— Как будто все,— ответил Игорь.
У клуба на доске для афиш висело большое объявление: «У нас в гостях молодежь из Хаукилахти. Спектакль, музыка, песни, танцы». Рядом была приколота маленькая, написанная чернилами записка, в ней сообщалось, что состоится комсомольское собрание. Впрочем, записку было трудно прочитать. До нее надо было брести по глубокому снегу.
Андрей отправился искать секретаря комсомольской организации лесопункта. Он нашел ее в маленьком деревянном домике. Молодая полная женщина стирала на кухне детские пеленки. Рядом с ней стояла детская кроватка, к ножкам которой были прикреплены полозья. Ребенок кричал, весь извиваясь и суча ножками. Мать то качала люльку, то опять наклонялась к корыту. Ребенок так кричал, что Андрей никак не мог приступить к делу. Наконец мать взяла младенца на руки и стала укачивать. Ребенок притих.
— Что с ним? — спросил Андрей.
— Болен. Уже вторую неделю. Зубки режутся. И животик болит. Всё вместе. Ну и жизнь...
— Я по поводу собрания...
— Объявление я повесила, только вряд ли кто придет. Ведь праздник...
— Вы сами придете? — спросил Андрей.— А потом в семь вечера начнется концерт.
— Вот тут все мои собрания, и концерты, и праздники,— комсорг показала на ребенка.
— А где ваш муж? — спросил Андрей, словно это имело какое-то отношение к комсомольской работе.
— Кто его знает. В карты, наверное, играет. А может, пьяный где шатается.
— А когда вы провели последнее комсомольское собрание?
— Созывала я собрание, пять человек пришло. Да и те ушли.
— Сколько у вас всего комсомольцев?
— Где-то есть список.
— А какой вопрос вы хотели обсуждать?
— Где-то у меня записано.
— А как дела с членскими взносами? Должников много?
— Есть должники. Что с ними поделаешь?
Ребенок опять заплакал. Состояние комсомольской работы на лесопункте стало Андрею абсолютно ясным.
Андрей решил сам обойти дома и пригласить комсомольцев на собрание. Сперва он зашел в клуб. Там было тепло и чисто. В углу сцены на стуле сверкал перламутром новый аккордеон. Они по телефону договорились перед походом, что баян найдется на месте, так что Валентину не нужно тащить сюда свой. «Не плохо было бы Валентину перед концертом немножко поиграть, инструмент ведь новый, чужой для него. Где же он, Валентин? Наверно, у Николая Кауронена»,— подумал Андрей.
Но у Кауронена Валентина не оказалось, Мирьи тоже. Андрей встревожился. Мать Николая, бабушка Насто, сказала, что если бы Валентин пришел, то он обязательно был бы у нее, куда ему еще идти, и Мирыо бы они встретили как родную дочь. Куда же они все девались? Андрей недоумевал, а бабушка Насто заохала.
На улице он встретил Игоря и Марину. Они прогуливались вдвоем по поселку.
— А где остались Валентин и Мирья?
— Нигде они не остались,— ответила Марина.— Я своими глазами видела, как они под ручку, как пара голубков, вышли от Вейкко Ларинена и присоединились к нам.
Андрей немного успокоился: он вспомнил, что, когда они шли через пролив, Мирья и Валентин были с ними. Куда- нибудь, наверное, завернули, к знакомым.
На собрание пришло всего пять-шесть девушек и парень. Андрей стал рассказывать о том, как организована комсомольская работа у них, в Хаукилахти. Но мысли его были заняты совсем другим: где же Валентин и Мирья? Рассказывал он сухо, неинтересно. Девушки зевали и поглядывали на часы. Заметив это, Андрей стал говорить со злостью в голосе о том, что молодежь здесь ничего не делает, только пьянствует да в карты дуется. Тогда девушка, сидевшая напротив, сердито сказала:
— Что же это получается — приходят откуда-то и считают вправе учить нас, а от самих вином разит.
Андрей покраснел и растерянно пробормотал:
— Вот с отцом рюмочку выпил. А вообще-то я не пьющий.
— Ты бы научил трезвости своего отца. Каждый божий день пьян в стельку.
Никогда еще Андрей не оказывался в столь неловком положении.
Он побежал в контору звонить Вейкко:
— Мирья и Валентин ушли от тебя?
— Давно. Что, вы их потеряли? — закричал Вейкко.
— Не знаю. Я позднее позвоню.
Время подходило к семи. В клубе стали собираться люди. Решили начать концерт. Теперь уже не было никаких сомнений, что Мирья и Валентин заблудились. Открывая концерт, Андрей выступил с очень короткой речью и прямо со сцены побежал снова в контору.
— Кайтаниеми, Ларинен,— тревога. Организуй две группы, пусть ищут по той стороне Сийкаярви! — кричал он в телефонную трубку.
— Хаукилахти, Воронов,— тревога! Мирья и Валентин заблудились на озере. Да, да. Сейчас некогда объяснять. Куда? Если бы я знал, то не звонил. Пошли людей на острова. Все.
Начальника лесопункта Кайтасалми не оказалось на месте: уехал куда-то к родственникам на Новый год. Парторга Бородкина на концерте не было. Андрей позвонил ему домой.
— Говорит Андрей. У нас двое заблудились по дороге. Надо послать людей на поиски. Что, праздник? Никто не пойдет? Ну черт с тобой, празднуй.
Андрей бросил трубку на рычаг и побежал в зал. Разыскав Николая Кауронена, вызвал его на улицу. Кауронен понял все с полуслова. Он вернулся в зал и отобрал человек десять молодых парней. Разделились на две группы: одна группа пошла по одному берегу Петяя-ярви, другая по другому. Андрей пошел со второй группой.
Вечер продолжался, словно ничего не произошло. Толь
ко Мирья не выступала, и вместо Валентина аккомпанировал один из местных парней.
На следующий день, когда агитбригада возвращалась из Кайтасалми и уже приближалась к Хаукилахти, на озере показались Андрей, Валентин и Мирья. Все закричали «ура», бросились пожимать руки, обнимать. Валентину пришлось снова повторять весь свой рассказ от начала до конца. Вздыхали, удивлялись, жалели.
Когда подошли к Хаукилахти и стали у прорубей снимать лыжи, Марина сказала Игорю, но так, что все слышали:
— А я ведь в эту историю ни капельки не верю. «Заблудились»... Небось не заблудились, когда шли к лесной избушке, нашли дорогу. А людям пришлось бегать по лесу, искать их. И все потому, что одному захотелось поучиться западной культуре, а другая захотела учить.
Игорь громко рассмеялся. Но тут он получил сильный удар в подбородок и полетел навзничь в снег. Выбираясь из сугроба, он увидел перед собой искаженное гневом лицо Валентина, и тут же на него обрушился новый удар, еще более сильный, в грудь. В глазах у Игоря зарябило, он со стоном опустился на снег. Валентин хотел снова броситься на него, но Андрей успел схватить его за руку. Марина закричала так истошно, что, наверное, ее слышали на другом краю поселка:
— Бандит, хулиган... Вяжите его! Убьет...
— Ты...— прошипел Валентин.— Ты — коллиевский выродок, скажи спасибо, что я не могу бить женщин.
Кто-то взял Игоря за руку, чтобы он не полез драться с Валентином. Но Игорь и не собирался давать сдачи. Он так растерялся, что не был способен к сопротивлению. Валентин, этот тихоня, этот увалень, и так двинул его, Игоря, который намного сильнее? А за что? Да, за что? Игорь не понимал. Но что ни говори — удар был хороший, Валентин ударил как мужчина.
Андрей подтолкнул Валентина в спину:
— Сию же минуту убирайся ко всем чертям. Иначе увидишь, что я тоже умею драться.
«Ничего не скажешь, агитпоход получился что надо»,— подумал Андрей с горькой усмешкой. Двое заблудились, а он, старший группы, ничего не знал об этом в течение многий часов: он тем временем ссорился с отцом. Собрание сорвалось. От него самого на собрании разило вином. А конец похода? Бывший секретарь комсомольской организации и новый — подрались. Да, агитпоход получился на славу. Андрей решил: он пойдет прямо к Ларинену и обо всем честно расскажет.
«Да, ну и женка достанется Игорю!» — думал Андрей о Марине. Вдруг он обернулся и крикнул:
— Ребята, а где Мирья?
А Мирья бежала с лыжами под мышкой домой. Домой. Там никто ее не увидит. Даже мама. Хорошо, что ее нет дома. Руки дрожали, когда она открывала замок. Наконец попала ключом в скважину и открыла дверь. И тут силы ее кончились. Вздрагивая от рыданий, закрыла двери на замок, набросила крючок.
«Западная культура». Неужели здесь каждый, кому вздумается, может оскорбить девушку, облить грязью? И при всем народе. И никто-никто, кроме Валентина, не сказал ни слова в ее защиту. Конечно, она здесь чужая, ей можно сказать что угодно, никому до нее дела нет, она одна, совсем одна. Мама, а что скажет мама? Нет, мама все-таки была не права, не надо было привозить ее сюда.
Мирья не могла думать логично. Где уж тут до логики, если слезы так и льются из глаз. И сейчас многое она видела совсем в другом свете. Ей казалось, что ее чуждаются, от нее всегда что-то скрывают, а если и улыбаются, то только из вежливости, как иностранке.
И тут она вспомнила, как Андрей уговаривал ее не ходить с ними. Ее просто не хотели брать с собой. До деревни — пожалуйста, а дальше нет... Как будто там какие-то секреты, которых нельзя раскрывать ей, иностранке.
И вдруг пришла уже совсем нелепая мысль: может, и заблудились они не случайно. Шепнули Валентину: мол, поплутайте, а потом вернитесь в Кайтаниеми. А они заблудились на самом деле. Неужели и Валентин мог так поступить?
«А Нийло и Лейла, мама и папа, они так далеко, если бы они знали... Они тоже встречают Новый год. У них елка...»
И тогда созрело решение. Мирья знала, что ей делать. Она недавно подала заявление о приеме в гражданство Советского Союза. Надо взять заявление обратно. Она не останется здесь, она уедет туда, откуда приехала. Нет, она не изменится, она останется тем, кем была,— товарищем по борьбе, будет соратницей Лейлы в борьбе за социализм, останется искренним другом Советского Союза, останется,
несмотря ни на Марину, ни ей подобных. Но она вернется туда, где выросла, к отцу и матери, к Нийло.
Мирья схватила из ящика стола конверт и написала адрес.
В дверь постучали.
— Мирья, открой, это я, Валентин.
— Уходи, сейчас же уходи,— ответила Мирья.
— Я только на минутку, у меня дело.
— Уходи, слышишь!
Валентин ушел. Вскоре скрип его шагов затих.
Постучался Андрей.
— Я уже сплю, хочу спать,— ответила Мирья, не открыв ему двери.
Пришел Вейкко Ларинен. Ему Мирья открыла.
Вейкко почти ничего ей не сказал. Мирья стояла, потирая щеки, но плечи ее вздрагивали — видно было, что она с трудом сдерживает рыдания.
— Все очень возмущены. Мы ее знаем, но это уже слишком.
Мирья не слушала. Она говорила свое:
— Если бы я знала, когда впервые увидела Айно Андреевну там... Зачем я приехала!
«Зачем я приехала!.. Вот как она теперь говорит!»
— Ты жалеешь об этом? — Вейкко растерялся.— Сейчас ты взволнована. То, что случилось сегодня вечером, возмутительно, мерзко. Я не хочу сказать, чтобы ты не обращала на это вообще внимания, на такое нельзя не обращать внимания. Но поверь, все возмущены. И все на твоей стороне.
— Не надо меня утешать. Я не ребенок.
Мирья действительно сейчас не казалась ребенком. На лице ее была написана решимость. Не зная, как быть, Вейкко спросил, очень ли она испугалась, когда они заблудились. Мирья ответила, что ей не хочется вспоминать об этом походе. Вейкко попросил не делать необдуманных шагов и пожелал спокойной ночи.
В канцелярии клуба созвали заседание бюро комсомольской организации. Так как вопрос касался и самого секретаря бюро Игоря, заседание открыл Андрей. На бюро пришли Вейкко Ларинен и Коллиев. Коллиев, как председатель постройкома, непосредственного отношения к этому делу не имел, но он был человеком активным и считал необходимым присутствовать на всех собраниях и заседаниях. Тем более сегодня — ведь обсуждался такой серьезный вопрос.
Видимо, Коллиев выжидал, когда Ларинен пройдет мимо-
его дома. Стоило Вейкко показаться, как он был тут как тут. И с ходу приступил к делу: мы, мол, с тобой оба люди пожилые. Ради пользы дела нам бы надо заранее обговорить, прийти к общему решению. Что ты, Вейкко, думаешь об этом деле?
Вейкко усмехнулся:
— Да что я... У нас в деревне в старые времена бытовала пословица: «Помоги, боже, тому, кто гонится, пособи и тому, кто убегает».
Коллиев нахмурился. Он ожидал, что Вейкко скажет что-нибудь такое, такая уж у него чертова привычка: ему дело говоришь, а он только увиливает.
— Все ты одно и то же. А у меня в Кайтасалми был другой порядок,— вздохнул Коллиев.— Когда я спрашивал у парторга, у Бородкина то есть, его мнение, он всегда отвечал, как положено отвечать секретарю партийной организации, принципиально, по-деловому.
— Ну да, конечно, я не сомневаюсь. У вас-то все было в ажуре. Только о таких мелочах, как, скажем, план лесозаготовок, вы забывали — вы его никогда не выполняли. Андрей рассказал мне, как прекрасно у вас там поставлена комсомольская работа. Да...
Коллиев ответил уклончиво:
— Если подходить поверхностно, предвзято, любые вещи можно подать в каком угодно свете. Надо смотреть в корень, видеть главное.
Все члены бюро были в сборе.
— Давайте начнем,— предложил Андрей.
Коллиев сел за стол рядом с членами бюро, Ларинен — на свое обычное место у печки, где можно было курить у открытой дверцы. Сперва Андрей рассказал об агитпоходе. По его мнению, поход прошел неудачно. Собрание и концерт в Кайтаниеми прошли в целом неплохо. А когда пошли дальше, двое из участников похода отстали и заблудились. Они, конечно, ни в чем не виноваты. Виноват он, старший группы. В Кайтасалми у него была стычка с отцом. Собрание на лесопункте провалилось, и он, Андрей, опять подкачал. Концерт тоже прошел кое-как. Потом произошло самое страшное: комсомолка, и притом еще член бюро, Марина Коллиева бросила в лицо одной из участниц агитпохода грязное, ничем не обоснованное оскорбление, из-за которого случилась драка. Теперь об этом говорит весь поселок.
— Кто хочет выступить?
Первой взяла слово Марина. Свое выступление она заранее написала на бумаге.
Марина выразила удивление самой постановкой вопроса. Почему же, говоря о виноватых, назвали только ее имя, а о Валентине умолчали? Ведь он вел себя как злостный хулиган. Его надо бы отдать под суд. Марина признала, что ей не следовало говорить так, но считала, что по сути дела она права: ведь вопросы морали — святое дело для молодежи, в них надо быть всегда принципиальным, не делать скидок никому.
.— Что ты этим хочешь сказать? — прервала Марину почтальонша, буравя ее маленькими круглыми глазами.— Говори прямо.
— Я не верю, чтобы все было чисто, если двое все время стараются уединяться и потом вдруг оказываются в лесной избушке, вдали от поселка, и проводят там ночь...
— Как тебе не стыдно? — не выдержала Валерия Владимировна.— Лишите ее слова.
— Я имею право сказать то, что я думаю,— вскипела Марина.— То, что я говорю правду, подтверждает лишний раз и поведение Валентина. Так может выходить из себя только тот, кому попало не в бровь, а в глаз.
— Ты что, на свой аршин меряешь? — спросил Валентин, с трудом сдерживаясь.
Все зашумели, заговорили, перебивая друг друга. Больше всех досталось Марине. На нее обрушились почтальонша и Валерия, бросал злые, резкие слова Валентин. Только Игорь сидел набравши в рот воды. Да Андрей постукивал карандашом по графину. Коллиев встал, подождал, пока все не успокоились, и начал говорить неторопливо, подбирая слова.
— Молодежь — всегда молодежь. Очень хорошо, что вы с такой горячностью подходите к таким вопросам. Вопрос очень важный. Я не собираюсь, да и не имею права защищать свою дочь. В таких случаях я обязан стоять выше родственных чувств и отношений. Здесь о Марине было сказано много верных слов. И хотя намерения у нее были самые хорошие — в этом сомневаться не приходится,— все же...
...— Что за намерения? — прервала Валерия.— Оскорбить человека, а потом разводить демагогию.
— ...Надо помнить, что эти дела очень щекотливого характера, и надо быть предельно осторожным... Горячность — хорошая черта, она говорит о честности человека, о его воспитании, но...
— А не хватит ли?
— Неужели вы не понимаете, что она сделала?
Коллиев посмотрел на Андрея:
— Ты не можешь следить за порядком?
Андрей рассеянно постучал карандашом по столу и вопрошающе взглянул на Вейкко. Стало тихо, и Вейкко сказал:
— Этот вопрос касается также и Валентина.
Коллиев пожал плечами и, тяжело вздохнув, опустился
на стул.
— Мне нечего говорить,— ответил Валентин.— Как прошел наш поход, как мы отстали и заблудились, я уже рассказал, тут мне нечего добавить. Что было после — все сами видели.
— А ты что скажешь, Игорь?
Игорь отрицательно помотал головой: ему тоже нечего было сказать. Марина глазами приказывала ему говорить, защищаться, но парень не понял ее.
Потом слово взял Ларинен. Раз пришел, надо выступить. Коллиев со скучающим видом отвернулся к окну, стал смотреть на улицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38