— Да перестань же ты, сделай милость! — сердится матушка Сида.
1 Королевич Марко — легендарный сербский богатырь, герой сербского эпоса.
2 Старина Новак — герой сербского эпоса.
еще такую! — не унимается преподобный отец:
Вспоминаешь ли мгновенье, Как, румянясь от смущенья, Белой ручкою своею Ты мне шею обвила И, лицо скрывая...
— Да какой в тебя бес вселился?! — прерывает пение госпожа Сида.— Ах, извините, сударь! Юца, душенька, ступай в кухню и приготовь черный кофе. Знаю, вы, горожане, его любите. А я так три дня не сплю после одной чашечки.
С кофе дело немного застопорилось — никак не могли отыскать мельницу, которой в доме попа Спиры пользовались столь же часто, сколь пили кофе.
Все же спустя некоторое время Юла принесла и подала кофе. Кофе был в меру горячим и крепким. Учитель пил да похваливал, выплевывая плававшие на поверхности плохо промолотые зерна.
— А где ваш кофе, мадемуазель?
— Я не пью! Папа говорит, что кофе волнует кровь и лишает сна.
— Ас молоком пьете?
— Да.
— А пунш?
— Нет.
— А гефроренес 1 кушаете?
— Да.
— А айскафе? 2
— Нет.
— Как странно! Кто бы мог сказать? — удивляется гость, не зная, о чем бы еще спросить Юлу.
— Ну что, прополощем еще маленько горло? — предлагает отец Спира.
— А много ли у вас в погребе вина? Совсем забыл спросить! — интересуется господин Пера.
— Да бочонков тридцать найдется. Притом не моложе пяти лет и не слабее того самого, что сейчас пьем, летом. Но хранится у меня винцо, несравненное и по возрасту и по вкусу; разлито в бочонки еще во время оно — вскоре после того, как мы с Сидой поженились. Выдержанней и лучше вряд ли где найдется. Подобное пили разве только
1 Мороженое (нем.).
2 Замороженный кофе (нем.).
в древние времена на свадьбе в Кане Галилейской, прости меня господи!
— Это вино,— вмешалась в разговор матушка Сида,— мой супруг решил почать, когда будем выдавать замуж нашу Юцу. Пусть на ее свадьбе насладятся. Раз уж, как говорится, давать приданое хорошее, так пускай и вино будет хорошее; если жениху досталась замечательная девушка, пусть и сватам тоже что-нибудь перепадет... А дело ведь не за горами — не нынче-завтра... есть на примете неплохие партии; к примеру...
— А-а-а, вот вы как?! — несется из кухни голос матушки Персы.— Поглядите-ка на них! В доме гости, а они ни гу-гу! Я-а вам задам! Нет, вы только поглядите на них!
А сейчас, дорогие читатели, представьте себе, как исказилось лицо матушки Сиды и что она испытала, когда речь ее в самом начале прервал донесшийся из кухни возглас госпожи Персы. Автор отлично сохранил все в памяти, но перо его бессильно, не поможет ему и весь письменный прибор правильно описать это событие, вот почему он обращается за помощью к читателям, ибо все это легче вообразить, чем описать.
Автор должен только добавить, что, когда семья отца Чиры оказалась уже в комнате, матушка Сида спешно выскользнула в кухню, чтобы трижды там перекреститься от удивления. Слишком уж велико оно было! Подобный сюрприз можно было сравнить разве лишь с тем, что случилось больше года назад, еще до того, как ворота были усажены огромными гвоздями. Однажды, войдя неожиданно в комнату Жужи, матушка Сида застала там Жужиного ухажера; субъект этот расположился так, словно фотографироваться пришел: перед ним стоял полный бокал вина, а сам он, нахал этакий, пускал клубы дыма из самой драгоценной, с длинным чубуком, пенковой трубки его преподобия. И тогда, как и сейчас, матушка Сида не в силах была вымолвить ни слова. Казалось, швырни кто с улицы кирпичом и разнеси вдребезги весь ее фарфор, она не опешила бы так, как услыхав голос госпожи Персы. «Если меня вчера не хватил удар,— вспоминала позже госпожа Сида,— значит, буду жить по крайней мере на пятнадцать лет дольше покойной маменьки!»
— Мы, сказать по правде, решили без всяких церемоний нагрянуть к вам,— затараторила, вступая в комнату, матушка Перса; за ней шествовал поп Чира, а за ним уже Меланья. Выпалив это, матушка Перса спохватилась и продолжала: — Ах, извините! Ну и хороши же мы!
Мне говорят: «У отца Спиры гости». Ну, думаю, Лалика, верно, с ребятами приехала. А это... О, простите, тысячу извинений!..
— Ничего, ничего,— говорит с довольным видом отец Спира и встает.— Не Лалика, а еще более редкий гость и более дорогой. Пожалуйста, отец Чира, садитесь; садитесь, матушка Перса. Меланья, чадо, ты вот сюда, к Юце.
Меланья двинулась было в ту сторону, но матушка Перса, одернув ее незаметно, подтолкнула к другому стулу, рядом со стулом господина Перы, и, таким образом, справа от него оказалась Юла, а слева Меланья.
— До чего удачно получилось, что пришли,— говорит матушка Сида,— а я уже собиралась посылать за вами или предупредить, чтобы вы нас ждали.
— Вот видите, а получилось и так и этак, потому что, надеюсь, вы не откажетесь от приглашения пожаловать к нам на чашку кофе?
— С удовольствием, с большим удовольствием, если только, разумеется, согласится господин Пера,— говорит матушка Сида, и в это мгновенье матушка Перса кажется ей совсем зеленой.
— О, почту за честь для себя! — восклицает господин Пера.— Пожалуйста, располагайте мной по вашему усмотрению.
— Э, э,— тянет с довольным видом поп Спира,— как же хорошо вы сделали, что пришли. Сида, давай скорее чистые стаканы и вина похолоднее.
Затем он оборачивается к попу Чире, чтобы ответить на вопрос, каков сегодня церковный сбор, хвалит «Херувимскую», а учитель — проповедь.
Пока преподобные отцы беседовали друг с другом, молодой учитель сидел как на иголках между двумя красавицами. Господин Пера не принадлежал к числу салонных красавцев и балбесов, которые умеют сразу найтись в женском обществе, блеснуть дюжиной скучных и шаблонных заученных фраз и пленить простоватых женщин и которые умным женщинам обычно быстро приедаются, ибо, выложив сразу все, что знают, не в состоянии поддерживать по-настоящему интересный разговор. Нет, Пера принадлежал к разряду таких людей, которые кажутся на первый взгляд неловкими и молчаливыми, а раскрываются только в живом, интересном разговоре. (Такова была и Юла.) Язык у господина Перы точно прилип к гортани; ни слова не вымолвив, он взял забытый на столе нож и принялся разбирать фабричную марку. Ножи и вилки были старинного фасона, но хорошо сохранившиеся. Они появились давно, вместе с приданым матушки Сиды, но вынимались из буфета лишь в тех случаях, когда в гостиной снимали канифасовые чехлы со стульев, кресел и дивана, а это случалось только, когда жаловали гости.
Фрайлу Юлу не смущали паузы, но фрайла Меланья их не выносила и поэтому тотчас же защебетала:
— Ну, как вам нравятся, сударь, наши места?
— Необыкновенно, мадемуазель.
— Ах, вы говорите так только из любезности,— возражает Меланья.— Как может вам тут понравиться? Променять Карловцы, такое романтическое место, на эту равнину со скучными окрестностями!
— Ах, мадемуазель, как могут не понравиться столь красивые окрестности? — И господин Пера указал на своих соседок.
— Не слишком ли скоро, сударь? — замечает Меланья.
— Нет, почему же, это всегда дело одного мгновенья.
— Не знала, признаться, что карловацкие богословы такие любезники! — не унимается Меланья и украдкой ударяет Юлу веером.
— Поверьте, что я один из самых неловких и далеко не любезник и не льстец, а просто что правда — то правда.
— Юла, верно, что господин льстец?
— Конечно,— отвечает Юла.
— Как, и вы того же мнения? Значит, я в стане врагов?
— Ах! Неужели мы вам враги? А, Юла? — спрашивает Меланья из-за спины гостя, покачиваясь на стуле.— Ты разве враг господину Пере?
— Нет... отчего же? — лепечет Юла, заливаясь румянцем, и думает о том, какую бы найти себе работу на кухне или еще где-нибудь, чтоб только не сидеть тут.
— Вот видите,— говорит Меланья.
— Но вы во всяком случае.
— Ну, пока еще нет, но... со временем... может быть,— манерничает Меланья.
— Однако, мадемуазель,— замечает немного осмелевший господин Пера, осушив подряд два стакана,— я и не предполагал, что вы такая коварная.
— Ах, нет, нет, только в том случае, если заслужите.
— Тогда прошу вас заранее предупредить меня, чего я должен остерегаться! Чем я могу заслужить вашу немилость?
— Ну, например... если в нашем обществе станете расхваливать городских барышень. Правда, Юла?
— Да! — соглашается Юла.
— Поверьте моему честному слову,— говорит молодой учитель,— если я и хвалил их до сего времени, то отныне мне ничего не остается, как прекратить это и изменить свое мнение.
— Как это понимать? — кокетливо спрашивает Меланья и помахивает веером так, что ветерок шевелит волосы гостя.— Итак, отвечайте, пожалуйста... Какое мнение?
— Мнение? Как я могу сказать вам о нем, когда вы так смотрите на меня?
— Хорошо, я стану смотреть на Юлу, а вы отвечайте. Правда, Юла?
— Значит... мое мнение... Я полагаю, что городские барышни не могут даже идти в сравнение с деревенскими,— произнес гость, у которого наконец развязался язык.— Или, вернее, городские барышни по сравнению с деревенскими — все равно что... тепличные цветы без запаха по сравнению с благоухающими цветами природы из цветника или сада.
— Ах! — восклицает Меланья.— Какое чудесное сравнение! О, если бы это была правда!
— Сравнивать легко,— отвечает господин Пера,— когда это так.
— Юла, спроси господина: какие мы цветы, я и ты? Как бы он нас назвал?
— А почему это я должна спрашивать? — возражает Юла, смущенная и покрасневшая.— Сама спрашивай.
— Счастье ты мое,— шепчет про себя матушка Перса, неотрывно наблюдавшая, с каким успехом Меланья ведет наступление.
— Вы обязательно хотите, чтобы я сказал? — спрашивает господин Пера.
— О, мил... простите... господин Пера, мы вас просто умоляем,— сложив ладони, просит Меланья,— и я и Юла.
— Так вот... Вы роза, махровая роза, а барышня Юла — скромная фиалка.
— Ух,— не выдержала матушка Сида,— эти мухи!
«Фиалка... хорошо еще, что свеклой не обозвал!» —
усмехнулась про себя матушка Перса. Не проронив из
беседы ни слова, она осталась довольна: видно было,
что дело идет на лад.
— Экие вы мужчины! Настоящие насмешники, мастера подтрунивать, ничего не скажешь! — щебечет «Ме-ланья и грозит ему сложенным веером.
Затем между Меланьей и Перой завязался весьма оживленный разговор, причем говорила преимущественно Меланья, а Юла только добродушно и кротко улыбалась и лишь изредка вставляла «да», «нет» или «конечно». Не менее оживленный разговор шел и между попами. Только они беседовали об урожае да о банат-ской и влашской пшенице.
— И хорошо и плохо, дорогой сосед,— говорил отец Чира,— что такой урожайный год. Амбары от хлеба ломятся, сушилки ждут кукурузы; а кукуруза замечательная, я только вчера ходил смотреть: улан верхом проедет — не заметишь, початки — что твой валек! Боюсь только, как бы мужик не взбесился, черт бы его драл! И хорошо и плохо! У меня твердое убеждение: как выдастся урожайный год и подешевеют продукты, обязательно быть войне. Уж и не знаю, что нас нынче ждет. Чего доброго, и цари что твои мужики взбесятся. Вот увидите еще, что Батюшка затеет!.. Такое будет, только держись!
— Ей-богу, ежели вмешается этот наш северный дядя, достанется и по шеям и по спинам, на то похоже. И я точно так же кумекаю,— соглашается поп Спира.— Поглядеть хотя бы на новобранцев — кого только в армию не берут! Лишь бы пушечного мяса побольше! Все калеки, все дураки в ход пошли, никем не брезгуют. Вон Перин — заика, двух передних зубов нет, сексера от крейцера не отличит, а взяли в кавалерию. Худо, очень худо! Не миновать, как говорили наши деды, кровопролития, не миновать, никак не миновать!
Пока попы так беседовали, стаканы непрерывно наполнялись и пустели. Пьют оба попа, потягивает и гость,— забыл о древних философах и дует чистое вино. Недаром, значит, отец Спира изрек: «Будь вода хороша, в ней бы не лягушки квакали, а люди». Все оживленно и приятно беседовали, только у матушек что-то не ладилось, шло как-то через пень колоду. И та и другая ссылались на усталость и жару. Так время шло до пяти часов, пока госпожа Перса не напомнила обществу, что хорошо было бы и у них побывать.
И пришлось это весьма кстати. Задержись они здесь хоть немного, началось бы извержение вулкана, клокотавшего от гнева: я хочу сказать, взорвалась бы матушка Сида, позабыв обо всем, с чем должна считаться всякая гостеприимная хозяйка. А причин к этому было более чем достаточно. Прежде всего, она была крайне недовольна Юцей и Меланьей. Первая сегодня после обеда, как назло, конфузилась, чтобы не сказать больше, а вторая, эта самая Меланья, пустилась в такие разговоры с гостем, словно была с ним наедине. «Это уже было мало похоже на беседу в семейном доме,— рассказывала позже госпожа Сида.— Так могла вести себя какая-нибудь еврейская фрайла, болтая где-то в Шаба-це на променаде с уланскими лейтенантами под звуки военного оркестра. Видала, говорит, я всякие чудеса, но подобного позора — никогда!» Второе, что рассердило госпожу Сиду так же, если не больше, было поведение самой госпожи Персы. Правда, никто ничего не заметил, кроме одной только матушки Сиды, но для нее этого было достаточно. Видела она, как госпожа Перса вытирала своим чистеньким носовым платочком стакан, якобы плохо вымытый! «А стакан был чист, как алмаз!» — уверяла матушка Сида. И это до такой степени ее рассердило, что она чуть не взорвалась и не отчитала гостью в собственном доме. Но, к счастью, та напомнила, что пора идти, да и попы уже поднялись. И, таким образом, извержение гнева матушки Сиды было на сей раз отложено.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
или продолжение главы седьмой; в ней описан «прием» в доме попа Чиры, на котором и произошло столкновение, положившее начало открытой вражде между попадьями, а впоследствии, разумеется, и между попами
Дом отца Чиры был победнее, но хоть в нем не было такого богатства, зато сказывался вкус.
Гостиная, куда вошли гости, благоухала мылом и вербеной, а у попа Спиры пахло молодым сыром и базиликом. На диване, креслах и стульях не было канифасовых чехлов, но по дивану и креслам разбросаны вышитые подушечки и салфеточки, и на них голые амуры с колчанами для стрел (а у попа Спиры расшитые полотенца из тонкого сербского полотна). На полках фарфоровая и стеклянная посуда, по стенам — картины: какие-то баталии, иллюстрации к геснеровским идиллиям 1 и сцены из жизни в бозе почившей Марии Тере-зии. Здесь же висел писанный маслом портрет Чириного отца — старого скорняка Аверкия. Лицо у него весьма добродушное, перед ним стопка толстых книг,— хоть читать он был и не мастер, но как человек, уважающий образованных людей и постоянный подписчик на новые книги, он пожелал, чтобы перед ним лежало их как можно больше. И художник, согласно его воле, поместил сбоку четыре толстых романа Раича2, «Макробиотику» Хуфеланда и «Собрание Вещей» Доситея, а его «Советы здравого разума» Аверкий держал в руке. Но что особенно поражало всякого гостя, так это фортепиано. Фортепиано в те времена, да еще в селе! Кринолин — и то большая редкость и во всяком случае непопулярная штука на селе. Сколько девушек в этом самом селе, получив взбучку, отсиживались в кладовой или в зеленой метлине, спасаясь от старух, впадавших в ярость при одном упоминании о кринолинах! Не удивительно поэтому, что люди поражались, увидев фортепиано в селе, где из музыкальных инструментов известны лишь варган, свирель да волынка. Однако если бы читатель знал историю этого фортепиано, он перестал бы так удивляться. Отец Чира забрал его у одного вполне безнадежного должника, утешая себя поговоркой: «С паршивой овцы хоть шерсти клок»,— тем более что тяжба эта у него уже сидела в печенках. На фортепиано частенько бренчала, напевая песенки, фрайла Меланья. Будучи в хорошем настроении, отец Чира слушал ее с удовольствием, хоть это и были швабские песенки. Но когда он бывал не в духе, Меланья не прикасалась к инструменту, не осмеливаясь играть даже любимую отцовскую песню «Ясный месяц над горою», потому что, распалившись гневом, Чира не раз клялся изрубить инструмент топором или продать какому-нибудь шарманщику.
— Пожалуйста, усаживайтесь! Милости просим сюда, на диван,— рассыпается матушка Перса.— Меланья,
1 Геснер Соломон (1730—1788) —швейцарский поэт, живописец и гравер, известный своими идиллическими сюжетами.
2 Раич Йован (1726—1801) —сербский историк и писатель.
голубка, убери-ка свои книги, просто негде повернуться из-за этих ее книг, не дом, а базар какой-то. Убери и эту с дивана, чтобы мог сесть господин Пера.
И верно, одна раскрытая книга валялась на диване, другая на кресле, третья на подоконнике.
— Ничего, ничего, не беспокойтесь, мадемуазель, я сам,— сказал Пера, взял книгу и стал ее перелистывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32