В одном месте проверили, а рядом может быть полынья. Надо проехать вдоль и поперек, чтобы уж потом работать надежно. Разрешите мне. Для страховки кабину снимем. В случае беды выскочить можно.
— Смотря куда выскочить,— не удержался Бирюков.
— На лед, конечно. Мы же договорились с вами, Павел Иванович, что мне пробу снимать.
«Кругом хитрецы,—подумал Набатов.— Возражает, а сам подготовился. И человека подобрал... Сказано мудро: идея, овладевшая массами, становится материальной силой. Идея зимнего перекрытия овладела коллективом строителей. Овладела потому, что рождена самой жизнью. Тем и примечательно паше время, что стремление вперед стало общим стремлением, стремлением всего народа. И любые попытки приглушить поток творческой инициативы народа обречены на провал».
Размышляя так, Набатов в то же время присматривался к бульдозеристу, спокойная уверенность которого пришлась ему по душе. Набатов не любил в равной степени и нерешительных и суматошных людей.
Бульдозерист держался скромно, без рисовки. Чувствовалось, что он осознает всю опасность предстоящей работы и в то же время понимает, что выполнить ее совершенно .необходимо; а раз необходимо, то к чему все лишние разговоры?
— Машину свою знаете? — спросил Набатов.
— Как положено.
— Давно работаете бульдозеристом?
— Полтора месяца.
Набатов, недоумевая, покосился на Бирюкова.
— До этого четыре года на танке. Всю войну «тридцатьчетверку» водил,— пояснил Федор Васильевич.
— Ваше мнение? — спросил Набатов Бирюкова.
— Если начинать, то ему,— ответил Бирюков.
— Конечно, ему! — воскликнул Николай Звягин и тут же осекся: спрашивали-то не его.
— Выходит, мнение единодушное,— заключил Набатов.— Отлично, быть по сему!
Огромный бульдозер стоял на дороге у подножия скалы. Без кабины он казался приземистым и еще более грузным. Устало опущенный массивный нож уперся в мерзлую землю. Солнце плавилось в блестящем вогнутом отвале ножа и разбрызгивало колючие лучи-зайчики.
— Разрешите приступить?.— по-военному четко обратился Федор Васильевич к Бирюкову.
И тот, проникаясь торжественностью момента, ответил так же четко:
— Приступайте!
Тяжелая машина затряслась, отзываясь дрожью на глухую ярость мотора. Нож угрожающе поднялся, и бульдозер двинулся вперед, как могучий, грудастый зубр, ринувшийся на смертельного врага.
Николай Звягин вскочил на сиденье. Федор Васильевич остановил машину.
— Слезайте, Николай Николаич,— строго „сказал он Звягину.— Рисковать без нужды вовсе ни к чему.
Николай Звягин попытался его уговорить.
— Не поведу машину,— пригрозил Федор Васильевич и, видя, как залилось краской лицо Звягина, сказал уже мягче: — Сойдите, Николай Николаич.
И прошу вас, не ходите за мной на лед. У меня же на затылке глаз нету.
Федору Васильевичу не хотелось огорчать Звягина (он сразу понял, что своим отказом не обижает, а именно огорчает Николая), но поступить иначе он не мог. Дело, за которое он взялся, которое ему до- верили, было не просто опасным —оно было чрезвы-чайно важным.
Вчера Набатов сказал ему:
— Смотри, Перетолчин, в оба. Утопишь бульдозер— полбеды. Сам уйдешь под лед — похоронишь не только себя, все наше дело.
— Не тревожьтесь, Кузьма Сергеевич,— сказал он тогда главному инженеру,— я вас не подведу.
— Подводить меня тебе нет расчета,—хмуро ус-мехнулся Набатов.
Федор Васильевич проводил взглядом Николая Звягина, махнул ему рукой и осторожно повел бульдозер вниз по каменной осыпи, припорошенной снегом.
Гусеницы бульдозера коснулись льда и, медленно набегая на него, стянули машину с прибрежных камней.Федор Васильевич рывком послал машину вперед, так же резко дал задний ход, круто развернулся в одну сторону, в другую (с берега казалось, что грузная машина исполняет фигуры какого-то странного танца). Лед выдержал испытание, и Федор Васильевич повел машину на середину реки, к треножникам буровых станков.
Продвигаться приходилось медленно. Ровным лед был только в узкой прибрежной полосе. Чем дальше от берега, тем кучнее громоздились угловатые глыбы льда, и, преодолевая их, бульдозер то вставал на дыбы, то нырял в расщелину между торосами.
Теперь Николай Звягин был уже твердо уверен, что все опасности позади — лед выдержал испытание. Тревога прошла, и Николай уже несколько иронически вспоминал о своем волнении и досадовал, что безропотно подчинился Федору Васильевичу. Он да-
же решил было спуститься на лед и пойти за бульдозером, но удержал себя. Теперь это выглядело бы совсем смешно.Бульдозер, с глухим урчанием переваливаясь через торосы, приближался к буровым станкам. И Николай снова встревожился. Там лед ослаблен цепочкой скважины. Надо было предупредить Федора Васильевича, чтобы держался подальше от них.
И только он успел подумать об этой новой опасности, как бульдозер, поднявшийся на ледяную глыбу, перевалился через нее и скрылся из глаз.
Николай рванулся с места и уже на бегу услышал испуганный женский крик. Оглянулся, за ним бежала девушка. Непонятно, откуда она появилась, до этого Николай не замечал ее.
Николай схватил ее за руку.
— Туда нельзя!
— Пустите! — вскрикнула девушка, вырываясь, и тут он увидел, что это Наташа.
Они рядом пробежали несколько шагов. Из-за края ледяной глыбы показался нож бульдозера, выползающего из расщелины.
— Туда нельзя! — крикнул Николай, останавливаясь.— Вернитесь!
Наташа тоже остановилась и оглянулась на него с сердитым недоумением.
— Вернитесь! — повторил Николай и пошел обратно. Тут же остановился, подождал, пока Наташа поравняется с ним, и помог ей подняться по каменной осыпи.
Они стояли рядом, не спуская глаз с темневшего на середине реки бульдозера.
Когда машина остановилась возле буровых станков и все, кто работал на льду, обступили ее, Наташа сказала с укором:
— Там вон сколько людей, а мне не разрешили пойти!
— Это ваш брат? — спросил Николай.
— Нет.
Ему показалось, что вопрос ей неприятен. Неужели это жена Федора Васильевича? Такая
молоденькая, совсем девчонка.,. И Федор Васильевич говорил ему, что живет вдвоем с отцом...
Очень хотелось прямо спросить ее. И было стыдно за свое откровенное любопытство.
Бульдозер сделал несколько широких заездов вокруг буровых станков и возвращался обратно. И Николай, наконец, решился:
— Вы очень волновались?
Она посмотрела на Николая каким-то особенным,лучистым взглядом.
— Конечно! Вы не знаете, какой он! — Знаю,— сказал Николай невесело.
В эту минуту достоинства Федора Васильевича его нисколько не радовали.
Проскрежетав по каменистой осыпи гусеницами, бульдозер поднялся на дорогу.
Федор Васильевич спрыгнул с сиденья, на ходу весело улыбнулся Николаю и, подойдя к Бирюкову, отрапортовал:
— Лед надежный. Можно выводить машины.
Начальник управления механизации выслушал сообщение с самым невозмутимым видом (Николай готов был растерзать его в эту минуту) и сказал самым будничным тоном:
— Отведите машину в гараж, пусть механик тщательно осмотрит ее. Завтра приступаем к работе. Вы едете, Звягин?
Николай отказался, сказав, что ему надо еще сходить к буровикам. Он не мог уйти, не узнав, почему Наташа так тревожилась за Федора Васильевича. Что их связывает?..
Но когда он обернулся, то увидел одного Перетолчина. Наташи нигде не было.
Федор Васильевич тщательно осмотрел гусеницы, запустил мотор, прослушал его и на малых и на полных оборотах, сказал:
— В порядке. Работает как часы. Мировая машина.
И предложил Николаю:
— Подвезти на горку?
На этот раз Николай не стал отказываться. Хорошо, что Федор Васильевич не слышал, как он собирался к буровикам.
— Обиделись, наверно, на меня? — спросил Федор Васильевич, пригибаясь к самому уху Николая.
Поднимались в гору, и мотор работал на пределе.
— Я? — удивился Николай.
— Что не взял вас с собой. Никак нельзя было. Николай отмахнулся.
— Да что вы? Неужели я не понимаю? Я ведь хотел с вами, чтобы помочь, если понадобится. А чем бы я мог помочь? — Он помолчал и добавил: — Зато и поволновался я за вас!
— Вот это зря,—улыбнулся Федор Васильевич.— На поверку все тревоги обернулись напраслиной. Зимушка сибирская вперед нас позаботилась.
Николай не сразу решился заговорить о том, что его так заинтересовало.
— А знаете, Федор Васильевич, я ведь не один за вас волновался.
— Неужто Бирюков? — усомнился Федор Васильевич.
— Как Бирюков, не знаю, а вот девушка одна очень волновалась. Даже на лед порывалась за вами бежать.
— Девушка? — Федор Васильевич пристально посмотрел на Николая: не разыгрывает ли?
— Девушка. И очень славная девушка.
— Не знаю,— покачал головой Федор Васильевич.— Давно я отстал от славных девушек.
На развилке дорог Николай слез. Бульдозер, отшвыривая гусеницами слежавшийся снег, медленно скатывался в лощину. Николай долго смотрел ему вслед.
Перетолчин не стал бы его обманывать...Если бы тот строгий молодой человек (Николай Звягин показался Наташе очень строгим, даже сердитым) не спросил ее о Федоре Васильевиче, Ната-
ша, конечно бы, не ушла. Она очень тревожилась за бывшего своего бригадира и очень обрадовалась, что все кончилось благополучно, и нисколько не постыдилась бы высказать ему свою тревогу и свою радость.
В этом не было ничего удивительного. Просто иначе и быть не могло. Когда с нею стряслась беда, Федор Васильевич не только сочувствовал, но и заботился о ней. Он был добрый, хороший, душевный человек. Она и относилась к нему как к доброму, хорошему, душевному человеку.
Так думала Наташа, и думала вполне искренне.Но когда Николай спросил ее: «Это ваш брат?»— она смутилась. И ее как будто бы прямой ответ, по сути дела, был уклончивым.
Спрашивали: кто она ему? Ответить ей было нечего. Она даже самой себе не могла бы ответить на этот вопрос.И допустить, чтобы кто-то посторонний, наблюдая их встречу, по их лицам, по тону их разговора определял то, что для нее самой еще было незнаемым, она не могла.
Чтобы ее не нагнали по дороге, Наташа пошла в поселок распадком. Узенькая, промятая в снегу тропка вилась по ложу застывшего ручья, огибая загромоздившие русло обломки скалы. От крутого склона горы на тропку падала густая тень. Ни один звук не залетал в лощину. Только чуть слышно поскрипывал под ногами сухой снег, нанесенный вчерашней метелью. Казалось, далеко-далеко, на сотни километров вокруг, нет никого и только она, Наташа, одна со своими думами.
Почему она сбежала? Разве было что плохое, стыдное в ее чувствах? Испугалась того, что о ней подумают... А если бы то, что могли о ней подумать, было правдой? Тогда бы не испугалась, не стала прятаться от людей... А может быть, это правда? Кто скажет «да» или «нет», если сама не можешь разобраться?.. Как все это странно! У других проще. Надя заглядывается на Федора Васильевича и не скрывает этого ни от себя, ни от других. И даже сердится.
Глупая, как будто в этом кто может помешать или помочь... Люба сказала: «Без спросу в чужую душу не стану заглядывать». Правильно, незачем, она настоящая подруга... А вот Николай стал допытываться: «Это ваш брат? Вы очень волновались за него?..» Й когда она сказала, какой Федор Васильевич замечательный человек, нет, она не сказала, но он понял, это его огорчило... Почему?.. Какое ему дело до нее и до ее отношений к другому человеку? Как не стыдно ему?.. Плохо о других думают только те, кто сам плох. Значит, она плохая, раз плохо подумала Знаетъ
Он вовсе и не злой.- Он встревожился за Федора Васильевича, потревожился и за нее, когда она как сумасшедшая кинулась на лед. Ну, конечно, не за нее именно, Наташу Дубенко. Другая бы, кинулась, он бы тоже остановил, раз нельзя. Это все так, а почему же допытывался?
И тут Наташа заметила, что мысли ее незаметно для нее самой перекинулись от Федора Васильевича к Николаю, и очень рассердилась на себя.
Сама она плохая. Ни капельки собственного достоинства. Только ищет, к кому бы прилепиться. Рада каждому ласковому взгляду. А о том, кто действительно был ее другом, позабыла!
Ведь приехал он. К ней приехал... Схватил тройку по физике и приехал. Так он сказал ей... Но разве одно строительство в Сибири?.. Приехал-то сюда...
И Наташа снова, в который уже раз, подумала: может быть, она больше Вадима виновата, что оборвалась их дружба?..Она заставила себя думать о Вадиме, но мысли наперекор ей возвращались то к Николаю, то к Федору Васильевичу, и это еще больше рассердило Наташу.
Только у других под ногами путается. Надька любит его и не прячется ни от кого. Надька в тысячу раз лучше и честнее ее.Наташа стала убеждать себя, как хорошо было бы, если бы Федор Васильевич заметил чувства Нади
и ответил ей. Но когда представила себе их вместе, ей стало грустно.Тропка, наискосок взбираясь по склону, вывела Наташу к поселковому парку. Собственно, это был не парк, а обширный кусок тайги, сбереженный строителями и вписанный в поселок. Парком он стал на-зываться с тех пор, как посреди него расчистили полянку и сколотили помост для танцевальной площадки.
Могучие, вековые сосны, сомкнув ветви, словно застыв в хороводе, окружали полянку. Меж них выглядывали хрупкие, стройные березки; они тянулись в высоту, чтобы ухватить от солнца свою долю тепла и света, но так и не могли поравняться с медноствб-лыми хозяйками тайги. И подшерстком промеж стволами деревьев разрослись кусты ольхи, жимолости и багульника.
С первого весеннего тепла, когда невзрачные жилистые кустики багульника одевались пеленой нежно-розовых цветов, и до осенних заморозков, когда тайгу расцвечивало золото засыпающих берез, полянка в парке была любимым прибежищем молодежи.
По вечерам здесь играл оркестр. Здесь знакомились и встречались. Здесь расцветали надежды и разбивались сердца. Тут же обычно они и врачевались.
И еще долго после того, как смолкал оркестр и гасли огни на танцевальной площадке, по лесу бродили пары. И притихшую темноту волновали шорох шагов по усыпавшей землю засохшей хвое, шепот, приглушенный, а иногда и звонкий смех и нескромные звуки поцелуев...
...Сейчас под сводами сосен было тихо, пустынно и торжественно, как в опустевшем храме. И только ровные следы лыж и пробирающиеся между стволами тропки напоминали, что и теперь сюда заходят люди.
Наташа пересекла парк и вышла на центральную улицу поселка. Она очень любила эту улицу. Такой улицы, наверно, не было ни в каком другом городе.
Правда, улица не могла похвалиться архитектурой зданий: дома были деревянные, из свежего, не успевшего еще потемнеть бруса, всего в два этажа и очень похожие друг на друга, отличались они только числом и расположением балкончиков. Зато сама улица просторная, как поле, и посреди вместо бульвара широкая полоса почти нетронутой тайги. Тротуары тоже были просторные, но их редко расчищали, и вдоль домов тянулась отделенная от проезжей части высоким валом снега неширокая, плотно утоптанная тропка.
Мимо проехал фургон с рабочими. Наташе послышалось, что ее окликнули по имени.. Она обернулась и проводила машину взглядом, раздумывая, кто бы это мог быть.
— Посторонитесь, гражданочка,— сказали ей с язвительной вежливостью.
Наташа оглянулась и увидела Вадима. Он шел с каким-то стариком, бережно поддерживая его под руку.
Какое-то мгновение на губах Вадима задержалась ироническая усмешка, но тут же лицо постро-жело, и взгляд стал подчеркнуто чужим и холодным.
Наташа вспыхнула от обиды и хотела пройти мимо, но заставила себя поздороваться и даже улыбнуться.
Вадим на улыбку не ответил, произнес сухо:
— Привет, Наталья Максимовна!
Старик, до того с терпеливо-безразличным видом смотревший куда-то через голову Наташи (он был высокий, выше Вадима, только очень сутулый), услышав имя, пристально и как-то обеспокоенно глянул на нее и замигал опухшими, слезящимися на ветру глазами.
— Извини, мне некогда.— Вадим небрежно кивнул Наташе и повернулся к своему спутнику.— Идем,. Иван Васильевич.
Пройдя несколько шагов, Наташа оглянулась. И напрасно. Оба, и Вадим и его спутник, смотрели ей вслед.
Первым спустился на лед бульдозер Федора Васильевича Перетрлчина. За ним пять остальных. Машины растянулись по льду в кильватерную колонну, прокладывая дорогу к середине реки.
Острые грани тяжелых ножей врезались в торосы, высекая из стылых, ледяных глыб звон и скрежет. Брызги льда разлетались в стороны, как осколки шрапнели. В воздухе носилась тончайшая ледяная пыль. Пронизанная солнцем, она расцвечивалась радужными полукружьями.
Николай Звягин метался между машинами, умоляя бульдозеристов соблюдать дистанцию. Занятые своим делом, они не очень-то обращали на него внимание.
Один из них, тот, кто вел машину следом за головной, остановил пробегавшего мимо Звягина и, перегибаясь к нему с сиденья-, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Смотря куда выскочить,— не удержался Бирюков.
— На лед, конечно. Мы же договорились с вами, Павел Иванович, что мне пробу снимать.
«Кругом хитрецы,—подумал Набатов.— Возражает, а сам подготовился. И человека подобрал... Сказано мудро: идея, овладевшая массами, становится материальной силой. Идея зимнего перекрытия овладела коллективом строителей. Овладела потому, что рождена самой жизнью. Тем и примечательно паше время, что стремление вперед стало общим стремлением, стремлением всего народа. И любые попытки приглушить поток творческой инициативы народа обречены на провал».
Размышляя так, Набатов в то же время присматривался к бульдозеристу, спокойная уверенность которого пришлась ему по душе. Набатов не любил в равной степени и нерешительных и суматошных людей.
Бульдозерист держался скромно, без рисовки. Чувствовалось, что он осознает всю опасность предстоящей работы и в то же время понимает, что выполнить ее совершенно .необходимо; а раз необходимо, то к чему все лишние разговоры?
— Машину свою знаете? — спросил Набатов.
— Как положено.
— Давно работаете бульдозеристом?
— Полтора месяца.
Набатов, недоумевая, покосился на Бирюкова.
— До этого четыре года на танке. Всю войну «тридцатьчетверку» водил,— пояснил Федор Васильевич.
— Ваше мнение? — спросил Набатов Бирюкова.
— Если начинать, то ему,— ответил Бирюков.
— Конечно, ему! — воскликнул Николай Звягин и тут же осекся: спрашивали-то не его.
— Выходит, мнение единодушное,— заключил Набатов.— Отлично, быть по сему!
Огромный бульдозер стоял на дороге у подножия скалы. Без кабины он казался приземистым и еще более грузным. Устало опущенный массивный нож уперся в мерзлую землю. Солнце плавилось в блестящем вогнутом отвале ножа и разбрызгивало колючие лучи-зайчики.
— Разрешите приступить?.— по-военному четко обратился Федор Васильевич к Бирюкову.
И тот, проникаясь торжественностью момента, ответил так же четко:
— Приступайте!
Тяжелая машина затряслась, отзываясь дрожью на глухую ярость мотора. Нож угрожающе поднялся, и бульдозер двинулся вперед, как могучий, грудастый зубр, ринувшийся на смертельного врага.
Николай Звягин вскочил на сиденье. Федор Васильевич остановил машину.
— Слезайте, Николай Николаич,— строго „сказал он Звягину.— Рисковать без нужды вовсе ни к чему.
Николай Звягин попытался его уговорить.
— Не поведу машину,— пригрозил Федор Васильевич и, видя, как залилось краской лицо Звягина, сказал уже мягче: — Сойдите, Николай Николаич.
И прошу вас, не ходите за мной на лед. У меня же на затылке глаз нету.
Федору Васильевичу не хотелось огорчать Звягина (он сразу понял, что своим отказом не обижает, а именно огорчает Николая), но поступить иначе он не мог. Дело, за которое он взялся, которое ему до- верили, было не просто опасным —оно было чрезвы-чайно важным.
Вчера Набатов сказал ему:
— Смотри, Перетолчин, в оба. Утопишь бульдозер— полбеды. Сам уйдешь под лед — похоронишь не только себя, все наше дело.
— Не тревожьтесь, Кузьма Сергеевич,— сказал он тогда главному инженеру,— я вас не подведу.
— Подводить меня тебе нет расчета,—хмуро ус-мехнулся Набатов.
Федор Васильевич проводил взглядом Николая Звягина, махнул ему рукой и осторожно повел бульдозер вниз по каменной осыпи, припорошенной снегом.
Гусеницы бульдозера коснулись льда и, медленно набегая на него, стянули машину с прибрежных камней.Федор Васильевич рывком послал машину вперед, так же резко дал задний ход, круто развернулся в одну сторону, в другую (с берега казалось, что грузная машина исполняет фигуры какого-то странного танца). Лед выдержал испытание, и Федор Васильевич повел машину на середину реки, к треножникам буровых станков.
Продвигаться приходилось медленно. Ровным лед был только в узкой прибрежной полосе. Чем дальше от берега, тем кучнее громоздились угловатые глыбы льда, и, преодолевая их, бульдозер то вставал на дыбы, то нырял в расщелину между торосами.
Теперь Николай Звягин был уже твердо уверен, что все опасности позади — лед выдержал испытание. Тревога прошла, и Николай уже несколько иронически вспоминал о своем волнении и досадовал, что безропотно подчинился Федору Васильевичу. Он да-
же решил было спуститься на лед и пойти за бульдозером, но удержал себя. Теперь это выглядело бы совсем смешно.Бульдозер, с глухим урчанием переваливаясь через торосы, приближался к буровым станкам. И Николай снова встревожился. Там лед ослаблен цепочкой скважины. Надо было предупредить Федора Васильевича, чтобы держался подальше от них.
И только он успел подумать об этой новой опасности, как бульдозер, поднявшийся на ледяную глыбу, перевалился через нее и скрылся из глаз.
Николай рванулся с места и уже на бегу услышал испуганный женский крик. Оглянулся, за ним бежала девушка. Непонятно, откуда она появилась, до этого Николай не замечал ее.
Николай схватил ее за руку.
— Туда нельзя!
— Пустите! — вскрикнула девушка, вырываясь, и тут он увидел, что это Наташа.
Они рядом пробежали несколько шагов. Из-за края ледяной глыбы показался нож бульдозера, выползающего из расщелины.
— Туда нельзя! — крикнул Николай, останавливаясь.— Вернитесь!
Наташа тоже остановилась и оглянулась на него с сердитым недоумением.
— Вернитесь! — повторил Николай и пошел обратно. Тут же остановился, подождал, пока Наташа поравняется с ним, и помог ей подняться по каменной осыпи.
Они стояли рядом, не спуская глаз с темневшего на середине реки бульдозера.
Когда машина остановилась возле буровых станков и все, кто работал на льду, обступили ее, Наташа сказала с укором:
— Там вон сколько людей, а мне не разрешили пойти!
— Это ваш брат? — спросил Николай.
— Нет.
Ему показалось, что вопрос ей неприятен. Неужели это жена Федора Васильевича? Такая
молоденькая, совсем девчонка.,. И Федор Васильевич говорил ему, что живет вдвоем с отцом...
Очень хотелось прямо спросить ее. И было стыдно за свое откровенное любопытство.
Бульдозер сделал несколько широких заездов вокруг буровых станков и возвращался обратно. И Николай, наконец, решился:
— Вы очень волновались?
Она посмотрела на Николая каким-то особенным,лучистым взглядом.
— Конечно! Вы не знаете, какой он! — Знаю,— сказал Николай невесело.
В эту минуту достоинства Федора Васильевича его нисколько не радовали.
Проскрежетав по каменистой осыпи гусеницами, бульдозер поднялся на дорогу.
Федор Васильевич спрыгнул с сиденья, на ходу весело улыбнулся Николаю и, подойдя к Бирюкову, отрапортовал:
— Лед надежный. Можно выводить машины.
Начальник управления механизации выслушал сообщение с самым невозмутимым видом (Николай готов был растерзать его в эту минуту) и сказал самым будничным тоном:
— Отведите машину в гараж, пусть механик тщательно осмотрит ее. Завтра приступаем к работе. Вы едете, Звягин?
Николай отказался, сказав, что ему надо еще сходить к буровикам. Он не мог уйти, не узнав, почему Наташа так тревожилась за Федора Васильевича. Что их связывает?..
Но когда он обернулся, то увидел одного Перетолчина. Наташи нигде не было.
Федор Васильевич тщательно осмотрел гусеницы, запустил мотор, прослушал его и на малых и на полных оборотах, сказал:
— В порядке. Работает как часы. Мировая машина.
И предложил Николаю:
— Подвезти на горку?
На этот раз Николай не стал отказываться. Хорошо, что Федор Васильевич не слышал, как он собирался к буровикам.
— Обиделись, наверно, на меня? — спросил Федор Васильевич, пригибаясь к самому уху Николая.
Поднимались в гору, и мотор работал на пределе.
— Я? — удивился Николай.
— Что не взял вас с собой. Никак нельзя было. Николай отмахнулся.
— Да что вы? Неужели я не понимаю? Я ведь хотел с вами, чтобы помочь, если понадобится. А чем бы я мог помочь? — Он помолчал и добавил: — Зато и поволновался я за вас!
— Вот это зря,—улыбнулся Федор Васильевич.— На поверку все тревоги обернулись напраслиной. Зимушка сибирская вперед нас позаботилась.
Николай не сразу решился заговорить о том, что его так заинтересовало.
— А знаете, Федор Васильевич, я ведь не один за вас волновался.
— Неужто Бирюков? — усомнился Федор Васильевич.
— Как Бирюков, не знаю, а вот девушка одна очень волновалась. Даже на лед порывалась за вами бежать.
— Девушка? — Федор Васильевич пристально посмотрел на Николая: не разыгрывает ли?
— Девушка. И очень славная девушка.
— Не знаю,— покачал головой Федор Васильевич.— Давно я отстал от славных девушек.
На развилке дорог Николай слез. Бульдозер, отшвыривая гусеницами слежавшийся снег, медленно скатывался в лощину. Николай долго смотрел ему вслед.
Перетолчин не стал бы его обманывать...Если бы тот строгий молодой человек (Николай Звягин показался Наташе очень строгим, даже сердитым) не спросил ее о Федоре Васильевиче, Ната-
ша, конечно бы, не ушла. Она очень тревожилась за бывшего своего бригадира и очень обрадовалась, что все кончилось благополучно, и нисколько не постыдилась бы высказать ему свою тревогу и свою радость.
В этом не было ничего удивительного. Просто иначе и быть не могло. Когда с нею стряслась беда, Федор Васильевич не только сочувствовал, но и заботился о ней. Он был добрый, хороший, душевный человек. Она и относилась к нему как к доброму, хорошему, душевному человеку.
Так думала Наташа, и думала вполне искренне.Но когда Николай спросил ее: «Это ваш брат?»— она смутилась. И ее как будто бы прямой ответ, по сути дела, был уклончивым.
Спрашивали: кто она ему? Ответить ей было нечего. Она даже самой себе не могла бы ответить на этот вопрос.И допустить, чтобы кто-то посторонний, наблюдая их встречу, по их лицам, по тону их разговора определял то, что для нее самой еще было незнаемым, она не могла.
Чтобы ее не нагнали по дороге, Наташа пошла в поселок распадком. Узенькая, промятая в снегу тропка вилась по ложу застывшего ручья, огибая загромоздившие русло обломки скалы. От крутого склона горы на тропку падала густая тень. Ни один звук не залетал в лощину. Только чуть слышно поскрипывал под ногами сухой снег, нанесенный вчерашней метелью. Казалось, далеко-далеко, на сотни километров вокруг, нет никого и только она, Наташа, одна со своими думами.
Почему она сбежала? Разве было что плохое, стыдное в ее чувствах? Испугалась того, что о ней подумают... А если бы то, что могли о ней подумать, было правдой? Тогда бы не испугалась, не стала прятаться от людей... А может быть, это правда? Кто скажет «да» или «нет», если сама не можешь разобраться?.. Как все это странно! У других проще. Надя заглядывается на Федора Васильевича и не скрывает этого ни от себя, ни от других. И даже сердится.
Глупая, как будто в этом кто может помешать или помочь... Люба сказала: «Без спросу в чужую душу не стану заглядывать». Правильно, незачем, она настоящая подруга... А вот Николай стал допытываться: «Это ваш брат? Вы очень волновались за него?..» Й когда она сказала, какой Федор Васильевич замечательный человек, нет, она не сказала, но он понял, это его огорчило... Почему?.. Какое ему дело до нее и до ее отношений к другому человеку? Как не стыдно ему?.. Плохо о других думают только те, кто сам плох. Значит, она плохая, раз плохо подумала Знаетъ
Он вовсе и не злой.- Он встревожился за Федора Васильевича, потревожился и за нее, когда она как сумасшедшая кинулась на лед. Ну, конечно, не за нее именно, Наташу Дубенко. Другая бы, кинулась, он бы тоже остановил, раз нельзя. Это все так, а почему же допытывался?
И тут Наташа заметила, что мысли ее незаметно для нее самой перекинулись от Федора Васильевича к Николаю, и очень рассердилась на себя.
Сама она плохая. Ни капельки собственного достоинства. Только ищет, к кому бы прилепиться. Рада каждому ласковому взгляду. А о том, кто действительно был ее другом, позабыла!
Ведь приехал он. К ней приехал... Схватил тройку по физике и приехал. Так он сказал ей... Но разве одно строительство в Сибири?.. Приехал-то сюда...
И Наташа снова, в который уже раз, подумала: может быть, она больше Вадима виновата, что оборвалась их дружба?..Она заставила себя думать о Вадиме, но мысли наперекор ей возвращались то к Николаю, то к Федору Васильевичу, и это еще больше рассердило Наташу.
Только у других под ногами путается. Надька любит его и не прячется ни от кого. Надька в тысячу раз лучше и честнее ее.Наташа стала убеждать себя, как хорошо было бы, если бы Федор Васильевич заметил чувства Нади
и ответил ей. Но когда представила себе их вместе, ей стало грустно.Тропка, наискосок взбираясь по склону, вывела Наташу к поселковому парку. Собственно, это был не парк, а обширный кусок тайги, сбереженный строителями и вписанный в поселок. Парком он стал на-зываться с тех пор, как посреди него расчистили полянку и сколотили помост для танцевальной площадки.
Могучие, вековые сосны, сомкнув ветви, словно застыв в хороводе, окружали полянку. Меж них выглядывали хрупкие, стройные березки; они тянулись в высоту, чтобы ухватить от солнца свою долю тепла и света, но так и не могли поравняться с медноствб-лыми хозяйками тайги. И подшерстком промеж стволами деревьев разрослись кусты ольхи, жимолости и багульника.
С первого весеннего тепла, когда невзрачные жилистые кустики багульника одевались пеленой нежно-розовых цветов, и до осенних заморозков, когда тайгу расцвечивало золото засыпающих берез, полянка в парке была любимым прибежищем молодежи.
По вечерам здесь играл оркестр. Здесь знакомились и встречались. Здесь расцветали надежды и разбивались сердца. Тут же обычно они и врачевались.
И еще долго после того, как смолкал оркестр и гасли огни на танцевальной площадке, по лесу бродили пары. И притихшую темноту волновали шорох шагов по усыпавшей землю засохшей хвое, шепот, приглушенный, а иногда и звонкий смех и нескромные звуки поцелуев...
...Сейчас под сводами сосен было тихо, пустынно и торжественно, как в опустевшем храме. И только ровные следы лыж и пробирающиеся между стволами тропки напоминали, что и теперь сюда заходят люди.
Наташа пересекла парк и вышла на центральную улицу поселка. Она очень любила эту улицу. Такой улицы, наверно, не было ни в каком другом городе.
Правда, улица не могла похвалиться архитектурой зданий: дома были деревянные, из свежего, не успевшего еще потемнеть бруса, всего в два этажа и очень похожие друг на друга, отличались они только числом и расположением балкончиков. Зато сама улица просторная, как поле, и посреди вместо бульвара широкая полоса почти нетронутой тайги. Тротуары тоже были просторные, но их редко расчищали, и вдоль домов тянулась отделенная от проезжей части высоким валом снега неширокая, плотно утоптанная тропка.
Мимо проехал фургон с рабочими. Наташе послышалось, что ее окликнули по имени.. Она обернулась и проводила машину взглядом, раздумывая, кто бы это мог быть.
— Посторонитесь, гражданочка,— сказали ей с язвительной вежливостью.
Наташа оглянулась и увидела Вадима. Он шел с каким-то стариком, бережно поддерживая его под руку.
Какое-то мгновение на губах Вадима задержалась ироническая усмешка, но тут же лицо постро-жело, и взгляд стал подчеркнуто чужим и холодным.
Наташа вспыхнула от обиды и хотела пройти мимо, но заставила себя поздороваться и даже улыбнуться.
Вадим на улыбку не ответил, произнес сухо:
— Привет, Наталья Максимовна!
Старик, до того с терпеливо-безразличным видом смотревший куда-то через голову Наташи (он был высокий, выше Вадима, только очень сутулый), услышав имя, пристально и как-то обеспокоенно глянул на нее и замигал опухшими, слезящимися на ветру глазами.
— Извини, мне некогда.— Вадим небрежно кивнул Наташе и повернулся к своему спутнику.— Идем,. Иван Васильевич.
Пройдя несколько шагов, Наташа оглянулась. И напрасно. Оба, и Вадим и его спутник, смотрели ей вслед.
Первым спустился на лед бульдозер Федора Васильевича Перетрлчина. За ним пять остальных. Машины растянулись по льду в кильватерную колонну, прокладывая дорогу к середине реки.
Острые грани тяжелых ножей врезались в торосы, высекая из стылых, ледяных глыб звон и скрежет. Брызги льда разлетались в стороны, как осколки шрапнели. В воздухе носилась тончайшая ледяная пыль. Пронизанная солнцем, она расцвечивалась радужными полукружьями.
Николай Звягин метался между машинами, умоляя бульдозеристов соблюдать дистанцию. Занятые своим делом, они не очень-то обращали на него внимание.
Один из них, тот, кто вел машину следом за головной, остановил пробегавшего мимо Звягина и, перегибаясь к нему с сиденья-, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35