотрел и сказал:— Вот черт! Она разбита вдребезги.— До сих пор я стрелял не в тебя, а в твое ружье. Если ты сделаешь еще шаг, я уложу тебя на месте.— Ты не осмелишься!— А мне и не надо осмеливаться. Ты первый угрожал мне ружьем, целился в меня. Я лишь оборонялся и мог убить тебя в целях самообороны.— Нет, ты стрелял в меня, а в ружье попал случайно. Никто не сможет доказать, что ты целился в замок, а не в лицо, которое находилось рядом.— Ты что, никогда не видел хорошего штуцера?— А до того ты меня ударил. Знаешь, что это значит? Ни один человек не осудит меня за то, что я тебя убил. Такой позор можно смыть только кровью!— А кто смоет позор с этой девочки, которую ты приказал сечь плетьми?— Разве у слуги может быть честь? — высокомерно парировал он. — И что ты вообще лезешь в мои дела? Я сам решаю здесь, причем именно так, как мне заблагорассудится.По обычаям этой местности он был прав. Мне не следовало вмешиваться в их дела. Но, сказав «а», я должен был произнести что-то еще, поэтому я ответил:— За свою жизнь я еще никогда не видел такого бесчеловечного обращения с людьми, а плетку применил потому, что ты невежливо обошелся со мной. На такие выпады я отвечаю только с помощью плетки. Я так привык.— Что ты за птица такая? И откуда у тебя такой породистый жеребец? Не из конюшни ли великого господина? Надо будет поинтересоваться. — И, повернувшись к слугам, он сказал: — Эй вы, не выпускайте его отсюда. Я скоро вернусь.— Поедешь за киаджей? — спросил я, улыбаясь.— Да, я передам тебя в руки правосудия. Он покажет тебе, какие отличные камеры в нашей тюрьме.— Давай, зови киаджу. Я подожду. А люди эти мне в сторожа не годятся. Если я захочу уйти, они меня здесь не удержат. Но я останусь, чтобы показать тебе, что ты сам на полпути к тюрьме.Перепрыгивая через грязь и навоз, хозяин пробежал к воротам и скрылся за ними. Я же открыл дверь, за которой скрылась девочка, и оказался в помещении, где хранился сельскохозяйственный инвентарь и другая утварь. Девочка сидела на куче соломы и плакала. Я хотел спросить ее о чем-то, но почувствовал, что кто-то коснулся меня сзади. Я обернулся и увидел женщину, которая попыталась вытолкать меня из помещения. Казалось, она боялась того, что сообщит мне эта девочка.— Что ты здесь делаешь? — спросила она. — Выходи отсюда!— Это ты выходи! — ответил я ей в том же тоне. Она отпрянула и закричала:— Настоящий людоед!— Да, — ответил я, — я уже сожрал множество мужчин и женщин. Вот только ты не пришлась мне по вкусу.Она была настолько поражена, что уже не пыталась помешать мне. Я обратился к девочке:— Видишь ли, я хочу помочь тебе. Ты должна сказать мне, за что этот господин тебя наказывал.— Если я скажу, он меня еще сильнее накажет.— Я позабочусь о том, чтобы этого не случилось. Кто был тот чужеземец, с которым ты так приветливо разговаривала?— Это был господин из… из… Я забыла место, которое он назвал. Он провел здесь ночь.— А как его звали?— Он назвал себя Махди Арнаут. И он хотел вернуться.Это было то самое имя, которое я слышал от Шимина.— А почему же твой господин так осерчал?— О, это из-за почтовой сумки, которую я нашла.— А чья она?— Чужеземца. Он потерял ее и долго искал. А я обнаружила ее в спальне господина и хотела вернуть хозяину. Но господин меня запер до тех пор, пока тот не уехал, а когда я сказала, что сумка не его, он приказал избить меня.— Значит, он вор. А что было в сумке?— Я не успела посмотреть. Господин пришел.— А ты знаешь, где она сейчас?— Да, я проследила, куда он ее спрятал. Он отдал ее жене, и она засунула ее за дрова.Тут я услышал на дворе громкий голос. Я вышел наружу и увидел маленького человечка в необъятных размеров меховой шапке и таких же гигантских сапогах. Он был одет в ярко-красные штаны и куртку, под которой виднелась голубая безрукавка. Вся одежда выглядела весьма поношенной, на ней не видно было ни пуговиц, ни пряжек, все держалось на простой веревочке.На носу человечка красовались роговые очки с половинками стекол, а в руках он держал чернильницу, гусиное перо и множество покрытых жирными пятнами листочков.— Это он! — заявил хозяин, указывая на меня. Ах вот оно что! Этот чудо-человечек был старостой деревни. Я сразу же заметил, что у пера сильно затупленный кончик, а чернила представляют собой некую грязную полу высохшую массу.— Значит, ты убийца? — деловито осведомился это карлик, уставившись на меня.— Нет.— А этот говорит, что ты.— Если бы я был убийцей, то кого-нибудь убил.— Ты хотел убить, этого достаточно. Идемте в помещение. Я учиню строгий допрос, и пусть виновный не думает, что ему удастся уйти от моих вопросов. Пошли!— Это мы еще посмотрим. Мы пока не знаем, кто здесь настоящий убийца! Я пойду вперед.Мы вошли в дом. Я уселся перед своим горшком с ракией. Это было самое удобное место здесь.— Ну-ка уйди с этого места, здесь я сижу! — заявил киаджа.— Разве ты не видишь, что я занял его?— Так встань!— А я не вижу тут человека, перед которым я должен вставать!— Ты меня не видишь? Если не послушаешься добровольно, я займу твое место силой!— Попробуй только дотронуться до меня — и тогда все эти шесть зарядов окажутся у тебя в теле.И я направил на него револьвер. Он отпрянул с проворностью, сделавшей бы честь любому прилежному физкультурнику, и быстро проговорил:— Этот человек действительно опасен. Надо будет заняться им.Он нашел другое место, положил перед собой бумагу, поставил чернильницу, наморщил лоб, посмотрел перо на свет и обследовал кончик. Обнаружив, что с главным орудием производства непорядок, приказал хозяину:— Дай мне нож.Хозяин притащил огромный тесак, которым можно было рубить дрова. Киаджа попытался им что-то сделать, и последовал новый приказ:— Принеси воды!Чернильница совершенно высохла, и он долго возил пером в этой тине, размешивая там мух и комаров. Эта ситуация меня необычайно развеселила. Я протянул ему свой горшок и сказал:— Ну и тяжелая у тебя работа. Выпей. Произошло все именно так, как я и предполагал. Он спросил:— А что там?— Сливовица.— Ну и как она?— Весьма недурна.Он взял горшок, заглянул в него и опрокинул в глотку.— Еще хочешь? — спросил я.— А деньги у тебя есть?— Да, я плачу.— Налей полный. Выпьем все!Горшок наполнили, и он пошел по кругу. Когда очередь дошла до меня, киаджа вдруг заявил:— Он преступник, ему не давать.Это как раз мне и нужно было. Последний глоток сделал сам видный начальник, после чего заявил, поправляя очки:— Итак, начинается допрос. Ты стрелял в этого человека?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35