Это только самому себе легко все объяснять, перед самим собой оправдываться...
Лаура ждала его в легком халатике, с заплетенной на ночь косичкой. На столе стояли две чашечки остывшего кофе. Из ее комнаты доносилось похрапывание синьора
Антонио.
— Лаура, ты любишь меня, Лаура? — обняв ее, заглядывая в ее глаза, спросил Джованни.
— Ты еще спрашиваешь?!
— И всегда будешь любить, что бы ни случилось? — Он знал, что бессмысленно вот так спрашивать, и все же не мог удержаться.
Она чуточку отстранилась и очень серьезно ответила:
— Теперь, мой любимый, родной мой, уже ничего не может случиться с тобой, а только — с нами. Нет Лауры, нет Джованни — есть м ы. И всегда будем мы — и в радости и в... горе.— Она прижала к себе его голову.
ГЛАВА 7
Молчание длилось долго. Антонио, так и не сняв «парадного» пиджака, который он надел на похороны Корины, сложив на коленях руки и не поднимая головы, сидел у окна п своем кресле. Лаура покусывала губы. Говорить она не могла — боялась разрыдаться. А Джованни... Он чувствовал себя преступником, который ожидает приговора.
— Что же теперь делать? — спросил он, не выдержав этого удручающего молчания. Рассказано все — и то, что было, и то, что ему предстоит, если начнет работать с Агостино.
Ни Лаура, ни старик словно не слышали его вопроса, будто его вообще здесь не было!
Неужели это их ответ?! Как самонадеянно он слушал Лауру, когда она говорила о счастье видеть любимого, и старик радовался как самому близкому, дорогому человеку. А он, Джованни, принимал это почти поклонение как должное, не задумываясь, заглушив угрызения совести. Впрочем, никаких угрызений не было. Совесть молчала. Да что теперь об. этом?! Ясно одно. Он принес в эту семью не только горе, а нечто нечистое, преступное, сделав и Лауру, и старика как бы своими соучастниками Когда он уйдет, им будет еще тяжелее, гораздо тяжелее
чем до его появления,— погребенные надежды, обманутые ожидания. Он причинил непоправимое зло тем, кто отнесся к нему с такой любовью, с такой искренностью.
И опять, даже раскаиваясь, он пытался найти себе оправдание: как же он должен был поступить? Войдя в дом, объявить: я — преступник... Будущего у меня нет... Но верил же, сам верил, что навсегда расстался с прошлым,,..
Поймав себя на этой попытке оправдаться, Джованни стиснул зубы — вот и сейчас, как подонок...
Старик достал платок, вытер лицо.
— Что же мне теперь делать? — уже совсем тихо, безнадежно повторил Джованни и поднялся.
— Что нам делать?! Н а м...— Лаура дрогнувшим голосом выделила это «нам».
Джованни непроизвольно перевел дыхание: все вокруг внезапно стало не таким мрачным и безнадежным.
— Главное, что ты отказался!—Антонио повернулся к нему. Он, очевидно, ждал, чтобы первой заговорила Лаура.— Главное, ты с этим покончил. А теперь будем думать.
Они долго обсуждали, что следует предпринять.
— Ясно одно,— твердо сказал Антонио,— из Рима надо уехать. И уехать так, чтобы об этом никто, даже... твой друг... не знал... И лучше всего отправиться в Геную.
— Конечно, в Геную! — облегченно воскликнул Джованни.— Там легче найти работу и... затеряться легче. Портовый город. Много моряков... разные люди...
Лаура тоже была согласна. Это единственный город; с которым их связывает что-то почти кровное. Там, в горах Лигурии, сражался отец. Об этом, очевидно, думал и ее дед.
Антонио, как всякий отец, не терял надежды что-либо выяснить насчет Филиппо. Была еще одна мысль, которую он, правда, не высказывал молодым. После их посещения синьора Туллио просто невозможно было об этом сказать. Но мысль эта преследовала его давно.
Филиппо был ранен в ущелье и лежал потом в селенье Канталупо целый месяц. Его прятали, потому что боялись: гитлеровцы снова могут нагрянуть. Может, найдутся те, кто его выхаживал, кто с ним воевал. Друзья Филиппо — партизаны. Это вам не случайное знакомство с синьором Туллио. Люди сражались плечом к плечу
с его сыном, а дружба, скрепленная кровью, не забывается, не умирает.
Ехать решили сегодня же. К чему откладывать?! Аго-стино может приехать в город, зайдет в гости — и снова объяснения.
Да, ехать надо сегодня! Он, Джованни, конечно, верит другу, но мало ли какие бывают случайности, непредвиденные обстоятельства.
— А вещи, как быть с нашими вещами? — Антонио указал на свое кресло, стол, кровать.
— Их никто не купит,— проговорила Лаура.— А е,сли взять с собой, по дороге рассыплются.
— Да и перевозка обойдется дороже, чем они того стоят,— сказал Джованни.
Но Антонио видел старое кресло, стол такими, какими он вместе с женой их покупал.
— Я передам это все Элио, оставлю записку, что разрешаю забрать, когда мы уедем.— Бросить вот так нажитое, хоть и не имеющее уже цены, Антонио не мог, пусть вещи еще кому-то послужат.
Собирались они недолго. Все уместилось в двух чемоданах. Перед самым отъездом старик вызвал во двор Элио. Долго объясняться им не пришлось. Сосед с полуслова понял, что после визита двух молодчиков Джованни не стоило задерживаться в Риме.
— Он, дети, ни о чем не спросил, не спросил даже, куда едем! — Старика явно взволновало это прощание.— Элио передаст завтра наши добрые пожелания тетушке Лоле, синьору Альваресу и всем остальным.
— Я выйду первым,— сказал Джованни и взял оба чемодана.— А хозяину, если встретится и спросит, скажите: едем ненадолго к сестре моей в Неаполь. Элио потом объяснит.
Но никто им не встретился: после похорон все были у Лолы.
Антонио вышел из своего, дома последним. Он боялся этой минуты, боялся, как бы внучка не увидела его лица. Он, старик, уезжал от стен, с которыми сроднился, от соседей, которые теперь казались ему почти родными, уезжал в неизвестность, мало надеясь уже на собственные силы и на молодых. Какая надежда при безработице, к тому же все осложнялось этой ужасной историей с Джованни.
Выходит, Аделаида была права, ничего хорошего никогда не ожидая от жизни.
И все же было, было хорошее и радостное. Их с Аделаидой молодость и рождение сыновей, шалости мальчишек и скромные удовольствия — прогулки, кино, изредка—театр. Но главное — молодость! И сейчас, проезжая, по Риму, старик видел город глазами того, прежнего, молодого Антонио. А может, еще острее.
— Провезите нас мимо Колизея,— сказала Лаура шоферу, когда они садились в такси.
— И мимо фонтана Треви,— добавил Антонио.
И вот машина мчится по узкой улочке. Антонио с детских лет помнил ее, и вдруг неожиданно на срезанном углу возник этот огромный фонтан. Когда мальчишкой его сюда привел отец — он замер от восторга. Не мог поверть, что не волшебство, а на самом деле они живые в голубой воде бассейна, могучие белые кони, впряженные в огромную раковину, на которой стоит сам бог Океан. За его спиной дворец с колоннами, удивительными статуями в нишах. А люди вокруг фонтана, машины — все такие маленькие, незначительные.,.
Уже взрослыми он привозил сюда сыновей, потом Лауру и с ними, так же, как в первый раз, восторгался этим чудом из белого мрамора в лазоревой воде источника, что вырывается из-под земли...
Такси проносилось мимо дворцов, базилик, памятников, площадей, мимо полуразрушенного и все равно прекрасного Колизея. Яркие, удивительно четкие картины прошлого, казалось, давно забытого, вдруг возникали перед мысленным взором старика. Здесь он гулял с хорошенькой девушкой, своей будущей женой... Сюда приходил с Винченцо и Филиппо кормить голубей... Тут их с крошкой Лаурой застал ливень...
О чем-то негромко говорили за его спиной молодые, он ничего не слышал... Он будто прощался не только с минувшим, но и с жизнью. Но не было печали в его душе, потому что расставание как-то удивительно вернуло его в молодость, а молодость всегда прекрасна, как бессмертная красота этого вечного города...
ГЛАВА 8
Антонио вышел из дому, когда небо лишь чуть-чуть розовело. Улицы казались вымершими, и только грузовые машины подъезжали, подхватывали в кузовы огромные пластиковые мешки с мусором, стоявшие возле лавок и во дворах. Был тот ранний час, когда улицы принадлежат фургонам с хлебом, мясом, молоком, свежей рыбой.
Старик мурлыкал себе под нос песенку о попугае, которую молодежь давно позабыла, а ему она нравилась. Так смешно выводила малышка: «Папагай, папагай, каро мио...» Бывает же так: услышишь песню, и она вызывает то же настроение, что и много лет назад.
А вот и овощная лапка Леонардо. Дело в том, что тот закупил в селении Канталупо овощи, и теперь их нужно было оттуда забрать.
Фургон уже стоял на улице перед лавкой, и Антонио, перекинувшись несколькими словами с Леонардо, едва скрывая нетерпение, полез в кабину.
— Доброе утро,— приветливо поздоровался с ним Джузеппе и, поправив голубую, с большим козырьком кепку на гладко зачесанных волосах, нажал на акселератор.
— Значит, едем,— пробормотал Антонио и вдруг почувствовал свое сердце: оно билось медленно и тяжело. Так часто думал он прежде об этой поездке, что сейчас просто не верилось: сегодня он действительно будет в Канталупо. Может, удастся найти друзей Филиппо. Хоть кто-то должен был там остаться. С тех пор, как они поселились в Генуе, эта мысль не давала старику покоя, и однажды он высказал ее хозяину маленькой овощной лавчонки неподалеку от их дома.
Антонио по просьбе Лауры иногда заходил к Леонардо купить овощей, и они перебрасывались несколькими фразами, сообщая друг другу новости, вычитанные из
газет. Леонардо недавно овдовел, и, так как всеми делами прежде заправляла его жена, ему стоило больших трудов разбираться со счетами и цифрами. На сыновей он не рассчитывал. Те жили отдельно со своими семьями и редко навещали отца.
Чувствуя взаимную симпатию, оба старика подружились. Антонио частенько помогал Леонардо разобраться
в его не очень сложной «бухгалтерии». Покончив с делами, они садились выпить по чашечке кофе и побеседовать.
Узнав о желании Антонио съездить в Канталупо, Леонардо сказал, что нет ничего проще. Джузеппе поедет туда за овощами и его прихватит. Только в какой это будет день — пока точно не скажешь. Парень ведь работает в порту, в близлежащие селенья ездит вечером, вернувшись из порта, а Канталупо далековато. Надо подождать, когда у него будет свободный день.
Заговорили о Джузеппе. Парень работящий, добрый, старательный, но очень неосторожный. Кто о чем, а он непременно разговор переводит на политику. Гнать, мол, надо американцев с их ракетами.
Антонио сказал, что совершенно согласен с Джузеппе. Даже ребенку ясно, чем для Италии, да и не только для Италии, это может кончиться.
Леонардо в знак согласия кивнул — все это так — и, наклонившись к Антонио, доверительно произнес:
— Скажу ним больше. В нескольких километрах от Комизо...
— Это на юге Сицилии... Небольшой городок.
— Верно. Так вот там, где был старый аэродром, полным ходом идет строительство крупной военной базы. Мне это сказал очень осведомленный человек из нашей партии христианских демократов. Безумие! Верно?!
Антонио глубоко вздохнул:
— Люди протестуют, возмущаются...
— А базы продолжают строить... Джузеппе даже участвовал в марше мира Катанья — Аугуста — Комизо... Нет, не стоит парню наживать себе неприятности...
— Я с вами не согласен...
И оба старика впервые со дня знакомства заспорили. Однако это не повлияло на их добрые отношения, и Антонио с нетерпением ждал, когда Джузеппе повезет его в Канталупо.
Лаура и Джованни пробовали отговорить старика от этой поездки. Не забылся еще визит к синьору Туллио. Но того старик знал лично и адрес имел. А тут? Кто вспомнит через столько лет какого-то Филиппо, который к тому же не был даже родом из этих мест? Конечно, старика все это только расстроит.
Но спорить с Антонио было бесполезно. Он выпятил нижнюю губу и замолчал.
— Завтра меня не будет,—объявил он неожиданно и ушел в свою комнату, не желая слышать никаких возражений...
— А денек сегодня будет чудесный! — сказал Джузеппе, кивнув на влажную листву платанов.— Такая обильная роса.
— Не перестаю восхищаться Генуей,— поддержал разговор Антонио.
Из тесных улочек они выехали на широкую магистраль.
Его и впрямь восхищали «висячие сады» — дома уступами поднимались в гору, где крыша нижнего этажа служила небольшим садиком верхнему, и так выше и выше. Издали и впрямь казалось — сады эти висят в воздухе, пестрые от цветущих азалий, нежно-розовых и ярко-красных цветов олеандров, высаженных в кадки.
— А раньше вы здесь не бывали? — спросил Джузеппе.
— Ни разу не довелось.— Антонио перевел взгляд на порт. Среди новых и старинных красных кирпичных зданий возвышался — будто ажурный — маяк. На круглом светильнике еще не поднявшееся из-за горизонта солнце зажгло ослепительный огонь. Белоснежные пассажирские лайнеры мирно дремали на синей воде, и только вокруг контейнеровозои, сухогрузов и пристроившихся к ним кранов шла обычная портовая суетня. Где-то там сейчас Джованни — уже третий месяц работает докером, тяжело, конечно, но он счастлив.
— У вас родственники живут в Канталупо? — снова задал вопрос Джузеппе. Он привык ездить один, а тут, имея собеседника, решил воспользоваться случаем, чтобы в разговоре скоротать время.— Я там кое-кого знаю. Наше селенье чуть выше в горах.
— Родственников у меня там нет. Но мне хочется разыскать людей, которые, быть может, помнят моего сына:— И Антонио стал говорить о Филиппо. Рассказ получился довольно скудным, потому что сын не очень распространялся о своей жизни в партизанском отряде. Даже имена людей, которые его скрывали, он назвал всего раз, и теперь Антонио помнил только, что хозяина звали Франческо. Когда отец попытался еще что-то выяснить об этих людях, Филиппо со скрытой досадой ответил, что и сам почти ничего о них не знает.
—- Франческо?.. Да в Канталупо не один Франческо, и кто знает, жив ли он вообще. Столько лет прошло.— Шофер притормозил. Он свернул на узкую дорогу, как бы опоясывающую подножье горы.— Я тогда был еще мальчишкой,— продолжал Джузеппе, внимательно следя за дорогой — уж больно узка. Магистраль, по которой он, Антонио, с Лаурой и Джованни ехал из Рима во Флоренцию, а потом в Геную, была широченная — три ряда в одну сторону, через виадуки, тоннели,— прямая, как стрела. И по бокам то рассеченная гора, то пропасть, и содержалась эта магистраль в идеальном порядке, потому за проезд и взымали высокую плату. А здесь — то колдобины, то осыпавшиеся сверху камни.
Джузеппе посигналил. Они подъезжали к крутому повороту, и вряд ли на скорости можно было благополучно разминуться со встречной машиной. Но никто не отозвался, и, миновав уступ скалы, они поехали дальше.
— Я все же не теряю надежды узнать что-нибудь о Филиппе Может, кому-то из старых друзей он написал,— говорил старик.
— Проще было бы написать домой.
— Кто знает, кто знает... Но раз мы уж здесь поселились, то как же было не поехать, не посмотреть места, где сражался Филиппо.
— К сожалению, об этом помнят только те, кто сражался. Многие стараются все это прочнее забыть.
Старик, соглашаясь, покачал головой:
— И все-таки это.несправедливо. Им ведь не платили, не заставляли, а итальянцы погибали...
— Разве только итальянцы?!-—добавил Джузеппе. Некоторое время он молчал — дорога уходила вниз по крутому склону. Машина старенькая, и шофер, видно, не слишком надеясь на тормоза, ехал на пониженной передаче.
— Я знаю, Филиппо говорил, сражались рядом и русские, поляки...
— Чехи тоже... Вы непременно должны увидеть памятник русскому парню и еще на отвесной скале — мраморную плиту. На ней имена и национальности тех, кто погиб. Десятки имен тех, оставшихся в ущелье, о котором рассказывал ваш сын. Вам непременно покажут доску...
— Я буду за это очень признателен,— с чувством произнес Антонио. Его отцовское сердце сжалось от боли — никто никогда не вспоминает о Филиппо. Дома,
в Италии, не нашлось ему места, не нашлось работы. А разве кровью своей он не заслужил, чтобы хоть жить спокойно, растить дочь? И он добавил: — Нет, я этого не пойму. Люди сражались за свободу родины... Почему, почему же они забыты?
— Кое-кому так выгоднее...
— Но почему, почему выгодней?
Джузеппе пожал плечами и, на миг оторвавшись от шоссе, бросил взгляд на Антонио:
— Есть такое омерзительное словечко — бизнес!.. Как же совместить бизнес, ракетные установки... и память о борцах за свободу? о русских?.. Меня тогда еще не было, но брат Никколо воевал в горах и частенько убегал из дому. Люди передавали партизанам лепешки, сыр... Он относил...
— Наверное, и самому хотелось остаться там,— улыбнулся Антонио.
— Еще бы! Но его безжалостно гнали домой. Его друзья мальчишки буквально бредили русским Федором. Ланци развешали его портреты, кучу денег обещали за него. Объясняли, что бежал он из плена... Он враг. Но ребята знали гораздо больше и были убеждены, что гигант Федор заворожен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Лаура ждала его в легком халатике, с заплетенной на ночь косичкой. На столе стояли две чашечки остывшего кофе. Из ее комнаты доносилось похрапывание синьора
Антонио.
— Лаура, ты любишь меня, Лаура? — обняв ее, заглядывая в ее глаза, спросил Джованни.
— Ты еще спрашиваешь?!
— И всегда будешь любить, что бы ни случилось? — Он знал, что бессмысленно вот так спрашивать, и все же не мог удержаться.
Она чуточку отстранилась и очень серьезно ответила:
— Теперь, мой любимый, родной мой, уже ничего не может случиться с тобой, а только — с нами. Нет Лауры, нет Джованни — есть м ы. И всегда будем мы — и в радости и в... горе.— Она прижала к себе его голову.
ГЛАВА 7
Молчание длилось долго. Антонио, так и не сняв «парадного» пиджака, который он надел на похороны Корины, сложив на коленях руки и не поднимая головы, сидел у окна п своем кресле. Лаура покусывала губы. Говорить она не могла — боялась разрыдаться. А Джованни... Он чувствовал себя преступником, который ожидает приговора.
— Что же теперь делать? — спросил он, не выдержав этого удручающего молчания. Рассказано все — и то, что было, и то, что ему предстоит, если начнет работать с Агостино.
Ни Лаура, ни старик словно не слышали его вопроса, будто его вообще здесь не было!
Неужели это их ответ?! Как самонадеянно он слушал Лауру, когда она говорила о счастье видеть любимого, и старик радовался как самому близкому, дорогому человеку. А он, Джованни, принимал это почти поклонение как должное, не задумываясь, заглушив угрызения совести. Впрочем, никаких угрызений не было. Совесть молчала. Да что теперь об. этом?! Ясно одно. Он принес в эту семью не только горе, а нечто нечистое, преступное, сделав и Лауру, и старика как бы своими соучастниками Когда он уйдет, им будет еще тяжелее, гораздо тяжелее
чем до его появления,— погребенные надежды, обманутые ожидания. Он причинил непоправимое зло тем, кто отнесся к нему с такой любовью, с такой искренностью.
И опять, даже раскаиваясь, он пытался найти себе оправдание: как же он должен был поступить? Войдя в дом, объявить: я — преступник... Будущего у меня нет... Но верил же, сам верил, что навсегда расстался с прошлым,,..
Поймав себя на этой попытке оправдаться, Джованни стиснул зубы — вот и сейчас, как подонок...
Старик достал платок, вытер лицо.
— Что же мне теперь делать? — уже совсем тихо, безнадежно повторил Джованни и поднялся.
— Что нам делать?! Н а м...— Лаура дрогнувшим голосом выделила это «нам».
Джованни непроизвольно перевел дыхание: все вокруг внезапно стало не таким мрачным и безнадежным.
— Главное, что ты отказался!—Антонио повернулся к нему. Он, очевидно, ждал, чтобы первой заговорила Лаура.— Главное, ты с этим покончил. А теперь будем думать.
Они долго обсуждали, что следует предпринять.
— Ясно одно,— твердо сказал Антонио,— из Рима надо уехать. И уехать так, чтобы об этом никто, даже... твой друг... не знал... И лучше всего отправиться в Геную.
— Конечно, в Геную! — облегченно воскликнул Джованни.— Там легче найти работу и... затеряться легче. Портовый город. Много моряков... разные люди...
Лаура тоже была согласна. Это единственный город; с которым их связывает что-то почти кровное. Там, в горах Лигурии, сражался отец. Об этом, очевидно, думал и ее дед.
Антонио, как всякий отец, не терял надежды что-либо выяснить насчет Филиппо. Была еще одна мысль, которую он, правда, не высказывал молодым. После их посещения синьора Туллио просто невозможно было об этом сказать. Но мысль эта преследовала его давно.
Филиппо был ранен в ущелье и лежал потом в селенье Канталупо целый месяц. Его прятали, потому что боялись: гитлеровцы снова могут нагрянуть. Может, найдутся те, кто его выхаживал, кто с ним воевал. Друзья Филиппо — партизаны. Это вам не случайное знакомство с синьором Туллио. Люди сражались плечом к плечу
с его сыном, а дружба, скрепленная кровью, не забывается, не умирает.
Ехать решили сегодня же. К чему откладывать?! Аго-стино может приехать в город, зайдет в гости — и снова объяснения.
Да, ехать надо сегодня! Он, Джованни, конечно, верит другу, но мало ли какие бывают случайности, непредвиденные обстоятельства.
— А вещи, как быть с нашими вещами? — Антонио указал на свое кресло, стол, кровать.
— Их никто не купит,— проговорила Лаура.— А е,сли взять с собой, по дороге рассыплются.
— Да и перевозка обойдется дороже, чем они того стоят,— сказал Джованни.
Но Антонио видел старое кресло, стол такими, какими он вместе с женой их покупал.
— Я передам это все Элио, оставлю записку, что разрешаю забрать, когда мы уедем.— Бросить вот так нажитое, хоть и не имеющее уже цены, Антонио не мог, пусть вещи еще кому-то послужат.
Собирались они недолго. Все уместилось в двух чемоданах. Перед самым отъездом старик вызвал во двор Элио. Долго объясняться им не пришлось. Сосед с полуслова понял, что после визита двух молодчиков Джованни не стоило задерживаться в Риме.
— Он, дети, ни о чем не спросил, не спросил даже, куда едем! — Старика явно взволновало это прощание.— Элио передаст завтра наши добрые пожелания тетушке Лоле, синьору Альваресу и всем остальным.
— Я выйду первым,— сказал Джованни и взял оба чемодана.— А хозяину, если встретится и спросит, скажите: едем ненадолго к сестре моей в Неаполь. Элио потом объяснит.
Но никто им не встретился: после похорон все были у Лолы.
Антонио вышел из своего, дома последним. Он боялся этой минуты, боялся, как бы внучка не увидела его лица. Он, старик, уезжал от стен, с которыми сроднился, от соседей, которые теперь казались ему почти родными, уезжал в неизвестность, мало надеясь уже на собственные силы и на молодых. Какая надежда при безработице, к тому же все осложнялось этой ужасной историей с Джованни.
Выходит, Аделаида была права, ничего хорошего никогда не ожидая от жизни.
И все же было, было хорошее и радостное. Их с Аделаидой молодость и рождение сыновей, шалости мальчишек и скромные удовольствия — прогулки, кино, изредка—театр. Но главное — молодость! И сейчас, проезжая, по Риму, старик видел город глазами того, прежнего, молодого Антонио. А может, еще острее.
— Провезите нас мимо Колизея,— сказала Лаура шоферу, когда они садились в такси.
— И мимо фонтана Треви,— добавил Антонио.
И вот машина мчится по узкой улочке. Антонио с детских лет помнил ее, и вдруг неожиданно на срезанном углу возник этот огромный фонтан. Когда мальчишкой его сюда привел отец — он замер от восторга. Не мог поверть, что не волшебство, а на самом деле они живые в голубой воде бассейна, могучие белые кони, впряженные в огромную раковину, на которой стоит сам бог Океан. За его спиной дворец с колоннами, удивительными статуями в нишах. А люди вокруг фонтана, машины — все такие маленькие, незначительные.,.
Уже взрослыми он привозил сюда сыновей, потом Лауру и с ними, так же, как в первый раз, восторгался этим чудом из белого мрамора в лазоревой воде источника, что вырывается из-под земли...
Такси проносилось мимо дворцов, базилик, памятников, площадей, мимо полуразрушенного и все равно прекрасного Колизея. Яркие, удивительно четкие картины прошлого, казалось, давно забытого, вдруг возникали перед мысленным взором старика. Здесь он гулял с хорошенькой девушкой, своей будущей женой... Сюда приходил с Винченцо и Филиппо кормить голубей... Тут их с крошкой Лаурой застал ливень...
О чем-то негромко говорили за его спиной молодые, он ничего не слышал... Он будто прощался не только с минувшим, но и с жизнью. Но не было печали в его душе, потому что расставание как-то удивительно вернуло его в молодость, а молодость всегда прекрасна, как бессмертная красота этого вечного города...
ГЛАВА 8
Антонио вышел из дому, когда небо лишь чуть-чуть розовело. Улицы казались вымершими, и только грузовые машины подъезжали, подхватывали в кузовы огромные пластиковые мешки с мусором, стоявшие возле лавок и во дворах. Был тот ранний час, когда улицы принадлежат фургонам с хлебом, мясом, молоком, свежей рыбой.
Старик мурлыкал себе под нос песенку о попугае, которую молодежь давно позабыла, а ему она нравилась. Так смешно выводила малышка: «Папагай, папагай, каро мио...» Бывает же так: услышишь песню, и она вызывает то же настроение, что и много лет назад.
А вот и овощная лапка Леонардо. Дело в том, что тот закупил в селении Канталупо овощи, и теперь их нужно было оттуда забрать.
Фургон уже стоял на улице перед лавкой, и Антонио, перекинувшись несколькими словами с Леонардо, едва скрывая нетерпение, полез в кабину.
— Доброе утро,— приветливо поздоровался с ним Джузеппе и, поправив голубую, с большим козырьком кепку на гладко зачесанных волосах, нажал на акселератор.
— Значит, едем,— пробормотал Антонио и вдруг почувствовал свое сердце: оно билось медленно и тяжело. Так часто думал он прежде об этой поездке, что сейчас просто не верилось: сегодня он действительно будет в Канталупо. Может, удастся найти друзей Филиппо. Хоть кто-то должен был там остаться. С тех пор, как они поселились в Генуе, эта мысль не давала старику покоя, и однажды он высказал ее хозяину маленькой овощной лавчонки неподалеку от их дома.
Антонио по просьбе Лауры иногда заходил к Леонардо купить овощей, и они перебрасывались несколькими фразами, сообщая друг другу новости, вычитанные из
газет. Леонардо недавно овдовел, и, так как всеми делами прежде заправляла его жена, ему стоило больших трудов разбираться со счетами и цифрами. На сыновей он не рассчитывал. Те жили отдельно со своими семьями и редко навещали отца.
Чувствуя взаимную симпатию, оба старика подружились. Антонио частенько помогал Леонардо разобраться
в его не очень сложной «бухгалтерии». Покончив с делами, они садились выпить по чашечке кофе и побеседовать.
Узнав о желании Антонио съездить в Канталупо, Леонардо сказал, что нет ничего проще. Джузеппе поедет туда за овощами и его прихватит. Только в какой это будет день — пока точно не скажешь. Парень ведь работает в порту, в близлежащие селенья ездит вечером, вернувшись из порта, а Канталупо далековато. Надо подождать, когда у него будет свободный день.
Заговорили о Джузеппе. Парень работящий, добрый, старательный, но очень неосторожный. Кто о чем, а он непременно разговор переводит на политику. Гнать, мол, надо американцев с их ракетами.
Антонио сказал, что совершенно согласен с Джузеппе. Даже ребенку ясно, чем для Италии, да и не только для Италии, это может кончиться.
Леонардо в знак согласия кивнул — все это так — и, наклонившись к Антонио, доверительно произнес:
— Скажу ним больше. В нескольких километрах от Комизо...
— Это на юге Сицилии... Небольшой городок.
— Верно. Так вот там, где был старый аэродром, полным ходом идет строительство крупной военной базы. Мне это сказал очень осведомленный человек из нашей партии христианских демократов. Безумие! Верно?!
Антонио глубоко вздохнул:
— Люди протестуют, возмущаются...
— А базы продолжают строить... Джузеппе даже участвовал в марше мира Катанья — Аугуста — Комизо... Нет, не стоит парню наживать себе неприятности...
— Я с вами не согласен...
И оба старика впервые со дня знакомства заспорили. Однако это не повлияло на их добрые отношения, и Антонио с нетерпением ждал, когда Джузеппе повезет его в Канталупо.
Лаура и Джованни пробовали отговорить старика от этой поездки. Не забылся еще визит к синьору Туллио. Но того старик знал лично и адрес имел. А тут? Кто вспомнит через столько лет какого-то Филиппо, который к тому же не был даже родом из этих мест? Конечно, старика все это только расстроит.
Но спорить с Антонио было бесполезно. Он выпятил нижнюю губу и замолчал.
— Завтра меня не будет,—объявил он неожиданно и ушел в свою комнату, не желая слышать никаких возражений...
— А денек сегодня будет чудесный! — сказал Джузеппе, кивнув на влажную листву платанов.— Такая обильная роса.
— Не перестаю восхищаться Генуей,— поддержал разговор Антонио.
Из тесных улочек они выехали на широкую магистраль.
Его и впрямь восхищали «висячие сады» — дома уступами поднимались в гору, где крыша нижнего этажа служила небольшим садиком верхнему, и так выше и выше. Издали и впрямь казалось — сады эти висят в воздухе, пестрые от цветущих азалий, нежно-розовых и ярко-красных цветов олеандров, высаженных в кадки.
— А раньше вы здесь не бывали? — спросил Джузеппе.
— Ни разу не довелось.— Антонио перевел взгляд на порт. Среди новых и старинных красных кирпичных зданий возвышался — будто ажурный — маяк. На круглом светильнике еще не поднявшееся из-за горизонта солнце зажгло ослепительный огонь. Белоснежные пассажирские лайнеры мирно дремали на синей воде, и только вокруг контейнеровозои, сухогрузов и пристроившихся к ним кранов шла обычная портовая суетня. Где-то там сейчас Джованни — уже третий месяц работает докером, тяжело, конечно, но он счастлив.
— У вас родственники живут в Канталупо? — снова задал вопрос Джузеппе. Он привык ездить один, а тут, имея собеседника, решил воспользоваться случаем, чтобы в разговоре скоротать время.— Я там кое-кого знаю. Наше селенье чуть выше в горах.
— Родственников у меня там нет. Но мне хочется разыскать людей, которые, быть может, помнят моего сына:— И Антонио стал говорить о Филиппо. Рассказ получился довольно скудным, потому что сын не очень распространялся о своей жизни в партизанском отряде. Даже имена людей, которые его скрывали, он назвал всего раз, и теперь Антонио помнил только, что хозяина звали Франческо. Когда отец попытался еще что-то выяснить об этих людях, Филиппо со скрытой досадой ответил, что и сам почти ничего о них не знает.
—- Франческо?.. Да в Канталупо не один Франческо, и кто знает, жив ли он вообще. Столько лет прошло.— Шофер притормозил. Он свернул на узкую дорогу, как бы опоясывающую подножье горы.— Я тогда был еще мальчишкой,— продолжал Джузеппе, внимательно следя за дорогой — уж больно узка. Магистраль, по которой он, Антонио, с Лаурой и Джованни ехал из Рима во Флоренцию, а потом в Геную, была широченная — три ряда в одну сторону, через виадуки, тоннели,— прямая, как стрела. И по бокам то рассеченная гора, то пропасть, и содержалась эта магистраль в идеальном порядке, потому за проезд и взымали высокую плату. А здесь — то колдобины, то осыпавшиеся сверху камни.
Джузеппе посигналил. Они подъезжали к крутому повороту, и вряд ли на скорости можно было благополучно разминуться со встречной машиной. Но никто не отозвался, и, миновав уступ скалы, они поехали дальше.
— Я все же не теряю надежды узнать что-нибудь о Филиппе Может, кому-то из старых друзей он написал,— говорил старик.
— Проще было бы написать домой.
— Кто знает, кто знает... Но раз мы уж здесь поселились, то как же было не поехать, не посмотреть места, где сражался Филиппо.
— К сожалению, об этом помнят только те, кто сражался. Многие стараются все это прочнее забыть.
Старик, соглашаясь, покачал головой:
— И все-таки это.несправедливо. Им ведь не платили, не заставляли, а итальянцы погибали...
— Разве только итальянцы?!-—добавил Джузеппе. Некоторое время он молчал — дорога уходила вниз по крутому склону. Машина старенькая, и шофер, видно, не слишком надеясь на тормоза, ехал на пониженной передаче.
— Я знаю, Филиппо говорил, сражались рядом и русские, поляки...
— Чехи тоже... Вы непременно должны увидеть памятник русскому парню и еще на отвесной скале — мраморную плиту. На ней имена и национальности тех, кто погиб. Десятки имен тех, оставшихся в ущелье, о котором рассказывал ваш сын. Вам непременно покажут доску...
— Я буду за это очень признателен,— с чувством произнес Антонио. Его отцовское сердце сжалось от боли — никто никогда не вспоминает о Филиппо. Дома,
в Италии, не нашлось ему места, не нашлось работы. А разве кровью своей он не заслужил, чтобы хоть жить спокойно, растить дочь? И он добавил: — Нет, я этого не пойму. Люди сражались за свободу родины... Почему, почему же они забыты?
— Кое-кому так выгоднее...
— Но почему, почему выгодней?
Джузеппе пожал плечами и, на миг оторвавшись от шоссе, бросил взгляд на Антонио:
— Есть такое омерзительное словечко — бизнес!.. Как же совместить бизнес, ракетные установки... и память о борцах за свободу? о русских?.. Меня тогда еще не было, но брат Никколо воевал в горах и частенько убегал из дому. Люди передавали партизанам лепешки, сыр... Он относил...
— Наверное, и самому хотелось остаться там,— улыбнулся Антонио.
— Еще бы! Но его безжалостно гнали домой. Его друзья мальчишки буквально бредили русским Федором. Ланци развешали его портреты, кучу денег обещали за него. Объясняли, что бежал он из плена... Он враг. Но ребята знали гораздо больше и были убеждены, что гигант Федор заворожен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20