В стихотворении много музыки: певучей, длящейся во времени, протяжной музыки стиха, музыки чувства. И как в музыке, в стихотворении выступает не прямой, не предметно ощутимый образ любимой — а образ самой любви:
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без.божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты...
Стихотворение строится на музыкальных вариациях ограниченного круга образов-мотивов: чудное мгновенье — гений чистой красоты — божество — вдохновенье. Сами по себе эти образы не содержат ничего непосредственного, конкретного. Все это из мира отвлеченных и высоких понятий. Но в общем музыкальном оформлении стихотворения они становятся живыми понятиями, живыми образами.
История написания этого стихотворения знакома каждому. Стихотворение посвящено А. П. Керн. Впервые познакомился с ней Пушкин еще в 1819 г., в доме Олениных, а затем снова встретил ее в Тригорском, в пору пребывания в михайловской ссылке. Вторая встреча стала событием в жизни Пушкина и в его поэзии. Пушкин влюбился в Керн, был любим ею, и плодом этой любви явилось стихотворение «Я помню чудное мгновенье».
Предыстория стихотворения как будто бы ясна. Но в связи со стихотворением возникают все-таки некоторые вопросы, на которых следует остановиться. «Я помню чудное мгновенье» служит эталоном возвышенной любовной лирики. Между тем реальные отношения Пушкина с Керн были не всегда такими же возвышенными, они были, во всяком случае, неровными. Об этом, в частности, можно судить по письмам Пушкина к Керн.
Были у Пушкина письма к Керн искренне увлеченные и страстные, вполне на уровне созданного им стихотворения — например, письмо от 22 сентября 1825 г. и некоторые другие. Были и скрыто-ироничные, игриво-умные и отчасти лукавые. Иные письма представляет собой род эпистолярного жуирства, легкого повееничанья, остромыслия и легкомыслия. Где же Пушкин был вполне самим собой в отношениях к Керн, где и когда он
был настоящим?За этим вопросом стоит проблема, относящаяся не только к данному стихотворению. Соотношение между поэзией и жизнью никогда по отличается прямолинейностью. Оно в точном смысле этих слов глубокое, противоречивое и сложное. Пушкин писал Вяземскому о Байроне: «Он исповедовался в своих стихах, невольно увлеченный восторгом поэзии» (IX, 202). Это применимо и к самому Пушкину. Он тоже в своей поэзии всегда говорил правду о себе, исповедовался в стихах. Так с ним было и тогда, когда он писал стихотворение «Я помню чудное мгновенье». Но исповедовался он, «невольно увлеченный восторгом поэзии», художественно претворяя в жизнь не только свое повседневно-реальное, но и возвышенно-реальное, свое идеальное.
«Я помню чудное мгновенье» — памятник высокого любовного порыва и высоких поэтических переживаний, но не любовной связи, которую Пушкин имел с милой, обаятельной и очень светской жинщиной Анной Петровной Керн. В любовной лирике Пушкина так часто бывало. И кто знает, может быть, в его поэтических признаниях, в его прекрасных и чистых стихах о любви было все-таки больше правды в высоком смысле этого слова, больше правды его собственной души, нежели в бытовых проявлениях и всяких случайных обмолвках о любовных
отношениях.Печать высокой зрелости лежит не только на стихотворениях Михайловского периода, посвященных теме любви. Лирика Пушкина этого времени необычайно разнообразна — и в этом разнообразии удивительно зрелая. Язык многих его стихотворений становится будто чеканным, литым, его композиции — поразительными по своей цельности, по завершенности поэтической мысли. Такова, например, «Вакхическая песня». В этом стихотворении в предельно сжатой и закопченной форме воплощен пушкинский человеческий идеал — репессансный идеал полноты и истинной высоты человеческой жизни:
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Это звучит как высокий призыв, как гимн. Гимн радости, мудрости, поэзии, свету — высшим человеческим ценностям. И в этом гимне сливаются воедино слова, и мысли, и звуки, и сам поэтический порыв.
По-иному прекрасно, и цельно, и высоко стихотворение Пушкина «19 октября» (1825). Это один из шедевров русской лирики по своей искренности, по глубине мыслей, по силе их выражения. Ведущая тема стихотворения, всегда особенно дорогая для Пушкина,— тема дружбы. Она звучит в нем и возвышенно-торжественно, и задушевно-элегически. Для своей лирической пьесы, посвященной очередной лицейской годовщине, Пушкин выбрал пятистопный ямб, который в других случаях почти не использовал, но которым восхищался в элегиях Баратынского. Пятистопный ямб этого стихотворения вполне мог выдержать сравнение с ямбом у Баратынского: он звучит у Пушкина с трепетной музыкальностью, с какой-то особенной певучей величавостью:
Роняет лес багряный свой убор, Сребрит мороз увянувшее поле, Проглянет день как будто поневоле И скроется за край окружных гор. Пылай, камин, в моей пустынной келье; А ты, вино, осенней стужи друг, Пролей мне в грудь отрадное похмелье, Минутное забвенье горьких мук..
Стихотворение «19 октября» — одно из немногих строфических у Пушкина: оно написано восьмистишиями с формулой рифмовки аВВаСdСd. Это придает ему еще более стройности. Той стройности, которая не мешает свободному движению поэтической мысли. В этом отношении оно сродни «Евгению Онегину», который тоже имеет строфическое построение и тоже отличается поэтической свободой.
Авторская мысль в стихотворении «19 октября» развивается в достаточной мере последовательно. Поэт вспоминает одного за другим своих лицейских друзей и рисует выразительный портрет каждого, но по ходу этих воспоминаний и описаний он то и дело точно взрывается свободными, возникающими но принципу близких и неблизких ассоциаций, неожиданными признаниями ума и чувства:
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советуот лукаво,
И шумные пас радуют мечты...
Пушкинская элегия и в своей главной мысли, и в попутных авторских откровениях производит впечатление возвышенной и не менее того — мудрой. В период Михайловской ссылки вся лирика Пушкина становится не только очень зрелой, но и очень мудрой.
В известной мере лирика этой поры отличается тенденцией к постановке общечеловеческих и универсально мировоззренческих проблем. Пушкин пишет в это время свои «Сцены из Фауста» и «Наброски к замыслу о Фаусте». О первом произведении Белинский сказал: «Сцены из Фауста есть не перевод из великой поэмы Гете, а собственное сочинение Пушкина в духе Гете. Превосходная пьеса, но пафос ее совсем не гетев-ский». Белинский прав. «Сцены из Фауста» Пушкина — оригинальное произведение, ничего соответствующего у Гете нет. Нет пи в сюжете, ни в мыслях.
Пушкинский Мефистофель говорит: «Вся тварь разумная скучает...». Похожее говорил сам Пушкин в письме к Рылееву от мая 1825 г.: «Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа» (IX, 148). Мефистофель в пьесе Пушкина говорит не по Гете, а по Пушкину.
В пьесах Пушкина — и в «Сценах из Фауста», и в «Набросках к замыслу о Фаусте» — звучат пушкинские мысли о жизни и человеке, и в них слышна пушкинская ирония. Трагическая ирония. В Михайловском Пушкин глубоко задумывается над смыслом жизни, он весь полон вопросов и сомнений, и мысли его при этом тревожны и печальны. Можно сказать, что в Михайловском Пушкин все более и более становится философом. Его потому и занимает так в ото время гетевская тема — тема Фауста, что она по традиции является философской и открывает возможности для философствования.
В это же время Пушкин создает и свои первые опыты философских миниатюр. Он пишет «Движение» (1825), о котором А. В. Чичерин говорит как о стихотворении с «теоретически обоснованной мыслью», со «строго философской аргументацией, полемикой и устремленностью к решению конкретных проблем». Впрочем, такого рода прямо философские стихи у Пушкина скорее исключение, чем правило. Более характерны для него стихи типа «Если жизнь тебя обманет...» или «Цветы последние милей...». Оба стихотворения представляют собой поэтическое выражение мудрости, поэтический урок мудрости. Они близки по своей конструкции и отчасти по своему пафосу философским миниатюрам Тютчева. Но более всего они — пушкинские. Пушкинские в них — обиходность содержания, прозрачность, простота:
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило.
Поэтическая философия Пушкина, его стихи философского содержания и позже будут восприниматься как простая, ясная, близкая и нужная человеку мудрость. Он и в мудрости своей был необыкновенно человечен: он был, как все, просто как человек,— и потому он оказался поэтом всечеловеческого значения.
С Михайловским периодом в жизни Пушкина связано и его все более глубокое постижение народности в поэзии. То, что ему не удалось в «Братьях разбойниках», он сделал во многих произведениях, написанных в Михайловском,— он постиг и сумел выразить самый дух народности. И это не только в «Борисе Годунове», не только в главах «Евгения Онегина», созданных в эту пору, но и в лирике: в стихотворениях «Жених», «Зимний вечер», «Песни о Стеньке Разине».
Стихотворение «Жених», написанное в 1825 г., двумя годами позднее было напечатано в журнале «Московский вестник» с подзаголовком «Простонародная сказка». «Жених» писался, таким образом, с сознательной установкой на народность. В стихотворении эта установка проявилась и в сюжете, напоминающем многими чертами сказочный, и особенно в языке. Язык этой «простонародной» баллады-сказки Пушкина легкий, прозрачный, естественный в интонациях, во всем подобный народному. В «Опровержении па критики», в 1830 г., обращаясь к писателям, Пушкин скажет: «... но худо нам иногда прислушиваться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком» (VI, 306). Сам Пушкин начал прислушиваться к живой народной речи очень рано— и, может быть, больше, чем когда-либо, он делал это в пору Михайловской ссылки. Плодом этих его языковых изучений и были такие произведения, как «Жених».
Несколько иной характер имеют стихотворения 1826 г., объединенные названием «Песни о Стеньке Разине». Это тоже опыты в народно-поэтическом духе, но основанные на историческом материале. Народность этих стихотворений определяется уже самим их героем. В письме к брату от ноября 1824 г. Пушкин называл Разина «единственным поэтическим лицом русской истории» (IX, 112). Вместе с тем о Разине были сложены народом песни, многие из которых Пушкин знал, в частности и от няни. Разин был в сознании Пушкина одновременно и народной личностью, и поэтической. Неудивительно, что он оказался естественным и в некотором смысле идеальным героем для пушкинских опытов в духе народности.
Несомненно, что исходным материалом для стихотворений о Разине послужили Пушкину и те песни на эту тему, которые рассказывала ему няня и которые он за-
писывал с ее слов. Но своими записями Пушкин пользовался свободно, ни в чем и никак не копируя их. Его «Песни о Стеньке Разине» — оригинальные произведения и именно поэтому подлинно народные. В них воспроизведены и народные понятия, и народно-песенный размер, и народная речь, но воспроизведены в том неповторимо-индивидуальном облике, в каком это мог сделать только Пушкин:
Что не конский тон, не людская молвь,
Не труба трубача с поля слышится,
Л погодушка снищет, гудит,
Свищет, гудит, заливается.
Зазывает меня, Стеньку Разина,
Погулять по морю, по синему...
Пушкинский порыв к народности не только не отменял его поэтической индивидуальности, по возможен был лишь в неразрывном единстве с ней. Это, по сути, и делало народность Пушкина такой глубокой и органичной.
То, что Пушкин именно в Михайловском полнее и глубже, чем прежде, овладевал поэтической стихией народности, не могло быть случайным. Этому способствовала сама атмосфера тех мест. Народность усваивалась здесь Пушкиным вместе с русским воздухом Михайловского и Святых Гор, вместе с запахами полей и лугов, вместе с живым крестьянским говором, которым он был окружен и который входил в него как великое, ни с чем не сравнимое поэтическое богатство.
ВОССТАНИЕ ДЕКАБРИСТОВ. МОСКВА И МОСКОВСКИЕ ВСТРЕЧИ
Конец 1825 и начало 1826 г. проходят для Пушкина в тревоге. В это время он почти не пишет писем и мало получает их от друзей. До него доходят лишь смутные вести о событиях в Петербурге, и эти вести не могут его не беспокоить.
Первое декабрьское письмо Пушкина (письмо, написанное после смерти Александра I) обращено к Катенину; Пушкин радуется восшествию на престол Константина и возлагает на него надежды: «... в нем очень много романтизма», «к тому же он умен, а с умными людьми все как-то лучше» (IX, 205). Он давно мечтал добиться
от царя разрешения иа отъезд из Михайловского, делал не раз попытки так или иначе воздействовать в этом отношении на Александра, но с ним у него так ничего и не получилось. Теперь он надеется па Константина. Но и эта надежда оказывается тщетной. Наступают горячие и трагические дни краткого междуцарствия и восстания
декабристов.О последнем Пушкин узнает от приехавшего из Петербурга повара Осиповых Арсения. «Пушкин, услыша рассказ Арсения,— вспоминает М. И. Осипова, одна из дочерей П. А. Осиновой,— страшно побледнел. В этот вечер он был очень скучен, говорил кое-что о существовании тайного общества, по что именно — не помню. На другой день — слышим, Пушкин быстро собрался в дорогу и поехал; но, доехав до погоста Врева, вернулся назад. Гораздо позднее мы узнали, что он отправился было в Петербург, но на пути заяц три раза перебегал ему дорогу, а при самом выезде из Михайловского Пушкину попалось навстречу духовное лицо. И кучер, и сам барин сочли это дурным: предзнаменованием...»
Состояние Пушкина в это время самое тяжелое. Он пишет Плетневу: «Что делается у вас в Петербурге? я ничего не знаю, все перестали ко мне писать. Верно, вы полагаете меня в Нерчинске. Напрасно, я туда не намерен — но неизвестность о людях, с которыми находился в короткой связи, меня мучит» (IX, 209).
В письме к Дельвигу та же тревога: «Но я беспокоюсь,— и дай бог, чтобы было понапрасну. Мне сказывали, что А. Раевский под арестом. Не сомневаюсь в его политической безвинности. Но он болен ногами, и сырость казематов будет для него смертельна... Узнай, где он, и успокой меня» (IX, 209—210).
Приблизительно в то же время он сообщает Жуковскому: «Я не писал к тебе, во-первых, потому, что мне было не до себя». И тут же, для того чтобы Жуковский на крайний случай мог быть в курсе всех его дел, точно указывает на характер и степень своей близости к декабристам: «В Кишиневе я был дружен с майором Раевским, с генералом Пущиным и Орловым. Я был масон в Кишиневской ложе, то есть в той, за которую уничтожены в России все ложи. Я, наконец, был в связи с большею частью нынешних заговорщиков» (IX, 210).
А в начале февраля 1826 г. он пишет Дельвигу хорошо продуманное им — продуманное на все последующие годы: «...взглянем на трагедию взглядом Шекспира» (IX,
212).Когда Пушкину становится более или менее известным все случившееся, он возлагает надежды на царское великодушие и более того косвенным образом призывает к нему. В своих письмах к друзьям он точно ведет диалог с правительством, приводя псе возможные аргументы в пользу помилования декабристов. Интересно, что для большей убедительности он готов даже в иных своих аргументах встать на точку зрения правительства. Так, 20 февраля он пишет Дельвигу: «Крепко надеюсь на милость царскую. Меры правительства доказали его решимость и могущество. Большего подтверждения, кажется, не нужно» (IX, 213).
Пушкин не может быть уверен и в собственной безопасности, и это тоже его постоянно мучает. В силу обстоятельств теперь он более, чем когда-либо, чувствует себя в заточении: в неведении, в неопределенности, внутренне и внешне связанным, не свободным. 3 марта, в письме к Плетневу, он почти криком кричит: «Вопрос: невинен я или нет? но в обоих случаях давно бы надлежало мне быть в Петербурге. Вот каково быть верноподданным! забудут и квит... А ты хорош! пишешь мне: переписывай да нанимай писцов опочецких, да издавай „Онегина". Мне не до „Онегина". Черт возьми „Онегина"! я сам себя хочу издать или выдать в свет. Батюшки, помогите» (IX, 214).
А спустя почти два месяца Пушкин пишет Вяземскому:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без.божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты...
Стихотворение строится на музыкальных вариациях ограниченного круга образов-мотивов: чудное мгновенье — гений чистой красоты — божество — вдохновенье. Сами по себе эти образы не содержат ничего непосредственного, конкретного. Все это из мира отвлеченных и высоких понятий. Но в общем музыкальном оформлении стихотворения они становятся живыми понятиями, живыми образами.
История написания этого стихотворения знакома каждому. Стихотворение посвящено А. П. Керн. Впервые познакомился с ней Пушкин еще в 1819 г., в доме Олениных, а затем снова встретил ее в Тригорском, в пору пребывания в михайловской ссылке. Вторая встреча стала событием в жизни Пушкина и в его поэзии. Пушкин влюбился в Керн, был любим ею, и плодом этой любви явилось стихотворение «Я помню чудное мгновенье».
Предыстория стихотворения как будто бы ясна. Но в связи со стихотворением возникают все-таки некоторые вопросы, на которых следует остановиться. «Я помню чудное мгновенье» служит эталоном возвышенной любовной лирики. Между тем реальные отношения Пушкина с Керн были не всегда такими же возвышенными, они были, во всяком случае, неровными. Об этом, в частности, можно судить по письмам Пушкина к Керн.
Были у Пушкина письма к Керн искренне увлеченные и страстные, вполне на уровне созданного им стихотворения — например, письмо от 22 сентября 1825 г. и некоторые другие. Были и скрыто-ироничные, игриво-умные и отчасти лукавые. Иные письма представляет собой род эпистолярного жуирства, легкого повееничанья, остромыслия и легкомыслия. Где же Пушкин был вполне самим собой в отношениях к Керн, где и когда он
был настоящим?За этим вопросом стоит проблема, относящаяся не только к данному стихотворению. Соотношение между поэзией и жизнью никогда по отличается прямолинейностью. Оно в точном смысле этих слов глубокое, противоречивое и сложное. Пушкин писал Вяземскому о Байроне: «Он исповедовался в своих стихах, невольно увлеченный восторгом поэзии» (IX, 202). Это применимо и к самому Пушкину. Он тоже в своей поэзии всегда говорил правду о себе, исповедовался в стихах. Так с ним было и тогда, когда он писал стихотворение «Я помню чудное мгновенье». Но исповедовался он, «невольно увлеченный восторгом поэзии», художественно претворяя в жизнь не только свое повседневно-реальное, но и возвышенно-реальное, свое идеальное.
«Я помню чудное мгновенье» — памятник высокого любовного порыва и высоких поэтических переживаний, но не любовной связи, которую Пушкин имел с милой, обаятельной и очень светской жинщиной Анной Петровной Керн. В любовной лирике Пушкина так часто бывало. И кто знает, может быть, в его поэтических признаниях, в его прекрасных и чистых стихах о любви было все-таки больше правды в высоком смысле этого слова, больше правды его собственной души, нежели в бытовых проявлениях и всяких случайных обмолвках о любовных
отношениях.Печать высокой зрелости лежит не только на стихотворениях Михайловского периода, посвященных теме любви. Лирика Пушкина этого времени необычайно разнообразна — и в этом разнообразии удивительно зрелая. Язык многих его стихотворений становится будто чеканным, литым, его композиции — поразительными по своей цельности, по завершенности поэтической мысли. Такова, например, «Вакхическая песня». В этом стихотворении в предельно сжатой и закопченной форме воплощен пушкинский человеческий идеал — репессансный идеал полноты и истинной высоты человеческой жизни:
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Это звучит как высокий призыв, как гимн. Гимн радости, мудрости, поэзии, свету — высшим человеческим ценностям. И в этом гимне сливаются воедино слова, и мысли, и звуки, и сам поэтический порыв.
По-иному прекрасно, и цельно, и высоко стихотворение Пушкина «19 октября» (1825). Это один из шедевров русской лирики по своей искренности, по глубине мыслей, по силе их выражения. Ведущая тема стихотворения, всегда особенно дорогая для Пушкина,— тема дружбы. Она звучит в нем и возвышенно-торжественно, и задушевно-элегически. Для своей лирической пьесы, посвященной очередной лицейской годовщине, Пушкин выбрал пятистопный ямб, который в других случаях почти не использовал, но которым восхищался в элегиях Баратынского. Пятистопный ямб этого стихотворения вполне мог выдержать сравнение с ямбом у Баратынского: он звучит у Пушкина с трепетной музыкальностью, с какой-то особенной певучей величавостью:
Роняет лес багряный свой убор, Сребрит мороз увянувшее поле, Проглянет день как будто поневоле И скроется за край окружных гор. Пылай, камин, в моей пустынной келье; А ты, вино, осенней стужи друг, Пролей мне в грудь отрадное похмелье, Минутное забвенье горьких мук..
Стихотворение «19 октября» — одно из немногих строфических у Пушкина: оно написано восьмистишиями с формулой рифмовки аВВаСdСd. Это придает ему еще более стройности. Той стройности, которая не мешает свободному движению поэтической мысли. В этом отношении оно сродни «Евгению Онегину», который тоже имеет строфическое построение и тоже отличается поэтической свободой.
Авторская мысль в стихотворении «19 октября» развивается в достаточной мере последовательно. Поэт вспоминает одного за другим своих лицейских друзей и рисует выразительный портрет каждого, но по ходу этих воспоминаний и описаний он то и дело точно взрывается свободными, возникающими но принципу близких и неблизких ассоциаций, неожиданными признаниями ума и чувства:
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советуот лукаво,
И шумные пас радуют мечты...
Пушкинская элегия и в своей главной мысли, и в попутных авторских откровениях производит впечатление возвышенной и не менее того — мудрой. В период Михайловской ссылки вся лирика Пушкина становится не только очень зрелой, но и очень мудрой.
В известной мере лирика этой поры отличается тенденцией к постановке общечеловеческих и универсально мировоззренческих проблем. Пушкин пишет в это время свои «Сцены из Фауста» и «Наброски к замыслу о Фаусте». О первом произведении Белинский сказал: «Сцены из Фауста есть не перевод из великой поэмы Гете, а собственное сочинение Пушкина в духе Гете. Превосходная пьеса, но пафос ее совсем не гетев-ский». Белинский прав. «Сцены из Фауста» Пушкина — оригинальное произведение, ничего соответствующего у Гете нет. Нет пи в сюжете, ни в мыслях.
Пушкинский Мефистофель говорит: «Вся тварь разумная скучает...». Похожее говорил сам Пушкин в письме к Рылееву от мая 1825 г.: «Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа» (IX, 148). Мефистофель в пьесе Пушкина говорит не по Гете, а по Пушкину.
В пьесах Пушкина — и в «Сценах из Фауста», и в «Набросках к замыслу о Фаусте» — звучат пушкинские мысли о жизни и человеке, и в них слышна пушкинская ирония. Трагическая ирония. В Михайловском Пушкин глубоко задумывается над смыслом жизни, он весь полон вопросов и сомнений, и мысли его при этом тревожны и печальны. Можно сказать, что в Михайловском Пушкин все более и более становится философом. Его потому и занимает так в ото время гетевская тема — тема Фауста, что она по традиции является философской и открывает возможности для философствования.
В это же время Пушкин создает и свои первые опыты философских миниатюр. Он пишет «Движение» (1825), о котором А. В. Чичерин говорит как о стихотворении с «теоретически обоснованной мыслью», со «строго философской аргументацией, полемикой и устремленностью к решению конкретных проблем». Впрочем, такого рода прямо философские стихи у Пушкина скорее исключение, чем правило. Более характерны для него стихи типа «Если жизнь тебя обманет...» или «Цветы последние милей...». Оба стихотворения представляют собой поэтическое выражение мудрости, поэтический урок мудрости. Они близки по своей конструкции и отчасти по своему пафосу философским миниатюрам Тютчева. Но более всего они — пушкинские. Пушкинские в них — обиходность содержания, прозрачность, простота:
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило.
Поэтическая философия Пушкина, его стихи философского содержания и позже будут восприниматься как простая, ясная, близкая и нужная человеку мудрость. Он и в мудрости своей был необыкновенно человечен: он был, как все, просто как человек,— и потому он оказался поэтом всечеловеческого значения.
С Михайловским периодом в жизни Пушкина связано и его все более глубокое постижение народности в поэзии. То, что ему не удалось в «Братьях разбойниках», он сделал во многих произведениях, написанных в Михайловском,— он постиг и сумел выразить самый дух народности. И это не только в «Борисе Годунове», не только в главах «Евгения Онегина», созданных в эту пору, но и в лирике: в стихотворениях «Жених», «Зимний вечер», «Песни о Стеньке Разине».
Стихотворение «Жених», написанное в 1825 г., двумя годами позднее было напечатано в журнале «Московский вестник» с подзаголовком «Простонародная сказка». «Жених» писался, таким образом, с сознательной установкой на народность. В стихотворении эта установка проявилась и в сюжете, напоминающем многими чертами сказочный, и особенно в языке. Язык этой «простонародной» баллады-сказки Пушкина легкий, прозрачный, естественный в интонациях, во всем подобный народному. В «Опровержении па критики», в 1830 г., обращаясь к писателям, Пушкин скажет: «... но худо нам иногда прислушиваться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком» (VI, 306). Сам Пушкин начал прислушиваться к живой народной речи очень рано— и, может быть, больше, чем когда-либо, он делал это в пору Михайловской ссылки. Плодом этих его языковых изучений и были такие произведения, как «Жених».
Несколько иной характер имеют стихотворения 1826 г., объединенные названием «Песни о Стеньке Разине». Это тоже опыты в народно-поэтическом духе, но основанные на историческом материале. Народность этих стихотворений определяется уже самим их героем. В письме к брату от ноября 1824 г. Пушкин называл Разина «единственным поэтическим лицом русской истории» (IX, 112). Вместе с тем о Разине были сложены народом песни, многие из которых Пушкин знал, в частности и от няни. Разин был в сознании Пушкина одновременно и народной личностью, и поэтической. Неудивительно, что он оказался естественным и в некотором смысле идеальным героем для пушкинских опытов в духе народности.
Несомненно, что исходным материалом для стихотворений о Разине послужили Пушкину и те песни на эту тему, которые рассказывала ему няня и которые он за-
писывал с ее слов. Но своими записями Пушкин пользовался свободно, ни в чем и никак не копируя их. Его «Песни о Стеньке Разине» — оригинальные произведения и именно поэтому подлинно народные. В них воспроизведены и народные понятия, и народно-песенный размер, и народная речь, но воспроизведены в том неповторимо-индивидуальном облике, в каком это мог сделать только Пушкин:
Что не конский тон, не людская молвь,
Не труба трубача с поля слышится,
Л погодушка снищет, гудит,
Свищет, гудит, заливается.
Зазывает меня, Стеньку Разина,
Погулять по морю, по синему...
Пушкинский порыв к народности не только не отменял его поэтической индивидуальности, по возможен был лишь в неразрывном единстве с ней. Это, по сути, и делало народность Пушкина такой глубокой и органичной.
То, что Пушкин именно в Михайловском полнее и глубже, чем прежде, овладевал поэтической стихией народности, не могло быть случайным. Этому способствовала сама атмосфера тех мест. Народность усваивалась здесь Пушкиным вместе с русским воздухом Михайловского и Святых Гор, вместе с запахами полей и лугов, вместе с живым крестьянским говором, которым он был окружен и который входил в него как великое, ни с чем не сравнимое поэтическое богатство.
ВОССТАНИЕ ДЕКАБРИСТОВ. МОСКВА И МОСКОВСКИЕ ВСТРЕЧИ
Конец 1825 и начало 1826 г. проходят для Пушкина в тревоге. В это время он почти не пишет писем и мало получает их от друзей. До него доходят лишь смутные вести о событиях в Петербурге, и эти вести не могут его не беспокоить.
Первое декабрьское письмо Пушкина (письмо, написанное после смерти Александра I) обращено к Катенину; Пушкин радуется восшествию на престол Константина и возлагает на него надежды: «... в нем очень много романтизма», «к тому же он умен, а с умными людьми все как-то лучше» (IX, 205). Он давно мечтал добиться
от царя разрешения иа отъезд из Михайловского, делал не раз попытки так или иначе воздействовать в этом отношении на Александра, но с ним у него так ничего и не получилось. Теперь он надеется па Константина. Но и эта надежда оказывается тщетной. Наступают горячие и трагические дни краткого междуцарствия и восстания
декабристов.О последнем Пушкин узнает от приехавшего из Петербурга повара Осиповых Арсения. «Пушкин, услыша рассказ Арсения,— вспоминает М. И. Осипова, одна из дочерей П. А. Осиновой,— страшно побледнел. В этот вечер он был очень скучен, говорил кое-что о существовании тайного общества, по что именно — не помню. На другой день — слышим, Пушкин быстро собрался в дорогу и поехал; но, доехав до погоста Врева, вернулся назад. Гораздо позднее мы узнали, что он отправился было в Петербург, но на пути заяц три раза перебегал ему дорогу, а при самом выезде из Михайловского Пушкину попалось навстречу духовное лицо. И кучер, и сам барин сочли это дурным: предзнаменованием...»
Состояние Пушкина в это время самое тяжелое. Он пишет Плетневу: «Что делается у вас в Петербурге? я ничего не знаю, все перестали ко мне писать. Верно, вы полагаете меня в Нерчинске. Напрасно, я туда не намерен — но неизвестность о людях, с которыми находился в короткой связи, меня мучит» (IX, 209).
В письме к Дельвигу та же тревога: «Но я беспокоюсь,— и дай бог, чтобы было понапрасну. Мне сказывали, что А. Раевский под арестом. Не сомневаюсь в его политической безвинности. Но он болен ногами, и сырость казематов будет для него смертельна... Узнай, где он, и успокой меня» (IX, 209—210).
Приблизительно в то же время он сообщает Жуковскому: «Я не писал к тебе, во-первых, потому, что мне было не до себя». И тут же, для того чтобы Жуковский на крайний случай мог быть в курсе всех его дел, точно указывает на характер и степень своей близости к декабристам: «В Кишиневе я был дружен с майором Раевским, с генералом Пущиным и Орловым. Я был масон в Кишиневской ложе, то есть в той, за которую уничтожены в России все ложи. Я, наконец, был в связи с большею частью нынешних заговорщиков» (IX, 210).
А в начале февраля 1826 г. он пишет Дельвигу хорошо продуманное им — продуманное на все последующие годы: «...взглянем на трагедию взглядом Шекспира» (IX,
212).Когда Пушкину становится более или менее известным все случившееся, он возлагает надежды на царское великодушие и более того косвенным образом призывает к нему. В своих письмах к друзьям он точно ведет диалог с правительством, приводя псе возможные аргументы в пользу помилования декабристов. Интересно, что для большей убедительности он готов даже в иных своих аргументах встать на точку зрения правительства. Так, 20 февраля он пишет Дельвигу: «Крепко надеюсь на милость царскую. Меры правительства доказали его решимость и могущество. Большего подтверждения, кажется, не нужно» (IX, 213).
Пушкин не может быть уверен и в собственной безопасности, и это тоже его постоянно мучает. В силу обстоятельств теперь он более, чем когда-либо, чувствует себя в заточении: в неведении, в неопределенности, внутренне и внешне связанным, не свободным. 3 марта, в письме к Плетневу, он почти криком кричит: «Вопрос: невинен я или нет? но в обоих случаях давно бы надлежало мне быть в Петербурге. Вот каково быть верноподданным! забудут и квит... А ты хорош! пишешь мне: переписывай да нанимай писцов опочецких, да издавай „Онегина". Мне не до „Онегина". Черт возьми „Онегина"! я сам себя хочу издать или выдать в свет. Батюшки, помогите» (IX, 214).
А спустя почти два месяца Пушкин пишет Вяземскому:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25