Разве не кричали правые газеты, что стычка на улицах в Генуе, бомбы, брошенные в Милане,— дело рук коммунистов?
Джованни кивнул. Об этом он не только читал в газете, но и слышал от людей, у которых работал вместе с Агостино.
И вдруг именно сейчас припомнил: чёрные рубашки надевали Агостино и его друзья... Да, он, Джованни, изо всех сил старается верить в то, что работает на фирму. Но на какую? Ему поставили условие: не проявлять -любопытства,— и он честно это выполнял, гнал от себя всякие подозрения. Не оборачивался, когда втаскивали в их легкий фургончик какие-то грузы. Почему-то делали это по ночам. За кем-то они гонялись, и кто-то гонялся за ними. На фургончике был установлен мощный мотор, да и водил его Джованни мастерски.
А несколько дней назад случилась даже перестрелка. Однако ему хорошо платили — остальное не имело значения. Но разве об этом скажешь? Пусть друзья синьора Антонио занимаются своим делом, а он, Джованни, своим. Конечно, и ему хотелось бы вот так же открыто говорить о честности, справедливости, выставлять напоказ свою жизнь... Но не выставишь — в другое время они с Лаурой живут. И когда к ним подбирался голод, никто не помог ему в этом человеческом, океане. Пусть с какими-то своими, не очень чистыми намерениями, но Агостино оттащил его от пропасти, в которую вот-вот свалилась бы вся семья.
— Ты о чем задумался? — спросил его Антонио. Джованни, мгновенно восстановив ход беседы, с наигранной наивностью спросил:
— Но почему все валят на коммунистов, почему не на христианских демократов?
Казанова вскочил, взмахнул руками:
— Откуда ты свалился? С Луны? Или притворяешься? Джованни бросил быстрый, беспомощный взгляд на жену, и та, рассмеявшись, сказала, что напрасно он так мало бывал в обществе Элио. И пояснила, обращаясь уже ко всем: во дворе у них жил рабочий-коммунист. Так, по крайней мере, предполагали окружающие.
— Да, Элио там, в Риме, тоже возмущался и красными бригадами, и этими молодчиками в черных рубашках,— поддержал внучку старик.— Они кого хочешь и что хочешь продадут.
— Знаем, по чьей указке все делается,— махнул рукой Джино.— И Вьетнам, и ракеты. Поперек горла стали русские. А их только в Лигурии было пять тысяч. Всё — кровь, жизнь — отдавали, ничего не требуя
взамен.
— А заокеанским дядюшкам надо отвлечь внимание от ракет, нацеленных на Россию,— вскочив, возмущенно выкрикивал Казанова.— И всю мерзость: провокации, наркотики, похищения, бомбы — они пытаются приписать коммунистам, мол, влияние Москвы...
— Подожди, компаньо,— сказал Энрико, усаживая Казанову на стул.— Зачем влияние?! Достаточно того, что у каждого из нас есть память! Я такой пример приведу. В моем родном селенье ланци согнали на площадь мужчин, женщин, детей, стариков... «Вы есть заложники. Скажите, где русский, иначе каждый второй капут!..» Многие догадывались, у кого прячется бежавший из плена израненный человек,— в селенье тайн не бывает,— но молчали все.
Каратели подняли автоматы. Женщины плакали, перепуганные дети жались к матерям... И тогда, опираясь на палку, вышел человек с кровавой повязкой на лбу, с рукой, взятой в лубки. Чтобы привлечь к себе внимание, поднял здоровую руку и крикнул: «Я — русский!.. Никто не знал, где я прятался. Люди не виноваты...» Невозможно было определить, молодой или старый этот человек, выбравший виселицу, бежавший от своих мучителей и снова вернувшийся к ним. И никто никогда так и не узнает его имени...
Джованни покусывал губу, ему представилось, что в этой толпе Лаура с его сыном и старик...
— Очевидно, не мог видеть,— задумчиво, словно про себя, заметил Джованни,— как будут стрелять в детей, в женщин, перевязавших его раны...
— А кем ему приходились эти крестьяне? — Казанова снова вскочил, вопрошающе приподнял обе руки.— Кем? Родные? Близкие? Ты прав, компаньо Энрико! Память! Самое главное — память! И пусть они, — он ука-
зал на Лауру и Джованни,— они и все другие узнают правду от нас.
— Если добавить еще, что парни из Канталупо сняли цветной фильм о Федоре,— подхватил Казанова.— Фильм о его сыне, жене. О Москве...
— Да. И фильм...— подтвердил Джино.— А теперь ракеты стоят на земле, политой кровью Федора, кровью русских, и нацелены на города, где живут их сыновья, дочери, жены...— Джино сжал кулаки.— Они хотят, чтобы мы забыли прошлое, не возмущались! Тогда один бесноватый с помощью дуче вовлек нас в грязную, ужасную бойню. Теперь явились новые!
— Помнить об этом надо! Всем! — резко произнес Энрико.
— Может, не только помнить,— робко произнесла Лаура.
Все удивленно обернулись к молодой женщине. Джованни встревоженно взглянул на жену. А Казанова захлопал в ладоши:
— Браво! Брависсимо, Лаура, настоящая дочь Филиппе! — Джино отодвинулся от хрупкого стола и сложил на груди спои тяжелые руки.
А Джованни не мог отвести взгляд от литых плеч каменотеса. От него веяло такой же мощью и спокойствием, как от микеланджеловского Моисея. Казалось, ничто не может поколебать силу духа этого человека...
— Вы, молодые люди,— глядя на Лауру, проговорил Джино,— должны, быть с нами. За вами будущее и ваше, и ваших детей.
Джованни помрачнел, опустил глаза. Слова партизана относились к нему, именно к нему. Да, он обязан думать прежде всего о Лауре, о сыне, которого они ждут.
— Разве от нас что-либо зависит? — хмуро произнес он.
И тут заговорили все-все, кто был в комнате;
— Судьбы людей... От кого же они зависят?
— Это касается всего мира и каждого из нас в отдельности.
— Поверь мне, скромному ученому,— это сказал Энрико.— Вы даже не представляете, как все далеко зашло! Мы перед ядерной катастрофой. Ее тень накрывает Италию. Еще немного, и не будет планеты людей, а только мертвое астральное тело в нашей Галактике.
«Как Марс, как Венера,— мелькнуло в сознании Джованни,— уж кто-кто, а этот известный физик знает, что говорит. Может, и на тех планетах была когда-то
жизнь».
— Речи и дела политиков напоминают оргию наркоманов, каждый из которых тушит факел в бочке с горючим,— горячо вмешался Казанова.— Бедный Нерон от их воплей переворачивается в гробу: нейтронная бомба, крылатые ракеты, космические войны!.. Угрозы чередуются со ссылками на библию, историю, совесть, разум, перенаселенность, кровожадность коммунистов...
— Подожди, Казакова. Мы трезвые, нормальные люди,— спокойно проговорил Энрико.— И наш долг отвечать за то, что делается на земле. Надо заставить политиков опомниться.
Джованни сидел, потрясенный словами этого кроткого человека. Казалось, он попал в другой мир, к иным людям. Когда-то о долге упомянул Элио, рабочий иарень, сидевший у изголовья Корины. Но он сказал об этом как-то вообще. А тут так четко, так, страстно говорят о. возне с ракетными установками и о том, куда все это приведет Италию. Он, Джованни, слышал, что когда-то и Гитлера всерьез не принимали, а потом — реки крови... Опомниться... Да, все, и он сам, куда-то спешат, думают о заработке, о сегодняшних заботах и тревогах...
— Скажи, Энрико, как дела в Комизо? — Джино поднялся, подошел к окну и стал так, чтобы видеть Лауру и Джованни.
— О, молодежь так держится! Здорово держится. Ребята пикетируют строящуюся на Сицилии базу ядерных боеголовок,— не скрывая гордости, рассказывал Энрико.— Молодчики напали на палаточный городок, полностью его уничтожили. Но наши парни не ушли. Они продолжают блокировать базу.
— Из всей Европы туда тянется молодежь! Такого никогда не было,— вставил Казанова, с волнением слушавший рассказ Энрико.
— Как же все устроилось? — спросил Джино. Он продолжал наблюдать за Джованни, очевидно, заметив в нем какую-то внутреннюю борьбу. Многих парней повидал этот пожилой человек, многих обратил в свою веру. Он и тут почувствовал к себе со стороны Джованни интерес, во всяком случае, не безразличие, и был намерен встретиться с ним. ,"
— Нам удалось,— между тем продолжал Энрико,— разместить наш актив в небольшом домике на улице Морсо. Теперь туда стекаются делегации сторонников мира. При мне за неделю лагерь посетили сотни человек: французы, англичане, голландцы, шведы, датчане.
— Так маленький ручеек превратился в мощный водопад! — восторженно произнес Казакова.
— О котором постоянно сообщают газеты и радио-станции мира,— веско произнес Джино.— Снова начались дебаты в правительстве.
— Это прекрасно — лагерь мира! — мечтательно сказала Лаура, и на щеках ее проступил легкий румянец.— Там ведь не только студенты?
Джованни удивленно оглянулся на жену.
— Там можно встретить и рабочих, и людей с высшим образованием,— пояснил Энрико.— Люди эти, не имеющие постоянной работы, временно замещают преподавателей, и в такие периоды, естественно, покидают Комизо. Что же касается студентов, то ни один из них не пропустил экзаменационной сессии. Встречал я там и семейных.— Энрико обернулся к Джино и добавил: — У лагеря тесный контакт с местной организацией сторонников мира. По главе ее по-прежнему наш комнаньо.
— Коммунист? — спросил Антонио. Последнее время он так много слышал о коммунистах, что было естественно члену партии возглавить такую серьезную организацию.
Энрико кивнул.
— Он уже соррк лет в партии. Ну, пожалуй, хватит, а то я совсем заговорил хозяев.
— Но это очень, очень интересно! — проникновенно произнесла Лаура.
— И все же женщине не следует забывать о своих обязанностях,— в который раз за этот вечер напомнил жене Джованни...
Когда гости ушли, молодые и старик еще долго беседовали об этой встрече. Антонио даже строил планы: а вдруг и впрямь вернется Филиппо? Лаура с восхищением говорила о новых знакомых. А у Джованни из головы не выходил Джино. Ему казалось, что человек этот приобретает над ним какую-то непонятную власть. Что бы он сказал, если б узнал...
И всё же все трое подсознательно думали о главном, поэтому ни Лаура, ни Джованни не удивились, когда Антонио сказал:
— Мы поплатимся первыми, раз здесь у нас под боком пристраивают эту смерть.
— Твои друзья правы,— заметила Лаура.— Но что нам делать? Ты, Тони, их расспроси...
Джованни промолчал. Ночью он долго не мог уснуть. Все хорошо, все правильно. Он со всем этим согласен. Но ведь выбора ему не дано. До чего все в этом мире подло устроено! Лучше бы эти люди не приезжали, не бередили душу. И он сидел среди них — один из тех, кого они называли преступниками. Пусть не по своей воле, но что от этого меняется? И, что бы они ни говорили, завтра снова он будет среди «своих» и выполнит все, что ему прикажут. Благими словами, благими намерениями сыт не будешь!
Все это ужасно. И если война начнется, и вправду не выжить ни им с Лаурой, ни будущему сыну. Достаточно он знает о Хиросиме!.. Небось у себя, возле Нью-Йорка, не поставили ракетных установок, а здесь, на чужой земле. И он ничего не может поделать, как, вероятно, и многие другие. Не выйдешь же на улицу, не крикнешь, как это сделал Марко на пьяццо Навоны: «Спасите наши души!..»
ГЛАВА 13
Прошло немало времени, Джованни по-прежнему работал на своем «пирелли», но разговор с партизанами, как гвоздь, сидел в голове. Помимо своей воли отмечал, что догадка его насчет хозяев не лишена основания. И дело не только в том, что теперь до него остро доходил смысл слов, которыми перебрасывались «пассажиры».
Уже не было секрета, что в ящиках, которые он иногда помогал грузить,— оружие. Наглых молодчиков, которых он возил на какие-то сборища, знал в лицо. В разговоры не вступал, старался объясняться жестами — после аварии, мол, плохо слышит.
Агостино это понравилось.
Позапрошлым вечером фургончик пришлось вести в Милан. То, что еще в горах сменили номера на обеих машинах, которые следовали одна за другой, его, Джо-
ванни, не удивило — и фургончик частенько перекрашивали, и номера меняли.
В этот раз Джованни издали видел, как вывели из бистро какого-то мужчину и втиснули во вторую машину.-Но ничего не было, никакой погони.
— С него надо получить кое-что, не очень честно с нами играл,— как бы вскользь заметил Агостино.
Очевидно, Джованни как-то себя выдал. А может, Агостино сказал это просто для того, .чтобы предупредить друга. Но человек, которого они втащили в «мерседес», до этого шел вместе с похитителями, оживленно беседуя, и попытался возражать лишь тогда, когда ему предложили сесть в машину.
Вероятно, и на этот раз Джованни постарался бы поверить словам Агостино. Но на другое утро, когда подошел к киоску купить сигареты, в глаза бросился заголовок в газете, которую читал какой-то старик:
«Вызов закону! Новое похищение бандитами синьора...»
Значит, это он, Джованни, бандит. Стал «своим человеком» у людей, о которых с такой ненавистью говорил Джино. Догадывался, да что там догадывался! Знал! Только совершенно точно нее прояснилось сегодня.
Пока готовил машину, додумал все до конца. Впервые позволил себе четко и ясно представить свое положение, свою дальнейшую жизнь. Преступления, подлость, людская ненависть, презрение таких, как Джино, будет ему сопутствовать. Но рано или поздно придет час расплаты... Какое имя он оставит сыну, какую память о себе Лауре?
— Тебя зовет босс! — крикнул Агостино у самого уха. Джованни так и замер с торцовым ключом, которым
привинчивал запасное колесо — заднее спустило.
— Сейчас закончу,— буркнул он.— Надо еще масло проверить.
— Иди, без тебя сделают,— коротко бросил Агостино. Последнее время они редко бывали вместе. Агостино
теперь только иногда садился за руль, а больше командовал в гараже. Джованни оправдывал друга: он всерьез увлечен певицей из кабаре. Как-то даже сказал, что намерен поселиться с ней вместе.
— Иди же,— беззлобно прикрикнул Агостино, и Джованни, гадая о том, зачем его вызвали, отправился в небольшое двухэтажное здание, официально именовавшееся диспетчерской.
Его босс, тоже лишь официально числившийся начальником гаража,— холеный здоровяк лет тридцати пяти, с густой щетиной усов над пухлыми губами,— негромко спросил, в полном ли порядке машина.
Джованни только плечом пожал. Уж как он ухаживал за фургончиком, знали все — к чему, лишние вопросы?
— Нам к вечеру предстоит интересная прогулка. Поедем в горы, так что проверь еще раз тормоза, отдохни.— Босс тут же добавил: — Но здесь, в гараже. Отлучаться запрещено. Ты свободен.
Джованни вышел, недоумевая. К чему этот вызов? Можно подумать, что фургончик их подводил.
Агостино прикручивал к багажнику новую запаску. Джованни ушел в небольшую комнату, где стоял диван и которая служила шоферам раздевалкой.
Жаль, что вместе с сигаретами он не взял в киоске газету. Может, к похищению ни он с Агостино, ни их боссы не имеют никакого отношения? Впрочем, правильно, что не взял. Если он, Джованни, излишне мнителен, то зачем читать, если же подозрения справедливы, то приносить газету в гараж более чем неблагоразумно...
Выехали они, когда стемнело. Рядом сидел Агостино. В кузове еще двое парней — Джанкарло, голубоглазый, с массивным подбородком и шрамом, тянувшимся от уха ко рту, синий свитер скрадывал плечи атлета; старший — Генри, парень в потертой кожаной куртке. На его бледном лице с коротким прямым носом и близко поставленными серыми пронзительными глазами застыло выражение надменного превосходства.
Джованни понятия не имел, для чего этот ночной рейс. Но болтливость и любопытство так же опасны, как липнувшее переднее колесо машины, и потому не задавал вопросов. Он пытался угадать, зачем они едут в горы, да еще по такой скверной дороге. Вся она в выбоинах, узкая, повороты, крутые спуски. Под самым бортом машины тяжелой сыростью дышит пропасть.
Агостино напевал, потом стал обстоятельно рассказывать о вчерашней вечеринке в баре, которая из-за его подружки закончилась потасовкой.
— Никуда с ней не выйдешь, мужчины так и липнут,—жаловался он. А в глазах у девчонки: поди сюда! Таких, как она, надо выводить на стальном поводке.
Прерывая свой рассказ, он читал вслух дорожные знаки: «резкий поворот», «возможен камнепад», «ненадежный мостик». Видно, побывал он на этой дороге. Вот почему в кабине сидел он, а не Генри.
— Нет, тебе все .же пора жениться! — заметил Джо-ванни.
- Опять ты за свое! Разве на таких женятся?! Уведут в один прекрасный день. Вот встретилась бы мне такая, как Лаура, я бы минуты не раздумывал...
Ехали они уже больше двух часов. Неожиданно Генри приказал остановить машину и выйти поразмяться. У Джованни от напряжения уже слезились глаза, и отдохнуть было как нельзя более кстати. Он отошел в сторону, с удовольствием расслабляя руки, спину.
Куда это их несет дьявол?! Что они ищут на пустынной дороге? Кого здесь похищать, кого грабить?! Не полезут же в крестьянский двор красть свинью или корову. Если б ехали в какой-либо город, то не тряслись бы здесь, катили бы по магистрали. Но на автостраде нужно платить, а следовательно, кто-нибудь заметил бы их группу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Джованни кивнул. Об этом он не только читал в газете, но и слышал от людей, у которых работал вместе с Агостино.
И вдруг именно сейчас припомнил: чёрные рубашки надевали Агостино и его друзья... Да, он, Джованни, изо всех сил старается верить в то, что работает на фирму. Но на какую? Ему поставили условие: не проявлять -любопытства,— и он честно это выполнял, гнал от себя всякие подозрения. Не оборачивался, когда втаскивали в их легкий фургончик какие-то грузы. Почему-то делали это по ночам. За кем-то они гонялись, и кто-то гонялся за ними. На фургончике был установлен мощный мотор, да и водил его Джованни мастерски.
А несколько дней назад случилась даже перестрелка. Однако ему хорошо платили — остальное не имело значения. Но разве об этом скажешь? Пусть друзья синьора Антонио занимаются своим делом, а он, Джованни, своим. Конечно, и ему хотелось бы вот так же открыто говорить о честности, справедливости, выставлять напоказ свою жизнь... Но не выставишь — в другое время они с Лаурой живут. И когда к ним подбирался голод, никто не помог ему в этом человеческом, океане. Пусть с какими-то своими, не очень чистыми намерениями, но Агостино оттащил его от пропасти, в которую вот-вот свалилась бы вся семья.
— Ты о чем задумался? — спросил его Антонио. Джованни, мгновенно восстановив ход беседы, с наигранной наивностью спросил:
— Но почему все валят на коммунистов, почему не на христианских демократов?
Казанова вскочил, взмахнул руками:
— Откуда ты свалился? С Луны? Или притворяешься? Джованни бросил быстрый, беспомощный взгляд на жену, и та, рассмеявшись, сказала, что напрасно он так мало бывал в обществе Элио. И пояснила, обращаясь уже ко всем: во дворе у них жил рабочий-коммунист. Так, по крайней мере, предполагали окружающие.
— Да, Элио там, в Риме, тоже возмущался и красными бригадами, и этими молодчиками в черных рубашках,— поддержал внучку старик.— Они кого хочешь и что хочешь продадут.
— Знаем, по чьей указке все делается,— махнул рукой Джино.— И Вьетнам, и ракеты. Поперек горла стали русские. А их только в Лигурии было пять тысяч. Всё — кровь, жизнь — отдавали, ничего не требуя
взамен.
— А заокеанским дядюшкам надо отвлечь внимание от ракет, нацеленных на Россию,— вскочив, возмущенно выкрикивал Казанова.— И всю мерзость: провокации, наркотики, похищения, бомбы — они пытаются приписать коммунистам, мол, влияние Москвы...
— Подожди, компаньо,— сказал Энрико, усаживая Казанову на стул.— Зачем влияние?! Достаточно того, что у каждого из нас есть память! Я такой пример приведу. В моем родном селенье ланци согнали на площадь мужчин, женщин, детей, стариков... «Вы есть заложники. Скажите, где русский, иначе каждый второй капут!..» Многие догадывались, у кого прячется бежавший из плена израненный человек,— в селенье тайн не бывает,— но молчали все.
Каратели подняли автоматы. Женщины плакали, перепуганные дети жались к матерям... И тогда, опираясь на палку, вышел человек с кровавой повязкой на лбу, с рукой, взятой в лубки. Чтобы привлечь к себе внимание, поднял здоровую руку и крикнул: «Я — русский!.. Никто не знал, где я прятался. Люди не виноваты...» Невозможно было определить, молодой или старый этот человек, выбравший виселицу, бежавший от своих мучителей и снова вернувшийся к ним. И никто никогда так и не узнает его имени...
Джованни покусывал губу, ему представилось, что в этой толпе Лаура с его сыном и старик...
— Очевидно, не мог видеть,— задумчиво, словно про себя, заметил Джованни,— как будут стрелять в детей, в женщин, перевязавших его раны...
— А кем ему приходились эти крестьяне? — Казанова снова вскочил, вопрошающе приподнял обе руки.— Кем? Родные? Близкие? Ты прав, компаньо Энрико! Память! Самое главное — память! И пусть они, — он ука-
зал на Лауру и Джованни,— они и все другие узнают правду от нас.
— Если добавить еще, что парни из Канталупо сняли цветной фильм о Федоре,— подхватил Казанова.— Фильм о его сыне, жене. О Москве...
— Да. И фильм...— подтвердил Джино.— А теперь ракеты стоят на земле, политой кровью Федора, кровью русских, и нацелены на города, где живут их сыновья, дочери, жены...— Джино сжал кулаки.— Они хотят, чтобы мы забыли прошлое, не возмущались! Тогда один бесноватый с помощью дуче вовлек нас в грязную, ужасную бойню. Теперь явились новые!
— Помнить об этом надо! Всем! — резко произнес Энрико.
— Может, не только помнить,— робко произнесла Лаура.
Все удивленно обернулись к молодой женщине. Джованни встревоженно взглянул на жену. А Казанова захлопал в ладоши:
— Браво! Брависсимо, Лаура, настоящая дочь Филиппе! — Джино отодвинулся от хрупкого стола и сложил на груди спои тяжелые руки.
А Джованни не мог отвести взгляд от литых плеч каменотеса. От него веяло такой же мощью и спокойствием, как от микеланджеловского Моисея. Казалось, ничто не может поколебать силу духа этого человека...
— Вы, молодые люди,— глядя на Лауру, проговорил Джино,— должны, быть с нами. За вами будущее и ваше, и ваших детей.
Джованни помрачнел, опустил глаза. Слова партизана относились к нему, именно к нему. Да, он обязан думать прежде всего о Лауре, о сыне, которого они ждут.
— Разве от нас что-либо зависит? — хмуро произнес он.
И тут заговорили все-все, кто был в комнате;
— Судьбы людей... От кого же они зависят?
— Это касается всего мира и каждого из нас в отдельности.
— Поверь мне, скромному ученому,— это сказал Энрико.— Вы даже не представляете, как все далеко зашло! Мы перед ядерной катастрофой. Ее тень накрывает Италию. Еще немного, и не будет планеты людей, а только мертвое астральное тело в нашей Галактике.
«Как Марс, как Венера,— мелькнуло в сознании Джованни,— уж кто-кто, а этот известный физик знает, что говорит. Может, и на тех планетах была когда-то
жизнь».
— Речи и дела политиков напоминают оргию наркоманов, каждый из которых тушит факел в бочке с горючим,— горячо вмешался Казанова.— Бедный Нерон от их воплей переворачивается в гробу: нейтронная бомба, крылатые ракеты, космические войны!.. Угрозы чередуются со ссылками на библию, историю, совесть, разум, перенаселенность, кровожадность коммунистов...
— Подожди, Казакова. Мы трезвые, нормальные люди,— спокойно проговорил Энрико.— И наш долг отвечать за то, что делается на земле. Надо заставить политиков опомниться.
Джованни сидел, потрясенный словами этого кроткого человека. Казалось, он попал в другой мир, к иным людям. Когда-то о долге упомянул Элио, рабочий иарень, сидевший у изголовья Корины. Но он сказал об этом как-то вообще. А тут так четко, так, страстно говорят о. возне с ракетными установками и о том, куда все это приведет Италию. Он, Джованни, слышал, что когда-то и Гитлера всерьез не принимали, а потом — реки крови... Опомниться... Да, все, и он сам, куда-то спешат, думают о заработке, о сегодняшних заботах и тревогах...
— Скажи, Энрико, как дела в Комизо? — Джино поднялся, подошел к окну и стал так, чтобы видеть Лауру и Джованни.
— О, молодежь так держится! Здорово держится. Ребята пикетируют строящуюся на Сицилии базу ядерных боеголовок,— не скрывая гордости, рассказывал Энрико.— Молодчики напали на палаточный городок, полностью его уничтожили. Но наши парни не ушли. Они продолжают блокировать базу.
— Из всей Европы туда тянется молодежь! Такого никогда не было,— вставил Казанова, с волнением слушавший рассказ Энрико.
— Как же все устроилось? — спросил Джино. Он продолжал наблюдать за Джованни, очевидно, заметив в нем какую-то внутреннюю борьбу. Многих парней повидал этот пожилой человек, многих обратил в свою веру. Он и тут почувствовал к себе со стороны Джованни интерес, во всяком случае, не безразличие, и был намерен встретиться с ним. ,"
— Нам удалось,— между тем продолжал Энрико,— разместить наш актив в небольшом домике на улице Морсо. Теперь туда стекаются делегации сторонников мира. При мне за неделю лагерь посетили сотни человек: французы, англичане, голландцы, шведы, датчане.
— Так маленький ручеек превратился в мощный водопад! — восторженно произнес Казакова.
— О котором постоянно сообщают газеты и радио-станции мира,— веско произнес Джино.— Снова начались дебаты в правительстве.
— Это прекрасно — лагерь мира! — мечтательно сказала Лаура, и на щеках ее проступил легкий румянец.— Там ведь не только студенты?
Джованни удивленно оглянулся на жену.
— Там можно встретить и рабочих, и людей с высшим образованием,— пояснил Энрико.— Люди эти, не имеющие постоянной работы, временно замещают преподавателей, и в такие периоды, естественно, покидают Комизо. Что же касается студентов, то ни один из них не пропустил экзаменационной сессии. Встречал я там и семейных.— Энрико обернулся к Джино и добавил: — У лагеря тесный контакт с местной организацией сторонников мира. По главе ее по-прежнему наш комнаньо.
— Коммунист? — спросил Антонио. Последнее время он так много слышал о коммунистах, что было естественно члену партии возглавить такую серьезную организацию.
Энрико кивнул.
— Он уже соррк лет в партии. Ну, пожалуй, хватит, а то я совсем заговорил хозяев.
— Но это очень, очень интересно! — проникновенно произнесла Лаура.
— И все же женщине не следует забывать о своих обязанностях,— в который раз за этот вечер напомнил жене Джованни...
Когда гости ушли, молодые и старик еще долго беседовали об этой встрече. Антонио даже строил планы: а вдруг и впрямь вернется Филиппо? Лаура с восхищением говорила о новых знакомых. А у Джованни из головы не выходил Джино. Ему казалось, что человек этот приобретает над ним какую-то непонятную власть. Что бы он сказал, если б узнал...
И всё же все трое подсознательно думали о главном, поэтому ни Лаура, ни Джованни не удивились, когда Антонио сказал:
— Мы поплатимся первыми, раз здесь у нас под боком пристраивают эту смерть.
— Твои друзья правы,— заметила Лаура.— Но что нам делать? Ты, Тони, их расспроси...
Джованни промолчал. Ночью он долго не мог уснуть. Все хорошо, все правильно. Он со всем этим согласен. Но ведь выбора ему не дано. До чего все в этом мире подло устроено! Лучше бы эти люди не приезжали, не бередили душу. И он сидел среди них — один из тех, кого они называли преступниками. Пусть не по своей воле, но что от этого меняется? И, что бы они ни говорили, завтра снова он будет среди «своих» и выполнит все, что ему прикажут. Благими словами, благими намерениями сыт не будешь!
Все это ужасно. И если война начнется, и вправду не выжить ни им с Лаурой, ни будущему сыну. Достаточно он знает о Хиросиме!.. Небось у себя, возле Нью-Йорка, не поставили ракетных установок, а здесь, на чужой земле. И он ничего не может поделать, как, вероятно, и многие другие. Не выйдешь же на улицу, не крикнешь, как это сделал Марко на пьяццо Навоны: «Спасите наши души!..»
ГЛАВА 13
Прошло немало времени, Джованни по-прежнему работал на своем «пирелли», но разговор с партизанами, как гвоздь, сидел в голове. Помимо своей воли отмечал, что догадка его насчет хозяев не лишена основания. И дело не только в том, что теперь до него остро доходил смысл слов, которыми перебрасывались «пассажиры».
Уже не было секрета, что в ящиках, которые он иногда помогал грузить,— оружие. Наглых молодчиков, которых он возил на какие-то сборища, знал в лицо. В разговоры не вступал, старался объясняться жестами — после аварии, мол, плохо слышит.
Агостино это понравилось.
Позапрошлым вечером фургончик пришлось вести в Милан. То, что еще в горах сменили номера на обеих машинах, которые следовали одна за другой, его, Джо-
ванни, не удивило — и фургончик частенько перекрашивали, и номера меняли.
В этот раз Джованни издали видел, как вывели из бистро какого-то мужчину и втиснули во вторую машину.-Но ничего не было, никакой погони.
— С него надо получить кое-что, не очень честно с нами играл,— как бы вскользь заметил Агостино.
Очевидно, Джованни как-то себя выдал. А может, Агостино сказал это просто для того, .чтобы предупредить друга. Но человек, которого они втащили в «мерседес», до этого шел вместе с похитителями, оживленно беседуя, и попытался возражать лишь тогда, когда ему предложили сесть в машину.
Вероятно, и на этот раз Джованни постарался бы поверить словам Агостино. Но на другое утро, когда подошел к киоску купить сигареты, в глаза бросился заголовок в газете, которую читал какой-то старик:
«Вызов закону! Новое похищение бандитами синьора...»
Значит, это он, Джованни, бандит. Стал «своим человеком» у людей, о которых с такой ненавистью говорил Джино. Догадывался, да что там догадывался! Знал! Только совершенно точно нее прояснилось сегодня.
Пока готовил машину, додумал все до конца. Впервые позволил себе четко и ясно представить свое положение, свою дальнейшую жизнь. Преступления, подлость, людская ненависть, презрение таких, как Джино, будет ему сопутствовать. Но рано или поздно придет час расплаты... Какое имя он оставит сыну, какую память о себе Лауре?
— Тебя зовет босс! — крикнул Агостино у самого уха. Джованни так и замер с торцовым ключом, которым
привинчивал запасное колесо — заднее спустило.
— Сейчас закончу,— буркнул он.— Надо еще масло проверить.
— Иди, без тебя сделают,— коротко бросил Агостино. Последнее время они редко бывали вместе. Агостино
теперь только иногда садился за руль, а больше командовал в гараже. Джованни оправдывал друга: он всерьез увлечен певицей из кабаре. Как-то даже сказал, что намерен поселиться с ней вместе.
— Иди же,— беззлобно прикрикнул Агостино, и Джованни, гадая о том, зачем его вызвали, отправился в небольшое двухэтажное здание, официально именовавшееся диспетчерской.
Его босс, тоже лишь официально числившийся начальником гаража,— холеный здоровяк лет тридцати пяти, с густой щетиной усов над пухлыми губами,— негромко спросил, в полном ли порядке машина.
Джованни только плечом пожал. Уж как он ухаживал за фургончиком, знали все — к чему, лишние вопросы?
— Нам к вечеру предстоит интересная прогулка. Поедем в горы, так что проверь еще раз тормоза, отдохни.— Босс тут же добавил: — Но здесь, в гараже. Отлучаться запрещено. Ты свободен.
Джованни вышел, недоумевая. К чему этот вызов? Можно подумать, что фургончик их подводил.
Агостино прикручивал к багажнику новую запаску. Джованни ушел в небольшую комнату, где стоял диван и которая служила шоферам раздевалкой.
Жаль, что вместе с сигаретами он не взял в киоске газету. Может, к похищению ни он с Агостино, ни их боссы не имеют никакого отношения? Впрочем, правильно, что не взял. Если он, Джованни, излишне мнителен, то зачем читать, если же подозрения справедливы, то приносить газету в гараж более чем неблагоразумно...
Выехали они, когда стемнело. Рядом сидел Агостино. В кузове еще двое парней — Джанкарло, голубоглазый, с массивным подбородком и шрамом, тянувшимся от уха ко рту, синий свитер скрадывал плечи атлета; старший — Генри, парень в потертой кожаной куртке. На его бледном лице с коротким прямым носом и близко поставленными серыми пронзительными глазами застыло выражение надменного превосходства.
Джованни понятия не имел, для чего этот ночной рейс. Но болтливость и любопытство так же опасны, как липнувшее переднее колесо машины, и потому не задавал вопросов. Он пытался угадать, зачем они едут в горы, да еще по такой скверной дороге. Вся она в выбоинах, узкая, повороты, крутые спуски. Под самым бортом машины тяжелой сыростью дышит пропасть.
Агостино напевал, потом стал обстоятельно рассказывать о вчерашней вечеринке в баре, которая из-за его подружки закончилась потасовкой.
— Никуда с ней не выйдешь, мужчины так и липнут,—жаловался он. А в глазах у девчонки: поди сюда! Таких, как она, надо выводить на стальном поводке.
Прерывая свой рассказ, он читал вслух дорожные знаки: «резкий поворот», «возможен камнепад», «ненадежный мостик». Видно, побывал он на этой дороге. Вот почему в кабине сидел он, а не Генри.
— Нет, тебе все .же пора жениться! — заметил Джо-ванни.
- Опять ты за свое! Разве на таких женятся?! Уведут в один прекрасный день. Вот встретилась бы мне такая, как Лаура, я бы минуты не раздумывал...
Ехали они уже больше двух часов. Неожиданно Генри приказал остановить машину и выйти поразмяться. У Джованни от напряжения уже слезились глаза, и отдохнуть было как нельзя более кстати. Он отошел в сторону, с удовольствием расслабляя руки, спину.
Куда это их несет дьявол?! Что они ищут на пустынной дороге? Кого здесь похищать, кого грабить?! Не полезут же в крестьянский двор красть свинью или корову. Если б ехали в какой-либо город, то не тряслись бы здесь, катили бы по магистрали. Но на автостраде нужно платить, а следовательно, кто-нибудь заметил бы их группу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20