Таурас притворяется, что не видит протянутой бумажки, и вслед за Даниэле входит в вестибюль, она гордо помахивает билетами. Внезапно их осыпают осколки дробных медных звуков — программа только что началась.
— Уже.— Глаза Даниэле блестят, голос стал глуше. Не ожидая помощи Таураса, она поспешно бросает на барьер гардероба легкое пальтецо в зеленую клетку и, вскинув тонкие обнаженные руки, взбивает копну пепельных волос. Руки еще хранят память о солнце Балтики или черноморских пляжей, лицо цвета зрелого персика, без грима и пудры, тоже довольно вызывающее свидетельство здоровья и благосостояния.
Спрятанная за тяжелыми дверными створками черного дерева маленькая лесопилка визжит уже всеми своими пилами, их высокие ноты, словно мягким покрывалом, глушит басовая гитара, визг умолкает.
— Добрый вечер, милые гости! — Конферансье сладко улыбается (мы все здесь свои среди своих и просим не стесняться), а метрдотель в красном фраке, неслышно ступая, ведет Даниэле и Таураса к их столику. Движением фокусника убирает с него табличку с надписью «Занято» и, ощупывая глазами Даниэле, шепчет:
— Приятного вечера.
Ну прямо сводник! Его что, научили или сам придумал? Нет, Таурас не собирается затевать скандал, он никогда не скандалит в подобных заведениях, но эта пошлятина хлещет его, словно тряпкой по лицу (все здесь свои среди своих), и он иронически приподнимает бровь.
Однако метрдотель уже не обращает на него внимания, он сосредоточен и солиден, как церемониймейстер королевского бала,— видите, сколько гостей, какая ответственность! — и спешит к дверям, чтобы встретить очередную пару
Мужчина — просто орел, только совершенно лыс, и глаза у него пачем,у-то все время бегают, а женщина смущенно .жмется. Чужая жена, отмечает про себя Таурас.
Даниэле не может спокойно усидеть в кресле.
— После отпуска кажется, тысячу лет здесь не была! Ведь меня тут все знают, ей-богу, знают.— Даниэле приветствует кого-то, взмахнув рукой, и тут же бросает на Таураса притворно виноватый взгляд.— Не сердись!
Таурас пожимает плечами.
— В окно дует,— бурчит он
— Правда?—удивляется Даниэле.— А я так нисколечки не чувствую.— Она трется щекой о свое обнаженное плечо.— Если дует, значит, надо чуточку выпить.
— Не хочу,— говорит Таурас.— Сегодня не хочу. А кроме питья, можно тут еще чем-нибудь заниматься?
— Нет, нельзя,— смеется Даниэле и накрывает ладонью пальцы Таураса. Рука у нее действительно теплая.
Ха-ха, вот он и приполз к ней снова, это гораздо удобнее и легче, чем приручать нового зверя. Кто пил, тот будет пить, кто любил, тот будет любить... Банальная сентенция из арсенала продавщиц и официанток, но, к сожалению, верная.
Ходит песенка по кругу...
Пока сама Даниэле в один прекрасный день не заявит ему хладнокровно: «Не приходи и не зови». Она уже и теперь чувствует себя хозяйкой положения. Видимо, слова, сказанные им тогда на Охотничьей улице, не произвели на нее ни малейшего впечатления, и она по-прежнему уверена: никуда он от нее не денется. Что ж, никуда и не собираюсь я убегать, только примирился с мыслью, что не суждено больше любить; буду есть, спать и работать.
Официант ставит перед ними две маленькие рюмки с коньяком и кладет меню. Эстраду заливает фиолетовый свет, призрачно синеют белые воротнички и манжеты любителей «шикарной жизни». Испанский танец. Голый до пояса парень с гипертрофированными мышцами обворачивает себя, словно поясом, девицей, едва прикрытой прозрачной розовой тканью. Ясно, настоящие профессионалы, и глаза у публики горят от восхищения. Правда, личико у девицы несколько увядшее, ко всему равнодушное, зато ее кудрявый партнер изо всех сил изображает темперамент — то ли цыганский, то ли испанский. Всмотревшись повнимательнее, Таурас замечает застывшую на его лице улыбку Нарцисса: танцор упивается каждым подрагиванием своих мышц.
Пора прибегать к старому трюку. Таурас натягивает на лицо идиотскую маску и клонится к Даниэле.
— Прямо Рио-де-Жанейро,— бормочет он, сохраняя полную серьезность.
Даниэле недоверчиво смотрит на него.
— Да, хорошо танцуют,— сухо отвечает она.
— Фирменно,— не меняя выражения лица, соглашается Таурас.
Губы Даниэле плотно сжимаются, она хлопает вместе со всеми, потом поворачивается к Таурасу:
— Пока что мне это нравится. Понял?
Таурас кивает: как же, само собой разумеется —
пока что. Придет время, появится бремя, Ребенок. Образуется железная семья, где будет господствовать железная логика и холодный здравый смысл.
Даниэле внимательно смотрит на него, будто силится припомнить что-то недоброе. Кажется, этот слабовольный тип с дурацким выражением лица может выкинуть что-то неприличное. Она решительно поднимает рюмку:
— Я хочу выпить, Таурас.
— О'кэй,— отвечает он, нюхает свою рюмку и ставит ее обратно.
Даниэле выпивает до дна.
— Закажи еще. Мне неудобно.— Она роется в сумочке и вытаскивает пачку «Мальборо».— Кури, совсем забыла.
Пачка «Мальборо» на столике — недурственно! Почти как посольский флажок. Эмблема благосостояния. Пахнуло связями, дефицитом... Таурас меняет местами свою и ее рюмки, равнодушно манит пальцем проходящего официанта:
— Повторите.
— И кофе?
— И кофе тоже.
Официант уплывает в двери буфетной. Даниэле снова поглаживает руку Таураса своей горячей ладонью.
— Ты сегодня необыкновенно красив.— Ее зрачки расширились, губы чувственно вздрагивают.— Осунулся, похудел, но чертовски красив.
Таурас откидывается в кресле. Рутина — от слова крутить. Ходит песенка по кругу...
— Есть ли на этой свалке хоть один рабочий человек? — спрашивает Таурас.— Которому в семь утра в первую смену?
— Встань и спроси.
— Ладно, только вот микрофон занят. Подожду, когда прекратят выть.
— Не утруждайся. Одного я уже вижу. Прямо перед собой. Настоящая загнанная кляча.
«Пожалей ты меня, пожалей...»—тоскливо причитают на эстраде.
— Если хочешь убить, так убей...— в тон шлягеру шепчет Таурас. Откуда ей знать, что Робертаса больше нет, а если бы он и сказал... Пока что ей тут нравится, и нечего изображать из себя хама.
— Я ничуть не сержусь на тебя. Прозит!
— Прозит, Даниэле.— На этот раз Таурас пригубил рюмку.
— Потанцуем, когда кончится программа?
— Ты же знаешь, я не люблю.
— Пустяки, я расшевелю тебя.
— Желающих потанцевать с тобой хватит и без меня.
— С другими я не хочу.— Даниэле оглядывает зал, словно ищет подтверждение своим словам.— Глянь-ка, твой духовный братец просочился. И не один.
Таурас видит стоящего у входа Мантаса, с ним двое незнакомцев, все они что-то горячо доказывают администратору, кивая на свободные табуретки у бара.
— Я только поздороваюсь.— Таурас, не дожидаясь согласия Даниэле, ловко выскользнул из-за стола и быстрым, энергичным шагом направился к Мантасу.
— Подождите, пока кончится номер,— слышит он недовольный шепот администратора.
— Снова со своей серной? — увидев Таураса, басит Мантас.— Все никак не сделаешь ей младенца? Ведь небось не возражает?
— Я сегодня вхожу в рамки.— Таурас не обращает внимания на подхалимское хихиканье спутников Мантаса.— Примиряюсь с самим собой и со всем миром. С нынешнего дня я свой среди своих.— Он взмахивает рукой в сторону публики.
— Нормальные, зёмные желания,— без улыбки одобряет Мантас.— Только, поверь, ни черта у тебя не выйдет.
— Я серьезно.— Таурас косится на Даниэле, которая начинает проявлять нетерпение.
— Не так мы скроены, старик,— глубоко вздыхает Мантас.— Нас надо было бы разобрать на части и смонтировать заново, а это невозможно.— Он поворачивается к своим товарищам и с притворным удивлением бросает: — Чего мешкаете? А ну бегом к бару, пока не занято! Такое дело, старик, угощаю сегодня этих двух оболтусов. Вон тот, длинный, притащил свои стихи, интересуется моим мнением.
— Искренне жаль беднягу.
— Ничего, другой на его, месте давно бы вскипел и сбежал. А этот крепкий орешек. Худой, а крепкий. Не понимаю я подрастающего поколения.— Мантас поглаживает свою дремучую бороду и сует руки в карманы брюк.— Постой, я ничего тебе не должен?
Таурас мотает головой.
— Вот чертовня,— отдувается Мантас.— Как только встречу знакомого, все мне кажется, что забыл вернуть должок. А раз квиты, прекрасно! Будь! Не кисни и не грусти. Не зову с собой из уважения к тебе.
— Я только сегодня узнал про Робертаса.— Таурас понижает голос и за плечи притягивает Мантаса к себе.— Как это было?
Мантас мрачно оглядывает друга.
— Сволочи мы все. Потому и не просыхаю с самых похорон. Надо хотя бы о его книжке позаботиться.
Он легонько отстраняет Таураса и направляется к бару. Проводив глазами коренастую фигуру друга, Таурас спохватывается, что не показал ему свой «Август», но уже поздно, и он плетется назад к Даниэле.
— Это правда, что он развелся, но продолжает жить с женой? — Даниэле хитро щурится и тянется к нему, словно проникла в невесть какую тайну.
— Не информирован,— угрюмо бросает Таурас.
— Но ведь это прелестно! — не отстает Даниэле.— Сделать себе из жены любовницу! Чаще бывает наоборот. Не правда ли, милый?
— О господи,— с досадой отмахивается Таурас и швыряет на стол свою книжку.
Даниэле мгновенно серьезнеет, пальцы ее осторожно поглаживают лакированную обложку, и вдруг она прижимается к ней лицом, плечи вздрагивают.
— Даниэле,— Таурас пытается нежно приподнять ее голову,— шампанским надо кропить, не слезами.
Но Даниэле упрямо не желает оторвать лицо от книжки.
— Наконец-то... господи... Таурас Гудинис...— словно сквозь вату, доносится ее голос.
Подняв в конце концов заплаканные глаза, она трижды целует напечатанную на обложке фамилию Таураса.
— Даниэле,— с упреком говорит Таурас,— на нас смотрят...
— Плевать.— Он громко сморкается.— У тебя только одна?
— Пока одна.
— Жаль. Пускай еще полежит здесь, ладно?
— Дарю ее тебе, Даниэле.
— Шутишь?
— Нисколько.
Даниэле целует Таураса в губы, но тут же обеспокоенно спрашивает:
— А почему мне?
— Больше некому. Так уж получилось.
Она бережно перелистывает страницы, читает оглавление, сдувает со стола сигаретный пепел, снова кладет книжечку перед собой и задумчиво тянет:
— Вот оно как...
— Вот так,— иронически подтверждает Таурас.— И аминь. Хватит раздавать себя по частицам другим, потому что это никому не нужно. Пожуют и выплюнут, даже спасибо не услышишь. И глядь, остался с какой-нибудь дыркой в боку или в груди и удивляешься, как это могло случиться.
— Грустно слышать,— медленно произносит Даниэле.— Не узнаю тебя, Таурас, даже как-то неловко... Всегда ценила тебя в первую очередь как незаурядного человека. Мучающегося, ищущего свою правду. Но не такого, какого ты сейчас изобразил.
— Современная патрицианка разочаровалась в своем шуте? — злобно усмехается Таурас.— А почему же ты сама и все окружающие,— он оглядел зал,— не мучаются и не ищут свою правду? Считаешь, что это исключительная прерогатива бледных романтиков? К черту, надоело!
— Подумайте только, ему надоело! — Неожиданно в голосе Даниэле слышится презрение.— Все равно будешь писать! Будешь тосковать по любви, по чистоте. Не понимаю, зачем тебе понадобилось так цинично клеветать на себя. Думаешь, у меня еще есть какие-то иллюзии по поводу нашей совместной жизни?
— Ничего я не думаю.— Таурас тупо поглядывает на танцующие пары.— Если я тебе нужен, бери за поводок и веди.
Даниэле долго молчит, в глазах снова набухают слезы, она поспешно зажмуривается и медленно допивает из чашечки остатки кофе, стараясь дышать спокойно и глубоко.
— Такой ты мне не нужен, Таурас,— выдавливает она наконец через силу и виновато улыбается.— И я тебе ничем не смогу помочь, потому что ты меня не любишь.
Что она такое говорит и где я нахожусь, проносится у него в голове. Что случилось? Почему все так мудры и правы, один я как заблудшая собачонка, которая хочет быть сразу и злой и доброй?
Он расправляет плечи, с лица исчезает выражение усталости и апатии, пусть Даниэле почувствует: перед ней только что сидел не он, а какой-то другой, совершенно незнакомый человек. И Таурас произносит обычным, чуть насмешливым тоном:
— Я тоже когда-нибудь съезжу на Кавказ... А теперь мне надо позвонить отцу.
Он выходит в фойе к автомату и, набирая номер, случайно взглядывает на часы, рука замирает — три ночи.
Обслуживающий их официант курит, облокотившись о барьер раздевалки, и тайком наблюдает за ним.
— Счет,— нетерпеливо бросает Таурас, покусывая губу, как сильно опаздывающий человек.— Дама остается.
Ощущение необходимости спешно что-то сделать оставляет его только на улице, когда Таурас видит над домами и деревьями посеревшее небо приближающегося утра.
Заперев свой одежный шкафчик, Вайдас спускается по лестнице и шагает по длинному полутемному коридору к себе в цех, на мгновение задерживается возле открытых дверей отдела технического контроля, однако Дали тут нет, за стеклянной дверью видна только цилиндрическая голова начальника ОТК, рановато еще, но ведь могла бы Даля почувствовать — он целый день только о ней и думает. Говорят, что так бывает. Телепатия.
Еще не дойдя до поворота, Вайдас слышит чьи-то голоса и смех, тот самый смех, который он отличил бы в любой толпе, из сотен и тысяч, и Вайдас чуть не бегом припускается вперед, коридор пуст, только в самом его конце, у автомата с газированной водой, Даля и Миндаугас. Она держит букет красных с белым ободочком георгинов, а Миндаугас пытается нацедить из автомата воду в молочную бутылку и что-то болтает, наверно смешное, капли воды брызжут на манжеты его
белой рубашки и на галстук, выбившийся из-под лацканов рабочей куртки, а Даля вертится рядом, не в силах сдержать смех.
Сегодня у Миндаугаса день рождения, вдруг вспоминает Вайдас, еще позавчера в цехе собирали деньги на подарок, а у него из головы вылетело, надо же поздравить, только почему Даля надумала отдельно, от себя лично дарить цветы; конечно, ничего плохого в этом нет, однако, подойдя к ним, Вайдас с трудом находит силы улыбнуться.
— Не завянут за ночь в газированной воде? — спрашивает он, крепко пожимая мокрую ладонь Миндаугаса.— Жуть какие красивые.
— Тут только углекислота,— хмыкает Миндаугас,— ее избыток всегда можно выпустить через нос пузырьками.
— Как я буду теперь после этой углекислоты работать? — смеется Даля.— Мне бы сейчас поспать! — Обернувшись к Вайдасу, она объясняет: — Представляешь, две бутылки шампанского вдвоем! В жизни столько не пила... От одного бокала пьянею.
— Недостаток тренировки,— замечает Миндаугас. Даля хватает под руки его и Вайдаса, и они втроем устремляются в цех, но у дверей Миндаугас останавливается и требует:— Ну-ка прекратить хихоньки да хахоньки! Работать надо, а они веселятся. Прекратить!
Даля даже приседает, покатываясь со смеху, а Вайдас, слабо улыбаясь, смотрит на часы, сколько еще до начала смены, но Миндаугас неумолим:
— Господи, с какими несерьезными людьми приходится работать! Хоть бы носовыми платочками зубы прикрыли, если иначе не можете!
Даля стукает его кулаком по спине:
— Кончай трепаться! Инфаркт можно с таким заработать!..
Вайдас продолжает автоматически улыбаться, хотя ему далеко не весело, его решимость поговорить с Далей по существу внезапно начинает меркнуть, не оглядываясь идет он к своему агрегату — надо принять его от сменщика.
Бригадир Повилас, сунув под мышку перевязанную ленточкой коробку, задерживает Вайдаса на полпути и, оглядывая цех, кричит:
— Собирай вас тут поодиночке. Живо к Миндаугасу! Объявляю полуминутный митинг.
У агрегата Миндаугаса уже топчутся ребята их смены, Миндаугас мечется тут же и на чем свет стоит клянет ремонтников, копающихся в головке экструдера: разобрать разобрали, а обратно собрать не могут! Вот работнички!
Сказав несколько слов, чтобы всем было ясно, зачем они собрались, бригадир вручает Миндаугасу электрические настольные часы, подарок серьезный, все довольны, что не на какую-то ерунду пошли их рублики, можно приниматься за дело.
Даля сидит у пластикового столика и, навалившись на него локтями, подпирает ладонями голову, ее туманящийся сном взгляд невзначай задевает Вайдаса, который не сводит с девушки изучающих глаз.
— Видишь, какая я нехорошая,— покаянно шепчет она, подходя к Вайдасу.
Относится ко мне словно к ребенку, неспособному понять взрослую жизнь, думает Вайдас, а вслух тихо, но требовательно заявляет:
— Нам надо поговорить!
— Слушаю.— Кончиками пальцев Даля осторожно массирует веки, потом виски.— Только я терпеть не могу серьезных разговоров. А ты сегодня такой серьезный, такой положительный, что даже шутить при тебе неловко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19