Но белок не было видно. Лес оставался неподвижным и молчаливым, как будто еще не проснулся после долгой осенней ночи.
Вдруг кругом стало светло. Сплошная пелена тумана разорвалась на небе, и яркие лучи солнца залили лесную чащу.
«Биб-биб-биб-биб-биб», в тот же момент услышал я над головой уже знакомый мне крик персидской белки и увидел зверька в кроне старого бука. Он суетливо бегал по горизонтальным ветвям, стараясь перебраться на соседнее дерево. Это ему не удавалось. Зверек, видимо, не решался на большой прыжок и, посуетившись немного, выбрал друзой путь. Он спустился на землю, пробежал шагов двадцать в сторону и вскарабкался по стволу рядом стоящего бука. Странным, непривычным показалось мне поведение этой белки, и я невольно вспомнил белку нашего севера. Широко расставив в таких случаях свои цепкие лапки и вытянув длинный и пушистый хвост, она уверенно бросается с вершины ели, чтобы с помощью большого прыжка достигнуть соседнего дерева.
Пока я наблюдал за поведением зверька, лес оживился. Своеобразные голоса персидских белок доносились со всех сторон. Видимо, зверьков было очень много. Когдаа же солнце высоко поднялось над горами и в ущелье стало совсем тепло, я решил отдохнуть, а главное, понаблюдать за поведением мало известного для меня животного.
Я примостился на крутом склоне как раз против большого дуба, на котором перед тем заметил пару персидских белок. Мне хорошо было известно, что наши белки около полудня предпочитают не оставаться пол лучами солнца и обычно скрываются в своих гнездах. У меня появилась маленькая надежда, что и эти белки для дневного отдыха заберутся в дупло дуба, отверстие которого помещалось сравнительно низко. В таком случае я смог бы закрыть выход и поймать зверька. А в то время, да, откровенно говоря, и сейчас, живая персидская белка в моих глазах представляла и представляет ценность. Ведь о повадках зверька и его жизни в неволе мы почти ничего не знаем
Расчеты мои оправдались. Вскоре белки спустились с кроны в нижнюю часть дерева и одна за другой скрылись а темном отверстии. Хотя я и был подготовлен к этому, но от радости у меня захватило дыхание. Медленно отполз и на четвереньках в сторону, потом бегом бросился к группе молодых деревьев и, выбрав тонкий и прямой стволик, стал срезать его перочинным ножом. Когда он оказался в моих руках, я срезал боковые ветки и на верхний его копен намой т носовой платок. Держа в руках это орудие, я так же осторожно приблизился к дереву и всунул в дупло конец жерди. Выход из дупла, таким образом, оказался закрытым. Затем я быстро поднялся по склону и стал звать своего приятели.
«Миха-иии-ииил!» — кричал я что было силы. «Михаил!» - далеко в горах откликалось эхо.
Долго мне пришлось ожидать прихода товарища Но походный топорик был в его сумке, а без него я не мог расширить отверстие, чтобы всунуть туда руку и поймать белку.
Наконец, Михаил явился. В двух словах, объяснил я ему, что белки закрыты в дупле дуба, и мы оба приступили к делу. Михаил вколотил в дерево два крепких клина, а я встал на них и топором стал расширять отверстие Когда оно оказалось достаточно большим, я до самого плеча засунул в дупло руку. Но в эту секунду почувствовал, как но спине, а потом по шее и голове быстро карабкается белка.
— Хорик! — закричал Михаил.
Я выдернул из дупла руку и попытался схвати животное. Но куда там... Белка перескочила на дерево и, крутясь по стволу, исчезла среди ветвей. Пока я провожал убегающую белку глазами, из прорубленного отверстия выскочила и вторая. Оба перепуганных зверька ушли невредимыми.
Как потом оказалось, один из них выскочил через узкую трещину, а другой просто воспользовался моим замешательством. В тот выезд, да и позднее так и не удалось поймать мне живую персидскую белку.
Однако мне хочется пояснить читателям, что такое персидская белка, где она живет и чем отличается от других белок нашей страны. В СССР белки представлены двумя видами Один из них — обыкновенная белка -- населяет огромные лесные пространства Европы и Азии. В зависимости от мест обитания окраска их бывает то темно-, то светло-серой, но брюшко всегда остается белым, а на ушах в зимнее время отрастает высокий волос, образуя своеобразные кисточки. Мех этих зверьков густой, мягкий и ценится высоко.
Другой вид — персидская белка — населяет дубовые и буковые леса горного Закавказья. Она отличается темным брюшком, отсутствием кисточек на ушах во всякое время года, сравнительно коротким и не столь пушистым хвостом, грубым мехом. Образ жизни персидской белки и в настоящее время плохо изучен. Она заселяет буковые и дубовые леса, устраивает гнезда в дуплах деревьев и в течение лета приносит два, а быть может, и три выводка. Сравнительно короткий хвост не позволяет зверьку делать большие прыжки по деревьям.
Незаметно прошло время. Настал день отъезда в Москву. В одно раннее утро я с вещами уселся на заполненную сеном телегу. К станции меня взялся подвезти знакомый колхозник. На полпути он быстро повернулся ко мне и указал кнутовищем вперед на дорогу.
- Смотри-ка, Евгений Павлович, стая каких-то черных птиц идет по шоссейке. Это. наверное, та самая дичь, тетерева, что ли, .. которыми вы с Михаилом Чичовым в горы ходите.
Я привстал на колени и, взглянув вдаль, увидел около 30 крупных черных птиц; они, медленно поднимаясь в гору, шли нам навстречу. Нет, это не тетерева. Тетеревам здесь делать нечего, они ниже березняков даже зимой не спускаются. Но что же это такое? Я поспешно достал бинокль.
- Знаешь, Трофимыч, да ведь это лысухи — водяные птицы. Очи а большом числе зимуют на озере Гокча. Сворачивай-ка с дороги, посмотрим, что они будут делать!
Лысухи свернули в сторону и остановились за густым кустарником. Стая лысух медленно приблизилась шагов на сорок и остановилась, заметив телегу. Но в этот момент внизу показалась автомашина и быстро понеслась к стае. Неуклюже разбежавшись по дороге, лысухи поднялись в воздух и, отлетев в сторону, расселись по стогам сена.
Прошло минут двадцать. Мы продолжали стоять под прикрытием кустарника. Кругом вновь воцарился безмятежный покой. И тогда одна из лысух, а за ней и другие перелетели со стогов на дорогу и пошли вверх к перевалу.
— Почему они идут, а не летят, как другие птицы? — обратился ко мне спутник.
— Горе-альпинисты — вот почему,— ответил я.— Летают плохо, а, чтоб на Гокчу попасть, вон какой перевал покрыть надо. Наверное, ночью у них сил не хватило перелететь через высокие горы, вот они и шагают пешком по удобной дороге.
— А может быть, при луне им шоссейка рекой показалась, ведь она, как вода, в лунную ночь блестит,— добавил мой спутник.
— А ведь верно, пожалуй, и так может быть,— согласился я, провожая глазами стаю.
Весной следующего года я вновь посетил Воскресеновку и в гостеприимной семье Михаила прожил полтора месяца. На этот раз большую часть времени я посвятил изучению образа жизни выпущенных в Караклисском ущелье енотовидных собак. С этой работой у меня связан маленький эпизод, о котором я сейчас и расскажу читателям.
Приехав в Армению, я ежедневно посещал и осматривал норы, где поселились еноты, по следам у входного отверстия определял присутствие в них детенышей, собирал остатки их пищи. Если мне случалось поймать енота, я делал надрез на его ухе и брал каплю крови. Она была мне нужна для специальных исследований.
Однажды я только хотел подняться по горному склону, как услышал веселый и задорный лай моей собаки. Я поднял голову и увидел небольшого взъерошенного енота. Он издавал громкие верещащие звуки, видимо, выражавшие сильное раздражение, и бросался на Гаудика, стараясь вцепиться в него зубами, но бесполезно. Подвижная, энергичная лайка без труда избегала зубов неповоротливого енота. Она отскакивала то в одну, то в другую сторону, продолжая облаивать зверя. При этом меня поразило одно обстоятельство: всегда смелый, Гаудик на этот раз не пытался смять своего противника. Увертываясь от нападения он постепенно спускался по склону и приближался ко мне. Следом за ним приближался ко мне и раздраженный енот. Заметив это, я присел за густой кустарник и сквозь его листву стал наблюдать за животными. Оба противника спускались все ниже и ниже по склону. Наконец, когда они оказались в пяти шагах от меня, я выскочил из засады. Енот на мгновение остановился. В тот же момент Гаудик перешел в наступление и вцепился ему в загривок. Испуганный зверь не пытался сопротивляться. Тогда я осторожно взял его за шею, отстранил лайку и посадил в заплечный мешок, завязав его таким образом, чтобы голова пленника оказалась снаружи.
После этого я приступил к обычной своей операции. Надрезав скальпелем кончик уха, я взял па предметное стекло каплю крови, размазал ее топким слоем и стал подсушивать мазок под лучами солнца. Это поглотило все мое внимание.
«Ну, а енота выпущу»,— решил я и шагнул в том направлении, где оставил зверя. Однако то, что представилось моему взору, заставило меня остановиться.
Енот спокойно продолжал сидеть в заплечном мешке: его голова торчала наружу. Рядом с мешком сидел Гаудик и тоже спокойно зализывал пораненное ухо пойманного зверя. Осторожно я развязал и раскрыл мешок. Почуяв свободу, енот немедля полез в гору, где помещалась его нора.
— Нельзя трогать, Гаудик,-- погрозил я пальцем собаке, и оба мы проводили енота глазами.
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ОСЕЛ
Сегодня раннее майское утро. На большом пароходе я плыву вниз по Волге от Волгограда к Астрахани. После утомительного переезда по железной дороге в душном вагоне здесь так привольно! В этот ранний час на палубе ни души, ласковый ветерок дует в лицо, блестит солнце, дымкой подернуты уходящие назад зеленые острова и желтые косы. И когда смотришь далеко вперед, где водная гладь соприкасается с небом, то кажется, что меж ними нет границы.
С твердым намерением написать о волжском просторе я сажусь за маленький беленький столик, вынимаю из кармана карандаш и тетрадку и собираюсь приступить к делу, но безуспешно. Не могу писать о том, что вижу, что меня окружает. Нужно забыть это, вновь воскресить в памяти после Долгого перерыва, прочувствовать, и тогда писать будет легко и свободно.
А сейчас мне вспоминается другая река. С неприветливым плеском стремится она на северо-запад, порой подмывает крутой берег, и тогда глыбы земли с шумом валятся в желтую воду. По ее сторонам в мае цветущие тугайные заросли с душистым белесым лохом да голубым джингилем. Это река привольного, необъятного Казахстана; называют ее Сырдарьей.
Маленькая станция Караузяк, расположенная в 22 километрах от Кзыл-Орды, была для нас основной базой. Отсюда мы предпринимали постоянные походы, исследуя тугайные заросли, прилегающие к Сырдарье, пустыни и сеть глубоководных озер, громадной дугой охватывающих эту местность.
Для нас - тогда начинающих натуралистов — исследовательская работа была так интересна, что мы без ропота мирились со всеми трудностями и невзгодами. Отправляясь в далекий поход, чтобы облегчить свою ношу, мы не брали с собой ни палатки, ни смены, одежды, ни достаточного запаса продуктов. «Ничего, как-нибудь обойдемся»,— успокаивали мы себя и бодро отправлялись в дорогу.
— Не годится лишать себя всяких удобств,— сказал нам однажды начальник станции, у которого мы поселились.
— Конечно, ни к чему,— подхватил эти слова один из местных жителей; звали его Виссарионом. — Зачем себя мучить, таскать на себе тяжести и ноги зря бить, когда за два целкаша ишака нанять можно. Он и вещи увезет все, а сядете на него оба — тоже не откажется. На моего ишака раз пудов эдак на двенадцать убитого кабана привьючили, а ему хоть бы что. Домой торопится, трусит так, что ноги мелькают.
-- Правда, правда,— закивал головой начальник станции.— У Виссариона действительно осел замечательный — большой, сильный, лучше любой нашей лошади.
- Знаешь, Евгений, — думал я решил, что нам необходимо изменить образ жизни. Посмотри, на что мы похожи. Физиономии обгорели, руки в ссадинах, рубахи в дырах — никуда годится. Хоть один раз в неделю надо на людей быть похожими - одеться прилично и отдохнуть, как все отдыхают. А потом, что мы -вьючные животные, что ли? Полсотни километров нужно сделать - пешком идем, будто, кроме ног, никакого транспорта не существует. До реки дошли, мост снесло или лодки нет - лезем. Нет брода, глубоко, тоже не беда — одежду в руки, поплыли на другую сторону. Очень культурно — нечего сказать. Озолоти Виссариона, скажи ему, чтобы он Сырдарью переплыл, где переплыл ее Сергей, — ни за что не согласится. «Очень мне надо,— скажет,— чтобы меня за ногу сом схватил и ко дну уволок». И он прав — чего ради рисковать, зачем силы тратить, когда и без этого обойтись можно.
-— Знаешь, Евгений,— вдруг обратился ко мне приятель, когда мы улеглись спать.— Я долго думал и решил, что нам, студентам старейшего Московского университета, необходимо во время выездов для исследования территорий пользоваться известным комфортом. Два рубля в день за осла — плата пустячная, но зато какое удобство. С собой можно взять постель, полог, достаточное количество патронов и продуктов — одним словом, все, что нужно.
Вскоре мы на деле осуществили наши благие намерения. Настала очередь ознакомиться с замечательным озером Келем-Чаган, что означает — «расстели ковер» - было расположено в 5 километрах от станции Караузяк; к озеру вела проторенная тропинка. В это интересное место мы были готовы выехать в любую минуту, но вот досада — подошло воскресенье. Нам не хотелось отступать от только что принятого решения относительно дня отдыха, и мы наметили выезд в понедельник
Во время полевой работы привыкаешь вставать спозаранку. До восхода солнца поднялся я и в то воскресное утро. В безукоризненно белом костюме вышел на станцию и, постояв на месте, бесцельно зашагал по путям к семафору.
После ночи природа еще не проснулась. В голубых джин-гилях молчали птицы, в трещинах почвы монотонно звенел сверчок, под крышей будки стрелочника суетились и циркали еще не заснувшие на день летучие мыши.
Удобно усевшись на край песчаной насыпи, я стал ждать восхода солнца. Вот причудливый огненный шар появился на горизонте, спугнул сизую мглу джингилей, озолотил водную гладь мелководного озера Талды-Куль. Оно раскинулось совсем недалеко от железнодорожного полотна, и меня вдруг потянуло туда, где в обмелевших заливах куртинами поднимался высокий желтый и зеленый тростник. Осторожно обогнув кусты, чтобы не запачкать праздничного костюма, я вышел к озеру и не спеша пошел вдоль берега. Над ним летали чайки, стайки маленьких куличков суетливо отбегали от меня в сторону и, пролетев над самой водой небольшое расстояние, вновь садились на отмель. «Какая благодать кругом, какой безмятежный покой,- думал я, обходя заросли,— и как много теряют люди, что спят в лучшее время жаркого туркестанского дня».
— Ну, зачем ты ведро привязал, неужели котелка на двоих недостаточно,— придирался я к товарищу.— Ведь о него, как бы ты его ни привьючил, каждая встречная ветка царапать будет. Очень приятно 5 километров шагать под такую музыку. А брезентовая палатка зачем? Дождя, что ли, ждешь? Неужели полога
недостаточно?
Откровенно говоря, вся эта масса вещей, навьюченных на спокойно стоящего у крыльца осла, меня раздражала. Но мне не хотелось тратить напрасно времени, и мы двинулись в путь. Нас провожал хозяин осла. Под его командой осел вел себя безупречно. Дойдя до протоки, он послушно поднялся на железнодорожную насыпь и спокойно перешел по мосту на противоположную сторону Сурумбая.
— Желаю удачи,— махнул Виссарион нам рукой и пошел обратно.— Не оставляйте на ночь ишака на воле, когда на станцию возвратитесь, не забывайте, что волки скотину режут,— еще раз напомнил он нам свою просьбу.
При переходах до места работы мы редко шли по дороге. Идешь, пересекая тамарисковые заросли, пухлые солончаки, наблюдаешь за окружающей жизнью, иногда подстрелишь интересную птицу. При такой ходьбе дорога не кажется далекой, а время идет незаметно.
На этот раз нам пришлось отказаться во время переход от охоты. Осел послушно шел вперед, когда с ним рядом шагал погонщик. А главное, как я и предвидел, ведро скрипело на все лады, предупреждая все живое о приближении человека.
Через три с половиной часа мы, однако, без особых приключений добрались до озера. Растянутая брезентовая палатка, металлический треног с ведром над потухшим костром и пасущийся рядом осел — все это издали бросалось в глаза и могло вызвать любопытство случайно проходящегося человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Вдруг кругом стало светло. Сплошная пелена тумана разорвалась на небе, и яркие лучи солнца залили лесную чащу.
«Биб-биб-биб-биб-биб», в тот же момент услышал я над головой уже знакомый мне крик персидской белки и увидел зверька в кроне старого бука. Он суетливо бегал по горизонтальным ветвям, стараясь перебраться на соседнее дерево. Это ему не удавалось. Зверек, видимо, не решался на большой прыжок и, посуетившись немного, выбрал друзой путь. Он спустился на землю, пробежал шагов двадцать в сторону и вскарабкался по стволу рядом стоящего бука. Странным, непривычным показалось мне поведение этой белки, и я невольно вспомнил белку нашего севера. Широко расставив в таких случаях свои цепкие лапки и вытянув длинный и пушистый хвост, она уверенно бросается с вершины ели, чтобы с помощью большого прыжка достигнуть соседнего дерева.
Пока я наблюдал за поведением зверька, лес оживился. Своеобразные голоса персидских белок доносились со всех сторон. Видимо, зверьков было очень много. Когдаа же солнце высоко поднялось над горами и в ущелье стало совсем тепло, я решил отдохнуть, а главное, понаблюдать за поведением мало известного для меня животного.
Я примостился на крутом склоне как раз против большого дуба, на котором перед тем заметил пару персидских белок. Мне хорошо было известно, что наши белки около полудня предпочитают не оставаться пол лучами солнца и обычно скрываются в своих гнездах. У меня появилась маленькая надежда, что и эти белки для дневного отдыха заберутся в дупло дуба, отверстие которого помещалось сравнительно низко. В таком случае я смог бы закрыть выход и поймать зверька. А в то время, да, откровенно говоря, и сейчас, живая персидская белка в моих глазах представляла и представляет ценность. Ведь о повадках зверька и его жизни в неволе мы почти ничего не знаем
Расчеты мои оправдались. Вскоре белки спустились с кроны в нижнюю часть дерева и одна за другой скрылись а темном отверстии. Хотя я и был подготовлен к этому, но от радости у меня захватило дыхание. Медленно отполз и на четвереньках в сторону, потом бегом бросился к группе молодых деревьев и, выбрав тонкий и прямой стволик, стал срезать его перочинным ножом. Когда он оказался в моих руках, я срезал боковые ветки и на верхний его копен намой т носовой платок. Держа в руках это орудие, я так же осторожно приблизился к дереву и всунул в дупло конец жерди. Выход из дупла, таким образом, оказался закрытым. Затем я быстро поднялся по склону и стал звать своего приятели.
«Миха-иии-ииил!» — кричал я что было силы. «Михаил!» - далеко в горах откликалось эхо.
Долго мне пришлось ожидать прихода товарища Но походный топорик был в его сумке, а без него я не мог расширить отверстие, чтобы всунуть туда руку и поймать белку.
Наконец, Михаил явился. В двух словах, объяснил я ему, что белки закрыты в дупле дуба, и мы оба приступили к делу. Михаил вколотил в дерево два крепких клина, а я встал на них и топором стал расширять отверстие Когда оно оказалось достаточно большим, я до самого плеча засунул в дупло руку. Но в эту секунду почувствовал, как но спине, а потом по шее и голове быстро карабкается белка.
— Хорик! — закричал Михаил.
Я выдернул из дупла руку и попытался схвати животное. Но куда там... Белка перескочила на дерево и, крутясь по стволу, исчезла среди ветвей. Пока я провожал убегающую белку глазами, из прорубленного отверстия выскочила и вторая. Оба перепуганных зверька ушли невредимыми.
Как потом оказалось, один из них выскочил через узкую трещину, а другой просто воспользовался моим замешательством. В тот выезд, да и позднее так и не удалось поймать мне живую персидскую белку.
Однако мне хочется пояснить читателям, что такое персидская белка, где она живет и чем отличается от других белок нашей страны. В СССР белки представлены двумя видами Один из них — обыкновенная белка -- населяет огромные лесные пространства Европы и Азии. В зависимости от мест обитания окраска их бывает то темно-, то светло-серой, но брюшко всегда остается белым, а на ушах в зимнее время отрастает высокий волос, образуя своеобразные кисточки. Мех этих зверьков густой, мягкий и ценится высоко.
Другой вид — персидская белка — населяет дубовые и буковые леса горного Закавказья. Она отличается темным брюшком, отсутствием кисточек на ушах во всякое время года, сравнительно коротким и не столь пушистым хвостом, грубым мехом. Образ жизни персидской белки и в настоящее время плохо изучен. Она заселяет буковые и дубовые леса, устраивает гнезда в дуплах деревьев и в течение лета приносит два, а быть может, и три выводка. Сравнительно короткий хвост не позволяет зверьку делать большие прыжки по деревьям.
Незаметно прошло время. Настал день отъезда в Москву. В одно раннее утро я с вещами уселся на заполненную сеном телегу. К станции меня взялся подвезти знакомый колхозник. На полпути он быстро повернулся ко мне и указал кнутовищем вперед на дорогу.
- Смотри-ка, Евгений Павлович, стая каких-то черных птиц идет по шоссейке. Это. наверное, та самая дичь, тетерева, что ли, .. которыми вы с Михаилом Чичовым в горы ходите.
Я привстал на колени и, взглянув вдаль, увидел около 30 крупных черных птиц; они, медленно поднимаясь в гору, шли нам навстречу. Нет, это не тетерева. Тетеревам здесь делать нечего, они ниже березняков даже зимой не спускаются. Но что же это такое? Я поспешно достал бинокль.
- Знаешь, Трофимыч, да ведь это лысухи — водяные птицы. Очи а большом числе зимуют на озере Гокча. Сворачивай-ка с дороги, посмотрим, что они будут делать!
Лысухи свернули в сторону и остановились за густым кустарником. Стая лысух медленно приблизилась шагов на сорок и остановилась, заметив телегу. Но в этот момент внизу показалась автомашина и быстро понеслась к стае. Неуклюже разбежавшись по дороге, лысухи поднялись в воздух и, отлетев в сторону, расселись по стогам сена.
Прошло минут двадцать. Мы продолжали стоять под прикрытием кустарника. Кругом вновь воцарился безмятежный покой. И тогда одна из лысух, а за ней и другие перелетели со стогов на дорогу и пошли вверх к перевалу.
— Почему они идут, а не летят, как другие птицы? — обратился ко мне спутник.
— Горе-альпинисты — вот почему,— ответил я.— Летают плохо, а, чтоб на Гокчу попасть, вон какой перевал покрыть надо. Наверное, ночью у них сил не хватило перелететь через высокие горы, вот они и шагают пешком по удобной дороге.
— А может быть, при луне им шоссейка рекой показалась, ведь она, как вода, в лунную ночь блестит,— добавил мой спутник.
— А ведь верно, пожалуй, и так может быть,— согласился я, провожая глазами стаю.
Весной следующего года я вновь посетил Воскресеновку и в гостеприимной семье Михаила прожил полтора месяца. На этот раз большую часть времени я посвятил изучению образа жизни выпущенных в Караклисском ущелье енотовидных собак. С этой работой у меня связан маленький эпизод, о котором я сейчас и расскажу читателям.
Приехав в Армению, я ежедневно посещал и осматривал норы, где поселились еноты, по следам у входного отверстия определял присутствие в них детенышей, собирал остатки их пищи. Если мне случалось поймать енота, я делал надрез на его ухе и брал каплю крови. Она была мне нужна для специальных исследований.
Однажды я только хотел подняться по горному склону, как услышал веселый и задорный лай моей собаки. Я поднял голову и увидел небольшого взъерошенного енота. Он издавал громкие верещащие звуки, видимо, выражавшие сильное раздражение, и бросался на Гаудика, стараясь вцепиться в него зубами, но бесполезно. Подвижная, энергичная лайка без труда избегала зубов неповоротливого енота. Она отскакивала то в одну, то в другую сторону, продолжая облаивать зверя. При этом меня поразило одно обстоятельство: всегда смелый, Гаудик на этот раз не пытался смять своего противника. Увертываясь от нападения он постепенно спускался по склону и приближался ко мне. Следом за ним приближался ко мне и раздраженный енот. Заметив это, я присел за густой кустарник и сквозь его листву стал наблюдать за животными. Оба противника спускались все ниже и ниже по склону. Наконец, когда они оказались в пяти шагах от меня, я выскочил из засады. Енот на мгновение остановился. В тот же момент Гаудик перешел в наступление и вцепился ему в загривок. Испуганный зверь не пытался сопротивляться. Тогда я осторожно взял его за шею, отстранил лайку и посадил в заплечный мешок, завязав его таким образом, чтобы голова пленника оказалась снаружи.
После этого я приступил к обычной своей операции. Надрезав скальпелем кончик уха, я взял па предметное стекло каплю крови, размазал ее топким слоем и стал подсушивать мазок под лучами солнца. Это поглотило все мое внимание.
«Ну, а енота выпущу»,— решил я и шагнул в том направлении, где оставил зверя. Однако то, что представилось моему взору, заставило меня остановиться.
Енот спокойно продолжал сидеть в заплечном мешке: его голова торчала наружу. Рядом с мешком сидел Гаудик и тоже спокойно зализывал пораненное ухо пойманного зверя. Осторожно я развязал и раскрыл мешок. Почуяв свободу, енот немедля полез в гору, где помещалась его нора.
— Нельзя трогать, Гаудик,-- погрозил я пальцем собаке, и оба мы проводили енота глазами.
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ОСЕЛ
Сегодня раннее майское утро. На большом пароходе я плыву вниз по Волге от Волгограда к Астрахани. После утомительного переезда по железной дороге в душном вагоне здесь так привольно! В этот ранний час на палубе ни души, ласковый ветерок дует в лицо, блестит солнце, дымкой подернуты уходящие назад зеленые острова и желтые косы. И когда смотришь далеко вперед, где водная гладь соприкасается с небом, то кажется, что меж ними нет границы.
С твердым намерением написать о волжском просторе я сажусь за маленький беленький столик, вынимаю из кармана карандаш и тетрадку и собираюсь приступить к делу, но безуспешно. Не могу писать о том, что вижу, что меня окружает. Нужно забыть это, вновь воскресить в памяти после Долгого перерыва, прочувствовать, и тогда писать будет легко и свободно.
А сейчас мне вспоминается другая река. С неприветливым плеском стремится она на северо-запад, порой подмывает крутой берег, и тогда глыбы земли с шумом валятся в желтую воду. По ее сторонам в мае цветущие тугайные заросли с душистым белесым лохом да голубым джингилем. Это река привольного, необъятного Казахстана; называют ее Сырдарьей.
Маленькая станция Караузяк, расположенная в 22 километрах от Кзыл-Орды, была для нас основной базой. Отсюда мы предпринимали постоянные походы, исследуя тугайные заросли, прилегающие к Сырдарье, пустыни и сеть глубоководных озер, громадной дугой охватывающих эту местность.
Для нас - тогда начинающих натуралистов — исследовательская работа была так интересна, что мы без ропота мирились со всеми трудностями и невзгодами. Отправляясь в далекий поход, чтобы облегчить свою ношу, мы не брали с собой ни палатки, ни смены, одежды, ни достаточного запаса продуктов. «Ничего, как-нибудь обойдемся»,— успокаивали мы себя и бодро отправлялись в дорогу.
— Не годится лишать себя всяких удобств,— сказал нам однажды начальник станции, у которого мы поселились.
— Конечно, ни к чему,— подхватил эти слова один из местных жителей; звали его Виссарионом. — Зачем себя мучить, таскать на себе тяжести и ноги зря бить, когда за два целкаша ишака нанять можно. Он и вещи увезет все, а сядете на него оба — тоже не откажется. На моего ишака раз пудов эдак на двенадцать убитого кабана привьючили, а ему хоть бы что. Домой торопится, трусит так, что ноги мелькают.
-- Правда, правда,— закивал головой начальник станции.— У Виссариона действительно осел замечательный — большой, сильный, лучше любой нашей лошади.
- Знаешь, Евгений, — думал я решил, что нам необходимо изменить образ жизни. Посмотри, на что мы похожи. Физиономии обгорели, руки в ссадинах, рубахи в дырах — никуда годится. Хоть один раз в неделю надо на людей быть похожими - одеться прилично и отдохнуть, как все отдыхают. А потом, что мы -вьючные животные, что ли? Полсотни километров нужно сделать - пешком идем, будто, кроме ног, никакого транспорта не существует. До реки дошли, мост снесло или лодки нет - лезем. Нет брода, глубоко, тоже не беда — одежду в руки, поплыли на другую сторону. Очень культурно — нечего сказать. Озолоти Виссариона, скажи ему, чтобы он Сырдарью переплыл, где переплыл ее Сергей, — ни за что не согласится. «Очень мне надо,— скажет,— чтобы меня за ногу сом схватил и ко дну уволок». И он прав — чего ради рисковать, зачем силы тратить, когда и без этого обойтись можно.
-— Знаешь, Евгений,— вдруг обратился ко мне приятель, когда мы улеглись спать.— Я долго думал и решил, что нам, студентам старейшего Московского университета, необходимо во время выездов для исследования территорий пользоваться известным комфортом. Два рубля в день за осла — плата пустячная, но зато какое удобство. С собой можно взять постель, полог, достаточное количество патронов и продуктов — одним словом, все, что нужно.
Вскоре мы на деле осуществили наши благие намерения. Настала очередь ознакомиться с замечательным озером Келем-Чаган, что означает — «расстели ковер» - было расположено в 5 километрах от станции Караузяк; к озеру вела проторенная тропинка. В это интересное место мы были готовы выехать в любую минуту, но вот досада — подошло воскресенье. Нам не хотелось отступать от только что принятого решения относительно дня отдыха, и мы наметили выезд в понедельник
Во время полевой работы привыкаешь вставать спозаранку. До восхода солнца поднялся я и в то воскресное утро. В безукоризненно белом костюме вышел на станцию и, постояв на месте, бесцельно зашагал по путям к семафору.
После ночи природа еще не проснулась. В голубых джин-гилях молчали птицы, в трещинах почвы монотонно звенел сверчок, под крышей будки стрелочника суетились и циркали еще не заснувшие на день летучие мыши.
Удобно усевшись на край песчаной насыпи, я стал ждать восхода солнца. Вот причудливый огненный шар появился на горизонте, спугнул сизую мглу джингилей, озолотил водную гладь мелководного озера Талды-Куль. Оно раскинулось совсем недалеко от железнодорожного полотна, и меня вдруг потянуло туда, где в обмелевших заливах куртинами поднимался высокий желтый и зеленый тростник. Осторожно обогнув кусты, чтобы не запачкать праздничного костюма, я вышел к озеру и не спеша пошел вдоль берега. Над ним летали чайки, стайки маленьких куличков суетливо отбегали от меня в сторону и, пролетев над самой водой небольшое расстояние, вновь садились на отмель. «Какая благодать кругом, какой безмятежный покой,- думал я, обходя заросли,— и как много теряют люди, что спят в лучшее время жаркого туркестанского дня».
— Ну, зачем ты ведро привязал, неужели котелка на двоих недостаточно,— придирался я к товарищу.— Ведь о него, как бы ты его ни привьючил, каждая встречная ветка царапать будет. Очень приятно 5 километров шагать под такую музыку. А брезентовая палатка зачем? Дождя, что ли, ждешь? Неужели полога
недостаточно?
Откровенно говоря, вся эта масса вещей, навьюченных на спокойно стоящего у крыльца осла, меня раздражала. Но мне не хотелось тратить напрасно времени, и мы двинулись в путь. Нас провожал хозяин осла. Под его командой осел вел себя безупречно. Дойдя до протоки, он послушно поднялся на железнодорожную насыпь и спокойно перешел по мосту на противоположную сторону Сурумбая.
— Желаю удачи,— махнул Виссарион нам рукой и пошел обратно.— Не оставляйте на ночь ишака на воле, когда на станцию возвратитесь, не забывайте, что волки скотину режут,— еще раз напомнил он нам свою просьбу.
При переходах до места работы мы редко шли по дороге. Идешь, пересекая тамарисковые заросли, пухлые солончаки, наблюдаешь за окружающей жизнью, иногда подстрелишь интересную птицу. При такой ходьбе дорога не кажется далекой, а время идет незаметно.
На этот раз нам пришлось отказаться во время переход от охоты. Осел послушно шел вперед, когда с ним рядом шагал погонщик. А главное, как я и предвидел, ведро скрипело на все лады, предупреждая все живое о приближении человека.
Через три с половиной часа мы, однако, без особых приключений добрались до озера. Растянутая брезентовая палатка, металлический треног с ведром над потухшим костром и пасущийся рядом осел — все это издали бросалось в глаза и могло вызвать любопытство случайно проходящегося человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36