Прочитав в газете о процессе над предателем, она со слезами на глазах помчалась на автобус и уехала в райцентр. Она снова рассказала в прокуратуре то, о чем рассказывала Игорю в их первую ночь. Она вернулась вечером, подавленная и удрученная. Она считала себя невольной пособницей предателя, готова была понести наказание, но над ней только посмеялись и сказали: «Вы отделались штрафом в пять тысяч рублей, с вас хватит».
Люди расходились молча. Никто не хотел ни о чем говорить. Только вздыхали, хмыкали, покачивали головой.
Марина шла из клуба одна. Отец задержался на крыльце клуба и стал говорить с кем-то о своих делах, но тот только махнул рукой и буркнул: «Да что сейчас говорить, тоже нашел время» — и ушел.
— Марина, подожди! — крикнул Коллиев вслед дочери, но Марина не стала его ждать.
Она нагнала группу девушек, шедших впереди нее. Марина хотела идти с ними, но, заметив ее, девушки пошли быстрее, и она опять осталась одна. Марина пришла домой, зажгла свет и разделась. Вскоре вернулся отец. Марина разогрела взятые из столовой котлеты и вскипятила чай. Молча поужинали. Коллиев был возбужден и ел жадно, не замечая, что ест. А Марине вовсе не хотелось есть. Она расковыряла вилкой котлету, отодвинула тарелку и начала неторопливо пить чай, рассеянно глядя в черное окно.
— Что с тобой? — наконец спросил отец.
— Ничего.
Когда Марина убрала со стола, отец позвал ее в свою комнату.
— Садись,— отец поднялся и уступил место у письменного стола.
— Что опять? — недовольно спросила Марина, но села послушно за стол.
На столе лежала открытая тетрадь. В ней была начата статья под названием «Ты собираешься бросить солдата?».
— Молодец, это будет нужная статья,— похвалил Марину отец.— Она заставит многих задуматься.
Марина отодвинула тетрадку в сторону. Коллиев положил перед ней лист бумаги и попросил записать кое-какие мысли. Так они и раньше делали: отец расхаживал по комнате, обдумывал и диктовал, а дочь записывала.
— Давай посмотрим, что же это получается.— Коллиев стал рассматривать потолок, словно там был написан ответ на его вопрос.
Марина сидела с карандашом наготове.
— Гнилой либерализм. Политическая слепота, беспечность, отсутствие бдительности,— перечислял Коллиев.— Посмотрим, что произошло...— Марина чертила на листе вопросительные знаки.— Коварнейший из коварных предателей родины почти двадцать лет скрывается, его пригрел Ларинен. О чем это говорит? Именно о том, о чем я говорил вначале. Если не о худшем. Изольда помогала изменнику родины деньгами. Ларинен и ее защищал. Секретарь комсомольской организации женился на этой самой Изольде...— Карандаш в руках Марины обломился, отец заметил это.— Ну, не надо нервничать... Инженер Валерия Владимировна собирается бросить своего мужа-солдата... Все эти факты имеют между собой что-то общее. Да, да. А отношение к государственной собственности? Разбазарили целый дом, продали его, и за это никого не исключили из партии. А инструменты? Они стоят денег, и немалых, а Ларинен велел отдать их детям, пусть балуются. Мы с тобой всегда были правы, но нас не слушали. Мы были принципиальны, но нас не поддерживали...
Вдруг Марина швырнула на стол карандаш:
— Папа, хватит!
— Что хватит? Что с тобой? Да, да, понимаю, этот Игорь... Но ты должна быть выше.
Тогда произошло то, чего Коллиев никак не ожидал. Марина, его Марина, которая во всем была послушна ему и уважала его, вдруг вскочила и смахнула на пол бумаги со стола.
— Что, что с тобой?
Девушка всхлипнула и истерическим голосом, глотая слезы, закричала:
— Я больше не могу. К черту — все, слышишь? Все эти бумаги, все, все! Разве ты ничего не видишь? Весь поселок переживает... Нина в больнице... Она сходит с ума... Ее мать тоже... Игорь убежал от меня... к Изольде. И что нам до Валерии, пусть бежит... все бегут. Ты знаешь, почему Валентин ударил Игоря?.. Почему? А я знаю. Из-за меня. Сейчас на улице девушки убежали от меня, они избегают меня, будто я заразная. Я понимаю все, все, не думай...
— Мариночка, доченька, успокойся! — Коллиев протягивал дрожащей рукой стакан с водой.— Выпей валерьянки, я сейчас найду...
— Сам пей! Дай мне высказаться до конца... Все что-то делают. Живут, любят, ненавидят, думают, дерутся, извиняются... А я только всегда права. Почему я должна быть единственным человеком, кто всегда принципиален? Почему я должна быть выше всех? Почему я не могу жить, как все живут, ты слышишь? Почему? «Ты собираешься бросить солдата?» — Марина увидела тетрадку и схватила ее в руки. Она вырвала эти страницы, разорвала на мелкие кусочки и бросила на пол.— Собираешься бросить? Почему я не могу никого бросить, почему?
А этот дом... Да разве ты защищал дом? А почему ты пошел копать яму Степану Никифоровичу? А почему ты опять проиграл, остался в дураках? Потому, что ты думал, что только ты прав, только ты непогрешим. Он назвал наш дом змеиным гнездом. Ты обиделся... Ты считал себя выше... Вот она, твоя высота, а он сказал правильно, ты слышишь? Ведь мы в самом деле исходили змеиным ядом, и сейчас, только что вот...— Марина стала топтать клочки бумаги на полу.— Вот, вот она, твоя принципиальность... Твоя правота... Ты берешь капельку правды и каплю лжи, смешиваешь, и получается яд... И никто не может тебя разоблачить, потому что это не правда и не ложь. Это яд, слышишь, яд...
И Марина бросилась в свою комнату, уткнулась лицом в подушку и разрыдалась.
Коллиев схватил пальто. Он никак не мог попасть в ру* кава. Накинув пальто на плечи, выскочил на улицу. Он хотел бежать за врачом, но потом передумал. Ведь Марина
ГЛО
и при враче может выпалить те же слова. Надо ее успокоить самому.
Из комнаты Марины слышались рыдания. Она то плакала в голос, то опять тихо всхлипывала. Коллиев рылся в домашней аптечке. Вывалив все таблетки и бутылочки из коробки на стол, он наконец нашел валерьяновые капли. Руки его дрожали, когда он капал валерьянку в стакан с водой.
Он взял стакан в руки и выпил воду сам, ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Нийло возвращался из Хельсинки.
За вагонным окном проплывали покрытые снегом озерки, речушки, поляны и островки леса. Давно знакомый зимний пейзаж, к которому глаз уже привык и который созерцаешь успокоенно и равнодушно. Вот среди сугробов мелькнула красная избушка с белыми углами и белыми наличниками окон. Рядом с избушкой хлев и амбар. А вот позади остался желтенький дом, с большими окнами, в современном стиле. В нем, видимо, живут люди побогаче. Луг с сеновалом, перед сараем воз, грузят сено. Каждый раз, когда на опушке леса или на берегу какого-нибудь заливчика появлялся домик, взгляд Нийло оживлялся: он давно мечтал о своем собственном домишке. У него даже был приобретен участок для застройки. Но когда Мирья уехала, он отказался от участка. Зачем он ему?
А теперь в жизни Нийло предстояли большие перемены. Если раньше он хотел построить дом, чтобы жить в нем, то теперь ему нужна только дачка. Теперь он будет жить в Хельсинки. Правда, квартиры у него пока еще нет. Но она будет, когда у него будут деньги, а деньги у него обязательно будут, потому что он умеет беречь. На первых порах он наймет комнату подешевле, пусть даже далеко от места работы. А потом он снимет настоящую квартиру где-нибудь в центре города. Конечно, она будет стоить больших денег. Но Нийло был полон надежд. Он понравился коммерции советнику, и коммерции советник сам предложил ему работу. Жалованье, правда, не велико, но ведь не исключена возможность, что вскоре оно повысится. Теперь все зависит от него самого, от его способностей и трудолюбия. Нийло был уверен, что он сумеет показать себя. Уж кто-кто, а он работать умеет. Так что коммерции советник не пожалеет, что взял его на работу.
Пассажиры в вагоне говорили о своих делах. Какая-то старушка рассказывала соседке о сыне, который живет в Хельсинки в новом доме. При доме есть даже баня. Так что не нужно идти из бани по морозу. Кто-то сетовал, что опять повысились цены на кофе: ну что ж поделаешь, придется примириться, такова жизнь.
А Нийло был доволен жизнью. Она опять казалась светлой, будущее было в его руках. Нет, все-таки в этой стране неплохо живется. В газетах пишут о борьбе между парламентскими фракциями, о политических разногласиях. Коммунисты ругают коалиционеров, а социал-демократы обрушиваются на коммунистов. А что они, собственно, ссорятся? Ведь жить — чудесно, имелась бы только работа и только бы на земле был мир... Единственное, что Нийло признавал в области политики, было движение в защиту мира. Ему самому, правда, не пришлось пострадать на войне. Годы войны он помнил смутно. Солдатский мундир он надел позже, когда его взяли в армию. О службе в армии он тоже не любил говорить. Не хотелось даже вспоминать, как над ним издевался сержант и как на него орал фельдфебель. Ведь там, в армии, человек равен нулю. Скажут «ложись» — бросайся на землю, скомандуют «встать» — вскакивай как чертик на пружине. Приходилось ему бывать и на гауптвахте и чистить уборные. А на войне еще хуже, там смерть все время подстерегает тебя. Нет, война Нийло не нужна, он — за мир, поэтому он даже работал в обществе дружбы «Финляндия — СССР». Он поступил туда на работу на место Мирьи, когда она уехала в Советскую Карелию, к матери. И не только к матери. Она уехала потому, что там власть трудящихся, великая страна и великие цели. Только сможет ли она там жить, привыкнет ли? И что из того, что страна большая и цели ее грандиозны? Какой бы великой ни была страна, какая бы ни была власть, для счастья человеку достаточно, если он имеет то, что ему нужно,— свой дом, приличный заработок и сбережения на черный день. Вот цель жизни простых людей, таких, как он, Нийло, или Мирья. И пусть политики говорят о высоких материях — за это им платят. Как-то в Хельсинки Нийло заглянул с одним своим знакомым в кафе парламента. И, к своему удивлению, он обнаружил, что и коалиционер и социал-демократ мирно беседовали за одним столом, хотя, судя по газетам, они вели между собой непримиримую войну. Наверно, посмеивались потихоньку, как они провели глупых читателей газеты. Нийло слышал, что депутаты парламента получают солидный месячный оклад. Тут
можно заниматься и политикой и делать то, за что платят.
В вагоне было тихо, и Нийло погрузился в свои мысли, совсем забыв о газете, которую он купил перед отъездом. Впрочем, его в газете интересовали только разделы «арендуется» и «лотерея». А прежде всего лотерея. Может быть, ему на этот раз посчастливилось. И он начал просматривать раздел лотереи, сравнивая записанные в блокнсугике номера с выигравшими. Нет, опять не повезло. Но может быть, повезет в следующий раз, ведь счастье не идет подряд и не приходит одновременно. Человек может быть счастлив, когда он уверен в своем будущем счастье. А Нийло верил в свой успех.
Секретарь отделения общества «Финляндия — СССР» Танттунен, маленький худощавый человек, пристально взглянул на Нийло, когда тот заявил, что он уходит от них и поступает на работу в Хельсинки на службу к коммерции советнику Микаэлу Кархунену.
— Вот как,— промолвил Танттунен.
Эти слова можно было понять как угодно: и как упрек, и как удивление, и как похвалу, и как вопрос.
— Да, коммерции советник человек богатый.
Это тоже было не открытием. Что Танттунен хотел этим сказать, Нийло так и не понял.
— Да, в Хельсинки живет полмиллиона человек.
Нийло стало смешно. Он спросил с самым серьезным
видом:
— Это я тоже знаю, только вот еще пока не выяснил, какое приданое даст коммерции советник своей дочери.
— Да, такие вещи надо знать,— сказал Танттунен тоже серьезным тоном.
— Я шучу,— засмеялся Нийло.
— Там на столе письмо. Кажется, от Мирьи,— буркнул Танттунен и снова углубился в свои бумаги.
— Неужели?
Танттунен поднял голову. Глаза Нийло светились радостью. Он дочитал письмо до конца и начал читать сначала.
— Слушай, Танттунен, это действительно правда!
— Что правда?
— То, что Мирья вернется обратно.
Танттунен внимательно посмотрел на юношу:
— Вот как.
Нийло опять не понял, что Танттунен хотел сказать. Может быть, он не поверил или был удивлен, может быть, он был рад, а может быть, разочарован. А может быть, ему безразлично. Но Мирья же была активистом общества. Как Танттунен относится к ее возвращению?
— Да что мне-то... Пусть возвращается. Если, конечно, вернется.
— Не веришь? Почитай сам. Вот.
— Да что я, чужое письмо...
— Да, таковы мы, финны.— Нийло засмеялся.— Один финн в зоопарке полчаса рассматривал жирафа и потом пришел к выводу, что такого животного не может быть. Мы не верим иногда очевидным вещам.
— В существование жирафа-то я верю.— Танттунен даже улыбнулся.— Мирья поступает так, как ей хочется, она девушка своенравная. А ты когда думаешь уезжать?
Больше Танттунен о Мирье не говорил.
— Пожалуй, нужно ехать на этой неделе. Наверно, найдете кого-нибудь на мое место. Потом еще думаю заехать к старику отцу.
— Я тоже думаю, что кого-нибудь найдем,— заметил Танттунен. Потом он сказал сочувственно: — Жалованье, конечно, тут небольшое. Впрочем, для тебя работы и здесь хватило бы.
— Главное — перспектива,— признался Нийло.
— Да, разумеется,— согласился Танттунен равнодушно,— кроме того, советник богатый. Да дочка у него, и хорошее приданое, наверное, отвалит.— Танттунен еле заметно усмехнулся.
— Мне-то что из того, что у коммерции советника есть дочь,— заметил Нийло обиженно.— Ее приданое достанется другому, а я должен думать о своем будущем. И когда вернется Мирья... Так что мне нечего скрывать. Ты сам понимаешь...
— Да, да. Я только подумал, что Мирья-то не привыкла строить свою жизнь на милости коммерции советников. Как бы ты в своих расчетах не допустил ошибку.
— Когда честно работаешь у кого-то, это не значит жить на чьей-то милости. Кстати, ты не напишешь мне рекомендательное письмо? Правда, коммерции советник и не требовал его. Но, может, дашь на всякий случай?
— Почему бы и нет? Если, конечно, наша рекомендация будет что-то значить для коммерции советника. Что же написать о тебе?
— Коммерции советника, пожалуй, прежде всего интересуют мои деловые качества. И потом... ведь я работал в обществе не только ради работы, но и по убеждению. Коммерции советник обещал не быть против, если я и впредь буду участвовать в деятельности общества.
— Значит, обещал не быть против,— проговорил Танттунен, не выражая ни удивления, ни восхищения.— Только выполнит ли он свое обещание.
Это не было вопросом, и Нийло не счел нужным отвечать.
Он только сказал:
— Да, еще, а что касается всякой там политики, ты знаешь, что меня она не интересовала. Ты, наверно, не будешь утверждать обратное?
— Зачем же я буду говорить о том, чего не было? Я только напишу, что работник ты добросовестный, аккуратный и так далее. И этого хватит для коммерции советника.
Через неделю Нийло приехал на автобусе в местечко, где жили его родители и приемные родители Мирьи.
В воздухе кружились большие мягкие хлопья снега. Нийло поднял воротник пальто и не спеша зашагал к дому. Хорошо, что он независим от родителей. Старик отец, бывший когда-то владельцем небольшой лавки, жил на свои сбережения и небольшую пенсию. От сына он ничего не требовал. И сын, в свою очередь, тоже не надеялся на помощь от родителей. Два года назад между отцом и сыном случилась ссора из-за Мирьи. На ядовитое замечание отца о том, неужели сын не может найти себе достойной девушки, якшается с коммунисткой, Нийло ответил, что это его дело, с кем он поддерживает знакомство. Больше они о Мирье не говорили, но отношения у них остались натянутыми. Старик был недоволен и тем, что сын поступил на работу в общество «Финляндия—СССР». Однако Нийло не обижался на отца. Зачем обижаться: человек он уже пожилой, не понимает, что происходит в мире, и, шагая сейчас под тихим снегопадом, Нийло раздумывал: интересно, что же скажет теперь старик? Он написал домой, что поступает на службу в фирму коммерции советника, и сегодня позвонил о своем приезде.
Дома его ждали. Стол был накрыт в гостиной, на столе стоял сервиз, которым пользовались только по большим праздникам.
— Можно ли входить? Кажется, здесь ждут каких-то очень высоких гостей? — с улыбкой спросил Нийло, остановившись на пороге,
— О да, гостей немалых,— шутливо ответил отец,--- служащих коммерции советника! Ты как, пойдешь в баню или прямо сядешь за стол?
Помывшись, Нийло переоделся в домашнюю одежду.
— Молодец, что приехал,— говорила мать.— Папа целый день смотрит в окно, дожидается тебя. Почему ты не приехал на трехчасовом? Мы ходили тебя встречать.
Да, дом есть дом. И Нийло пожалел, что он давно не бывал здесь. В гостиной было по-домашнему уютно. Они сидели втроем за праздничным столом, мать угощала его любимым кушаньем, и отец говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38