Во входной двери повернулся ключ. На крыльце затанцевал оранжевый луч.
Скарлетт достал второй мешок и вытащил пистолет. Харди открыл дверь.
– Стоять! Полиция! – крикнул Рик.
Человек, застыл на пороге. В руке он держал шахтерский фонарь, освещающий пустые стены комнаты. Он перевел взгляд со Скарлетта на Спэн, потом на мешки с кокаином.
– Вы их нашли, – сказал он.
– Мы нашли не только их. Поставь фонарь. И без глупостей.
Харди подчинился. Отложив пистолет, Скарлетт раскрыл второй мешок и извлек оттуда армейский нож и фотоаппарат «Поляроид» в пластиковом пакете. Нож был длинною в фут, слегка изогнутый и остро наточенный, не считая щербинки на лезвии.
Харди покачал головой:
– Я никогда не видел этих вещей.
– А как насчет этого? – полицейский опять залез в мешок и достал оттуда за волосы человеческую голову.
– О Боже! – воскликнул Харди.
Его взгляд в панике метнулся с головы на дыру в полу, со Скарлетта на Спэн. Потом он пнул фонарь. Горящий керосин растекся по полу. Фонарь полетел в сторону Скарлетта, который с криком закрыл лицо руками. Голова упала и покатилась в сторону Спэн, пытавшейся достать револьвер.
– Горю! – крикнул Скарлетт, пытаясь сбить пламя на загоревшемся рукаве. В панике он кинулся на пол и начал кататься.
Харди схватил лежащий на полу нож и кинулся на Спэн. Она отпрыгнула, но споткнулась о Скарлетта и упала.
Удар ножа пришелся по руке Рика, пытавшегося подняться. Он упал на колени, и Харди занес нож для нового удара.
– Стой! – крикнул Типпл из двери, уже зная, что опоздал.
Нож уже опускался на горло Скарлетта, когда Кэтрин Спэн выстрелила. Она теперь стояла на коленях, держа пистолет обеими руками.
В шее Харди появилось отверстие размером с мячик для гольфа. Он пошатнулся и выронил нож. Вторая пуля буквально разнесла ему голову, рассыпав дождь из крови и мозгов. Третий выстрел попал Джону Линкольну Харди в спину. Он пошатнулся и тяжело рухнул на пол.
– Рик, бери мешки и уходи! – скомандовал Типпл. – Кэти, возьми эту голову и нож. Я же вытащу тело.
Через минуту они уже были вне пределов досягаемости огня, пожиравшего хижину. Огонь, должно быть, был виден во всем городе, как маяк.
Вскоре небеса разверзлись, и хлынул новый дождь. Под его холодными струями пламя вскоре погасло, да и гореть было уже почти нечему.

Самоубийство

22.39
Роберт Деклерк почистил и смазал пистолет и положил его на стол в теплице. За предыдущие полтора часа он собрал все папки дела Охотника и сложил их в стопку у входной двери. Закончив, он написал записку Франсуа Шартрану, изложив в ней свои соображения о ходе расследования, и пожелал удачи. Еще он написал Женевьеве и приколол это послание к двери теплицы.
Теплица была пристроена к южной стене дома. Хотя в этой стене было окно, из него нельзя было увидеть, что происходит в хрупком стеклянном сооружении. Единственным входом туда была тяжелая дубовая дверь дома.
В записке жене Деклерк просил ее простить его. Он не объяснял причин своего решения, а просто написал, что любит ее и благодарит за все то счастье, что она ему дала.
«Я ухожу к Дженни, – закончил он, – поэтому, прошу тебя, не открывай дверь. Вызови полицию и знай, что я наконец сбежал из своей тюрьмы».
Потом Роберт Деклерк почистил свою синюю форму и повесил ее на вешалку у двери рядом с папками. Подойдя к бару, он глотнул бренди из бутылки, взял со стола фото дочери и пошел с ним в теплицу.
Он уже готовился запереть замок, когда услышал шум. Кто-то открывал входную дверь.
Заглянув в комнату, он увидел бегущую к нему Женевьеву. Она плакала, закрывая ладонями лицо:
– Ах, Роберт, какой ужас. Бедную Линду...
И тут он оттолкнул ее.
Его рука коснулась ее груди и не дала ей броситься к нему, рассказать о своей беде.
– Прости, Дженни, – он захлопнул дверь.

* * *

Женевьева даже в своем возбуждении не сразу поверила в это. Он ударил ее. Что происходит?
Сперва Линда, ее студентка, была убита, когда пошла к ее машине за бутылкой портвейна.
Потом какой-то тип, прогуливавший неподалеку собаку, вызвал полицию, и в считанные минуты здание наводнили десятки полицейских.
Полтора часа она пыталась дозвониться домой, но диспетчер неизменно отвечал, что линия не работает.
Наконец она приехала – ее любезно подвез Джозеф Авакумович, который хотел зайти, но она сказала, что ей нужно побыть наедине с мужем, – и вот что случилось!
«Что происходит? Что за дикий вечер?»
Потом она увидела все.
Разбитый телефон. Бутылки и лужа виски на ковре. Стопку папок и форму возле двери.
Ее глаза в ужасе расширились, когда она увидела, что кобура на форме расстегнута, и пистолета нет.
«Он собирается убить себя», – поняла она и мгновенно оказалась у двери, ведущей в теплицу, зная, что не сможет справиться с ней, зная также, что не успеет обежать дом, чтобы войти в теплицу со стороны моря. Она в панике начала дергать ручку, колотить в дверь, царапать ее твердой дерево ногтями.
К ней подбежал Авакумович.
– Я вернулся. Где Роберт? Типпл, Скарлетт и Спэн нашли Охотника.
– Роберт в теплице! – крикнула она, указывая на дверь. – Он хочет убить себя!
В следующую секунду большое тело русского пронеслось мимо нее. Он сбил ее с ног, и она наконец потеряла сознание.

* * *

Авакумович разбежался, вынося вперед левое плечо, и изо всех сил ударился в дверь. Веса 285 фунтов не выдержал даже дуб. Жалобно затрещав, замок вырвался из двери вместе с обеими петлями. Дверь влетела в теплицу, внося с собой Авакумовича.

* * *

Роберт Деклерк засунул ствол пистолета себе в рот и застыл, поднеся палец к спуску. Дуло уперлось ему в небо – ближайшая дорога к мозгу.
Путаясь в битом стекле и цветочных горшках, Авакумович неуклюже пытался встать.
– Не делай этого, Роберт! – кричал он. – Летучий патруль поймал Охотника!

* * *

Он не спустил курок.
Он сел на стул, все еще держа пистолет во рту, и посмотрел на Авакумовича, не видя его.
Потом медленно убрал пистолет.
– Что ты делаешь здесь, Джозеф?
– Пришел в гости. Ты звал меня, помнишь?
Суперинтендант кивнул.
И тут за стеной теплицы он увидел лицо жены, прижатое к стеклу. Он поглядел на свои руки, одна из которых совсем недавно ударила ее. Потом встал и вышел к морю.
Женевьева ждала его на пороге. Лицо ее было мокрым, и он не мог понять, слезы это или капли дождя.

Чувства полицейского

СИЭТЛ, ВАШИНГТОН
Суббота, 4 декабря, 22.02
– Кроме того, что ты стал капралом, что дала тебе эта история? – спросила Кэтрин Спэн.
Рик Скарлетт улыбнулся:
– Мне больше всего понравилось, когда наш премьер объявил палате общин, что Деклерк отстранен от расследования, а через пятнадцать минут вернулся и сказал, что суперинтендант поймал Охотника. У него был такой дурацкий вид!
Оба капрала рассмеялись.
Они поехали в Сиэтл отметить успех. Звали и Типпла, но тот – теперь уже сержант, – отказался, сославшись на крупное дело, которое расследует их отдел. «Когда вернетесь, – загадочно пообещал он, – я буду уже инспектором».
Ресторан на Оружейной площади, где они сидели, славился французской кухней. За дополнительную плату метрдотель (конечно же, парижанин) усадил их у окна, откуда открывался вид на бухту Элиота. Днем из этого окна можно было видеть все до самых гор, но сейчас они видели только огни пароходов в бесконечной бархатной черноте моря и неба. Они только что доели десерт и прикончили третью бутылку вина.
– Интересно, что он с ними сделал? – спросил Скарлетт. Язык у него слегка заплетался. Он выпил большую часть алкоголя.
– С кем?
– С головами.
– Не знаю. И думаю, никто уже не узнает.
– Да, – они оба замолчали.
Он подозвал официанта и заказал два курвуазье. Повернувшись, он еще раз – далеко не первый, – оглядел свою спутницу с ног до головы. Спэн была в черном платье с глубоким вырезом, в котором матово блестела нитка жемчуга. Ее волосы были уложены и заколоты сзади. Пока принесли коньяк, в горле у Рика совсем пересохло.
– Знаешь, – сказал он, отпив глоток золотистой жидкости, – в Штатах мне больше всего нравится, что люди такие открытые. Конечно, тут тоже много всякого дерьма, но американцы не боятся говорить об этом. По-моему, они честнее нас.
– Может быть, – согласилась Спэн, глядя куда-то мимо него.
Через пятнадцать минут принесли счет. Скарлетт порывался оплатить его, но Кэтрин отказалась.
– Не мой стиль, – сказала она.
Поэтому они расплатились поровну и вышли. Их тут же окружили запахи Оружейной площади: мясной, рыбный, чесночный. Над всем этим плыл могучий запах морской соли. Сразу же Рик Скарлетт споткнулся и упал.
– Ты слишком много выпил, – заметила Спэн, помогая ему подняться.
– Ничего, – отозвался он, шатаясь из стороны в сторону.
– Пошли быстрее. Возьмем такси, а то опоздаем на самолет.
Он не двинулся и вместо этого схватил ее за руку. Они стояли наверху деревянной лестницы, ведущей на улицу внизу. Под ними расстилалась чернота бухты.
– Может, придумаем что-нибудь получше?
– Что это значит? – спросила Спэн. – Ты что, всегда говоришь загадками?
– Слушай, а как ты себя чувствуешь? Я имею в виду, что ты женщина и получила звание капрала одной из первых, между прочим.
Спэн покачала головой.
– Рик, мне столько же лет, сколько тебе. Я работаю в полиции так же долго. При чем тут мой пол?
– Не понимаешь?
– Нет.
– Мой отец служил в Конных в прерии. Я мечтал стать полицейским, сколько себя помню. Поэтому я здесь.
– А я здесь из-за...
– Ага, из-за феминизма, освобождения женщин и всего такого.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю. Таким, как ты, нравится бить мужчин на их территории. Делать их дело. И у тебя это здорово получается. Я восхищаюсь тобой.
– Значит, ты так считаешь?
– Да. И это правда. Ты можешь скрывать это или сама не знать, но это правда.
– И кто это говорит? Рик Скарлетт или пара бутылок «Шатонеф»?
– Я не пьян.
– Ты пьян.
– Кэти, будь честной хоть раз. Признай, что ты такая же, как все. Ты любишь власть и любишь быть первой. В этом нет ничего плохого...
– Рик, кончай нести...
– И ты любишь трахаться.
Спэн, нахмурившись, сделала шаг назад.
– Не обижайся. В этом нет ничего незаконного.
Женщина снова покачала головой.
– Давай покончим с этим.
– Давай не будем, Кэти. Давай останемся здесь и немного повеселимся. Поверь мне, так будет лучше для нас обоих.
– Поехали домой, Ромео.
Скарлетт еще крепче сжал ее руку.
– Не веди себя со мной, как с маленьким ребенком.
– Не веди себя так. И отпусти меня.
Скарлетт отпустил ее руку, но глаза его зажглись гневом:
– Выходит, я тебе не пара? Тебя ждет парень получше, так ведь?
– Рик, мы хорошо провели время. Давай не портить это.
– Отвечай мне? Дело в этом?
– Рик, – сказала она медленно, с расстановкой, – я работаю с тобой. Ты вполне устраиваешь меня, как партнер. Но больше никаких дел у нас быть не может. Тебе понятно?
– Кэти, а тебе непонятно, что я только о тебе и думаю? С тех самых пор, как впервые увидел тебя у доски объявлений.
– Рик, я же сказала: хватит. Закроем эту тему. Ты идешь или нет?
– Послушай же меня! – Скарлетт почти кричал. – Не отворачивайся! Я два месяца работал с тобой. Теперь все кончено, отряд распускается, и мы больше не будем вместе. Но я этого не хочу! Я хочу тебя, Кэти!
– Я ухожу, Рик, – она повернулась, чтобы уйти.
– Черт! – крикнул он. – Да не зажимай ты так свою дыру! – Здоровой рукой, той, на которой не было швов, он схватил ее за грудь.
Кэтрин Спэн вырвалась и отскочила.
– Еще раз так сделаешь, и я тебя ударю, – предупредила она, сжав зубы. – Уходи. Я не трахаюсь с полицейскими. Это все равно, что кровосмешение.
Лицо Рика Скарлетта залилось краской.
– Сучка! – крикнул он. – Ты игралась со мной все время! Заводила меня, показывая сиськи в бане! А посмотри на себя сейчас с этим вырезом! Конечно, это товарищеские отношения! Лицемерка ты, и больше никто.
– Бедный, – сказала Спэн и, повернувшись, ушла в ночь.
Ей пришлось прыгать через ступеньки, чтобы успеть вовремя. По счастью, внизу ей сразу попалось такси, и через двадцать минут она была уже в аэропорту. За ней закрылась дверь самолета на Ванкувер.
Только когда ДС-9 набрал высоту и внизу заплескалась вода, она наконец расслабилась.
«О Боже, – думала она, закрыв глаза. – Ну зачем все портить именно тогда, когда дела наконец налаживаются?!»
Теперь за Скарлеттом нужен был глаз да глаз.


Часть третья
Что со мной, доктор?

«Нет, это было не смешно и даже патетично; он как бы представлял в своем лице всех прошлых жертв великой Шутки. Ведь безумство движет мир, и, значит, оно серьезно. А кроме того, он был все-таки добрым человеком».
Джозеф Конрад

Внутри сознания

ВАНКУВЕР, БРИТАНСКАЯ КОЛУМБИЯ
Октябрь
Дождь. Дождь. Дождь.
Боль. Боль. Боль.
Как будто призрак вернулся
Чтобы снова мучить меня.
Медленные дни. Никаких перемен.
Я больше этого не выдержу!

* * *

Я провел ночь в ее старом кресле возле занавешенного окна.
Теперь, когда мать в земле, я должен продать ее дом. Октябрьский ветер жалобно воет в ветвях деревьев.
Я сидел всю ночь и смотрел на фотографии.
И они смотрели на меня.
Навязчивые идеи. Невротики часто сосредоточивают все свое внимание на какой-либо одной опасности или проблеме. Если это внимание становится очень напряженным, оно переходит в навязчивую идею. Например, такой человек каждую ночь встает, чтобы проверить газовый кран. Или он так боится заразиться, что поминутно моет руки или запирается в стерильном помещении. Часто навязчивые идеи локализуются в областях секса или насилия, но в большинстве случаев это выражается в символических действиях.

* * *

Что я знаю о смерти? Сейчас посмотрим.
Я знаю, что единственное определение прекращения жизни – это переход к состоянию, в котором время не существует. Время требует активности, поэтому без активности нет жизни.
Я знаю, что навязчивая идея относительно смерти называется танатофилией. А человек, боящийся смерти до ненормальности, называется танатофобом.
Что ж, примерю это к себе.

* * *

Отец. Брат.
Мать. Сын.
Начнем сначала: сколько раз?
Разве не воля является сердцевиной характера?
Она. Всегда. Везде.
Течение жизни покоряется искусству рулевого. Итак, поплыли!

* * *

Нужно забрать белье из прачечной.
Еще мне нужны новые лезвия «Жиллетт».
Кажется мне, или они действительно кладут по сторонам самые острые лезвия, а в середине помещают тупые?
Этой ночью ты снилась мне, Кэти, и я проснулся, крепко сжимая подушку в руках.
Я снова видел кладбище, но не мог подойти к могиле. Шел дождь, и все пришедшие на похороны были под зонтиками. Твоя мать плакала, и я хотел подойти и успокоить ее, но почему-то не мог. Я стоял на краю кладбища, весь мокрый – по какой-то причине у меня не было зонтика.
Иногда мне очень одиноко.
Прошлым вечером я чувствовал себя именно так, поэтому долго глядел в небо. Ты бы видела Юпитер, такой великолепный! С помощью камеры в телескопе я заснял Сатурн в хорошем ракурсе. Может быть, когда проявлю пленку, повешу этот снимок над кроватью. У меня будет общество.

* * *

Сегодня Хэллуин.
Я положил фото – их уже три, – на свой стол рядом с увеличителем. Я только что закончил печатать то, что увидел в небе. Руки тряслись, но я заставил себя сделать это. Я опять загнал моего монстра в клетку.
В следующий раз это может не получиться.
И тогда храни меня Бог!

* * *

Ноябрь
Сегодня я видел доктора Джорджа Рурика, и вот что он мне сказал.
Сначала спроси себя: откуда идут мои мысли?
Мы все слышали о комплексах. «Перестань третировать ребенка, ты разовьешь у него комплекс». «У этого человека комплекс неполноценности». «Странный тип, похоже, у него эдипов комплекс».
Так что же это такое?
Комплекс – группа идей, владеющих вашими мыслями и влияющих на вашу жизнь. Вы видите все в преломлении этих идей. Например, если вы влюблены, любая мелочь вроде самого легкого запаха духов сразу же направит ваши мысли и чувства к тому, что можно назвать «комплексом любви».
Комплекс в психологии то же, что сила в физике.
Но в этом-то и вся проблема!
Что если комплекс совершенно противоречит всей натуре человека? Если, к примеру, он сексуального свойства и влияет на человека строгих правил?
Что если возникнет конфликт комплекса с сознанием?
Может быть, сознание изменит комплекс и приспособит его к себе.
Может быть, они придут к равновесию.
А быть может, это невозможно, и тогда начнется борьба до победного конца.
В такой борьбе победитель будет контролировать сознание. Обычно здравый смысл побеждает и заключает комплекс в тюрьму.
Но здесь, сказал доктор Рурик, скрывается вторая проблема.
Комплекс, хоть и погребенный в глубине, продолжает существовать. Его бдительно стерегут, но он находит способы подняться на поверхность – как весенние всходы из-под асфальта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32