и стала расстилать их
на булыжнике, именно в том месте, где находились мои ступеньки. Тут они
меня и оттеснили - с глубочайшими извинениями - в сторону. Какое уж там
душевное равновесие, мне даже просто отдохнуть и то не удавалось.
Оставив изготовителей парусов насвистывать и браниться над пробитыми
снарядами дырами, я побрел прочь по причалу и заглянул за первый же угол,
который мне встретился. Это была улица, такая же, как другие улицы в
доках, что я видел раньше, но гораздо менее освещенная. Одному Богу
известно, что там горело в двух фонарях, которые там виднелись; это был не
газ и не электричество - судя по тусклому слабому пламени, это могло быть
что угодно: от рапсового масла до ворвани. Место ничего не говорило мне о
том, где мы находились, или что это был за город. Я раздумывал, не
рискнуть ли мне пройти немного дальше, когда я заметил какой-то силуэт,
сгорбленный и жалкий, под одним из фонарей. С трудом различимый в теплом
воздухе, и все же странно знакомый: кто-то, кого я видел раньше, кого
узнал просто по позе, а таких не могло быть много.
Я сделал шаг вперед. Фигура сильно вздрогнула, словно увидела меня, и
пробежала несколько шагов по дороге, по направлению ко мне. Затем она
поколебалась, полуобернулась, словно кто-то отзывал ее прочь, и в
нерешительности остановилась посреди темной улицы. Я тоже колебался, не
уверенный в том, кого или что я вижу, но ведь я был все еще в прадедах
слышимости от доков. Один громкий крик, и сюда прибегут люди; обнаженный
меч, похлопывавший меня по икре, также служил мне примитивным утешением.
Хроме того, подойдя ближе, я увидел, что он или она, что бы оно там ни
было, было не очень крупным; не Волк, во всяком случае. Скорее женщина,
судя по контурам ее развевавшегося одеяния; и впечатление, что она мне
знакома, становилось все сильнее. Может быть, я просто следовал за одной
из портовых шлюх, хотя после Катьки я бы не стал спешить принимать хотя бы
одну из них как должное. Однако эта была ростом ниже Катьки, скорее ростом
с... Клэр? Я отбросил эту мысль. Еще пара шагов, и я увижу более отчетливо
- но тут фигура снова сильно вздрогнула. Она дико оглянулась вправо, на
узкую боковую улочку, затем вскинула руки и отчаянно замахала мне, чтобы я
возвращался. Я остановился, стиснул меч и увидел, как фигура метнулась
сначала в одну сторону, потом - в другую, как животное, загнанное в угол
между стенами. Затем круто развернулась, словно в отчаянии, и ринулась в
начало улицы. Я позвал. Она оглянулась, задела ногой за бордюр и
растянулась во всю длину - все это выглядело не так уж подозрительно или
угрожающе. Я побежал к ней, когда она с жалким видом поднималась, и на
секунду успел заметить развевающиеся волосы, длинные волосы. Я не видел,
какого они цвета, но, по крайней мере, они были той же длины, что у Клэр.
Но тут с новым жестом отчаянной паники этот кто-то прыгнул куда-то в
затененную улицу, и, завернув за угол, я услышал топот ног, убегавших
прочь по асфальту.
Я все-таки не был полным идиотом и не пустился вдогонку. Осторожно
вынул меч и остановился, чтобы глаза привыкли к темноте. Когда глаза
привыкли, никто ниоткуда не выглядывал, там было просто неоткуда
выглядывать среди высоких бетонных стен, безликих, как тюремные. Дорога
была неровной, в лужах поблескивавшей воды, на длинных тротуарах не было
ничего, кроме мусора - вот его-то как раз было довольно много - а тот
отчаянный звук шагов продолжался, сопровождаемый чем-то вроде тяжелого
дыхания. Я побежал, перепрыгивая через лужи, уворачиваясь от мягко
раздувавшихся обрывков бумаги и пластика, и в свете более яркого фонаря в
конце улицы снова краем глаза заметил ту же фигуру - стройную, легкую,
отчаянно прыгавшую впереди, прижав руки к бокам, с развевающимися
волосами. Это была не Клэр; та была менее хрупкой, более крепкого
сложения. Но все же оставался в ней тот же намек на что-то знакомое,
бесивший меня, подавлявший все мои инстинкты самосохранения в отчаянном
желании увидеть, кто это. Куда делось солнце? Мы плыли по реке всю ночь -
оно явно должно скоро взойти.
Мой призрачный заяц, хромая, поскакал налево, еще раз налево, налево
и опять направо. Я помчался за ним, оборачиваясь вокруг уличных фонарей,
как ребенок, для скорости. А потом новая улица открылась в неожиданно
яркий свет, показавшийся мне ослепительным; сначала все, что я смог
разглядеть, - были ряды белых огней, казалось, висевших в туманном
воздухе, как звезды, без всякой опоры, а среди них, над огромным
количеством поблескивавших отражений - высокие стволы сверкающего
движения. Мои ослепленные глаза отказывались воспринимать эти танцующие,
стеклянистые колонны, и только звук подсказал мне, что это фонтан. За ним,
под затененным рядом арок, плясали его отражения - и сквозь них мелькнула
еще одна тень, скользившая от арки к арке. Это было что-то вроде пьяццы
[piazza - площадь (ит.)], обрамленной витринами магазинов, которые теперь
были темными и пустыми; я не стал останавливаться и разглядывать, что это
были за магазины. Звук моих бегущих шагов эхом отдавался от крыш. Мы были
на городской площади, заяц и я; ярко освещенной белыми шарами, сверкавшими
с элегантных подставок из кованого железа, установленных на высоких
каменных стенах, и вычурно украшенных стояков, кольцом окружавших ограду
сада в самом ее центре. А по его дорожкам, подстриженным и ухоженным,
скользила темная фигура, под копытами статуи, изображавшей пятящуюся
лошадь, и дальше - по направлению к белой стене, возвышавшейся на всеми
остальными стенами в дальнем конце площади. Три острые башни выступали из
ночи, средняя - самая высокая. Три шпиля. Это было что-то вроде церкви
или, вернее, собора, но странного, диковинного со своими толстыми
колоннами и узкими окнами в форме арок и с часами в центре. Похоже на то,
что я видел в Испании или Италии, тот тип, что они называют романеск, и
если подумать, то вся площадь тоже была выполнена в том же стиле. Мы могли
быть где-нибудь в Испании - правда, не совсем. Так у какого же черта на
куличках я оказался? Уточню - просто где? У черта не могло быть церкви.
Флагштоки стояли голыми и пустыми. Вывески были слишком далеко, чтобы
можно было прочесть их, не сворачивая в сторону. А там, в темноте, около
огромной загороженной двери промелькнул объект моего преследования,
колебавшийся, убегавший, стоявший в такой позе, словно собирался нырнуть
внутрь - почему? Искать спасения в священном месте - от меня?
Я замедлил бег и ровной, легкой походкой стал приближаться к фигуре.
До того, как смогу броситься вперед и схватить ее. Но я остановился в
сомнении, и как только она это увидела, снова сделала отчаянный жест и
попятилась в затененную узкую улочку за ее спиной. Я подошел достаточно
близко, чтобы заметить блеск темных глаз, кусочек щеки пергаментного цвета
и больше ничего. Кого я знал с таким цветом лица и глаз? Разве что...
Фигура круто развернулась и нырнула за угол. Я прыгнул за ней и нашел
ее там: она стояла ко мне спиной, словно глядя в небо. Небо уже заливалось
светом, и верхушки крыш выступали резкими силуэтами, но свет был белым, и
он не затмевал звезды. У меня волосы встали дыбом. Когда вместо луны
встает солнце, это уже достаточно неприятно. Но луна вместо солнца, новая
ночь вместо рассвета и исчезновения глубоких теней - это было гораздо
хуже. Я сделал два коротких шага вперед, поймал фигуру за плечо и
почувствовал, как свободная легкая накидка, почти шаль, упала с ее головы.
Она резко обернулась.
- Простите, - по-идиотски заикаясь, пробормотал я, как человек,
остановивший не то лицо, поспешно озираясь в поисках той самой тени. Лицо
под длинными волосами было лицом мужчины, морщинистым, костлявым и
тошнотворно бледным, яркие губы - тонкими и плотно сжатыми. - Я думал...
И тут его глаза встретились с моими. Их злобный блеск вонзился в
меня, острый, как алмаз, и обдал меня холодом - это был торжествующий
взгляд карточного валета. И я видел это лицо раньше! Но где? Только
мельком - красная машина, бешено несущаяся... Тонкие губы раздвинулись в
беззвучном хриплом смехе, издевательском, жутком. Инстинктивно я выхватил
меч и поднял его, словно пытаясь отразить удар, но человек-тень только
отпрыгнул назад и бросился бежать. Я помчался за ним, теперь уже в ярости
- ярости, питаемой страхом. На сей раз ни от чего не надо было
уворачиваться, не надо было хромать; улица была прямой, и он побежал очень
быстро, промчался один квартал и - через дорогу, против света, еще квартал
- а я бежал на расстоянии не более длины моего меча от его ног. До тех
пор, пока в середине третьего квартала я обнаружил, что его нет. Я резко
остановился, споткнувшись, стал дико озираться, рубанул воздух - пустоту.
Потом подавился от быстрого потока какого-то гнусного запаха, похожего на
рвоту. И все; он исчез.
Что он затевал, кто бы он там ни был: хотел заставить меня
заблудиться? Подумал бы хорошенько, черт бы его побрал. Я был готов к
этому. Я запоминал каждый поворот. Я знал, откуда мы прибыли, и где должна
быть река. Где бы я сейчас ни находился...
Я снова сунул меч за пояс и оглянулся. Высокие старые стены,
некоторые из них - каменные, маленькие зарешеченные окошки - все это
выглядело как-то странно знакомым. Да, это были склады, в основном
викторианской эпохи, судя по виду, и довольно обшарпанные. Но там и тут по
стенам тянулись вычурные вывески, более новые, чем остальные, оконные рамы
были свежевыкрашены; где-то даже блеснул отсвет розового неонового света.
Еще один диско-клуб? Опять такое же место: претенциозный шик вторгается,
как голый рак-отшельник, в раковину старой солидной коммерции. Но где? На
неоновой вывеске было написано "Praline", это звучало по-французски, но
это еще ровным счетом ничего не значило: в Москве тоже есть кафе с
французскими названиями. Правда, Францией здесь не пахло - равно как и
Москвой; это был кислый запах большого города в теплом и влажном воздухе;
кощунственная смесь транспортного дыма и жареной пищи, а также ароматных
растений, мне совершенно незнакомых. Это были окраинные улицы, и на них не
было никого, чтобы спросить. Но прямо впереди было больше света, и
слышался отдаленный шум уличного движения. Мне стало любопытно, и я пошел
посмотреть.
Улица, на которую я вышел, была поразительной. Никаких больше
складов; она была широкой и хорошо освещенной, окаймленной домами,
террасами высоких величественных зданий из красноватого кирпича. У них
снова был какой-то ускользающий европейский вид, особенно по верхнему
фасаду, где шло что-то вроде длинной галереи, образуя глубокие балконы под
обычной крышей. Там росли домашние растения и большие кусты в горшках:
лавр, мимоза и другие, которых я совсем не знал: экзотические, элегантные
и грациозные, буйно разросшиеся на витиеватых чугунных перилах. Но эти
дома тоже были восстановлены, большинство из них были теперь фасадами
магазинов или кафе - некоторые из них были открыты. Я подошел к
ближайшему, и теплый ночной воздух поднялся и ударил меня густыми
ароматами кофе, жареного лука и горячей выпечки, и звуками джазовых
записей. И я неожиданно почувствовал такой голод, что впору было хоть
плакать.
Но это был жажда чего-то большего, чем пища: это был быстрый взгляд в
цивилизацию, разумную жизнь или, по крайней мере, то безумство, которое я
знал. Но возьмут ли они здесь мои деньги? Я пошарил в карманах. Во
внутреннем кармане я нашел несколько маленьких монеток, очень тяжелых -
это было золото, но такого я никогда не видел: на монетах были какие-то
странные надписи и слоны. Должно быть, это были деньги Джипа. А все мои
обычные деньги находились в карманах моей собственной одежды, на борту, и
я стал ощущать себя очень неспокойно. Мне пора было возвращаться. Но я не
мог удержаться, чтобы не заглянуть в окно - посмотреть, что за люди сидят
в кафе. Они были такими же, как я, точно такими же; они могли приехать из
любой страны мира, ну, почти из любой. Большинство из них были молоды,
несколько кавказского типа, но хватало и черных, и людей с Востока -
жизнерадостная космополитическая толпа, так оравшая в попытке перекричать
джаз, что я не мог разобрать, на каком языке. А вывеска на кафе гласила:
"Au Baratria". Баратрия - это где же?
Из кафе вышла молодая пара, и, чувствуя себя последним идиотом, я
подступил к ним. Лицо девушки, раскрасневшееся и хорошенькое, исказилось;
лицо юноши потемнело, и он резко оттолкнул ее. Я пожал плечами и дал им
пройти. Ну и манеры у них здесь, нечего сказать. Я пошел по дороге. Здесь
была все еще освещенная витрина книжного магазина, и, клянусь Богом, все
названия были на английском! Только для меня все бестселлеры на одно лицо.
Я покупаю "Тайм" и "Экономист", так что это мне тоже ничего не дало. Затем
шел магазин мужской одежды, набитый черной кожей и называвшийся - вы не
поверите - "Геббельс". Это доказывало только, что дурной вкус - явление
универсальное. После него - видеомагазин, но там виднелись только две-три
кассеты. Названия были английскими, но несколько специфическими:
"Хорошенькие персики", "Пусси-ток", "Мастерская тела". Ну, да. Где же это
все находится, черт бы побрал, в Коста Брава? Еда пахла для этого слишком
аппетитно.
Мимо проходил еще один человек, которого можно было спросить -
крепкий чернокожий мужчина, но как только я раскрыл рот, мне его чуть не
заткнули кулаком. Прошедшие день-два научили меня не очень-то подставлять
другую щеку, но я сдержался: наживать сейчас себе неприятности было бы
неправильно. В отдалении по тротуару спешил более респектабельный
горожанин, толстый и средних лет. Я подошел к нему, чтобы перехватить, но
не успел я произнести: "Простите, сэр...", как он сунул что-то мне в руку
и удалился со скоростью, для которой его телосложение было явно не
приспособлено. Я смотрел ему вслед разинув рот, потом взглянул вниз на
свою ладонь. Несколько серебряных монет; я взял две самые крупные и увидел
на них орла, стершегося от долгого употребления. Четвертаки,
двадцатипятицентовики - разрази меня гром, я был в Америке.
Я стоял, беспомощно хихикая про себя. За ночь и день - причем большую
часть последнего мы дрейфовали - я ухитрился пересечь Атлантику. Если бы я
когда-нибудь понял, каким образом, я мог черт знает что натворить в
экспортном бизнесе, это точно.
Или... а сколько в действительности это заняло у меня времени? Все
происходит во времени. И вдруг мне вспомнились детские сказки про короля,
вернувшегося из-под холма. А здесь, в конце концов, была страна Рипа ван
Винкля [Рип ван Винкль - герой одноименного рассказа Вашингтона Ирвинга,
проспавший 70 лет].
Неожиданно я перестал хихикать. Несмотря на все тепло этой ночи, я
почувствовал себя измученным и замерзшим, как возвращающееся привидение -
жалкая тень, в звездном свете заглядывающая в тепло жизни, из которой его
так давно вырвали. Теперь мне надо было знать, в каком времени я нахожусь,
а не только в каком месте. Я бросил голодный взгляд на кафе, но подавил
эту мысль - на пятьдесят центов нельзя было купить и воды для кофе, если
здешний город был вроде Нью-Йорка. Плоская синяя коробка на
противоположной стороне улицы была газетным автоматом; вот что мне
поможет! Я поспешил назад, на ту сторону улицы - и остановился как
вкопанный на середине. Теперь я знал, почему люди сторонились меня.
Так же, как я сам сторонился бродяг, пьяниц и отщепенцев. И вот я
стоял, отражаясь в витрине магазина одежды, - гротескное привидение,
парившее над прямыми манекенами внутри. Головорез с разинутым ртом, волосы
всклокочены, весь в саже, небритый, одетый в облегающую кожу, обнаженные
руки покрыты ожогами и шрамами, безвкусная цветная повязка, как у бандита,
на лбу и четырехфутовый меч, свисающий вдоль ноги - видит Бог, сам я бы
просто удрал. Может, Джип был прав, и, по крайней мере, меч они не
заметят, но то, что было правдой для Него, было не совсем так для меня. Я
был слишком частью этой жизни.
Затем на меня с ревом помчался грузовик, даже не пытаясь
притормозить, и я отскочил на тротуар, как электрическая лягушка. Я сделал
жест водителю, потом вспомнил и поднял вверх один палец - это они здесь
все понимали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47