- Да и вообще всю их подноготную, в чем я не сомневаюсь. Вот тебе
руль, штурман! А я собираюсь немного отдохнуть.
Приветливо махнув рукой, Молл легко сбежала на верхнюю палубу. Глядя
на ее пружинящую походку, когда она прокладывала себе путь сквозь
нарастающую суматоху, ни за что нельзя было подумать, что она вообще
нуждается в отдыхе. Помощник пытался наладить взятие рифов самодельной
грот-мачты, но без нормального такелажа и рангоута это было убийственно
трудной задачей, и даже эти закаленные матросы так устали, что путались и
делали ошибки направо и налево. Пирс бешено сверкнул глазами и схватился
за свою говорящую трубу:
- Эй, на палубе! Всем отставить! По одному фалу за раз! Выбирайте по
очереди, заразы вы этакие! - Матросы тупо уставились на него, и капитан
стал отстукивать время кулаком по поручням: - Выбирайте - раз! Выбирайте -
два!
Чистая музыкальная нота подхватила ритм выкриков и превратилась в
насмешливую легкую мелодию, которая то взлетала вверх, то опускалась. По
палубе прокатился смех, и одна из женщин запела под музыку:
Рэнзо, Рубен Рэнзо!
...Мужчины подхватили песню, хрипло, как вороны, зато она вдохнула в
них живительную энергию. На палубе, похоже, сразу воцарился порядок, и
мужчины налегли на фалы а такт повторявшимся строчкам.
Тридцать плеток получил -
Рэнзо! Рэнзо!
За то, что очень грязным был!
Рэнзо! Рэнзо!
Чудо из чудес - запутанный клубок стал потихоньку распутываться, и
мужчины смогли вскарабкаться по самодельной мачте и дальше - на реи, очень
осторожно, поскольку ножного каната не было.
Я оглянулся в поисках источника музыки и с изумлением увидел Молл,
появившуюся из своей каюты со скрипкой на плече, покачивавшейся с каждым
резким движением смычка. Она ступила прямо в в сплетение, перепрыгивая
через препятствия и отбрасывая ногой концы канатов, не пропустив при этом
ни одной ноты, и уселась на поручне, как на насесте. Когда матросы
закончили выбирать, Молл почти неощутимо перешла к другой мелодии,
странной и задумчивой, звучавшей как-то в стиле времен Елизаветы - что,
впрочем, было не так уж и странно, если разобраться. Мелодия была
невероятно спокойная и красивая.
- Отличный маленький скрипач, правда? - мягко сказал Джип.
- Просто прекрасный - хотя я не эксперт. Она когда-нибудь спит?
- Нечасто. Я видел, раз или два. Но долго - никогда.
- А ты?
Джип негромко хмыкнул:
- Временами.
Буксир нетерпеливо завыл, по палубе поплыло облачко черного дыма из
его трубы, вдохновив Пирса на новый поток ругани. С кормы пароходика к
нашему носу был протянут трос, это было сделано быстро. Маленький буксир
снова взревел и неуклюже повернул прочь, вспенивая лопастями темную воду.
Трос напрягся, натянулся: "Непокорная" под нами на мгновение угрожающе
закачалась, а потом рванулась вперед в новом ритме, подпрыгивая и ныряя на
волнах.
Я повернулся к Джипу:
- Это ты называешь рекой? Да тут единственная полоска земли видна!
Она все же больше похожа на море.
- Конечно, в некотором смысле. - Голос Джипа звучал чуть рассеянно,
глаза были прикованы к воде впереди. - Но это большая река, сильное
течение несет страшное количество ила и плывет прямо к морю, чтобы там его
выбросить. Здесь дельта тянется на многие мили, а течение все время
образует отмели. Мы уже идем по основному течению, я его пока не вижу, но
оно тут - привет! - Казалось, по кораблю прошел легкий, почти неслышный
гул. - Бэби немного подрос. Ладно, ничего, отчистит нам медь. В этих
местах осторожность не лишняя.
И я понял с неожиданным возбуждением, что за то короткое время, что
мы разговаривали, волны вокруг нас становились медлительными, более
плоскими, словно сама вода как-то потяжелела, казалось, под нами
распростерлась тень. Наконец, волны стали биться о какую-то скрытую
твердь, и их голос превратился в спокойное шипение прибоя - близкого,
слишком близкого, чтобы исходить от той далекой полоски земли. Медленно,
почти робко по обе стороны в звездном свете поднялись бугристые силуэты, и
очень скоро я увидел, что они покрыты чахлой травой и группами кустов.
Движение корабля менялось, становилось более ровным, глухой пульс прибоя
был уже позади и замирал вдалеке. Казалось, что там, в черноте, за светом
наших фонарей сама земля протянулась нам навстречу.
Так все и шло, час за часом в ночи. Тучи скрыли луну, а звездный свет
освещал нам только смутные контуры берега, свет наших фонарей туда не
достигал. Впереди нас горела открытая дверца топки буксира, сердитая
путевая звезда в черноте, сопровождаемая настойчивым, неумолимым пыхтением
машины. Я постарался подремать, лежа или сидя, опираясь на транец, но без
соединенного эффекта от рома и крайней усталости неудобства палубы
заставляли меня просыпаться почти через каждый час. Однажды что-то
неприятно пропело мне в ухо, и я резко сел и стал озираться по сторонам.
Берега немного изменились, но необязательно к лучшему. Теперь там были
деревья, странно скученные и росшие на болотах, судя по тому, что
доносилось до нас в теплом бризе - запахи и непрерывный хор чириканья,
карканья и свиста. И москитов, я стукнул одного и выругался, но Джипа,
похоже, они нисколько не беспокоили.
- Чуть позже они снимут вахту, - сказал он, в непринужденной позе
устроившись у руля. Я уже собирался что-то сказать, когда в ночи эхом
отозвался звук - нечто среднее между гудением и кашляющим ревом, а за ним
последовал тяжелый всплеск. - Аллигатор, - заметил Джип, - наверное,
что-то ему приснилось.
- У меня сердце обливается кровью, - я спрятал голову в ладони, чтобы
спасти веки от москитов и снова погрузился в свои невеселые мысли. Я хотел
спросить, куда мы плывем, но был слишком измучен, чтобы об этом
волноваться. Я помню, что еще два-три раза просыпался в смутной тревоге,
но не помню, что именно меня будило. Последний раз я припомнил более
отчетливо. В моей голове глухо стучали барабаны, в воздухе стоял запах
молнии, по стене взад-вперед скользили тени...
Внезапно, так, словно кто-то встряхнул меня, я проснулся, резко сев,
весь в напряжении, тяжело дыша. Ничего не изменилось, насколько я мог
видеть, и все же что-то было не так. Во-первых, воздух стал прохладнее, и
запахи были другими. Луна теперь вышла, хотя стояла в небе очень низко и
отбрасывала на палубу длинные тени. Джип по-прежнему стоял у руля, не
двинувшись с места. Он кивнул, когда я с трудом заставил себя подняться,
потянулся так, что мускулы затрещали, и мысленно пожалел, что съел все эти
бобы. Я был не в том настроении, чтобы разговаривать, так что я оперся на
поручень и стал смотреть на реку. Странные деревья по-прежнему были там -
какая-то разновидность кипарисов, подумал я, разглядев их более отчетливо,
- но они смешивались с другими видами по мере того, как берега становились
все выше. И между ними, как мне показалось, я заметил теперь вспыхивавшие
время от времени крошечные искорки - далекие огоньки. Сначала я решил, что
всему виной мои глаза, пока в темноте не раздалось пение - стройный хор
голосов, в основном женских. Напев был похож на какой-то блюз, медленный и
скорбный, как мутная река.
Я как раз собирался сказать об этом Джипу, а заодно и спросить, куда
мы направляемся, когда из теней в реке неподалеку от нас материализовался
новый силуэт - высокий неуклюжий трехмачтовый корабль, больше даже, чем
"Сарацин", медленно покачивавшийся на якоре в канале. Казалось, его
огромный бушприт насмехался над нашей истерзанной оснасткой, когда мы
проходили мимо. За ним были пришвартованы более мелкие суденышки, и
другие, величиной чуть больше каноэ, подтянутые к грязному берегу. Затем
снова пошли деревья, но между ними все больше появлялось расчищенных
просек, были там и здания, почти у самой воды, и снова голоса, на сей раз
хриплые и пронзительные. Я взглянул на другой берег, но тот был погружен в
непроницаемую темноту. Однако на реке лунный свет тускло освещал еще один
большой корабль, стоявший на якоре, стройное длинное судно, похожее по
форме на акулу и сидевшее в воде на удивление низко. Его плоские палубы
были увенчаны темными закругленными выпуклостями, а их длинные хоботы были
зачехлены непромокаемым брезентом; широкая приземистая дымовая труба
поднималась между ними, лишь слегка превосходя их по высоте. Это
несомненно был военный корабль, имеющий орудия с башнями, гораздо более
современные, чем наши пушки, заряжаемые с дула. За ним деревья исчезали, и
на фоне неба вырисовывалась фаланга больших уродливых строении, то там, то
здесь увенчанных тонкими фабричными трубами. Широкий мол далеко выдавался
вдоль берега в реку, так далеко, что в конце его отмечали только слабые
огоньки, а вдоль него располагалось буйство различных мачт, очень похожих
на те, что я видел над крышами на Дунайской улице. Но среди них, выступая,
как широкие столбовидные стволы дождливого южного леса, пара за парой
стояли трубы. Украшенные фантастическими ренделями, звездами и даже
коринфскими капителями, они венчали высокие корпуса судов, словно здесь
собралось многочисленное плавучее потомство фабрик. Когда мы подошли
ближе, я увидел огромные цилиндры, установленные на их корме. Я оперся на
поручень и сжал голову руками.
Джип издал вопросительный звук.
- Это все смешение времен, - простонал я. - У меня от него голова
идет кругом. Неужели времена постоянно так перепутываются?
Джип покачал головой:
- Тут нет никакой путаницы. Суда с квадратным такелажем, с колесами
на корме, даже жестяные мониторы - где-то в 1850-х - 1860-х годах их можно
было увидеть пришвартованными здесь вместе.
Я кивнул, тщательно изучая Джипа:
- Ты это помнишь, да? Со времен своей молодости?
- Я? - Джип улыбнулся. - Нет, черт побери! Я не такой старый. Они все
исчезли к тому времени, когда я родился, не считая, может быть, парочки
судов с колесами на корме. Там, где я рос, я ничего такого не видел, даже
похожего, и ни капли моря. Только волны зерновых посевов, миля за милей.
Говорили, что они похожи на океан, - да что они понимали? Они никогда его
и в глаза не видели, так же, как и я. До тех пор, пока не сбежал на
побережье; тогда-то я и увидел море и с тех пор никогда с ним не
расставался. Даже несмотря на то, что получил нашивки капитана как раз
вовремя, чтобы идти на войну против подлодок.
Теперь я уже поразился другому: Джип казался далеко не таким
современным, чтобы сражаться против подлодок. Против тунисских корсаров -
да, но против немецких подлодок - нет. Из-за этого его "вневременная"
личность казалась еще более невероятной, чем у Молл.
- Похоже, тебе досталось. А где ты был? На Северном море? На
мурманских конвоях?
- И там, и там. Но я родился задолго до начала века в Канзасе. Мне
было где-то около шестнадцати, когда я сбежал, я ведь говорил о Первой
мировой войне. - Он вскинул голову. - Я здесь просто застрял, вот и все. В
тенях, в точности как вон те корабли. Как все, что мы видим - эти песни из
старых рабовладельческих загонов, маленькие рыбацкие деревушки, вся эта
чертова река под нами. Все это - часть того, что создает это место, его
характер, его образ. Это тень. Она еще не исчезла, пока - нет. Она
продолжает болтаться за пределами Сердцевины, цепляясь за это место. Может
быть, она чувствуется, но остается невидимой, хоть проживи здесь всю
жизнь, разве что в один прекрасный день завернешь за правильный угол.
- Какое место... - попытался я спросить. Но мои слова утонули в реве
буксирного гудка и неожиданного взрыва активности на палубе.
Джип выкрикивал приказы и повернул руль. Пирс явился снизу со своей
трубой и вызвал обе вахты. Мы подошли к пустому причалу, и на "Непокорной"
приходилось начинать работу. В результате я остался единственной
бесполезной персоной на борту, не считая, пожалуй, зловещего маленького
трио, спрятавшегося в той каюте на полубаке, но они с трудом могли сойти
за людей. Я подумал было занять свою полуразрушенную клетку, но к ней не
было свободного доступа с квартердека. С буксира были подтянуты мокрые
тросы и переброшены смутно видневшимся фигурам на набережной. Я как раз
пытался проскользнуть между ними, когда Молл позвала меня голосом,
прозвучавшим не хуже пароходного гудка, и от неожиданности я чуть не повис
в ослабленной петле:
- Эй, прекрасный Ганимед! Удираешь, как шиллинг в шафлборде? [игра с
передвижением деревянных кружочков на размеченной доске] Сейчас мы ее
замотаем - иди сюда, одолжи нам силу своих рук. К шпилю!
Я не мог припомнить, кто такой, к черту, был Ганимед, и был не очень
уверен, что мне хочется вспомнить, но по крайней мере нашлось хоть
какое-то дело. Мы подняли длинные перекладины с их опор, просунули их в
прорези и наклонились над ними.
Молл ногой отшвырнула пал и осторожно вскочила, прочь с нашего пути,
на израненную верхушку кабестана:
- Поднимайте, мои чудные силачи! Поднимайте, мои румяные храбрецы!
Поднимайте, это путь к тому, чтобы получить выпивку! Что это вы так
потеете над ними, они же легче перышка! Сапожники вы все, вот что, даже
лучшие из вас! Вам пушинку и ту не сдвинуть с места! - Она отцепила от
плеча скрипку и заиграла веселую мелодию, явно самую популярную в здешних
местах:
Была у меня подружка-немка,
Да больно толста и ленива,
Выбирай, выбирай, Джо!
Потом была девушка-янки,
Да я от нее чуть спятил.
Выбирай, выбирай, Джо!
Пока мужчины, хором распевавшие песню - и женщины тоже, перебирали
национальные характеристики различных девиц, о которых я раньше и не
подозревал, изувеченная "Непокорная" была подтянута к причалу. Я согнул
спину вместе с остальными, но как только кранцы ударились о борт, канаты
были быстро выбраны, сходни поданы, и моей полезной деятельности пришел
конец. Приступ активной деятельности усилился вдвое, все либо выкрикивали
приказы, либо подчинялись им, либо делали и то, и другое. Никто напрямую
не сказал мне, чтобы я убирался, но я все никак не мог найти на палубе
места, где кто-нибудь не нашел бы срочной и уважительной причины, чтобы
виновато, но твердо оттеснить меня в сторону.
Возмущаться этим я тоже не мог. Мне повезло, что команда по-прежнему
рвалась продолжать погоню, даже после полученного нами резкого и кровавого
отпора - не важно, чем они при этом руководствовались: местью, общей
ненавистью к Волкам или предложенными мной деньгами. Мне пришло в голову,
что у этих полубессмертных может быть особое отношение к деньгам. Они
никогда не могли быть уверены, что денег будет достаточно. Они должны были
знать, что почти неизбежно деньги у них кончатся, рано или поздно, а также
что нет смысла болтаться на одном месте слишком долго, чтобы заработать
побольше, поскольку это сократит их жизни, затащит их назад в Сердцевину
или как они там это называли. Неудивительно, что они были так искушены в
торговле! И проявляли такую готовность заработать сразу большую сумму за
короткое время, пусть даже в таком опасном предприятии, как мое.
Но у меня таких стимулов не было. Мне нечего было делать, я был
покрыт коркой, липкий, грязный и подавленный. Если я хотел уединения и
душевного равновесия, мне надо было либо удалиться в то, что осталось от
моей каюты, либо удрать по трапу на причал. Я выбрал последнее, но как
только моя нога коснулась terra firma, помощник капитана и группа матросов
со стуком спустились вслед за мной, отодвинули меня - с величайшими
извинениями - в сторону, вскарабкались на какой-то длинный плоский вагон,
который тащила четверка огромных коней, и потрусили в тень строений на
верфи. Эти строения были совсем непохожи на мрачные стены из камня и
кирпича, оставшиеся дома. Правда, они были столь же обветшалыми - в
основном из дранки, окрашенные, как подсказал мне свет фонарей, в
поблекшие пастельные тона, увешанные обрывками неудобочитаемых объявлений.
Окна были почти все разбиты или заколочены, а вокруг ступенек все заросло
травой. Я как раз собирался сесть на одну из них, когда на берег сошла
группа матросов с огромными, похожими на колбасу, свернутыми полотнищами,
по-видимому, теми парусами, которые удалось спасти;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47