— Э, да у нас гостья!
Наташа поздоровалась, с трудом скрывая свое смущение.
— Сейчас накормлю, Федя,— повторил старик.
— Позвольте мне, Василий Демьяныч! — Наташа вскочила и выбежала на кухню.
Старик посмотрел ей вслед, потом перевел взгляд на сына. Тот чуть приметно покачал головой.
— Тут котлеты и рыба,— сказала Наташа.— Вы что будете, Федор Васильевич?
— Не хлопочи, Наташа,— сказал Федор Васильевич.— Мне только стакан молока. Есть у нас молоко, батя?
— Есть, есть, сейчас достану,— засуетился старик. Наташа принесла стакан молока. Поддерживая
подушку, помогла Федору Васильевичу приподняться и напоила его. Прядка ее светлых мягких волос коснулась его щеки. Рука сама потянулась к светлой девичьей головке. Но он тут же поборол свою слабость: «Не смей! Руби дерево по себе».
Наташа бережно поправила подушку и сказала:
— Вечером я опять приду. Накормлю вас ужином.
— Не надо, Наташа.— Он заставил себя усмехнуться.—За мной есть кому ухаживать.— И подчеркнуто небрежно сказал старику: — Батя, сходи позвони Нине Андреевне, чтобы пришла.
И, как ни жаль было ему Наташу, поглядел на нее с веселой улыбкой.
— А потом... завтра... можно мне зайти к вам?
— Конечно, можно,— все с той же жестокой веселостью ответил Федор Васильевич.— Нина Андреевна у меня не ревнивая.
У Наташи хватило сил улыбнуться.Демьяныч пригласил ее отобедать с ним, но Наташа заторопилась: ее отпустили с работы очень ненадолго.
Набатов провел неспокойную ночь.Лег он поздно, потратив несколько часов на безуспешные попытки дозвониться до стройки. Иркутск отвечал, что где-то в районе Устья повреждена линия. И все это —и несчастный случай на стройке (он злился на себя, что не успел расспросить о нем Майорова) и повреждение на линии — вызвало какое-то неясное, необъяснимое и оттого особенно раздражающее ощущение тревоги.
«Нервы, блажь!» — рассердился Набатов, но смутная и неприятная, как тошнота, тревога не проходила, и все казалось: вот-вот зазвонит телефон, и еще какая-нибудь неприятность свалится ему на голову.
В номере гостиницы было жарко и душно. Набатов отворил дверь на балкон. Порыв холодного, мозглого ветра распахнул незастегнутую пижаму, швырнул в грудь и лицо брызги дождя и мокрого снега.
Набатов простоял несколько минут, наблюдая, как по опустевшей, сумрачной улице время от времени проносятся красные огоньки запоздалых машин, и, только когда его охватила зябкая дрожь, спохватился: только этого еще недоставало, схватить простуду и свалиться! Мальчишество!..
Он захлопнул дверь и лег с твердым намерением заставить себя уснуть. И не мог. Мысли все время возвращались к заседанию техсОвета. То он упрекал себя, что не сумел убедить своих оппонентов, не сумел доказать свою правоту. То возражал сам себе.
Убеждать можно того, кто ошибается не понимая, а они-то что: не.понимают?.. Половина из них ходили в инженерах, когда он еще букваря в руки не брал... В чем же дело?.. Почему они не хотят согласиться, что решить иначе, чем решил он, Набатов, и поступить иначе, чем поступил он, нельзя?.. С их мнением министр считается... А как же иначе? Для того и технический совет. На их опыт, на их знания опирается министр, принимая решение. Но они-то, кажется, больше всего озабочены тем, как бы их мнение не разошлось с мнением министра... Что же это получается?.. Как можно сметь свое суждение иметь!.. «Не наше это дело — истины рожать»,— сказал Сидоров. «Мы инженеры,— говорил Круглов,— наше дело строить. А что строить, есть кому решать без нас...» Может быть, они и правы. Каждому свое. Кому решать, кому строить... Может быть, он, Набатов, просто смешон в своем упорстве, когда лезет на рожон один?.. Нет, не один! Там, на стройке, двенадцать тысяч! Они отдали этому делу два года жизни. И отдадут еще два, и три, и четыре, сколько будет нужно... Потому что они знают: их труд необходим народу. И его, Набатова, упорство тоже нужно народу. Завтра он пойдет к министру. Надо будет — пойдет в ЦК. Ни одному коммунисту дорога туда не закрыта.
Утром Набатов пришел в министерство, намереваясь во что бы то ни стало «прорваться к начальству».
Но в приемной ему сказали: — Министр в ЦК. Набатов попросил доложить о нем Майорову.
— Он уехал вместе с министром.
Набатов решил ждать здесь, никуда не отходя. Попросил у секретаря сегодняшнюю «Правду» и уселся на диване, возле двери в кабинет Майорова.
Просматривал газету, думал все о своем, цо вот на третьей странице попалось «Письмо в редакцию». Подписано знакомой фамилией. Шемякин, профессор Байкальского сельскохозяйственного института.
Заинтересовался, начал читать. Ну так и есть! На бедного Макара все шишки...
В статье профессор пытался доказать — ни много ни мало— экономическую нецелесообразность сооружений Устьинской гидростанции. Главный довод профессора был таков: под воду уйдут сельскохозяйст-венные угодья: пашни и пастбища, которых в гористой и таежной Восточной Сибири и без того не хватает, чтобы обеспечить продуктами быстро растущее население. Довод подкреплялся весьма убедительными на первый взгляд цифрами: сколько хлеба, мяса, молока и прочих продуктов получают с затапливаемых угодий сейчас и сколько можно будет получать в дальнейшем, при надлежащей интенсификации сель-ского хозяйства.
«Пришла беда — отворяй ворота,— подумал Набатов.—Эту статью Зубрицкий приложит к протоколу техсовета».
Майоров вернулся через полтора часа.
— Очень хорошо, что вы здесь,— сказал он На-батову и, открыв дверь кабинета, пропустил его вперед.
Потом вызвал секретаря и распорядился:
— Пока не закончу разговора, я занят,— и сразу
приступил к делу.— Мы с вами встречаемся впервые, и поэтому, прежде чем заняться делами стройки, я хотел бы выяснить кое-какие вопросы, касающиеся васлично.
«Начинаем с анкеты»,— подумал Набатов.
— Суть, конечно, не в анкетных данных,— продолжал заместитель министра, и Набатов сразу подумал, что этот мужик не так прост, как кажется на первый взгляд,— они мне, кстати, известны. Меня интересует другое. Почему вы начали перекрытие вопреки запрещению главка? Может быть, телеграмма главка запоздала?
«На эту блесну ты меня не подцепишь»,— подумал Набатов и ответил как можно спокойнее:
— Телеграмма пришла своевременно.
— Тогда объясните: почему вы нарушили дисциплину?
Разговор начался с самого главного. И Набатов решил разговаривать начистоту. — Для меня живое дело дороже.
Он произнес это несколько вызывающе и тут же подумал, что у него нет морального права разговаривать повышенным тоном: вопрос Майорова был вполне оправдан. И, как бы поясняя, он добавил:
— У меня не было другого выхода. Я отстаивал свою точку зрения.
— Какую точку зрения?
Майоров задал вопрос все так же спокойно, без малейшего нажима, только посмотрел на Набатова чуть более пристально.
— Моя точка зрения заключается в том, что Устьинскую ГЭС нельзя ставить на консервацию.
— А вы не забыли, что Красногорский комбинат должен быть пущен через дза года? И об общей установке правительства на первоочередное развертывание строительства тепловых электростанций? Или эта установка тоже противоречит вашей точке зрения?
— Не противоречит. Правительство требует, чтобы мы создавали энергетическую базу быстрее и дешевле.
— Тепловые станции строить и быстрее и дешевле. «Это мне тоже известно! —хотел сказать Набатов, но одернул себя: — Выдержка, выдержка!»
— Мы подсчитали, тщательно подсчитали, товарищ заместитель министра: завершить строительство Устьинской ГЭС не дороже, чем построить тепловую станцию такой же мощности. То же и со сроками. На зимнем перекрытии мы выгадываем год. Еще год сбережем, применив новый метод укладки бетона. Я не стал, об этом говорить на техсовете, но наши инженеры вместе с проектной организацией уже заканчивают разработку метода больших блоков. Через два года мы дадим ток. А за два года, если лачинать с первого кола, не построить и тепловую.
— Вы остроумно подсчитали! — усмехнулся Майоров.— А время и деньги, уже затраченные на вашу станцию, не в счет?
— Их уже не вернешь, если и законсервировать стройку или даже совсем прекратить.
Набатов замолчал, как бы ожидая возражений. Но Майоров, видимо, решил дать ему выговориться до конца; и Набатов продолжал:
— И в конце концов дело не только в арифметике. Арифметику знают и работники главка. Но строить или не строить Устьинскую ГЭС — это вопрос большой экономики. Это политический вопрос. Эта станция нужна нашему краю. Наша Устьинская ГЭС — сердце могучего индустриального комплекса. Сталь и алюминий, уголь, лес и большая сибирская химия — все ждут нашей энергии. И плохой бы я был инженер и коммунист, если бы стал равнодушно слушать разговоры о консервации строительства гидростанции.
—Вы уходите в сторону, товарищ Набатов,—сухо сказал заместитель министра.—Разве энергия тепловых станций, не годна для выплавки стали и алюминия?. Не годна для заводов большой химии?
- Товарищ Майоров!—уже с горячностью воскликнул Набатов.— Не мне вас убеждать, вы сами строили. У нас сложился коллектив, создана промба-за, построено жилье. Мы начали перекрывать, реку.
Через два года мы дадим ток. Возьметесь вы, не имея ни коллектива, ни строительной площадки, ни технической документации, наконец, за Два года построить тепловые станции, которые заменили бы Устьинскую ГЭС? Я не возьмусь. И вы не возьметесь. И никто не возьмется. Ведь это же ясно и вам и мне. Чего же тут...—Набатов махнул рукой и насупился. Нет, не умеет он хладнокровно разговаривать с начальниками.
Но Майоров, видимо, остался им доволен.
— То, что вы сказали под конец, убедительно. А вот лекцию об экономике Сибири я сегодня слушаю третий раз.
Утром, чуть свет, позвонил ваш...— он назвал фамилию первого секретаря обкома,— и по старой дружбе — мы с ним еще до войны вместе работали — сперва пошумел, а потом тоже лекцией угостил. Видно, на самом деле хороша ваша Сибирь, что все вы там такие патриоты.
«Молодец Перевалов! — подумал Набатов.—До первого дошел».
— А потом,— продолжал Майоров,— был разговор в ЦК. Тоже о Сибири. И о вашей стройке. В ЦК нам сказали — мы были вместе с министром: что строить, решайте сами, за это вас Советская власть хлебом кормит; что для государства сейчас выгоднее, то и стройте...
— Правильно сказали! — не выдержал Набатов.
— ...будете ли продолжать строить Устьинскую ГЭС, _ или будете строить тепловую станцию, но построить должны за два года...
Набатов на радостях грохнул кулаком по столу:
— Построим, товарищ Майоров!
Майоров посмотрел на него со снисходительной, ни не обидной улыбкой, было в ней что-то отцовское. — Да, вы приросли сердцем к своей стройке,— сказал он, и Набатову показалось: сказал, подавив вздох.—Это хорошо. Можно позавидовать. А что? — он вдруг улыбнулся и, весело подмигнув Набатову, сказал самым простецким тоном: — Может, поменяемся местами? Вы сюда, а я на Ангару? А?..
— От добра добра не ищут,— в тон ему ответил Набатов,
— Теперь поговорим о главном,— снова серьезно сказал Майоров.— Познакомьте меня с вашим проектом перекрытия.
От только что выказанного им добродушия не осталось и следа. Он придирался к каждой мелочи, с педантичной тщательностью проверял все расчеты и графики работ. Но тут Набатов чувствовал себя как рыба в воде. И Майоров это понял.
— Сами разрабатывали проект? — спросил он.
— Я же главный инженер стройки,— ответил Набатов.
— Да... главный инженер...— повторил Майоров.— Придется вас освобождать от должности главного инженера...— он пристально посмотрел на удивленного Набатова,— и назначить начальником стройки. Возражений нет?
— При одном условии.
— Именно? — насторожился Майоров.,,.
— Оставьте за мной должность главного инженера.
— Не густо будет?
— Я глубоко убежден,— сказал Набатов,— что главный инженер и должен быть начальником строительства. Два медведя в одной берлоге ни к чему.
— Резон в этом есть, но...—Майоров развел руками,— структура не позволяет.
— Тогда оставьте как было... Исполняющим обязанности.
После некоторого размышления заместитель министра согласился, что иного выхода не придумаешь, и они снова вернулись к проекту. Майорову приходилось однажды перекрывать реку зимой, правда, далеко не такую мощную, как Ангара, но все-таки это был живой опыт, которого Набатову недоставало. И уже в кабинете не было ни заместителя министра, ни подчиненного ему начальника стройки, а сидели два инженера и обсуждали глубока интересующую обоих и очень важную для обоих техническую проблему.
И только в конце разговора Майоров неожиданно спросил:
— А за каким дьяволом вы вклинились в эту байкальскую историю?
Набатов насупился и готов был огрызнуться. Но Майоров засмеялся.
— Тоже из принципиальных Соображений?.. Да не смотрите на меня волком! Я вовсе не сторонник этого проекта. И, насколько мне известно, на министра Зубрицкий тоже ссылался зря. Идейка эта пока еще очень сыровата. И, надо полагать, увянет, не созревши. Но если этот вопрос встанет на обсуждение, обещаю: пригласим и вас принять участие. Хотя, как я понимаю, это дело Не близкого будущего.
Тут Набатов вспомнил про статью профессора Шемякина и показал ее Майорову.
— Ну это не наша забота,— сказал Майоров.— Ваш обком настаивает на строительстве гидростанции. Ему виднее.
Уже собираясь уходить, Набатов осведомился: как теперь будет с решением техсовета?
— Считайте, что министр отменил решение технического совета,—-ответил Майоров и, так как ему показалось, что Набатов собирается его благодарить, сказал строго: — В Москве не засиживайтесь. Желаю успеха. Но помните, кашу заварили крутую. Головой отвечаете!
Последняя фраза глубоко огорчила Набатова. Ну зачем он это сказал?.. Так хорошо разговаривали! И Набатов не сдержался:
— Разве за такое дело головой рассчитаешься?
— Верно,— сказал Майоров.— Тут головы не хватит. И зря не рискуйте. Берегите людей.
Николай вышел на крыльцо, и рука сразу потянулась к воротнику, чтобы поднять его. Ветер, казалось, и не сильный, резал лицо и высекал слезу.
«Что же это Володя? Опаздывает?» — подумал Николай и, отогнув край мохнатого рукава, посмотрел на часы. Нет, он сам поторопился. В аккуратности Володи можно не сомневаться.. Она у него доведена до щегольства.
Николай повернулся боком к ветру так, чтобы край воротника закрывал лицо, и снова стал перебирать в памяти, все ли он подготовил и не забыл ли чего. Сегодня предстояло опускать второй ряж.
Вчера вечером Терентий Фомич сказал ему:
- Сам будешь опускать. Я буду стоять в сторонке, как пассажир. А ты командуй. И чтобы к обеду ряж сел на дно.
К вечеру должен был возвратиться из командировки Набатов, и Терентию Фомичу не меньше самого Николая хотелось отрапортовать начальнику стройки о втором посаженном на дно ряже.
Володя приехал точно без двадцати семь. Заметив, что Николай машинально взглянул на часы, Володя сказал:
— Часики проверить хотите? Ставьте по моим. Точно по радио. На участок? — Сперва в диспетчерскую автобазы.
Диспетчер автобазы дремал за столом, подперев голову массивными кулаками. Хмурясь спросонья, он подтвердил, что заявка на десять самосвалов в каменный карьер принята и машины будут поданы точно к восьми.
После этого проехали в карьер. Экскаватор стоял наготове возле огромной груды обрушенного взрывом камня.
«Тут тоже осечки не должно быть,— подумал Николай,— можно ехать к себе».
В кузове «газика» в такую стужу казалось особенно тепло и уютно. Николаю стало не по себе, когда он. подумал, как Наташе придется по морозу добираться на работу. Заехать за ней нельзя. Она решительно запретила ему...
В последние дни между ними словно пробежала черная кошка. Наташа была вежлива и исполнительна, но не только ни разу не отозвалась на его шутку, но даже ни разу не спросила его ни о чем, прямо не
относящемся к работе. И вообще была сама не своя: молчаливая, тихая и незаметная.
Сперва Николай думал, что она опечалена несчастным случаем с человеком, которого она — в этом Николай теперь был уверен — любит. Но вчера Федор Васильевич вышел на работу. Наташа не повеселела. Она даже не подошла к Федору Васильевичу. Николай это точно знал: составляя сводку, она справилась у него о выработке бригады бульдозеристов. Стало быть, не потому подавлена Наташа, что тревожится за Федора Васильевича. Значит, он сам, Николай, виноват, что Наташа изменила свое отношение к нему. Но в чем виноват, этого понять он не мог.
Когда машина свернула с бечевника на лед, в свете фар стало видно, как переметает дорогу мутная белесая поземка.
— Лютует зима,— сказал Володя.— Стужа! Работать-то будут сегодня? — И когда Николай с удивлением посмотрел на него, пояснил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Наташа поздоровалась, с трудом скрывая свое смущение.
— Сейчас накормлю, Федя,— повторил старик.
— Позвольте мне, Василий Демьяныч! — Наташа вскочила и выбежала на кухню.
Старик посмотрел ей вслед, потом перевел взгляд на сына. Тот чуть приметно покачал головой.
— Тут котлеты и рыба,— сказала Наташа.— Вы что будете, Федор Васильевич?
— Не хлопочи, Наташа,— сказал Федор Васильевич.— Мне только стакан молока. Есть у нас молоко, батя?
— Есть, есть, сейчас достану,— засуетился старик. Наташа принесла стакан молока. Поддерживая
подушку, помогла Федору Васильевичу приподняться и напоила его. Прядка ее светлых мягких волос коснулась его щеки. Рука сама потянулась к светлой девичьей головке. Но он тут же поборол свою слабость: «Не смей! Руби дерево по себе».
Наташа бережно поправила подушку и сказала:
— Вечером я опять приду. Накормлю вас ужином.
— Не надо, Наташа.— Он заставил себя усмехнуться.—За мной есть кому ухаживать.— И подчеркнуто небрежно сказал старику: — Батя, сходи позвони Нине Андреевне, чтобы пришла.
И, как ни жаль было ему Наташу, поглядел на нее с веселой улыбкой.
— А потом... завтра... можно мне зайти к вам?
— Конечно, можно,— все с той же жестокой веселостью ответил Федор Васильевич.— Нина Андреевна у меня не ревнивая.
У Наташи хватило сил улыбнуться.Демьяныч пригласил ее отобедать с ним, но Наташа заторопилась: ее отпустили с работы очень ненадолго.
Набатов провел неспокойную ночь.Лег он поздно, потратив несколько часов на безуспешные попытки дозвониться до стройки. Иркутск отвечал, что где-то в районе Устья повреждена линия. И все это —и несчастный случай на стройке (он злился на себя, что не успел расспросить о нем Майорова) и повреждение на линии — вызвало какое-то неясное, необъяснимое и оттого особенно раздражающее ощущение тревоги.
«Нервы, блажь!» — рассердился Набатов, но смутная и неприятная, как тошнота, тревога не проходила, и все казалось: вот-вот зазвонит телефон, и еще какая-нибудь неприятность свалится ему на голову.
В номере гостиницы было жарко и душно. Набатов отворил дверь на балкон. Порыв холодного, мозглого ветра распахнул незастегнутую пижаму, швырнул в грудь и лицо брызги дождя и мокрого снега.
Набатов простоял несколько минут, наблюдая, как по опустевшей, сумрачной улице время от времени проносятся красные огоньки запоздалых машин, и, только когда его охватила зябкая дрожь, спохватился: только этого еще недоставало, схватить простуду и свалиться! Мальчишество!..
Он захлопнул дверь и лег с твердым намерением заставить себя уснуть. И не мог. Мысли все время возвращались к заседанию техсОвета. То он упрекал себя, что не сумел убедить своих оппонентов, не сумел доказать свою правоту. То возражал сам себе.
Убеждать можно того, кто ошибается не понимая, а они-то что: не.понимают?.. Половина из них ходили в инженерах, когда он еще букваря в руки не брал... В чем же дело?.. Почему они не хотят согласиться, что решить иначе, чем решил он, Набатов, и поступить иначе, чем поступил он, нельзя?.. С их мнением министр считается... А как же иначе? Для того и технический совет. На их опыт, на их знания опирается министр, принимая решение. Но они-то, кажется, больше всего озабочены тем, как бы их мнение не разошлось с мнением министра... Что же это получается?.. Как можно сметь свое суждение иметь!.. «Не наше это дело — истины рожать»,— сказал Сидоров. «Мы инженеры,— говорил Круглов,— наше дело строить. А что строить, есть кому решать без нас...» Может быть, они и правы. Каждому свое. Кому решать, кому строить... Может быть, он, Набатов, просто смешон в своем упорстве, когда лезет на рожон один?.. Нет, не один! Там, на стройке, двенадцать тысяч! Они отдали этому делу два года жизни. И отдадут еще два, и три, и четыре, сколько будет нужно... Потому что они знают: их труд необходим народу. И его, Набатова, упорство тоже нужно народу. Завтра он пойдет к министру. Надо будет — пойдет в ЦК. Ни одному коммунисту дорога туда не закрыта.
Утром Набатов пришел в министерство, намереваясь во что бы то ни стало «прорваться к начальству».
Но в приемной ему сказали: — Министр в ЦК. Набатов попросил доложить о нем Майорову.
— Он уехал вместе с министром.
Набатов решил ждать здесь, никуда не отходя. Попросил у секретаря сегодняшнюю «Правду» и уселся на диване, возле двери в кабинет Майорова.
Просматривал газету, думал все о своем, цо вот на третьей странице попалось «Письмо в редакцию». Подписано знакомой фамилией. Шемякин, профессор Байкальского сельскохозяйственного института.
Заинтересовался, начал читать. Ну так и есть! На бедного Макара все шишки...
В статье профессор пытался доказать — ни много ни мало— экономическую нецелесообразность сооружений Устьинской гидростанции. Главный довод профессора был таков: под воду уйдут сельскохозяйст-венные угодья: пашни и пастбища, которых в гористой и таежной Восточной Сибири и без того не хватает, чтобы обеспечить продуктами быстро растущее население. Довод подкреплялся весьма убедительными на первый взгляд цифрами: сколько хлеба, мяса, молока и прочих продуктов получают с затапливаемых угодий сейчас и сколько можно будет получать в дальнейшем, при надлежащей интенсификации сель-ского хозяйства.
«Пришла беда — отворяй ворота,— подумал Набатов.—Эту статью Зубрицкий приложит к протоколу техсовета».
Майоров вернулся через полтора часа.
— Очень хорошо, что вы здесь,— сказал он На-батову и, открыв дверь кабинета, пропустил его вперед.
Потом вызвал секретаря и распорядился:
— Пока не закончу разговора, я занят,— и сразу
приступил к делу.— Мы с вами встречаемся впервые, и поэтому, прежде чем заняться делами стройки, я хотел бы выяснить кое-какие вопросы, касающиеся васлично.
«Начинаем с анкеты»,— подумал Набатов.
— Суть, конечно, не в анкетных данных,— продолжал заместитель министра, и Набатов сразу подумал, что этот мужик не так прост, как кажется на первый взгляд,— они мне, кстати, известны. Меня интересует другое. Почему вы начали перекрытие вопреки запрещению главка? Может быть, телеграмма главка запоздала?
«На эту блесну ты меня не подцепишь»,— подумал Набатов и ответил как можно спокойнее:
— Телеграмма пришла своевременно.
— Тогда объясните: почему вы нарушили дисциплину?
Разговор начался с самого главного. И Набатов решил разговаривать начистоту. — Для меня живое дело дороже.
Он произнес это несколько вызывающе и тут же подумал, что у него нет морального права разговаривать повышенным тоном: вопрос Майорова был вполне оправдан. И, как бы поясняя, он добавил:
— У меня не было другого выхода. Я отстаивал свою точку зрения.
— Какую точку зрения?
Майоров задал вопрос все так же спокойно, без малейшего нажима, только посмотрел на Набатова чуть более пристально.
— Моя точка зрения заключается в том, что Устьинскую ГЭС нельзя ставить на консервацию.
— А вы не забыли, что Красногорский комбинат должен быть пущен через дза года? И об общей установке правительства на первоочередное развертывание строительства тепловых электростанций? Или эта установка тоже противоречит вашей точке зрения?
— Не противоречит. Правительство требует, чтобы мы создавали энергетическую базу быстрее и дешевле.
— Тепловые станции строить и быстрее и дешевле. «Это мне тоже известно! —хотел сказать Набатов, но одернул себя: — Выдержка, выдержка!»
— Мы подсчитали, тщательно подсчитали, товарищ заместитель министра: завершить строительство Устьинской ГЭС не дороже, чем построить тепловую станцию такой же мощности. То же и со сроками. На зимнем перекрытии мы выгадываем год. Еще год сбережем, применив новый метод укладки бетона. Я не стал, об этом говорить на техсовете, но наши инженеры вместе с проектной организацией уже заканчивают разработку метода больших блоков. Через два года мы дадим ток. А за два года, если лачинать с первого кола, не построить и тепловую.
— Вы остроумно подсчитали! — усмехнулся Майоров.— А время и деньги, уже затраченные на вашу станцию, не в счет?
— Их уже не вернешь, если и законсервировать стройку или даже совсем прекратить.
Набатов замолчал, как бы ожидая возражений. Но Майоров, видимо, решил дать ему выговориться до конца; и Набатов продолжал:
— И в конце концов дело не только в арифметике. Арифметику знают и работники главка. Но строить или не строить Устьинскую ГЭС — это вопрос большой экономики. Это политический вопрос. Эта станция нужна нашему краю. Наша Устьинская ГЭС — сердце могучего индустриального комплекса. Сталь и алюминий, уголь, лес и большая сибирская химия — все ждут нашей энергии. И плохой бы я был инженер и коммунист, если бы стал равнодушно слушать разговоры о консервации строительства гидростанции.
—Вы уходите в сторону, товарищ Набатов,—сухо сказал заместитель министра.—Разве энергия тепловых станций, не годна для выплавки стали и алюминия?. Не годна для заводов большой химии?
- Товарищ Майоров!—уже с горячностью воскликнул Набатов.— Не мне вас убеждать, вы сами строили. У нас сложился коллектив, создана промба-за, построено жилье. Мы начали перекрывать, реку.
Через два года мы дадим ток. Возьметесь вы, не имея ни коллектива, ни строительной площадки, ни технической документации, наконец, за Два года построить тепловые станции, которые заменили бы Устьинскую ГЭС? Я не возьмусь. И вы не возьметесь. И никто не возьмется. Ведь это же ясно и вам и мне. Чего же тут...—Набатов махнул рукой и насупился. Нет, не умеет он хладнокровно разговаривать с начальниками.
Но Майоров, видимо, остался им доволен.
— То, что вы сказали под конец, убедительно. А вот лекцию об экономике Сибири я сегодня слушаю третий раз.
Утром, чуть свет, позвонил ваш...— он назвал фамилию первого секретаря обкома,— и по старой дружбе — мы с ним еще до войны вместе работали — сперва пошумел, а потом тоже лекцией угостил. Видно, на самом деле хороша ваша Сибирь, что все вы там такие патриоты.
«Молодец Перевалов! — подумал Набатов.—До первого дошел».
— А потом,— продолжал Майоров,— был разговор в ЦК. Тоже о Сибири. И о вашей стройке. В ЦК нам сказали — мы были вместе с министром: что строить, решайте сами, за это вас Советская власть хлебом кормит; что для государства сейчас выгоднее, то и стройте...
— Правильно сказали! — не выдержал Набатов.
— ...будете ли продолжать строить Устьинскую ГЭС, _ или будете строить тепловую станцию, но построить должны за два года...
Набатов на радостях грохнул кулаком по столу:
— Построим, товарищ Майоров!
Майоров посмотрел на него со снисходительной, ни не обидной улыбкой, было в ней что-то отцовское. — Да, вы приросли сердцем к своей стройке,— сказал он, и Набатову показалось: сказал, подавив вздох.—Это хорошо. Можно позавидовать. А что? — он вдруг улыбнулся и, весело подмигнув Набатову, сказал самым простецким тоном: — Может, поменяемся местами? Вы сюда, а я на Ангару? А?..
— От добра добра не ищут,— в тон ему ответил Набатов,
— Теперь поговорим о главном,— снова серьезно сказал Майоров.— Познакомьте меня с вашим проектом перекрытия.
От только что выказанного им добродушия не осталось и следа. Он придирался к каждой мелочи, с педантичной тщательностью проверял все расчеты и графики работ. Но тут Набатов чувствовал себя как рыба в воде. И Майоров это понял.
— Сами разрабатывали проект? — спросил он.
— Я же главный инженер стройки,— ответил Набатов.
— Да... главный инженер...— повторил Майоров.— Придется вас освобождать от должности главного инженера...— он пристально посмотрел на удивленного Набатова,— и назначить начальником стройки. Возражений нет?
— При одном условии.
— Именно? — насторожился Майоров.,,.
— Оставьте за мной должность главного инженера.
— Не густо будет?
— Я глубоко убежден,— сказал Набатов,— что главный инженер и должен быть начальником строительства. Два медведя в одной берлоге ни к чему.
— Резон в этом есть, но...—Майоров развел руками,— структура не позволяет.
— Тогда оставьте как было... Исполняющим обязанности.
После некоторого размышления заместитель министра согласился, что иного выхода не придумаешь, и они снова вернулись к проекту. Майорову приходилось однажды перекрывать реку зимой, правда, далеко не такую мощную, как Ангара, но все-таки это был живой опыт, которого Набатову недоставало. И уже в кабинете не было ни заместителя министра, ни подчиненного ему начальника стройки, а сидели два инженера и обсуждали глубока интересующую обоих и очень важную для обоих техническую проблему.
И только в конце разговора Майоров неожиданно спросил:
— А за каким дьяволом вы вклинились в эту байкальскую историю?
Набатов насупился и готов был огрызнуться. Но Майоров засмеялся.
— Тоже из принципиальных Соображений?.. Да не смотрите на меня волком! Я вовсе не сторонник этого проекта. И, насколько мне известно, на министра Зубрицкий тоже ссылался зря. Идейка эта пока еще очень сыровата. И, надо полагать, увянет, не созревши. Но если этот вопрос встанет на обсуждение, обещаю: пригласим и вас принять участие. Хотя, как я понимаю, это дело Не близкого будущего.
Тут Набатов вспомнил про статью профессора Шемякина и показал ее Майорову.
— Ну это не наша забота,— сказал Майоров.— Ваш обком настаивает на строительстве гидростанции. Ему виднее.
Уже собираясь уходить, Набатов осведомился: как теперь будет с решением техсовета?
— Считайте, что министр отменил решение технического совета,—-ответил Майоров и, так как ему показалось, что Набатов собирается его благодарить, сказал строго: — В Москве не засиживайтесь. Желаю успеха. Но помните, кашу заварили крутую. Головой отвечаете!
Последняя фраза глубоко огорчила Набатова. Ну зачем он это сказал?.. Так хорошо разговаривали! И Набатов не сдержался:
— Разве за такое дело головой рассчитаешься?
— Верно,— сказал Майоров.— Тут головы не хватит. И зря не рискуйте. Берегите людей.
Николай вышел на крыльцо, и рука сразу потянулась к воротнику, чтобы поднять его. Ветер, казалось, и не сильный, резал лицо и высекал слезу.
«Что же это Володя? Опаздывает?» — подумал Николай и, отогнув край мохнатого рукава, посмотрел на часы. Нет, он сам поторопился. В аккуратности Володи можно не сомневаться.. Она у него доведена до щегольства.
Николай повернулся боком к ветру так, чтобы край воротника закрывал лицо, и снова стал перебирать в памяти, все ли он подготовил и не забыл ли чего. Сегодня предстояло опускать второй ряж.
Вчера вечером Терентий Фомич сказал ему:
- Сам будешь опускать. Я буду стоять в сторонке, как пассажир. А ты командуй. И чтобы к обеду ряж сел на дно.
К вечеру должен был возвратиться из командировки Набатов, и Терентию Фомичу не меньше самого Николая хотелось отрапортовать начальнику стройки о втором посаженном на дно ряже.
Володя приехал точно без двадцати семь. Заметив, что Николай машинально взглянул на часы, Володя сказал:
— Часики проверить хотите? Ставьте по моим. Точно по радио. На участок? — Сперва в диспетчерскую автобазы.
Диспетчер автобазы дремал за столом, подперев голову массивными кулаками. Хмурясь спросонья, он подтвердил, что заявка на десять самосвалов в каменный карьер принята и машины будут поданы точно к восьми.
После этого проехали в карьер. Экскаватор стоял наготове возле огромной груды обрушенного взрывом камня.
«Тут тоже осечки не должно быть,— подумал Николай,— можно ехать к себе».
В кузове «газика» в такую стужу казалось особенно тепло и уютно. Николаю стало не по себе, когда он. подумал, как Наташе придется по морозу добираться на работу. Заехать за ней нельзя. Она решительно запретила ему...
В последние дни между ними словно пробежала черная кошка. Наташа была вежлива и исполнительна, но не только ни разу не отозвалась на его шутку, но даже ни разу не спросила его ни о чем, прямо не
относящемся к работе. И вообще была сама не своя: молчаливая, тихая и незаметная.
Сперва Николай думал, что она опечалена несчастным случаем с человеком, которого она — в этом Николай теперь был уверен — любит. Но вчера Федор Васильевич вышел на работу. Наташа не повеселела. Она даже не подошла к Федору Васильевичу. Николай это точно знал: составляя сводку, она справилась у него о выработке бригады бульдозеристов. Стало быть, не потому подавлена Наташа, что тревожится за Федора Васильевича. Значит, он сам, Николай, виноват, что Наташа изменила свое отношение к нему. Но в чем виноват, этого понять он не мог.
Когда машина свернула с бечевника на лед, в свете фар стало видно, как переметает дорогу мутная белесая поземка.
— Лютует зима,— сказал Володя.— Стужа! Работать-то будут сегодня? — И когда Николай с удивлением посмотрел на него, пояснил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35