Потом она пошла помедленнее, хотя и делала вид, что нажимает изо всех сил. Когда до сосны осталось всего несколько метров, Мирья вдруг наехала на куст, и ей пришлось остановиться. Валентин обогнал ее. Но юноша вовсе не радовался своей победе: он заметил, что Мирья нарочно поддалась ему.
— Настоящая лыжница. Прет, как молодая лосиха,— похвалил Андрей Мирью.
Валентин сконфуженно признался:
— Я мало хожу на лыжах. Только когда нужно куда- нибудь идти. А специально не тренируюсь.
— Я тоже,— ответила Мирья. Она говорила по-русски, старательно подбирая слова.— В Финляндии есть народная школа. В народной школе есть уроки лыж. Зимой есть лыжные каникулы. Я была маленькая. Я бегала на лыжах из школы домой и утром шла в школу на лыжах. Дом был на Алинанниеми. Это была избушка. Папа называл этот мыс Алинанниеми. Маму звали Алина. Правильно я говорю? Потом папа продал избушку...
Валентину нравилось слушать эти короткие предложения, в которых подлежащие и сказуемые на своем месте. Когда-то, в общежитии, он тоже начинал говорить по-русски вот так же. Над ним посмеивались, но он не обижался. Они с Мирьей условились говорить между собой побольше по-русски. Валентин имел представление о том, примерно каким словарным запасом располагает девушка. Если слово должно было быть известно ей, он заставлял вспомнить его, подсказывал только новые слова.
— Нийло писал мне в письме,— рассказывала Мирья,
не подозревая, как больно Валентину слушать это,— что приедет весной в Советский Союз.
— В Советский Союз? Насовсем? — хрипло спросил Валентин, стараясь казаться равнодушным и спокойным.
Мирья внимательно посмотрела на него и покраснела.
Они шли молча. Было слышно, как под лыжами шуршит твердый наст.
— Нет, туристом. В Ленинград. У Нийло нет денег. Поездка стоит дорого. У него есть маленькая-маленькая земля. Как это по-русски?
— Участок.
— У Нийло есть маленький-маленький участок земли. Он хотел строить дом. Он не строит дом. Он продал участок. Он купит билет. Он приедет в Советский Союз. Он приедет ненасовсем. Его родина есть Финляндия.
— Ты, конечно, поедешь в Ленинград, встретишь его? — спросил Валентин.
Мирья не ответила.
— Смотри, какой красивый лес! — прервала она вдруг молчание.— Он красивый и жестокий... Нет. По-фински сказали бы...
— Суровый,— подсказал Валентин.
Он заставил Мирью повторить это слово несколько раз, пока она не стала произносить его правильно.
— Я не охотник, но лес люблю. Смотри — сейчас деревья как бы в отпуске. Правда? Зимой они отдыхают, отсыпаются. Только ветер шумит в ветвях. А придет весна — опять проснутся. А когда поднимается смола в хвойных деревьях и сок в лиственных — это как завтрак перед рабочим днем. Летом деревья работают, у них страда...
— А мне жаль, что люди нарушают их мир,— сказала Мирья.
— Да, но бывает, что и деревья мешают друг другу расти. Видишь, вон там скала. Летом хорошо видно, как обнаженные корни деревьев ползут по скале, ищут, за что бы зацепиться. Если дерево слабое, оно погибает. Ты читала Дарвина?
— Мало,— призналась Мирья.— У нас в обществе были газеты. Была статья. Я не помню автора. О Дарвине. Я читала бы, но на русском языке мне трудно читать. Со словарем долго. Без словаря не понимаю.
— Я помогу.
— Спасибо. Ты и так много времени тратишь на меня.
— Я охотно помогу, очень охотно, Мирья.
— Спасибо.— Мирья не стала говорить, что точно такими же словами свои услуги предлагал Васели.
Валентин снова стал думать о том, что и Мирья поедет в Ленинград повидать Нийло. Что это за господин? Мирья1 ни разу не рассказывала о своем Нийло. Только однажды сказала, что он очень честный. Что у них там понимается под честностью? Ведь это понятие относительное. Все считают себя честными, каждый по-своему... И Валентин рассердился на себя: это же глупо, он уже ревнует... Он с силой оттолкнулся палками и стал нагонять Андрея. Мирья не обиделась, что Валентин оставил ее: она понимала — неудобно все время идти вдвоем, отделяясь от других.
Андрей шел впереди, показывая дорогу. Впрочем, каждый и так знал дорогу на залив Сийкаярви и оттуда в Кайтаниеми. Не впервые они проделывали этот путь. Да и заблудиться тут невозможно. За деревьями налево почти все время виднеется покрытое снегом Сийкаярви.
Андрей почти все время шел один. Даже Наталия осталась где-то в хвосте колонны вместе с другими девушками. Поравнявшись с Андреем, Валентин некоторое время шел молча рядом с ним. Потом спросил, понизив голос почти до шепота, хотя поблизости никого не было:
— Слушай, что ты думаешь об Изольде? Мне ее дело все не дает покоя.
— Дело темное,— ответил Андрей и, помолчав, спросил: — А почему оно не дает тебе покоя?
— Она же комсомолка. А я тогда был еще секретарем. Мы не сказали ни слова ни «за», ни «против».
— Да, надо было обсудить. Обсудить ее.
— Я не мог.
— Почему?
— Почему? — Валентин замялся.— Не знаю.
— Странно,— Андрей посмотрел на него с любопытством.— Ну, говори.
— Ведь не могли же мы встать на защиту человека, которого обвинили в хищении.
— А почему ее надо было обязательно защищать?
— Потому что я не верю, что она растратчица. Я совершенно уверен, что нет.
— Это надо доказать.
— У меня нет никаких доказательств. Но я знаю людей'.
— Ну и что же тебе подсказывает твое знание людей? — спросил Андрей, усмехнувшись.
— Что Изольда не может быть нечестной. Если человек
нечестный, это видно по его глазам, заметно даже по его голосу.— Валентина сердила усмешка Андрея, в ней он почувствовал какой-то подвох.— Нельзя же людей сортировать, как картошку — гнилую в одну кучу, здоровую — в другую. Чего ты все время улыбаешься?
— Вот слушаю твою картофельную теорию.
Они остановились. Перед ними поднималась почти отвесная скала. Налево — крутой спуск в густой ельник, направо— нужно карабкаться вверх в гору. Они сбились с дороги, взяли слишком вправо.
— Вот видишь, что получается, когда идешь слепо за кем-то и сам не смотришь, куда идет дорога,— буркнул Валентин.— Куда ты нас привел?
— Сам ты меня сбил с дороги своей картофельной теорией,— улыбнулся Андрей.
За ними следом к скале подошли и другие. Сперва Марина, за ней Игорь. Валентин и Андрей не замечали, что Марина и Игорь все время шли за ними следом, буквально в нескольких шагах. Марина любила подслушивать, когда люди что-то говорили наедине. И любила высказывать свою точку зрения во всеуслышание.
— Меня всегда удивляет, почему о таких вещах надо секретничать. Почему ты, Валентин, не наберешься храбрости сказать открыто и честно, чтобы все слышали, как ты защищаешь воров и расхитителей?
Игорь недовольно скривил губы. Шли мирно, было весело, и вот опять — Изольда! И зачем Марине нужно вечно влезать в чужие разговоры? Наверно, чтобы досадить ему, Игорю. Кошечка показывает коготки. И чтобы не слушать неприятный разговор Марины с Валентином, он заговорил с Мирьей, стал хвалить ее, что она хорошо ходит на лыжах, спросил, не устала ли.
Мирья смущенно улыбнулась. Но Марина тут же заметила язвительно:
— Конечно, устала. От такой заботы кто угодно устанет. Только ты, Игорь, теряешься — один ты не предлагал еще свои услуги поносить ее на руках. Давай бери и неси.
Мирья беспомощно оглядывалась, не понимая, за что Марина так сердита на нее. Недавно они сидели вместе у Коллиевых, дружески беседовали. Мирья ее ничем не оскорбила. Что случилось?
— Что ты, Марина, сегодня такая сердитая? — спросил Андрей.— Какая муха тебя укусила?
— Я не сердитая, я — принципиальная.
— Давай лучше замолчи с твоей принципиальностью! — сказал Валентин с необычной для него резкостью.
Марина покраснела, что-то хотела ответить, но Андрей остановил ее тремя повелительными словами:
— Все. Точка. Пошли.
Марина обиженно поджала губы и пошла вперед.
Игорь с завистью взглянул на Андрея: вот человек, к которому даже Марина прислушивается!
Они направились к берегу и дальше пошли через широкий залив. На другой стороне виднелись покрытые снегом избы деревни Кайтаниеми.
Вейкко Ларинен пришел в Кайтаниеми раньше их. Он в шутку пригрозил, что тоже выйдет на сцену, будет петь и танцевать.
— Знаешь, премьер-министру как-то неудобно идти петь и танцевать перед всем народом,— сказал Андрей Ларинену.
Премьер-министром Вейкко стали называть с тех пор, как он в споре, какой из поселков на берегу Сийкаярви самый главный — Кайтаниеми, Кайтасалми или Хаукилахти, упорно отстаивал свою деревню Кайтаниеми. Вопрос, конечно, был сложный. В Кайтасалми построен большой рабочий поселок, самый большой лесозаготовительный пункт на Сийкаярви. На месте сгоревшей деревни Хаукилахти возводится деревообрабатывающий комбинат, и вскоре туда придет железная дорога. А что касается Кайтаниеми — это самое старое селение, да и жители Кайтасалми и Хаукилахти ведь в основном родом из Кайтаниеми. Здесь находится сельсовет, здесь самый большой клуб, самая большая библиотека, самая большая ферма... Да и в строительстве Кайтаниеми не отстает. Здесь строят все. И сельпо, и совхоз, и сельский Совет, и сами жители. Кроме того, эти три поселка, жившие между собой в добрососедстве, в районе называли Кайтаниемским кустом,— в них проводились общие собрания, выборы и прочие мероприятия. Чем Кайтаниеми не столица?
Почти у всех участников агитбригады в Кайтаниеми имелись родственники либо хорошие знакомые. Так что не было проблемы с ночлегом. Вейкко Ларинен сам вышел их встречать: если окажется, что кому-то некуда идти, он устроит на ночлег. Когда все разошлись по домам, он повел Мирью и Валентина к себе. Марина проводила их усмешкой, хотя ничего предосудительного в этом не было: Валентин племянник Ирины, а Мирья уже ранее гостила у Лариненов.
Ирина вернулась с работы раньше обычного: в детском саду был утренник, и после него детей разобрали по домам. Когда пришли гости, Ирина занималась украшением елки.
— Ой, какая красивая елка! — уже с порога воскликнула Мирья.
Елка как елка, ничем особенным она не отличалась. Но Мирья вспомнила, как она наряжала рождественскую елку в Финляндии, в Алинанниеми. А это была первая праздничная елка, которую она видела в Советской стране. У себя дома они не стали устраивать елку, потому что встречали Новый год врозь: Елена Петровна уехала в Петрозаводск, а оттуда решила поехать в Туулилахти. В этом поселке, который она сама строила, у нее много знакомых, и там она встретит Новый год.
Мирья сразу бросилась помогать Ирине. Развешивая елочные игрушки — их у Ирины было много,— Мирья вспомнила песенку, которую пела в детстве в рождественские праздники.
На верхушке елки под ветками Белочка устроила гнездо...
— Спой эту песню на концерте,— предложила Ирина.— Сегодня, в Новый год, она будет в самый раз.
— Но это же детская песенка.
— Все равно спой.
Вейкко и Валентин уже сидели за столом.
— Меня попросили написать характеристику на Ярослава Ивановича,— рассказывал Вейкко.
— То есть на отца Нины, которого арестовали,— пояснил Мирье Валентин.— И что ты написал?
— Написал, как было дело. Что он добросовестно работал. И при мне, когда я заведовал фермой. И говорят, после меня — тоже.
— В чем его обвиняют?
— Не знаю.
Мирья села за стол. Ирина стала разливать чай и спросила:
— А Васели? Его, кажется, судьба отчима трогает меньше, чем Нину. Он с вами не приехал?
— Что ему здесь делать? — ответил Валентин.—На репетиции он не ходил, в концерте не участвует,
— Хорошо, что он наконец поступил на работу,— сказал Вейкко.—На него уже начали косо посматривать. Говорят, он неплохо работает.
Мирья вспомнила, как Васели недавно острил: «Пилорама в Хаукилахти еще той конструкции, на какой Адам и Ева пилили себе доски для свадебной постели». Она хотела уже сказать, как Васели охарактеризовал их пилораму, но передумала: вдруг Валентин опять обидится, странный он парень. Стоит ей упомянуть имя Васели, как надуется. И Мирья сказала:
— В Финляндии елку устраивают в рождество. Даже в тех семьях, где нет верующих.
— А твои приемные родители верующие? — спросил Вейкко.
— Алина немного верит, а отец нет.
Спохватившись, что она назвала Матикайнена отцом,
Мирья стала объяснять:
— У Матти Матикайнена свое понятие о боге. «Что такое бог? — спрашивал он и отвечал так: — Католики, православные, лютеране велят своему богу, как мальчишке на побегушках,— люби этого, не люби того, делай так, не делай этак, дай мне то, возьми у него то... Если бы бог существовал и пытался угодить всем, он давно бы сошел с ума или спился». Вот такая у него вера, у моего приемного отца.
Начало темнеть. Пора было идти посоветоваться о программе сегодняшнего концерта.
Контора фермы, бывший кабинет Ларинена, помещалась в домике, который он построил для правления колхоза. За тонкой дощатой переборкой сидели счетовод и кассир. Новый заведующий фермой уехал на праздники к родственникам. Вейкко сел за стол, за которым сидел когда-то раньше.
— Пожалуй, программу, подготовленную хаукилахтинцами, мы обсуждать не будем,— сказал он.— Надеюсь, вы заранее обо всем подумали. Давайте послушаем, что эти столичные жители приготовили.
«Столичные», то есть молодежь Кайтаниеми, собирались медленно. Кто-то уже поворчал:
— Ну и гордая здесь публика, заставляет гостей ждать. Надо было бы тебе, Андрей, захватить с собой выхлопную трубу, тебе же не привыкать будить здесь людей.
Наконец «столичные» собрались, и можно было обсудить программу общего концерта. Оказалось, что номеров так много, что времени не остается даже на танцы. Тем и другим — и хозяевам и гостям — пришлось сокращать программу. Мирья просила выключить ее из программы, но никто не согласился. Не удовлетворили такую же просьбу Ирины Сказали — кому же петь, если не ей.
Андрей сидел рассеянный и что-то рассматривал в окно. Ларинен проследил за взглядом Андрея и догадался, чем заняты его мысли; Андрей рассматривал крыльцо конторы: дом построен из круглых бревен, а крыльцо фабричного изготовления — от стандартного домика.
— Тебя, кажется, кое-кто интересует? — Вейкко кивнул головой в сторону перегородки, за которой находилась бухгалтерия.— Ну, пойдем. Тоже мне зять Кайтаниеми, задери тебя комар.
— Покажи-ка нашему зятьку бумаги касательно крылечка,— сказал Вейкко девушке-счетоводу.— Давай показывай, чего там. Все равно от этих «прожектористов» не отвяжешься.
Документы оказались в порядке: руководство стройки Хаукилахти продало кайтаниемской ферме часть стандартного дома. Покупатель оплатил по государственной цене. Андрей спросил у Ларинена, где же остальные части дома.
— Остальные? Думаю, что ты сам найдешь их. Твои глаза все видят.
— Где я их найду? И почему их продали?
— А почему продали? — В глазах Ларинена появилась лукавая усмешка.— Ты помнишь своего деда Микки? Так вот. Когда тебя еще и в помине не было, такой случай был. Надумал твой дед купить лошадь, а деньжат не хватает. Старик думал, думал и решил продать часы. А часы отменные были, знаешь, похожие на репу или луковицу, такие большие часы, каких теперь не делают. Жаль продавать, но что поделаешь — пришлось.
— Нет, не слышал я этой истории,— засмеялся Андрей.— Значит, пришлось-таки деду продать часы. Интересно, какую же лошадь это Воронов купил?
Дорожный инженер Валерия Владимировна приехала на концерт из Юлюкоски, куда заезжала по делам. Она танцевала «Умирающего лебедя» так изящно, что Мирья даже удивилась, почему она не стала балериной. Даже ее костюм, хоть он и был собственноручного изготовления, производил впечатление настоящего. Мирье не часто в жизни приходилось видеть балет, но в Москве Елена Петровна сводила ее на «Лебединое озеро». Танец Сен-Санса в исполнении Валерии Владимировны на маленькой сцене сельского клуба
произвел на нее не меньшее впечатление, чем балет Большого театра. Сперва Мирья видела только из последних сил цепляющуюся за жизнь умирающую птицу, которую ей было жаль. Потом смерть лебедя представилась ей чем-то большим, величественным, гимном жизни, красоте, чистоте...
И вдруг она вспомнила сцену, невольной свидетельницей которой оказалась вместе с Вороновым в общежитии поселка, и на душе стало горько. Валерия с таким самозабвением отдается искусству, высоким и чистым мыслям, а дома пьяница муж... Как это несовместимо!
Ирина пела русские, карельские, финские песни. Слушая Ирину, Мирья пожалела, что согласилась петь. Хорошо еще, что она выступает не сразу после Ирины. Вот Нина декламирует стихи... и уже объявили ее выступление. Когда Мирья вышла на сцену, ей казалось, люди смотрят на нее недоверчиво. Валентин ободряюще кивнул ей и опустил голову на баян.
Мирья запела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Настоящая лыжница. Прет, как молодая лосиха,— похвалил Андрей Мирью.
Валентин сконфуженно признался:
— Я мало хожу на лыжах. Только когда нужно куда- нибудь идти. А специально не тренируюсь.
— Я тоже,— ответила Мирья. Она говорила по-русски, старательно подбирая слова.— В Финляндии есть народная школа. В народной школе есть уроки лыж. Зимой есть лыжные каникулы. Я была маленькая. Я бегала на лыжах из школы домой и утром шла в школу на лыжах. Дом был на Алинанниеми. Это была избушка. Папа называл этот мыс Алинанниеми. Маму звали Алина. Правильно я говорю? Потом папа продал избушку...
Валентину нравилось слушать эти короткие предложения, в которых подлежащие и сказуемые на своем месте. Когда-то, в общежитии, он тоже начинал говорить по-русски вот так же. Над ним посмеивались, но он не обижался. Они с Мирьей условились говорить между собой побольше по-русски. Валентин имел представление о том, примерно каким словарным запасом располагает девушка. Если слово должно было быть известно ей, он заставлял вспомнить его, подсказывал только новые слова.
— Нийло писал мне в письме,— рассказывала Мирья,
не подозревая, как больно Валентину слушать это,— что приедет весной в Советский Союз.
— В Советский Союз? Насовсем? — хрипло спросил Валентин, стараясь казаться равнодушным и спокойным.
Мирья внимательно посмотрела на него и покраснела.
Они шли молча. Было слышно, как под лыжами шуршит твердый наст.
— Нет, туристом. В Ленинград. У Нийло нет денег. Поездка стоит дорого. У него есть маленькая-маленькая земля. Как это по-русски?
— Участок.
— У Нийло есть маленький-маленький участок земли. Он хотел строить дом. Он не строит дом. Он продал участок. Он купит билет. Он приедет в Советский Союз. Он приедет ненасовсем. Его родина есть Финляндия.
— Ты, конечно, поедешь в Ленинград, встретишь его? — спросил Валентин.
Мирья не ответила.
— Смотри, какой красивый лес! — прервала она вдруг молчание.— Он красивый и жестокий... Нет. По-фински сказали бы...
— Суровый,— подсказал Валентин.
Он заставил Мирью повторить это слово несколько раз, пока она не стала произносить его правильно.
— Я не охотник, но лес люблю. Смотри — сейчас деревья как бы в отпуске. Правда? Зимой они отдыхают, отсыпаются. Только ветер шумит в ветвях. А придет весна — опять проснутся. А когда поднимается смола в хвойных деревьях и сок в лиственных — это как завтрак перед рабочим днем. Летом деревья работают, у них страда...
— А мне жаль, что люди нарушают их мир,— сказала Мирья.
— Да, но бывает, что и деревья мешают друг другу расти. Видишь, вон там скала. Летом хорошо видно, как обнаженные корни деревьев ползут по скале, ищут, за что бы зацепиться. Если дерево слабое, оно погибает. Ты читала Дарвина?
— Мало,— призналась Мирья.— У нас в обществе были газеты. Была статья. Я не помню автора. О Дарвине. Я читала бы, но на русском языке мне трудно читать. Со словарем долго. Без словаря не понимаю.
— Я помогу.
— Спасибо. Ты и так много времени тратишь на меня.
— Я охотно помогу, очень охотно, Мирья.
— Спасибо.— Мирья не стала говорить, что точно такими же словами свои услуги предлагал Васели.
Валентин снова стал думать о том, что и Мирья поедет в Ленинград повидать Нийло. Что это за господин? Мирья1 ни разу не рассказывала о своем Нийло. Только однажды сказала, что он очень честный. Что у них там понимается под честностью? Ведь это понятие относительное. Все считают себя честными, каждый по-своему... И Валентин рассердился на себя: это же глупо, он уже ревнует... Он с силой оттолкнулся палками и стал нагонять Андрея. Мирья не обиделась, что Валентин оставил ее: она понимала — неудобно все время идти вдвоем, отделяясь от других.
Андрей шел впереди, показывая дорогу. Впрочем, каждый и так знал дорогу на залив Сийкаярви и оттуда в Кайтаниеми. Не впервые они проделывали этот путь. Да и заблудиться тут невозможно. За деревьями налево почти все время виднеется покрытое снегом Сийкаярви.
Андрей почти все время шел один. Даже Наталия осталась где-то в хвосте колонны вместе с другими девушками. Поравнявшись с Андреем, Валентин некоторое время шел молча рядом с ним. Потом спросил, понизив голос почти до шепота, хотя поблизости никого не было:
— Слушай, что ты думаешь об Изольде? Мне ее дело все не дает покоя.
— Дело темное,— ответил Андрей и, помолчав, спросил: — А почему оно не дает тебе покоя?
— Она же комсомолка. А я тогда был еще секретарем. Мы не сказали ни слова ни «за», ни «против».
— Да, надо было обсудить. Обсудить ее.
— Я не мог.
— Почему?
— Почему? — Валентин замялся.— Не знаю.
— Странно,— Андрей посмотрел на него с любопытством.— Ну, говори.
— Ведь не могли же мы встать на защиту человека, которого обвинили в хищении.
— А почему ее надо было обязательно защищать?
— Потому что я не верю, что она растратчица. Я совершенно уверен, что нет.
— Это надо доказать.
— У меня нет никаких доказательств. Но я знаю людей'.
— Ну и что же тебе подсказывает твое знание людей? — спросил Андрей, усмехнувшись.
— Что Изольда не может быть нечестной. Если человек
нечестный, это видно по его глазам, заметно даже по его голосу.— Валентина сердила усмешка Андрея, в ней он почувствовал какой-то подвох.— Нельзя же людей сортировать, как картошку — гнилую в одну кучу, здоровую — в другую. Чего ты все время улыбаешься?
— Вот слушаю твою картофельную теорию.
Они остановились. Перед ними поднималась почти отвесная скала. Налево — крутой спуск в густой ельник, направо— нужно карабкаться вверх в гору. Они сбились с дороги, взяли слишком вправо.
— Вот видишь, что получается, когда идешь слепо за кем-то и сам не смотришь, куда идет дорога,— буркнул Валентин.— Куда ты нас привел?
— Сам ты меня сбил с дороги своей картофельной теорией,— улыбнулся Андрей.
За ними следом к скале подошли и другие. Сперва Марина, за ней Игорь. Валентин и Андрей не замечали, что Марина и Игорь все время шли за ними следом, буквально в нескольких шагах. Марина любила подслушивать, когда люди что-то говорили наедине. И любила высказывать свою точку зрения во всеуслышание.
— Меня всегда удивляет, почему о таких вещах надо секретничать. Почему ты, Валентин, не наберешься храбрости сказать открыто и честно, чтобы все слышали, как ты защищаешь воров и расхитителей?
Игорь недовольно скривил губы. Шли мирно, было весело, и вот опять — Изольда! И зачем Марине нужно вечно влезать в чужие разговоры? Наверно, чтобы досадить ему, Игорю. Кошечка показывает коготки. И чтобы не слушать неприятный разговор Марины с Валентином, он заговорил с Мирьей, стал хвалить ее, что она хорошо ходит на лыжах, спросил, не устала ли.
Мирья смущенно улыбнулась. Но Марина тут же заметила язвительно:
— Конечно, устала. От такой заботы кто угодно устанет. Только ты, Игорь, теряешься — один ты не предлагал еще свои услуги поносить ее на руках. Давай бери и неси.
Мирья беспомощно оглядывалась, не понимая, за что Марина так сердита на нее. Недавно они сидели вместе у Коллиевых, дружески беседовали. Мирья ее ничем не оскорбила. Что случилось?
— Что ты, Марина, сегодня такая сердитая? — спросил Андрей.— Какая муха тебя укусила?
— Я не сердитая, я — принципиальная.
— Давай лучше замолчи с твоей принципиальностью! — сказал Валентин с необычной для него резкостью.
Марина покраснела, что-то хотела ответить, но Андрей остановил ее тремя повелительными словами:
— Все. Точка. Пошли.
Марина обиженно поджала губы и пошла вперед.
Игорь с завистью взглянул на Андрея: вот человек, к которому даже Марина прислушивается!
Они направились к берегу и дальше пошли через широкий залив. На другой стороне виднелись покрытые снегом избы деревни Кайтаниеми.
Вейкко Ларинен пришел в Кайтаниеми раньше их. Он в шутку пригрозил, что тоже выйдет на сцену, будет петь и танцевать.
— Знаешь, премьер-министру как-то неудобно идти петь и танцевать перед всем народом,— сказал Андрей Ларинену.
Премьер-министром Вейкко стали называть с тех пор, как он в споре, какой из поселков на берегу Сийкаярви самый главный — Кайтаниеми, Кайтасалми или Хаукилахти, упорно отстаивал свою деревню Кайтаниеми. Вопрос, конечно, был сложный. В Кайтасалми построен большой рабочий поселок, самый большой лесозаготовительный пункт на Сийкаярви. На месте сгоревшей деревни Хаукилахти возводится деревообрабатывающий комбинат, и вскоре туда придет железная дорога. А что касается Кайтаниеми — это самое старое селение, да и жители Кайтасалми и Хаукилахти ведь в основном родом из Кайтаниеми. Здесь находится сельсовет, здесь самый большой клуб, самая большая библиотека, самая большая ферма... Да и в строительстве Кайтаниеми не отстает. Здесь строят все. И сельпо, и совхоз, и сельский Совет, и сами жители. Кроме того, эти три поселка, жившие между собой в добрососедстве, в районе называли Кайтаниемским кустом,— в них проводились общие собрания, выборы и прочие мероприятия. Чем Кайтаниеми не столица?
Почти у всех участников агитбригады в Кайтаниеми имелись родственники либо хорошие знакомые. Так что не было проблемы с ночлегом. Вейкко Ларинен сам вышел их встречать: если окажется, что кому-то некуда идти, он устроит на ночлег. Когда все разошлись по домам, он повел Мирью и Валентина к себе. Марина проводила их усмешкой, хотя ничего предосудительного в этом не было: Валентин племянник Ирины, а Мирья уже ранее гостила у Лариненов.
Ирина вернулась с работы раньше обычного: в детском саду был утренник, и после него детей разобрали по домам. Когда пришли гости, Ирина занималась украшением елки.
— Ой, какая красивая елка! — уже с порога воскликнула Мирья.
Елка как елка, ничем особенным она не отличалась. Но Мирья вспомнила, как она наряжала рождественскую елку в Финляндии, в Алинанниеми. А это была первая праздничная елка, которую она видела в Советской стране. У себя дома они не стали устраивать елку, потому что встречали Новый год врозь: Елена Петровна уехала в Петрозаводск, а оттуда решила поехать в Туулилахти. В этом поселке, который она сама строила, у нее много знакомых, и там она встретит Новый год.
Мирья сразу бросилась помогать Ирине. Развешивая елочные игрушки — их у Ирины было много,— Мирья вспомнила песенку, которую пела в детстве в рождественские праздники.
На верхушке елки под ветками Белочка устроила гнездо...
— Спой эту песню на концерте,— предложила Ирина.— Сегодня, в Новый год, она будет в самый раз.
— Но это же детская песенка.
— Все равно спой.
Вейкко и Валентин уже сидели за столом.
— Меня попросили написать характеристику на Ярослава Ивановича,— рассказывал Вейкко.
— То есть на отца Нины, которого арестовали,— пояснил Мирье Валентин.— И что ты написал?
— Написал, как было дело. Что он добросовестно работал. И при мне, когда я заведовал фермой. И говорят, после меня — тоже.
— В чем его обвиняют?
— Не знаю.
Мирья села за стол. Ирина стала разливать чай и спросила:
— А Васели? Его, кажется, судьба отчима трогает меньше, чем Нину. Он с вами не приехал?
— Что ему здесь делать? — ответил Валентин.—На репетиции он не ходил, в концерте не участвует,
— Хорошо, что он наконец поступил на работу,— сказал Вейкко.—На него уже начали косо посматривать. Говорят, он неплохо работает.
Мирья вспомнила, как Васели недавно острил: «Пилорама в Хаукилахти еще той конструкции, на какой Адам и Ева пилили себе доски для свадебной постели». Она хотела уже сказать, как Васели охарактеризовал их пилораму, но передумала: вдруг Валентин опять обидится, странный он парень. Стоит ей упомянуть имя Васели, как надуется. И Мирья сказала:
— В Финляндии елку устраивают в рождество. Даже в тех семьях, где нет верующих.
— А твои приемные родители верующие? — спросил Вейкко.
— Алина немного верит, а отец нет.
Спохватившись, что она назвала Матикайнена отцом,
Мирья стала объяснять:
— У Матти Матикайнена свое понятие о боге. «Что такое бог? — спрашивал он и отвечал так: — Католики, православные, лютеране велят своему богу, как мальчишке на побегушках,— люби этого, не люби того, делай так, не делай этак, дай мне то, возьми у него то... Если бы бог существовал и пытался угодить всем, он давно бы сошел с ума или спился». Вот такая у него вера, у моего приемного отца.
Начало темнеть. Пора было идти посоветоваться о программе сегодняшнего концерта.
Контора фермы, бывший кабинет Ларинена, помещалась в домике, который он построил для правления колхоза. За тонкой дощатой переборкой сидели счетовод и кассир. Новый заведующий фермой уехал на праздники к родственникам. Вейкко сел за стол, за которым сидел когда-то раньше.
— Пожалуй, программу, подготовленную хаукилахтинцами, мы обсуждать не будем,— сказал он.— Надеюсь, вы заранее обо всем подумали. Давайте послушаем, что эти столичные жители приготовили.
«Столичные», то есть молодежь Кайтаниеми, собирались медленно. Кто-то уже поворчал:
— Ну и гордая здесь публика, заставляет гостей ждать. Надо было бы тебе, Андрей, захватить с собой выхлопную трубу, тебе же не привыкать будить здесь людей.
Наконец «столичные» собрались, и можно было обсудить программу общего концерта. Оказалось, что номеров так много, что времени не остается даже на танцы. Тем и другим — и хозяевам и гостям — пришлось сокращать программу. Мирья просила выключить ее из программы, но никто не согласился. Не удовлетворили такую же просьбу Ирины Сказали — кому же петь, если не ей.
Андрей сидел рассеянный и что-то рассматривал в окно. Ларинен проследил за взглядом Андрея и догадался, чем заняты его мысли; Андрей рассматривал крыльцо конторы: дом построен из круглых бревен, а крыльцо фабричного изготовления — от стандартного домика.
— Тебя, кажется, кое-кто интересует? — Вейкко кивнул головой в сторону перегородки, за которой находилась бухгалтерия.— Ну, пойдем. Тоже мне зять Кайтаниеми, задери тебя комар.
— Покажи-ка нашему зятьку бумаги касательно крылечка,— сказал Вейкко девушке-счетоводу.— Давай показывай, чего там. Все равно от этих «прожектористов» не отвяжешься.
Документы оказались в порядке: руководство стройки Хаукилахти продало кайтаниемской ферме часть стандартного дома. Покупатель оплатил по государственной цене. Андрей спросил у Ларинена, где же остальные части дома.
— Остальные? Думаю, что ты сам найдешь их. Твои глаза все видят.
— Где я их найду? И почему их продали?
— А почему продали? — В глазах Ларинена появилась лукавая усмешка.— Ты помнишь своего деда Микки? Так вот. Когда тебя еще и в помине не было, такой случай был. Надумал твой дед купить лошадь, а деньжат не хватает. Старик думал, думал и решил продать часы. А часы отменные были, знаешь, похожие на репу или луковицу, такие большие часы, каких теперь не делают. Жаль продавать, но что поделаешь — пришлось.
— Нет, не слышал я этой истории,— засмеялся Андрей.— Значит, пришлось-таки деду продать часы. Интересно, какую же лошадь это Воронов купил?
Дорожный инженер Валерия Владимировна приехала на концерт из Юлюкоски, куда заезжала по делам. Она танцевала «Умирающего лебедя» так изящно, что Мирья даже удивилась, почему она не стала балериной. Даже ее костюм, хоть он и был собственноручного изготовления, производил впечатление настоящего. Мирье не часто в жизни приходилось видеть балет, но в Москве Елена Петровна сводила ее на «Лебединое озеро». Танец Сен-Санса в исполнении Валерии Владимировны на маленькой сцене сельского клуба
произвел на нее не меньшее впечатление, чем балет Большого театра. Сперва Мирья видела только из последних сил цепляющуюся за жизнь умирающую птицу, которую ей было жаль. Потом смерть лебедя представилась ей чем-то большим, величественным, гимном жизни, красоте, чистоте...
И вдруг она вспомнила сцену, невольной свидетельницей которой оказалась вместе с Вороновым в общежитии поселка, и на душе стало горько. Валерия с таким самозабвением отдается искусству, высоким и чистым мыслям, а дома пьяница муж... Как это несовместимо!
Ирина пела русские, карельские, финские песни. Слушая Ирину, Мирья пожалела, что согласилась петь. Хорошо еще, что она выступает не сразу после Ирины. Вот Нина декламирует стихи... и уже объявили ее выступление. Когда Мирья вышла на сцену, ей казалось, люди смотрят на нее недоверчиво. Валентин ободряюще кивнул ей и опустил голову на баян.
Мирья запела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38