Это был «Ринальдо Ринальдини» 1 (тридцать седьмой выпуск) — увлекательный приключенческий роман на немецком языке, который в те годы все читали запоем. Меланья получила приличное воспитание: училась она в пансионе одной старой девы в Бечкереке и усвоила там многие весьма полезные для молодой девушки предметы, в том числе и немецкий язык; немецким она владела настолько, что по ночам, как утверждала матушка Перса, «бредила во сне по-немецки».
Гости еще молча рассаживались, когда вошла Эржа с подносом в руках, на котором стояли фарфоровые ко-фейнички и чашки с серебряными ложечками, и стала всех обносить. Принялись за кофе, и беседа вновь потекла, словно и не прерывалась. Снова все пошло гладко у преподобных отцов и у молодежи. Сначала пили кофе со сливками, причем Меланья, наливая, спрашивала каждого, поменьше или побольше молока и сахару.
— Господин Пера, вы какой кофе больше любите, сладкий или обычный?
— О мадемуазель, из ваших ручек все пресладко.
— Ух,— вздыхает матушка Сида,— неужто всем так жарко, как мне?
— Какой вы любезник. Вот вам и сливки: знаю, что вы их любите! — И, положив в чашку еще два куска сахару, Меланья подсаживается к нему.
«Ну как же, его в семинарии только сливками и поили»,— хотела было сказать матушка Сида, но сдержалась. Недаром говорится: «Слово серебро, а молчание золото».
Все усердно принялись за кофе. Воцарилась длительная пауза. За дело взялись дружно, слышно было только, как, словно по команде, прихлебывают кофе. Обе попадьи подложили под чашки носовые платки и пьют, не упуская из виду девушек и учителя. Матушка Перса прямо-таки блаженствовала! Еще в доме попа Спиры
1 «Ринальдо Ринальдини» — роман немецкого писателя Вальпиуса Христиана Августа (1762—1827).
ей стало ясно, что дело идет на лад, и, знай матушка немного латынь, она могла бы еще там воскликнуть, подобно древнему римлянину: «Veni, vidi, vici» l. А матушка Сида скисла, она уже почти предугадывала и свое и дочкино, как говорят, фиаско.
Не без основания упав духом, она стала и вовсе отчаиваться в успехе, тем более что подобный казус с Юлой случался уже не впервые. Вечно с ней должна стрястись какая-нибудь беда. Вот и сейчас, как и много раз прежде, приходилось признать, что Меланья не только счастливее, но и сметливее Юлы. «Ну конечно, этакое несчастье всегда скорей найдет свое счастье, чем моя! — частенько говаривала матушка Сида.— Погляди, пожалуйста, как глаза на него пялит, точно какая еврейская фрайла! Моя, разумеется, так не умеет, да, ей-богу, и не хочет! А нынешние молодые люди просто слепцы, ничего не замечают. Их не привлекают скромные, тихие девушки, подавай им бесстыжих, у которых глаза играют, будто маслом намазаны! В наше время только такие и побеждают!»
Сейчас, полагаю, пока гости заняты угощением, удобнее всего хорошенько познакомить читателей с обеими девицами,— иначе говоря, «представить» их. Мы не сделали это при первой встрече с ними, потому что видели их вечером, при свечах, и отложили на сегодня, чтобы познакомиться днем. При обманчивом свете свечи легко ошибиться, а женщины к тому же так искусно прихорашиваются, что мужчине никак не узнать истинной правды. Зато среди бела дня каждая женщина такая как есть, тут уж мало чем помогут всякие ухищрения и аптеки.
Юла невысока ростом, полная, румяная и крепкая, точно из одной глыбы высечена. Меланья же высокая, стройная и бледнолицая; она вечно жалуется на разные недомогания. Юла умеет хорошо готовить, а Меланья — только критиковать поданные блюда. Юла любит платья светлых тонов, с цветочками, а Меланья признает исключительно темные тона. Юла охотно проводит время на огороде — поливает, полет, а Меланья увлекается лишь кактусами и романами. Меланья прочла уйму сербских, а еще больше немецких романов, усевшись в кресле или на подоконнике или забившись за платяной шкаф. Юла читала очень мало, но прочла «Любомира
1 «Пришел, увидел, победил» (лат.).
в Иерусалиме» «Аделаиду, альпийскую пастушку» и «Женевьеву»2. Заберется, бывало, в зеленую метлину, что за домом, и читает «Женевьеву». Мать зовет ее, кричит во все горло, а она, увлекшись, ничего не слышит — заливается слезами, возмущенная безбожным Голо, который преследует невинную Женевьеву и клевещет на нее. «Опять ты читала эту проклятую книгу!» — «Нет»,— говорит Юла. «Да, да! Погляди только, на кого ты похожа, вся зареванная!» — возмущается матушка Сида и, обыскав дочку, отнимает у нее книгу, принесенную еще Юлиной бабушкой в приданое Юли-ному дедушке. На последней страничке каждый прочитавший за собственной подписью сердечнейшим образом рекомендовал эту книгу. Меланья говорила по-немецки, играла на фортепиано, а Юла понимала немецкий с трудом и бренчала немного только на гитаре; когда же матушка Перса спрашивала попа Спиру, почему бы не купить Юле фортепиано, тот неизменно отвечал, что уже купил ей фортепиано на ярмарке. «Вон там,— скажет он,— в коровнике, пускай хоть каждое воскресенье на нем вместе с матерью дуэты разыгрывает!» Меланья довольно часто ездила на балы в Темишвар или Великий Бечкерек и там танцевала немецкие танцы, которым научилась в пансионе, флиртовала, покоряла сердца и, счастливая и довольная, поздней ночью покидала бал, а Юла из швабских танцев знала только польку-шотландку да еще какой-то тайч, который ей показывала под шелковицей мать, когда бывала в хорошем настроении. На бал отправлялась она раз в году, на святого Савву, и тут ей постоянно не везло: сделает два тура по залу и непременно стрясется с ней беда — лопнет, например, на спине платье. И уже слышишь, как матушка Сида говорит, когда Юлу приведет кавалер и передаст матери: «Эх, обуза моя, удачница моя! Опять конфуз!» И бедняжке Юле уже не приходится танцевать,— посидит немножко рядом с матерью и другими дамами и марш домой, хотя бал еще в полном разгаре и сами матери, придя в раж, высматривают для себя кавалеров, и , Шаца, разойдясь вовсю, лихо отплясывает с выкриками «И-и-иу!». Всю дорогу проплачет Юла, проклиная
1 «Любомир в Иерусалиме» — дидактический роман сербского писателя Милована Видаковича (1780—1841).
2 «Ж еневьева» — легенда о Женевьеве Брабантской, обработанная несколькими немецкими писателями — М. Мюллером, Я. Тиком и др.
час, в который уродилась такой толстой. Меланья отличалась некоторой мечтательностью, сентиментальностью, а Юла, не знаю уже как сказать, была этакой немудрящей. Юла пела охотнее всего «Всходи, всходи, лилия белая», а Меланья из сербских — «Кто затронул твое сердце?», а из немецких больше такие, в которых клеймятся презрением мужчины и спрашивается, зачем они существуют на свете. И наконец, Юла была скромной, покладистой, богобоязненной девушкой, которая всех слушалась в доме, отца звала — папой, а мать — мамой; Меланья же звала родителей папа и мама и отличалась своеволием — все должны были ей подчиняться и делать так, как она хотела. Матушка Перса постоянно трепетала, боясь, как бы в сердцах дочь не сотворила чего над собой, ибо знала ее чрезвычайную нервность и впечатлительность. Меланья часто падала в обморок и была, по уверениям матушки Персы, склонна к самоубийству. Сколько раз кидалась она к колодцу, чтобы утопиться, но, слава богу, рядом неизменно оказывался пономарь Аркадий и успевал ее спасти. Однажды она все же чуть было не одела матушку Персу в траур: погнавшийся за ней Аркадий на бегу споткнулся о корыто и, растянувшись во весь рост, вспахал носом землю; пока он опомнился и поднялся, она свободно успела бы прыгнуть в воду, если бы, на счастье, не упала в обморок как раз у самого колодца. После таких случаев ей обязательно дарили что-нибудь — шляпку, платье или везли на бал в Бечкерек, чтобы деточка немного развлеклась и выбросила из головы «черные мысли», как обычно говорила госпожа Перса. Да и только что упомянутое фортепиано ей подарили после трех-четырех таких обмороков. Вот каковы были поповны. И, судя по тому, как нынче обстоят дела на белом свете, думаю, что все без исключения читатели заранее угадают, которая из двух одержит победу, и для них будет ясно, что именно так и должно произойти.
— А вы, мадемуазель, как я вижу, увлекаетесь чтением! — перелистывая книгу, отмечает господин Пера.
— О, это, знаете ли, моя страсть.
—Ах, упаси бог, сделайте милость,— вмешивается госпожа Перса,— ее прямо не оторвать, когда она примется за чтение! Пить и есть позабудет, если под руку попадется какая книга.
— Вечно вы преувеличиваете, мама! — возражает Меланья.
— Все она, дорогой господин Пера, перечитала,— не унимается матушка Перса,— все сербские, а сколько немецких! Возьмет после завтрака кйигу и только скажет: «Уж вы, мама, похозяйничайте сегодня на кухне!» — и как сквозь землю провалится. Я кричу: «Меланья, а Мела-нья!» — хоть бы что, нет ее! Ингу по комнатам, по всему двору, забегу к соседям, к госпоже Сиде: «Нет, скажет, с утра не приходила». Я опять за поиски, а она, что бы вы думали, забилась за шкаф и вся ушла в чтение, а потом всю ночь бредит: «О Эдмонд, мы должны навеки расстаться!» — «Что с тобой, голубка? — спрашиваю я.— Опять простудилась?» — «Меня жестокая судьба другому отдала!» — твердит она свое, и все по-немецки и, конечно, гораздо складнее! Редкую ночь не бредит какой-нибудь книгой. А я сижу на постели, плачу в темноте и кляну этих писателей, чтоб им пусто было вместе с их книгами! Разрази их гром! Сидит какой-нибудь голодранец, лентяй и бездельник, и строчит, деньги выуживает да сводит с ума молодежь...
— Да, сударыня,— говорит Пера,— может, вы и правы, но лишь до некоторой степени. Вы имеете в виду сенсационные романы, в которых все выдумка и ложь.
— Ну конечно! — подтверждает матушка Перса.— Вот как раз вчера Меланья читала мне про какой-то корабль, который утонул в море вместе с пассажирами, спасся только один, уцепившись за доску, да и тот на следующий день утонул. Так откуда, спрашивается, стало известно, что этот человек делал и о чем он сам с собой разговаривал, если никто не уцелел и этот единственный утонул в трех днях пути от берега? Доска только и осталась после него!
— Да, вы совершенно правы,— соглашается господин Пера и продолжает: — Вы говорите о романах, в которых изображены люди, каких не бывает на свете, и переживания совсем неправдоподобные. Это плод больной фантазии писателя. Я тоже против таких книг, как и всякий, кто знает, чего нужно требовать от хорошего романа. Однако, поверьте, есть и полезные произведения, в них, точно в зеркале, отражена картина жизни общества; есть романы, бичующие страшную его испорченность жестокой и неподкупной сатирой.
— Ну да... есть, конечно, и такие, не отрицаю, честь им и хвала,— говорит госпожа Перса,— но я все же завидую тем матерям, у которых дочери не увлекаются так страстно науками и чтением. «Боже,— твержу я себе,—
какая счастливая мать наша госпожа Сида!» Сколько раз говорила я вот этой моей: «Почему ты не берешь примера со своей старшей подруги Юцы? Ну скажи, видела ты ее когда-нибудь за книгой? Она всегда подле своей искусной хозяйки-матери, всему у нее учится, помогает ей как примерная дочка в хозяйстве — и огурцы солит, и пойло свиньям готовит, и мыло варит, и петухов скопит, и чем там еще ни занимается, а ко всему и стряпать учится, пока есть время...»
— Читает и моя Юла, ей-богу, хоть она и помоложе* Конечно, сказать правду, она не забирается в платяные шкафы, но все же читает, при мне читает! Нет, нет, читает она; вы ошибаетесь, моя милая, если думаете, что только ваша Меланья за книгой сидит! — едко возражает, перебив матушку Персу, матушка Сида, видя, куда та целит.— Да еще как читает, и все вслух!
— Если вы такая любительница чтения,— предусмотрительно вмешивается господин Пера, обращаясь к Ме-ланье,— могу вам предложить по-настоящему интересные романы, о которых критика высказалась весьма одобрительно.
— Очень бы вас просила об этом,— говорит Меланья.
— Попроси и ты какую-нибудь, горюшко мое! — шепчет госпожа Сида и украдкой изо всех сил толкает Юлу.
— «Труженики моря», например, или «Последние дни Помпеи»2, или «Путеводная звезда»3, которую издала «Српска омладина».
— Хочу вас попросить эту последнюю книгу для моей Юлы,— спешит заявить матушка Сида.
— С большим удовольствием,— говорит Пера.
— Если они по-немецки написаны,— вмешивается матушка Перса,— лучше дайте Меланье: она прекрасно говорит по-немецки и, когда прочтет, все расскажет и растолкует Юле по-сербски.
— Нет, сударыня! Все они на сербском языке, совсем недавно переведены. «Тружеников моря» перевел Джёр-дже Попович 4, «Помпею» — Лаза Костич 5. А «Путеводная
1 «Труженики моря» — роман французского писателя В. Гюго (1802—1885).
2 «П оследние дни Помпеи» — роман английского писателя Бульвера Литтона Эдварда Джорджа (1803—1873).
3 «Путеводная звезда» — омладинский альманах.
4 Джёрдже Попович (1832—1914) — сербский писатель, журналист, редактор сербского литературного журнала «Даница», выходившего в 1860—1871 гг.
5 Лаза Костич (1841—1910) —видный сербский поэт-романтик.
звезда» — сербский журнал, в нем есть прекрасная иШШ весть Косты Рувараца 1 об одном карловацком студенте. «Ах ты бестия, мерзавка этакая, не может не укусить!» — негодует про себя матушка Сида и косится на Перу и Меланью, которые, усевшись рядышком, принимаются разглядывать альбом.
— Перса, налей-ка винца,— говорит отец Чира.— Господин Пера, нуте-ка не стесняйтесь и не церемоньтесь, ничего не изменилось от перемены обстановки, мой дом и дом отца Спиры — одно и то же. Чтобы потом не жаловались на скуку.
— Благодарю вас. У меня приятнейшее развлечение, мы смотрим альбом,— отказывается Пера, у которого уже пот выступил на лбу и двоилось в глазах.
— Еще по одной,— настаивает отец Чира.— Разговор, как вижу, на убыль пошел.
Принесли вино, сменили стаканы и стали их наполнять. Матушка Сида была зла, как лютая змея; видя, что все ее расчеты пошли насмарку, она в бессильной ярости готова была на любую выходку.
И то, чего так опасался автор в предыдущей главе, произошло сейчас. Матушка Перса, разливавшая вино по стаканам, внезапно побледнела и, окаменев, воззрилась на матушку Сиду. Меланья, вместе с Перой разглядывавшая альбом, заметила это и, предвидя бурю, придвинулась к нему так близко, что ее волосы касались его лица. Пера расспрашивал, переворачивая страницы, а Меланья ему объясняла. Каких только фотографий здесь не было — женщины и мужчины всевозможных возрастов и положений, но больше всего было портретов Меланьи — в самых разнообразных позах, настроениях и костюмах, во все времена года; а против каждой ее фотографии красовались то молодой юрист, то студент-медик, то врач, то офицер — уланский, гусарский, пехотный, и даже один — что совершенно невероятно в Банате! — морской. На одной фотографии Меланья углубилась в чтение, а на нее смотрит с соседней страницы молодой медик; на другой — она с хлыстом, а напротив — усатый уланский офицер; на третьей она изображена на, фоне скалы, на морском берегу, а рядом фотография моряка; на четвертой — печальный осенний ландшафт, Меланья прислонилась к каким-то руинам, тоже печальная, мечты унесли
1 Коста Руварац (1837—1864) — сербский писатель и критик, известный деятель омладинского движения.
ее вдаль; на пятой — руки засунуты в муфту, над головой вьются пушистые снежные хлопья; на шестой — Меланья с тюльпанами и гиацинтами в руках; на седьмой — в легком, и даже весьма легком, одеянии, со снопом пшеничных колосьев, точно древняя богиня Церера.
Фотографий бесконечное множество. Какие-то исправники с усами; торчащими вверх, и торговцы с обвислыми усами; старушки, в буклях, в каких обыкновенно изображают Изабеллу, королеву испанскую; подружки в необъятных кринолинах; невесты рядом с гипсовым амуром; длинноволосые омладинцы в душанках с раскрытыми «Заставой» и «Даницей» на столике; вдовы с брошками, в которые вделаны изображения незабвенных покойников; групповые снимки людей, лица которых со стертыми ртами и носами, с нарисованными чернилами глазами напоминают фарфоровые суповые миски; и напоследок, в качестве завершающей, фотография знаменитого разбойника Шандора Розы, проводящего время на курорте в Куфштейне.
Пока они разглядывали фотографии, матушка Перса не сводила глаз с матушки Сиды, а матушка Сида — с пустого стакана, который она подняла и долго разглядывала на свет, поворачивая в разные стороны, потом раза два-три дыхнула на него и принялась вытирать своим чистым ситцевым передником. Автор не берется утверждать, был ли стакан грязным или чистым, ибо такие мелочи в состоянии заметить только соколиный женский глаз (даже и в очках), а матушка Сида была наблюдательна, весьма щепетильна и крайне чистоплотна.
— Проклятые мухи! — вполголоса произнесла госпожа Сида словно про себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Гости еще молча рассаживались, когда вошла Эржа с подносом в руках, на котором стояли фарфоровые ко-фейнички и чашки с серебряными ложечками, и стала всех обносить. Принялись за кофе, и беседа вновь потекла, словно и не прерывалась. Снова все пошло гладко у преподобных отцов и у молодежи. Сначала пили кофе со сливками, причем Меланья, наливая, спрашивала каждого, поменьше или побольше молока и сахару.
— Господин Пера, вы какой кофе больше любите, сладкий или обычный?
— О мадемуазель, из ваших ручек все пресладко.
— Ух,— вздыхает матушка Сида,— неужто всем так жарко, как мне?
— Какой вы любезник. Вот вам и сливки: знаю, что вы их любите! — И, положив в чашку еще два куска сахару, Меланья подсаживается к нему.
«Ну как же, его в семинарии только сливками и поили»,— хотела было сказать матушка Сида, но сдержалась. Недаром говорится: «Слово серебро, а молчание золото».
Все усердно принялись за кофе. Воцарилась длительная пауза. За дело взялись дружно, слышно было только, как, словно по команде, прихлебывают кофе. Обе попадьи подложили под чашки носовые платки и пьют, не упуская из виду девушек и учителя. Матушка Перса прямо-таки блаженствовала! Еще в доме попа Спиры
1 «Ринальдо Ринальдини» — роман немецкого писателя Вальпиуса Христиана Августа (1762—1827).
ей стало ясно, что дело идет на лад, и, знай матушка немного латынь, она могла бы еще там воскликнуть, подобно древнему римлянину: «Veni, vidi, vici» l. А матушка Сида скисла, она уже почти предугадывала и свое и дочкино, как говорят, фиаско.
Не без основания упав духом, она стала и вовсе отчаиваться в успехе, тем более что подобный казус с Юлой случался уже не впервые. Вечно с ней должна стрястись какая-нибудь беда. Вот и сейчас, как и много раз прежде, приходилось признать, что Меланья не только счастливее, но и сметливее Юлы. «Ну конечно, этакое несчастье всегда скорей найдет свое счастье, чем моя! — частенько говаривала матушка Сида.— Погляди, пожалуйста, как глаза на него пялит, точно какая еврейская фрайла! Моя, разумеется, так не умеет, да, ей-богу, и не хочет! А нынешние молодые люди просто слепцы, ничего не замечают. Их не привлекают скромные, тихие девушки, подавай им бесстыжих, у которых глаза играют, будто маслом намазаны! В наше время только такие и побеждают!»
Сейчас, полагаю, пока гости заняты угощением, удобнее всего хорошенько познакомить читателей с обеими девицами,— иначе говоря, «представить» их. Мы не сделали это при первой встрече с ними, потому что видели их вечером, при свечах, и отложили на сегодня, чтобы познакомиться днем. При обманчивом свете свечи легко ошибиться, а женщины к тому же так искусно прихорашиваются, что мужчине никак не узнать истинной правды. Зато среди бела дня каждая женщина такая как есть, тут уж мало чем помогут всякие ухищрения и аптеки.
Юла невысока ростом, полная, румяная и крепкая, точно из одной глыбы высечена. Меланья же высокая, стройная и бледнолицая; она вечно жалуется на разные недомогания. Юла умеет хорошо готовить, а Меланья — только критиковать поданные блюда. Юла любит платья светлых тонов, с цветочками, а Меланья признает исключительно темные тона. Юла охотно проводит время на огороде — поливает, полет, а Меланья увлекается лишь кактусами и романами. Меланья прочла уйму сербских, а еще больше немецких романов, усевшись в кресле или на подоконнике или забившись за платяной шкаф. Юла читала очень мало, но прочла «Любомира
1 «Пришел, увидел, победил» (лат.).
в Иерусалиме» «Аделаиду, альпийскую пастушку» и «Женевьеву»2. Заберется, бывало, в зеленую метлину, что за домом, и читает «Женевьеву». Мать зовет ее, кричит во все горло, а она, увлекшись, ничего не слышит — заливается слезами, возмущенная безбожным Голо, который преследует невинную Женевьеву и клевещет на нее. «Опять ты читала эту проклятую книгу!» — «Нет»,— говорит Юла. «Да, да! Погляди только, на кого ты похожа, вся зареванная!» — возмущается матушка Сида и, обыскав дочку, отнимает у нее книгу, принесенную еще Юлиной бабушкой в приданое Юли-ному дедушке. На последней страничке каждый прочитавший за собственной подписью сердечнейшим образом рекомендовал эту книгу. Меланья говорила по-немецки, играла на фортепиано, а Юла понимала немецкий с трудом и бренчала немного только на гитаре; когда же матушка Перса спрашивала попа Спиру, почему бы не купить Юле фортепиано, тот неизменно отвечал, что уже купил ей фортепиано на ярмарке. «Вон там,— скажет он,— в коровнике, пускай хоть каждое воскресенье на нем вместе с матерью дуэты разыгрывает!» Меланья довольно часто ездила на балы в Темишвар или Великий Бечкерек и там танцевала немецкие танцы, которым научилась в пансионе, флиртовала, покоряла сердца и, счастливая и довольная, поздней ночью покидала бал, а Юла из швабских танцев знала только польку-шотландку да еще какой-то тайч, который ей показывала под шелковицей мать, когда бывала в хорошем настроении. На бал отправлялась она раз в году, на святого Савву, и тут ей постоянно не везло: сделает два тура по залу и непременно стрясется с ней беда — лопнет, например, на спине платье. И уже слышишь, как матушка Сида говорит, когда Юлу приведет кавалер и передаст матери: «Эх, обуза моя, удачница моя! Опять конфуз!» И бедняжке Юле уже не приходится танцевать,— посидит немножко рядом с матерью и другими дамами и марш домой, хотя бал еще в полном разгаре и сами матери, придя в раж, высматривают для себя кавалеров, и , Шаца, разойдясь вовсю, лихо отплясывает с выкриками «И-и-иу!». Всю дорогу проплачет Юла, проклиная
1 «Любомир в Иерусалиме» — дидактический роман сербского писателя Милована Видаковича (1780—1841).
2 «Ж еневьева» — легенда о Женевьеве Брабантской, обработанная несколькими немецкими писателями — М. Мюллером, Я. Тиком и др.
час, в который уродилась такой толстой. Меланья отличалась некоторой мечтательностью, сентиментальностью, а Юла, не знаю уже как сказать, была этакой немудрящей. Юла пела охотнее всего «Всходи, всходи, лилия белая», а Меланья из сербских — «Кто затронул твое сердце?», а из немецких больше такие, в которых клеймятся презрением мужчины и спрашивается, зачем они существуют на свете. И наконец, Юла была скромной, покладистой, богобоязненной девушкой, которая всех слушалась в доме, отца звала — папой, а мать — мамой; Меланья же звала родителей папа и мама и отличалась своеволием — все должны были ей подчиняться и делать так, как она хотела. Матушка Перса постоянно трепетала, боясь, как бы в сердцах дочь не сотворила чего над собой, ибо знала ее чрезвычайную нервность и впечатлительность. Меланья часто падала в обморок и была, по уверениям матушки Персы, склонна к самоубийству. Сколько раз кидалась она к колодцу, чтобы утопиться, но, слава богу, рядом неизменно оказывался пономарь Аркадий и успевал ее спасти. Однажды она все же чуть было не одела матушку Персу в траур: погнавшийся за ней Аркадий на бегу споткнулся о корыто и, растянувшись во весь рост, вспахал носом землю; пока он опомнился и поднялся, она свободно успела бы прыгнуть в воду, если бы, на счастье, не упала в обморок как раз у самого колодца. После таких случаев ей обязательно дарили что-нибудь — шляпку, платье или везли на бал в Бечкерек, чтобы деточка немного развлеклась и выбросила из головы «черные мысли», как обычно говорила госпожа Перса. Да и только что упомянутое фортепиано ей подарили после трех-четырех таких обмороков. Вот каковы были поповны. И, судя по тому, как нынче обстоят дела на белом свете, думаю, что все без исключения читатели заранее угадают, которая из двух одержит победу, и для них будет ясно, что именно так и должно произойти.
— А вы, мадемуазель, как я вижу, увлекаетесь чтением! — перелистывая книгу, отмечает господин Пера.
— О, это, знаете ли, моя страсть.
—Ах, упаси бог, сделайте милость,— вмешивается госпожа Перса,— ее прямо не оторвать, когда она примется за чтение! Пить и есть позабудет, если под руку попадется какая книга.
— Вечно вы преувеличиваете, мама! — возражает Меланья.
— Все она, дорогой господин Пера, перечитала,— не унимается матушка Перса,— все сербские, а сколько немецких! Возьмет после завтрака кйигу и только скажет: «Уж вы, мама, похозяйничайте сегодня на кухне!» — и как сквозь землю провалится. Я кричу: «Меланья, а Мела-нья!» — хоть бы что, нет ее! Ингу по комнатам, по всему двору, забегу к соседям, к госпоже Сиде: «Нет, скажет, с утра не приходила». Я опять за поиски, а она, что бы вы думали, забилась за шкаф и вся ушла в чтение, а потом всю ночь бредит: «О Эдмонд, мы должны навеки расстаться!» — «Что с тобой, голубка? — спрашиваю я.— Опять простудилась?» — «Меня жестокая судьба другому отдала!» — твердит она свое, и все по-немецки и, конечно, гораздо складнее! Редкую ночь не бредит какой-нибудь книгой. А я сижу на постели, плачу в темноте и кляну этих писателей, чтоб им пусто было вместе с их книгами! Разрази их гром! Сидит какой-нибудь голодранец, лентяй и бездельник, и строчит, деньги выуживает да сводит с ума молодежь...
— Да, сударыня,— говорит Пера,— может, вы и правы, но лишь до некоторой степени. Вы имеете в виду сенсационные романы, в которых все выдумка и ложь.
— Ну конечно! — подтверждает матушка Перса.— Вот как раз вчера Меланья читала мне про какой-то корабль, который утонул в море вместе с пассажирами, спасся только один, уцепившись за доску, да и тот на следующий день утонул. Так откуда, спрашивается, стало известно, что этот человек делал и о чем он сам с собой разговаривал, если никто не уцелел и этот единственный утонул в трех днях пути от берега? Доска только и осталась после него!
— Да, вы совершенно правы,— соглашается господин Пера и продолжает: — Вы говорите о романах, в которых изображены люди, каких не бывает на свете, и переживания совсем неправдоподобные. Это плод больной фантазии писателя. Я тоже против таких книг, как и всякий, кто знает, чего нужно требовать от хорошего романа. Однако, поверьте, есть и полезные произведения, в них, точно в зеркале, отражена картина жизни общества; есть романы, бичующие страшную его испорченность жестокой и неподкупной сатирой.
— Ну да... есть, конечно, и такие, не отрицаю, честь им и хвала,— говорит госпожа Перса,— но я все же завидую тем матерям, у которых дочери не увлекаются так страстно науками и чтением. «Боже,— твержу я себе,—
какая счастливая мать наша госпожа Сида!» Сколько раз говорила я вот этой моей: «Почему ты не берешь примера со своей старшей подруги Юцы? Ну скажи, видела ты ее когда-нибудь за книгой? Она всегда подле своей искусной хозяйки-матери, всему у нее учится, помогает ей как примерная дочка в хозяйстве — и огурцы солит, и пойло свиньям готовит, и мыло варит, и петухов скопит, и чем там еще ни занимается, а ко всему и стряпать учится, пока есть время...»
— Читает и моя Юла, ей-богу, хоть она и помоложе* Конечно, сказать правду, она не забирается в платяные шкафы, но все же читает, при мне читает! Нет, нет, читает она; вы ошибаетесь, моя милая, если думаете, что только ваша Меланья за книгой сидит! — едко возражает, перебив матушку Персу, матушка Сида, видя, куда та целит.— Да еще как читает, и все вслух!
— Если вы такая любительница чтения,— предусмотрительно вмешивается господин Пера, обращаясь к Ме-ланье,— могу вам предложить по-настоящему интересные романы, о которых критика высказалась весьма одобрительно.
— Очень бы вас просила об этом,— говорит Меланья.
— Попроси и ты какую-нибудь, горюшко мое! — шепчет госпожа Сида и украдкой изо всех сил толкает Юлу.
— «Труженики моря», например, или «Последние дни Помпеи»2, или «Путеводная звезда»3, которую издала «Српска омладина».
— Хочу вас попросить эту последнюю книгу для моей Юлы,— спешит заявить матушка Сида.
— С большим удовольствием,— говорит Пера.
— Если они по-немецки написаны,— вмешивается матушка Перса,— лучше дайте Меланье: она прекрасно говорит по-немецки и, когда прочтет, все расскажет и растолкует Юле по-сербски.
— Нет, сударыня! Все они на сербском языке, совсем недавно переведены. «Тружеников моря» перевел Джёр-дже Попович 4, «Помпею» — Лаза Костич 5. А «Путеводная
1 «Труженики моря» — роман французского писателя В. Гюго (1802—1885).
2 «П оследние дни Помпеи» — роман английского писателя Бульвера Литтона Эдварда Джорджа (1803—1873).
3 «Путеводная звезда» — омладинский альманах.
4 Джёрдже Попович (1832—1914) — сербский писатель, журналист, редактор сербского литературного журнала «Даница», выходившего в 1860—1871 гг.
5 Лаза Костич (1841—1910) —видный сербский поэт-романтик.
звезда» — сербский журнал, в нем есть прекрасная иШШ весть Косты Рувараца 1 об одном карловацком студенте. «Ах ты бестия, мерзавка этакая, не может не укусить!» — негодует про себя матушка Сида и косится на Перу и Меланью, которые, усевшись рядышком, принимаются разглядывать альбом.
— Перса, налей-ка винца,— говорит отец Чира.— Господин Пера, нуте-ка не стесняйтесь и не церемоньтесь, ничего не изменилось от перемены обстановки, мой дом и дом отца Спиры — одно и то же. Чтобы потом не жаловались на скуку.
— Благодарю вас. У меня приятнейшее развлечение, мы смотрим альбом,— отказывается Пера, у которого уже пот выступил на лбу и двоилось в глазах.
— Еще по одной,— настаивает отец Чира.— Разговор, как вижу, на убыль пошел.
Принесли вино, сменили стаканы и стали их наполнять. Матушка Сида была зла, как лютая змея; видя, что все ее расчеты пошли насмарку, она в бессильной ярости готова была на любую выходку.
И то, чего так опасался автор в предыдущей главе, произошло сейчас. Матушка Перса, разливавшая вино по стаканам, внезапно побледнела и, окаменев, воззрилась на матушку Сиду. Меланья, вместе с Перой разглядывавшая альбом, заметила это и, предвидя бурю, придвинулась к нему так близко, что ее волосы касались его лица. Пера расспрашивал, переворачивая страницы, а Меланья ему объясняла. Каких только фотографий здесь не было — женщины и мужчины всевозможных возрастов и положений, но больше всего было портретов Меланьи — в самых разнообразных позах, настроениях и костюмах, во все времена года; а против каждой ее фотографии красовались то молодой юрист, то студент-медик, то врач, то офицер — уланский, гусарский, пехотный, и даже один — что совершенно невероятно в Банате! — морской. На одной фотографии Меланья углубилась в чтение, а на нее смотрит с соседней страницы молодой медик; на другой — она с хлыстом, а напротив — усатый уланский офицер; на третьей она изображена на, фоне скалы, на морском берегу, а рядом фотография моряка; на четвертой — печальный осенний ландшафт, Меланья прислонилась к каким-то руинам, тоже печальная, мечты унесли
1 Коста Руварац (1837—1864) — сербский писатель и критик, известный деятель омладинского движения.
ее вдаль; на пятой — руки засунуты в муфту, над головой вьются пушистые снежные хлопья; на шестой — Меланья с тюльпанами и гиацинтами в руках; на седьмой — в легком, и даже весьма легком, одеянии, со снопом пшеничных колосьев, точно древняя богиня Церера.
Фотографий бесконечное множество. Какие-то исправники с усами; торчащими вверх, и торговцы с обвислыми усами; старушки, в буклях, в каких обыкновенно изображают Изабеллу, королеву испанскую; подружки в необъятных кринолинах; невесты рядом с гипсовым амуром; длинноволосые омладинцы в душанках с раскрытыми «Заставой» и «Даницей» на столике; вдовы с брошками, в которые вделаны изображения незабвенных покойников; групповые снимки людей, лица которых со стертыми ртами и носами, с нарисованными чернилами глазами напоминают фарфоровые суповые миски; и напоследок, в качестве завершающей, фотография знаменитого разбойника Шандора Розы, проводящего время на курорте в Куфштейне.
Пока они разглядывали фотографии, матушка Перса не сводила глаз с матушки Сиды, а матушка Сида — с пустого стакана, который она подняла и долго разглядывала на свет, поворачивая в разные стороны, потом раза два-три дыхнула на него и принялась вытирать своим чистым ситцевым передником. Автор не берется утверждать, был ли стакан грязным или чистым, ибо такие мелочи в состоянии заметить только соколиный женский глаз (даже и в очках), а матушка Сида была наблюдательна, весьма щепетильна и крайне чистоплотна.
— Проклятые мухи! — вполголоса произнесла госпожа Сида словно про себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32